Белое дело барона Унгерна

частей, помимо военного министерства. Поэтому, когда очевидной стала угроза китайского вторжения в Монголию, у белых не оказалось под рукой достаточного количества сил, способных оперативно ему противостоять. В 1919 г. на ст. Даурия Унгерн имел под своим командованием не более 2 000 бойцов. «Боевой опыт» многих из них сводился лишь к умению владеть холодным оружием. Эти части хорошо зарекомендовали себя в операциях против красных партизан и, особенно, в карательных походах, но направить их против хорошо вооруженной, численно превосходящей китайской армии Унгерн, не имея на это официальных указаний, не торопился. Предстояла большая работа над их организацией и обучением, чтобы бойцы могли хорошо стрелять не только из лука, но и из пулемета. Лишь к середине 1920 г. Азиатская дивизия стала относительно управляемой силой, способной к самостоятельным боевым операциям.

До середины 1920 г. никаких боевых операций против китайских войск со стороны Забайкалья не предпринималось. О Монголии будто бы забыли. Семенов твердо «держал фронт» под Читой и, благодаря поддержке японских войск (Япония заявила об участии в боевых действиях на стороне белой армии после того, как в Николаевске на Амуре красные партизаны полностью уничтожили японский экспедиционный отряд), дважды (в апреле и мае) отражал наступление войск Дальневосточной Республики.

Объективности ради, надо заметить, что 150 казаков появились под Ургой в сентябре 1920 г. Сведения об этом отряде разноречивы. О нем часто говорится, как об авангарде войск Семенова, разведотряде Унгерна. 150

казаков действительно ехали в Ургу, но по собственной инициативе, без оружия (!), стремясь, по всей видимости, поселиться в русской колонии. Все они были арестованы китайскими властями, их деньги и имущество конфискованы, а их самих отправили на принудительные работы и затем выдали в Советскую Россию (26). Вообще жизнь русских в Монголии резко ухудшилась после начала китайской оккупации. Консульство в Урге официально прекратило существование, русское население оказалось бесправным. Русская колония потеряла прежние экономические привилегии. Кооперативы, банковские конторы, лавки, мастерские закрывались, их имущество раздавали китайским солдатам.

Положение в Забайкалье изменилось осенью 1920 г., после вывода японских войск. В результате наступления советских войск в октябре «Читинская пробка» оказалась выбитой. Дальневосточная армия отступила к границе. Нужна была новая база для «борьбы с большевизмом». Китай не поддерживал «русских белых». Солдаты и офицеры, перешедшие границу Маньчжурии, разоружались и нередко выдавались красным. В Приморье утвердилось социалистическое правительство. Оставалась Монголия.

Дивизия Унгерна еще в начале августа 1920 г. покинула Даурию и направилась вдоль границы с Монголией на Запад к г. Акша. Так начался первый этап «унгерниады». Вряд ли правомерно считать этот поход бегством от наступающих красных. В августе дела Семенова в Забайкалье были еще далеки от катастрофы. Неубедительно выглядит и версия о том, что Унгерн начал, наконец, осуществлять свою «заветную мечту» - строительство

«Великой Монголии» или некоей «Азиатской сверхдержавы». Не совсем объективен, видимо, и Семенов, когда говорит о том, что Унгерн выполнял только его указание о подготовке в Монголии базы для отступающих частей белой армии (27). Реальной представляется версия, которую сам барон изложил уже в плену, на допросе. Видимо этот поход был запланирован как глубокий рейд в тыл наступающим на Читу советским войскам. Для этого планировался переход через Яблоновый хребет с последующим ударом на Троицкосавск и, возможно, Верхнудинск (столицу Дальневосточной республики). В августе начался вывод японских войск из Читы и Сретенска (по Гонготскому соглашению от 17 июля), и стремительный удар конной дивизии заставил бы считаться с «семеновцами». Естественно, все детали этого плана держались в секрете, для чего понадобилась дезинформация об «исчезнувшей дивизии» и даже о «самоуправстве» барона.

Однако в ходе операции, после поражения войск Семенова в середине октября, цели Азиатской дивизии изменились. Унгерну пришлось принимать самостоятельное решение и вместо, ставшего бессмысленным, рейда по красным тылам двинуться на Ургу. Теперь вся ответственность ложилась на Унгерна. От него зависело сделать Монголию центром Белого движения или погибнуть в неравной схватке с китайскими войсками, численность которых достигла к этому времени уже 15 тысяч. Что же касается политической ориентации, то для барона и «республиканский Китай» (за исключением маньчжурского правителя Чжан Цзолина) и Советская Россия были одинаково враждебны (28).

Первый штурм Урги (26 октября 1920 г.) представлял собой операцию, рассчитанную только на внезапность и психологическую неподготовленность китайцев к войне с русскими. В этом отношении вполне правдоподобно выглядит полулегендарный эпизод о том, как Унгерн открыто проехал по улицам города и избил китайского часового ташуром. Барону необходим был «имидж» непобедимого, «хранимого небом» военачальника. Но следует иметь в виду, что и без этого «имиджа» Унгерна и его дивизию ждали многие. Для монголов он был провозвестником возрождения независимости, а русским колонистам он нес освобождение от «китайского ига». Правда, в стране, где лам и шаманов было больше чем чиновников и солдат образ неуязвимого «небесного воина» способствовал авторитету Унгерна. А виртуозная спецоперация по освобождению арестованного китайскими властями Богдо-гэгэна окончательно убедила командование гарнизона в огромной силе «русских белых», мстивших, как казалось, за вероломное вторжение в Ургу год назад. Поэтому, если первый штурм столицы был отбит без труда, то ко времени второго штурма (3 февраля 1921 г.) китайский гарнизон уже начал отступление из города. Бойцам Унгерна оставалось лишь выбить небольшие заставы к востоку от Урги и разгромить отряды, охранявшие т.н. «консульский городок». Трудно поверить, что барону удалось достичь такого успеха без должной «психологической подготовки».

Но, несмотря на впечатляющие победы Азиатской дивизии, центром Белого движения Монголия не стала. 1921-й год стал для нее началом совершенно нового исторического этапа…

Красный Восток.

Еще в июле 1919 г., в начале русско-китайской «холодной войны» в дальневосточной дипломатической системе неожиданно появился еще один участник – Народный Комиссариат Иностранных Дел во главе с Г.В. Чичериным. 25 июля советское правительство направило официальное обращение в Пекин, в котором отмечалось: «Советская Россия и советская Красная Армия… идут на Восток через Урал не для насилия, не для порабощения, не для завоеваний… Мы несем освобождение народам от ига иностранного штыка, от ига иностранного золота, которые душат порабощенные народы Востока и в числе их в первую очередь китайский народ.… Если китайский народ хочет стать, подобно русскому народу, свободным… пусть он поймет, что его единственный союзник и брат в борьбе за свободу есть русский рабочий и крестьянин, и его Красная Армия (29). Этим обращением НКИД заявил о безоговорочном отказе от всех договоров заключенных между Россией и Китаем до октября 1917 г. На следующий же день аналогичное обращение от НКИД последовало в Монголию: «Русский народ отказался от всех договоров с японским и китайским правительствами относительно Монголии. Монголия есть свободная страна. Русские советники, царские консулы, банкиры и богачи, державшие силой и золотом в своих руках монгольский народ и выжимавшие

из него последние соки, должны быть выгнаны из Монголии. Вся власть и суд в стране должны принадлежать монгольскому народу. Ни один иностранец не вправе вмешиваться во внутренние дела Монголии…» (30).

Надо ли говорить, что своим отказом от «всех договоров» советская Москва наносила удар, прежде всего, по Кяхтинскому соглашению, из-за соблюдения которого и началась «холодная война» между Омском и Пекином? Надо ли доказывать, что Чичерин, по сути «развязал руки» Китаю в его политике ликвидации монгольской автономии? Неужели заявление «Монголия есть свободная страна», в условиях, когда монгольской армии, едва-едва насчитывавшей 2 тысячи цэриков, противостояло 15 тысяч китайских солдат, было не более чем «благим пожеланием»? Не стоит делать главу НКИД наивным сторонником «мирового коммунизма». Чичерин, несомненно, знал о дипломатических проблемах Белой Сибири, ему следовало убедить и Пекин и Ургу, что «настоящая Россия», «законная Россия» находится не в Омске, а в Москве. И эта Россия «несет всем народам мир и свободу». Тем самым Советская Россия заручалась если не поддержкой, то, во всяком случае, «дружественным нейтралитетом» Китая, а Белому движению наносился очередной удар, на этот раз на «дипломатическом фронте».

В этом положении логичным становилось обращение Монголии за помощью в Москву (ведь белый Омск не помог). Но поможет ли красная Москва? В октябре 1920 г., когда армии Врангеля и Семенова отступали из России, а дивизия Унгерна шла на штурм Урги, в Москву приехала

монгольская делегация. В.И. Ленин лично встретился с посланцами Халхи и на вопрос о позиции России в отношении независимости Монголии, дал понять, что для этого необходима «объединенная организация сил, политическая и государственная». При этом желательно, чтобы подобная организация проходила под красным знаменем (31).

Пожелания «вождя мирового пролетариата» быстро воплотили в жизнь. 1-3 марта 1921 г. в г. Маймачен (переименованном в Алтан-Булак) прошел учредительный съезд Монгольской народной партии, было создано Временное народно-революционное правительство, открыто провозгласившее союз с Советской Россией. Премьер-министром и министром иностранных дел стал Бодо, представитель монгольской интеллигенции (правда, уже на следующий год объявленный «контрреволюционером»). Монгольской народно-революционной армией командовал Сухэ-батор (правильнее Сухбаатар) – храбрый воин, красный офицер, организатор первого марксистского кружка в Урге. Заместителем Сухбаатара, «комиссаром» стал его «земляк» Чойболсан, выходец из «революционного» Цэцэнханского аймака. Примечательно, что многие из новой монгольской элиты учились в России или на курсах, где работали русские инструкторы. Сухбаатар окончил пулеметные курсы в Урге, Чойболсан, несколько лет учился в училище при Иркутском учительском институте, а премьер Бодо преподавал в школе переводчиков при русском консульстве.

Учитывая специфику своей страны, ни народная партия, ни Временное народное правительство не торопились брать на себя высшее руководство и до своей кончины в 1924 г. Богдо-гэгэн считался главной государства. После этого Монголия была провозглашена Народной Республикой и здесь, вопреки учению К. Маркса, началось «строительство социализма, минуя капитализм» - уникальный, так и не завершившийся политический эксперимент. Очевидно, что в начале 1921 г. многие сторонники Бодо, Сухбаатара и Чойболсана мечтали отнюдь не о «светоче марксизма», а о том, чтобы Россия (пусть и Советская), снова поддержала монголов в их стремлении к независимости.

Итак, на древней земле Чингисхана, сложился уже не трех, а пятиугольник – Советская Россия, просоветская Монголия, Китай, антисоветская Монголия и Белая Россия в виде Азиатской дивизии генераллейтенанта Унгерна.

Унгерн в Урге - «мистицизм» или «бандитизм».

Оставив в стороне многочисленные подробности «буддийских пристрастий» Унгерна, обратимся к его политической позиции. Унгерн – редкий пример в истории, когда русский генерал вошел в политическую элиту другой страны, оставаясь при этом представителем России. Слишком распространенной стала ошибка, что «барон-дайджин» являлся, чуть ли не «диктатором Монголии». Формально он не был ни главнокомандующим ни военным министром правительства Богдо-гэгэна. Но реальная военная сила

находилась в его руках. Пожалуй, никто из военных не обладал большим авторитетом в Монголии 1920 года, чем этот остзейский дворянин, потомок старинного рыцарского рода.

С легкого пера Ф. Оссендовского (один из очевидцев «унгерниады», автор известных воспоминаний «Люди, звери и боги», изданных в Риге в 1925 г.) принято считать Унгерна ярким «защитником желтой веры», человеком, прекрасно разбирающимся во всех тонкостях Востока. Но не стоит забывать и такого факта, о котором упоминает атаман Семенов: «… прибывший в мае 1921 года из Урги князь Цебен жаловался, что барон Унгерн совершенно не желает придерживаться вековых традиций монгольского правящего класса, игнорируя их со свойственной ему прямолинейностью» (32). Можно надевать на себя монгольский халат, пить кумыс и размахивать ташуром, но от этого не станешь монголом. Можно сотни раз посещать буддийские храмы, гадать на бараньей лопатке, но этого ничтожно мало для «правоверного» буддиста.

Рискну предположить: Роман Федорович – прекрасный актер, искренне, убежденно игравший роль «непобедимого белого князя», несущего прагматичной Европе некий «свет с Востока». Его поведение во многом диктовалось обстановкой, в которой приходилось действовать ему и его подчиненным. Ради достижения поставленной цели он готов был жертвовать многим. Роль «бога войны» была не лишней, но без нее могли обойтись. Антисоветской Монголии он был нужен как начальник реальной военной силы, а не как «небесный воин».

Практически все мемуаристы отмечают его честность, решительность, но и большую долю безрассудства, граничившего, подчас, с авантюризмом, и, особенно, «крайнюю непоследовательность»: «…Его громадная энергия и фантазия, громадные задания, которые он брал по собственной инициативе себе в руки, не давали ему покоя, он метался от одной идеи к другой: все хотел сделать сразу, одним росчерком пера в своем приказе…» (33). Отсюда и бессистемность его приказов, начиная от «глобального», хорошо известного приказа № 15 (о восстановлении монархий в Монголии, Китае и России и т.д.), до предшествующих ему приказов о применении мази против чесотки у верблюдов и твердых ценах на хлеб.

Но неправомерна оценка Унгерна, как некоего «неврастеника», «мистика», «неуравновешенного фаталиста». Вся его биография опровергает это мнение. Уже в плену, во время допросов в Новониколаевске, он четко, подробно излагал свои взгляды. Честно, даже с некоторой долей иронии, отвечал на вопросы следователей. Вернее другое. Убежденность в собственной правоте была у барона настолько велика, что собеседники могли сомневаться в его адекватном восприятии действительности.

Уместно вспомнить и о «белом терроре». Для адептов советской власти и поклонников Ленина-Сталина «унгерниада» просто «кладезь фактов». На чем лучше, как не на примере «черного барона» можно показать всю «кровавую сущность белогвардейщины». Действительно, ни один белый мемуарист (не говоря уже о красных), не обходит стороной казни, пытки,