Ржига. ДРЕВНЕРУССКАЯ ЛИТ-РА

Ржига В.Ф. Композиция «Слова о полку Игореве»// Древнерусская литература в исследованиях. Хрестоматия. М.,1986. С.205-223.

Для уяснения поэтического миросозерцания автора Слова о полку Игореве важно не только правильное по­нимание всех образов, связанных в нем с поэзией, но и вообще целостное толкование всей вводной части памят­ника. Слово открывается раздумьем поэта о том, как начать песню. Это раздумье о путях творчества и о по­этической форме очень важно. Оно свидетельствует, что автор Слова не народный певец, а поэт с ярко выражен­ной индивидуальной рефлексией. Еще Потебня, по пово­ду начальных слов памятника: «Не лепо ли ны бяшет»— заметил в своем комментарии: «Такая рефлексия, сколь­ко известно, не свойственна народной поэзии» (1). Глубо­кая осознанность поэтического творчества Слова застав­ляет нас с особо серьезным вниманием отнестись к тому, как сам автор смотрел на свое произведение. Большин­ство исследователей удовлетворяются наблюдением, что автор называет его то повестью, то песнью, и молчаливо предполагают, что оба эти выражения употреблялись им без существенного различия в смысле. Но Барсов идет дальше и делает определенные заключения о том, как

-----------------------------------------------------

1. Потебня А. А. Слово о полку Игореве. 2-е изд. Харьков, 1914. С. 4.

сам автор Слова смотрел на свое произведение. «Автор Слова,— говорит он,— не предназначал для струн своего произведения, относя его к разряду исторических пове­стей; но в силу подражания Бояну, его повесть невольно приняла песенный характер» (2).

Решение затронутого вопроса тесно связано с ком­ментарием самого текста, который отстаивается главным образом Потебней и Огоновским. Но прежде всего без­отчетное применение выражений «повесть» и «песня» в Слове едва ли допустимо ввиду соображений общего характера — о глубоком поэтическом самосознании ав­тора. Затем толкование Огоновского и Потебни — недо­статочно обосновано и ему с большею убедительностью можно противопоставить комментарий Дубенского, кн. Вяземского и Всев. Миллера. Разногласие относится к самым первым словам памятника: «Не лепо ли ны бяшет, братие, начяти старыми словесы трудных повестий о пълку Игореве, Игоря Святъславлича!» /1/ (3). Потебня и Огоновский считают «трудных повестий» — родительным разделительным или родительным «огра­ниченного влияния», стоящим в зависимости от глагола «начати». Возможность такой конструкции Потебня мо­тивирует только поздним белорусским выражением «ка­раваю начаци», т. е. каравай месить и пр.(4). Аналогия малоубедительная, примеров же из древней русской ли­тературы совсем не приводится. Наоборот, словосочета­ние самого памятника не в пользу род. пад. после «на­чать», так как дальше встречаем винительный: «Почнем же, братие, повесть сию» /5/. Проще понимать, что род. «трудных повестий» ближайшим образом определяет старые словеса, и слово «начяти» или совсем стоит без прямого дополнения, или подразумевает при себе допол­нение «песню». Смысл становится вполне ясным, если изменить порядок слов: «Не лепо ли ны бяшет, братие, начяти о пълку Игореве, Игоря Святъславлича, старыми словесы трудных повестий». Предметом спора между комментаторами служит и слово «трудный». Огоновский, Потебня, Тихонравов и С. К. Шамбинаго вслед за пер­выми издателями понимают его в смысле «печальный»

------------------------------------------------

2 . Барсов Е. В. Слово о полку Игореве как художественный па­мятник Киевской дружинной Руси. М., 1887. Т. 1. С. 305.

3. Цифры в скобках указывают страницу первого издания «Слова» (1800).

4 . Потебня А. А. Слово о полку Игореве. С. 6.

206

(«прискорбную повесть» — в изд. 1800 г.) Но слово «труд» употреблялось в древней русской литературе не только в значении тяжесть, болезнь, печаль, но и в зна­чении борьба, подвиг, деяние, воинский труд. Прекрас­ную цитату в пользу этого привел Вс. Миллер из Га-лицко-Волынской летописи под 1227 г.: «начнемь же сказати безчисленныя рати, и великыя труды, и частыя войны и т. д.»(5). Здесь, конечно, имеются в виду «ратные труды». В пользу понимания слова «труд» в смысле «ратный подвиг» могут быть приведены и другие свиде­тельства. Так в житии Авраамия Смоленского, написан­ном в XIII ст. учеником его Ефремом, читаем: «яко же бо царь по многых победах и трудех на болшии сан и честь възводить своего воина»(6). И следовательно, «трудныя повести» надо понимать как повести о ратных трудах, или ратные, героические повести. Так толкова­лось это место не только Вс. Миллером, но еще раньше Дубенским и кн. Вяземским. Таким образом, речь идет о роде литературных произведений, в духе которых ав­тору Слова хотелось бы начать свою песню. Если же «трудныя повести» относить непосредственно к Слову о полку Игореве и «трудный» понимать как печальный, то странно, во-первых, множественное число «повестий», а, во-вторых, характеристика Слова как «печальной по­вести» не соответствовала бы духу радостной песенной славы, завершающей памятник.

Отождествляя «старые словеса» с замышлением Бояна, исследователи думают, что автор Слова сознавал две возможности творчества: либо в духе старых словес и замышления Бояна, либо по былинам сего времени. На самом деле перед поэтом открывались не два, а три пути. Один из них обозначается, как повествование «ста­рыми словесы трудных повестий», т. е. в духе старинных ратных повестей. Другой называется песнью «по были­нам сего времени». Третий — песнью «по замышлению Бояню». Автор колеблется между этими поэтическими возможностями и сначала пробует то одну, то другую, то первую, то третью, пока не останавливается на вто­рой. Проба первой дается в отрывке, начиная со слов: «Почнем же, братие, повесть сию» /5/ до обращения к

-------------------------------------------------------------------

5 Миллер Вс. Взгляд на Слово о полку Игореве. М. 1877. С. 180.

6 Жития преп. Авраамия Смоленского и службы ему/Подгот. к печати С. П. Розанов//Памятники древнерусской литературы. Спб., 1912. Вып. 1. С. 17.

207

Бояну: «О, Бояне» /6/. Проба третьей — в обращении к Бояну до стиха: «Трубы трубять в Новеграде» /7/. И, наконец, самая песня о современных деяниях и в их духе начинается именно с этих слов: «Трубы трубять в Новеграде» /7/. Таким образом, автор считает свое тво­рение песнью. И заключительные стихи Слова подтвер­ждают это настолько, что устраняют всякое сомнение: «певше песнь старым князем, а потом молодым пети. Слава Игорю Святъславлича, Буй-туру Всеволоде, Вла­димиру Игоревичу» /46/. Только песня могла закончить­ся провозглашением песенной славы. Таким образом, подобно тому, как в упоминании трудных повестей разу­меется особый род повествовательных произведений, а не самое Слово, так и далее в словах: «Почнем же, братие, повесть сию...»/5/ — выражение «повесть» нельзя относить к самому памятнику непосредственно, оно от­носится только к данной литературной попытке в пове­ствовательном духе, которая обрывается через несколь­ко строк. Что это простая проба стиля, видно из даль­нейшего: в самой песне автор начинает рассказ снова и опять говорит о затмении. Стилистическим анализом отрывка от слов: «Почнем же, братие, повесть сию» до обращения к Бояну вполне подтверждается предлагае­мый комментарий. Ни одно место Слова не насыщено так обильно различными оборотами героических пове­стей. В самом деле: а) «Почнем же, братие, повесть сию от стараго Владимера до нынешняго Игоря»; аналогич­ное выражение встречается в Слове о погибели русской земли: «а в ты дни болезнь кристияном от великаго Яро­слава и до Володимера, и до ныняшняго Ярослава и до брата его Юрья князя Володимерьскаго»(7). Далее: б) «и поостри сердца своего мужеством» — параллель можно найти в древнем переводе повести Иосифа Флавия о ра­зорении Иерусалима: «Подъострите души ваша на мьсти»(8); в) «наплънився ратнаго духа» — типичное вы­ражение, встречается в повести Иосифа Флавия: «исполнившеся ратьнаго духа»(9) и в повести об Александре

---------------------------------------------------------

7. «Слово» по изд. Серебрянского см.: Древнерусские княжеские жития: Тексты. М., 1915. С. 109. Сопоставление сделано еще X. М. Лопаревым.

Слово о погибели русскыя земли//Памятники древней письмен­ности. 1892. LХХХ1У. С. 24.

8. Барсов Е. В. Слово о полку Игорсве как художественный па­мятник Киевской дружинной Руси. Т. 1. С. 261.

9 Там же.

208

Невском: «исполнишася духа ратна» (10); г) «и рече Игорь к дружине своей»; — в сказании о Борисе и Глебе: «И рече Болеслав дружине своей»(11); д) «луце ж бы потяту быти, неже полонену быти» — хотя отдаленно, но все же напоминает слова вел. кн. Юрия Рязанского в Повести о приходе Батыевой рати на Рязань: «Лутче нам смертию живота купити... нежели в поганой воли быти»(12); е) наконец, летописные параллели к выраже­ниям «копие преломити» и «испити шеломомь Дону» были указаны еще в лекциях Тихонравова и у Дубенского; а именно. В летописи под 1151 г. Андрей Юрьевич «возма копье, еха наперед и съехася прежде всех, и изломи копье свое» (ПСРЛ, т. 1, с. 144) (13). А в Волын­ской летописи о Владимире Мономахе сказано, что он «пил золотым шеломом Дон, приемше землю их (полов­цев) всю» (14).

Таким образом, автор Слова о полку Игореве на де­ле осуществил то, что представлял себе привлекательной возможностью в первых словах памятника: не начать ли нам, братья, о полку Игореве старыми словами ратных повестей. Именно так он и попробовал начать. Но эта попытка его не удовлетворила. Он оборвал свой плав­ный рассказ обращением к Бояну и увлеченный пред­ставлением о широком размахе его творчества, пропел два запева в его духе: «Не буря соколы занесе чрез поля широкая; галицы стады бежать к Дону великому». Чили въспети было, вещей Бояне, Велесов внуче: «Комони ржуть за Сулою; звенить слава в Кыеве» /6, 7/. Но пом­ня, что песня должна начинаться но былинам сего вре­мени, т. е. в духе современной ему действительности, а не по замышлению Бояна, он сразу же перешел к этой действительности и запел о сборах в поход в Новгороде

-------------------------------------------------------

10 Мансикка В. Житие Александра Невского//Памятники древ­ней письменности. 1913. СLХХХ. С. 43.

11. Жития св. мучеников Бориса и Глеба и службы им/Подгот. к печати Д. И. Абрамович//Памятники древнерусской литературы. Пг., 1916. Вып. 2. С. 46.

12. Срезневский И. Сведения и заметки о малоизвестных и неиз­вестных памятниках. I—X. Спб., 1867. XXXIX. Повесть о разорении Рязани Батыем.

13. Тихонравов Н. С. Лекции: Разбор Слова о полку Игореве. 1879—1880. Литогр. изд.

14. «Слово о плъку Игореве, Святъславля пестворца стараго времени», объясненное по древним письменным памятникам маги­стром Дмитрием Дубенским. М., 1844. С. 21, 22 ....

209

Северском и Путивле: «Трубы трубять в Новеграде; стоять стязи в Путивле» и т. д/

Таким образом, вводная часть Слова о полку Игореве имеет следующий состав: 1. Раздумье поэта о том, как начать песню; 2. Воспоминание о Бояне; 3. Попытка начала в повествовательном духе; 4. Обращение к Бояну и примеры Бояновских запевов, с которыми сливается начало самой песни. Данное понимание вводной части Слова не только уясняет ее поэтический смысл, но и освобождает исследователей от необходимости предла­гать здесь те или иные перестановки текста, вроде хотя бы той, которая еще в 1916 г. была предложена акад. А. И. Соболевским (15).

Итак, автор Слова о полку Игореве смотрел на свое произведение как на песню, а не повесть. И этой песне он предпослал не простое введение, не простой запев, а целую поэтическую прелюдию.

Теперь мы подходим к более общей и еще более слож­ной проблеме — композиции Слова о полку Игореве в целом.

В литературе существует мнение, что памятник не представляет собой полного художественного и автор­ского единства. Еще такой тонкий комментатор Слова, как Потебня, отстаивал мысль, что в Слове не только многое стоит не на своем месте, но что текст осложнен амплификациями, ведущими свое происхождение от чер­новой рукописи, «писанной автором или с его слов, снаб­женной приписками на полях, заметками для памяти, поправками, вводившими переписчика в недоумение от­носительно того, куда их поместить». «Для самого авто­ра, -— продолжал Потебня, — могло быть неясно, какие из амплификации первоначального текста окажутся нужными, какие излишними при окончательной редак­ции, до нас недошедшей или вовсе неосуществленной»(16). Большая часть поправок Потебни, вызванных этими соображениями, относится, конечно, к области критики текста. Но в одном случае его гипотеза получает приме­нение композиционного характера. А именно он думает,

----------------------------------------------------------

15. Речь идет о перестановке отрывка от слов: «О Бояне, ...» до «Тогда вступи Игорь...» и помещении его перед словами: «Тогда Игорь възрев...» См. об этом: Соболевский А. И. Материалы и за­метки по древнерусской литературе//Известия Отд. русск. яз. и словесн. АН. 1916. Кн. 2. С. 210—211.

16 . Потебня А. А. Слово о полку Игореве. С. 2.

210

что весь отрывок Слова об Олеге Святославиче со слов: «Тъй бо Олег мечем крамолу коваше» (15) и кончая сло­вами: «То было в ты рати в ты плъкы» (17), является отступлением, нарушающим живость изложения, и по­этому, быть может, вставкой, взятой из другого неизве­стного сочинения, сделанной автором при вторичной ре­дакции для памяти. «При окончательной редакции она могла бы быть вновь выкинута» (17).

Мысль Потебни, осторожно высказанная, получила крайнее и одностороннее развитие у известного галицийского ученого Ивана Франка. В своей статье «Die Komposition des ...Слово о пълку Игореве», напечатан­ной в журнале «Archiv fur slavische Philologie» (В. 29, 2, 3 Heft, 1907, s. 299—304), он заявил с большой кате­горичностью, что ученые сберегли бы много усилий, если бы стали рассматривать памятник не как цельное худо­жественное произведение, а как трактат, механически составленный из различных песен и quasi-ученыx заме­ток...

По мнению Франка, в составе Слова о полку Игореве находится прежде всего песня о походе Игоря, без на­чала, с прерывающимся, фрагментарным изображением битвы на Каяле, с вдохновенным призывом к современ­ным князьям, плачем Ярославны и изображением бег­ства Игоря. Эта песня, отличающаяся высокой поэтиче­ской ценностью, была сложена до смерти Ярослава Осмомысла (в 1187 г.). Затем в состав памятника вхо­дит древняя песня о Всеславе Полоцком, сложенная вскоре после его смерти в 1001 г., а также ряд фрагмен­тов отдельных песен, а именно: песни о смерти Изяслава, песни о походе двух русских князей на Тмутаракань, цитируемой в качестве толкования сна Святослава, и, наконец, отрывок песни-причитания русских жен. Отда­вая должное поэтическим достоинствам указанных песен и песенных фрагментов, исследователь очень резко от­личает от них писательскую работу того редактора, ко­торый, использовав указанный материал художествен­ных произведений, механически составил из него то, что мы знаем в качестве Слова. Так Франко думает, что этот редактор удалил прежнее начало песни об Игоре, где, быть может, рассказывалось о событиях, предшествовав­ших затмению, и поставил вместо него свое quasi -ученое, на деле же весьма риторичное введение. Далее, осталь-

--------------------------------

17. Потебня А. А. Слово о полку Игореве. С. 51,

211

ные части Слова, кроме указанных выше песенных его элементов, представляют собой то различные отрывки из хроник, бессистемно собранные, то прозаический ком­ментарий. По мнению Франка, поздний компилятор, чуждый поэзии, был проникнут лишь одной idee fixe о том, что котора и крамола составляют главное зло рус­ского строя; по этой мысли можно узнать принадлежа­щие ему вставки; к числу их Франко относит и упомяну­тый нами отрывок об Олеге Святославиче, называя его вставкой довольно беспорядочной...

Таким образом, итог рассуждений Ив. Франка можно формулировать как полное отрицание поэтической ком­позиции Слова: ее не было, вместо нее была работа ка­кого-то компилятора-книжника, тенденциозно обработав­шего созданный поэтический материал. Подобным выво­дом Ив. Франко сберег, конечно, много труда; но самый вопрос оказался не столько разрешенным, сколько устраненным. Поэтому новое рассмотрение его неизбеж­но, в особенности для того, кто совершенно не может разделить предпосылки о компилятивной механичности Слова.

Конечно, понять Слово о полку Игореве как единое логическое и художественное целое было задачей боль­шинства его исследователей, по специально на вопросе о .композиции памятника останавливались сравнительно немногие. Наиболее разработанную схему Слова, как известно, находим у Барсова (18), Абихта (19) (в его работе, появившейся еще в 1895 г.) и у С. К. Шамбинаго(20). Все названные исследователи согласны в том, что Слово со­стоит из вступления, нескольких главных частей и за­ключения. Гранью вступления Барсов считает слова: «Почнем же, братие, повесть сию от стараго Владимера до пынешняго Игоря» /5/. Абихт считает вступление до слов: «Тогда Игорь възре на светлое солнце...» /5/. Так же С. К. Шамбинаго. Свой взгляд на состав и смысл вводной части памятника мы уже высказали, считая его гораздо более обширной и сложной. Заключение па-

------------------------------------------------

18. См.: Барсов Е. В. Слово о полку Игореве как художествен­ный памятник Киевской дружинной Руси. М., 1887. Т. 2. С. 1—81.

19 Абихт Р.[«Слово о плъку Игореве».] Лейпциг,1895. С. 29—31.

20 См.: Шамбинаго С. К- Слово о полку Игореве//Универсальная Библиотека. № 572. С. 46—48//История русской литературы до XIX в./Под ред. А. Е. Грузинского. М., 1916. Т. 1.

212

мятника не вызывает особых вопросов. Барсов видит его в последних строках, начиная со слов: «Певше песнь старым князем...» /46/. Абихт и С. К. Шамбинаго не­сколько раньше, а именно с изречения Бояна: «Рек Боян...» и т. д. /44/. Мы готовы присоединиться к этому последнему мнению, и мотивы в пользу него укажем в процессе дальнейшего анализа.

Первое наиболее удачное деление Слова на главные части было предложено Барсовым. Кроме вступления и заключения весь памятник, по мнению его, состоит из следующих основных частей: I. Самый поход Игоря с его последствиями. П. Сон Святослава и его золотое слово. III. Плач Ярославны и спасение Игоря.

С. К. Шамбинаго принял деление памятника на три главные части с тем отличием, что вторую часть он по­нял как «Песню о великом Святославе» и обратил вни­мание на законченность отдельных более мелких частей Слова, которым также дал название песен. В его истол­ковании «Слово» явилось своего рода художественной ассоциацией отдельных песен, не имеющей центрального героя, но внутренно связанной единой идеей — желанно­го единения русской земли и выражающей впечатление «буйного» Игорева похода, который и лежит в основании произведения, названного «Словом» о полку, о походе. В развитие своего взгляда С. К. Шамбинаго (21) дал пре­красное изложение памятника.

Моя задача будет заключаться в том, чтобы, считаясь с достигнутым в существующей литературе, сделать свою попытку деления памятника с целью приблизиться к уяснению принципов его структуры и композиционных приемов его творца.

Мне думается, что первая главная часть «Слова», по­священная изображению похода Игоря с его последст­виями, может быть разделена на 12 более мелких частей, которые большей частью являются отдельными строфа­ми, а именно:

1. Встреча Игоря с братом Всеволодом. Она содер­жит разговор братьев и изображение воинственности пришедших с Всеволодом дружинников-курян. Строфа заканчивается рефреном: «ищучи себе чти, а князю сла-

вы»/8/(22)

----------------------------------------------------------

21. Шамбинаго С. К. Слово о полку Игореве. С. 170—187.

22 В 1-м изд.: славе.

213

2. Выступление в поход. Здесь развертывается кар­тина зловещих предзнаменований, сразу же обступивших Игоря и его войско. Жуткое предчувствие звучит в ре­френе: «О русская земля! уже за шеломянем еси» /10/.

3. Ночь накануне битвы с половцами. Это короткая строфа, изображающая долгожданный рассвет и приго­товление к бою. Рефрен тот же, что и в первой строфе: «ищучи себе чти, а князю славы» /10/.

4. Победа над половцами в первый день. Картина победы и трофеев заканчивается рядом восклицаний, в которых слышится глухая тревога за судьбу далеко залетевшего Ольгова храброго гнезда («...Дремлет в по­ле Ольгово хороброе гнездо. Далече залетело! не было оно (23) обиде порождено, ни соколу, ни кречету, ни тебе, чръный ворон, поганый половчине! Гзак бежит серым влъком; Кончак ему след править къ Дону великому» /11/.

5. Мрачные предзнаменования с утра другого дня. Все предвещает великий бой на реке Каяле, у Дона ве­ликого. Снова раздается прежний мрачный рефрен: «О Руская земле! уже за (24) шеломянем еси!» /12/.

6. Картина боя. Летят тучи стрел, земля гудит, реки помутились. Половцы обступили со всех сторон. Рефрен подчеркивает, однако, упорное сопротивление храбрых русичей: «а храбри русици преградиша чрълеными щи­ты» /13/.

7. Героизм Всеволода. Начинаясь с обращения к Все­володу: «Яр туре Всеволоде!» /13/, строфа восторженно изображает его храбрость и заканчивается восклицани­ем: «Кая рана (25) дорога, братие, забыв чти и живота, и града Чрънигова, отня злата стола, и своя милыя хоти красныя Глебовны свычая и обычая?» /13, 14/.

8. На этом кульминационном пункте боя на Каяле последовательное изображение прерывается. Поэт уно­сится мыслью к отдаленным временам, к событиям ве­ковой давности. Эти воспоминания составляют 8-ю часть: ее можно назвать песнью об Олеге Святославиче. Несмотря на особый сюжет, песня эта самым тесным образом связана с теми картинами боя, среди которых она находится. Переносясь мыслью в прошлое, поэт все же не отрывается от своей почвы, не покидает своей

----------------------------------------------------------

23 1-е изд.: небылон.

24 1-е изд.: не.

25 1-е изд.: раны.

214

точки зрения. На это указывает дважды встречающееся «тогда»: «Тогда при Олзе Гориславличи...» /16/. «Тогда по Руской земли...» и т. д. /17/. И наконец, заключи­тельное восклицание всей песни еще лишний раз свиде­тельствует, что она введена для более яркого воплоще­ния той же современности: «То было в ты рати, и в ты плъкы, а сицей (26) рати не слышано!» /17/.

9. Эта часть представляет собой строфу, возобнов­ляющую прерванное описание битвы и изображающую поражение на третий день боя. Рефрен ее выражает со­чувствие природы поражению Игоревой рати: «Ничить трава жалощами, а древо с тугою (27) к земли преклони­лось» /18, 19/.

10, 11 и 12-я части — представляют собой строфы, поющие о последствиях Игорева похода. Первую из них можно назвать Дева-Обида: Обида, олицетворенная в образе полумифической девы, плеском своих лебединых крыльев пробуждает для русской земли тяжелые време­на, полные усобиц и крамолы. Рефрен звучит роковой непоправимостью происшедшего: «А Игорева храброго плъку не кресити!» /20/. Вторая строфа полна горя, разлившегося по русской земле и выраженного похорон­ным причитанием русских жен. Заключительная часть строфы, хотя и не отличается обычной четкостью, но не­сомненно носит в себе элементы рефрена, так как с не­которой вариацией повторяет слова, находящиеся в конце предшествующей строфы: «А князи сами на себе крамолу коваху; а погании сами победами нарищуще на Рускую землю, емляху дань по беле от двора» /21/ {сравни выше: «И начяша князи про малое «се великое» млъвити, а сами на себе крамолу ковати, а погании с всех стран прихождаху с победами на землю Рускую» /19/]. Последняя строфа всей первой главной части па­мятника оплакивает бесславие Игоря. На фоне сопо­ставления с великим князем Святославом Киевским, славу которого воспевают даже чужестранцы, поэт с го­речью говорит, что Игорь загубил бесценное богатство на дне Каялы и свое княжеское седло променял на седло пленника-раба. Не могу согласиться с теми исследова­телями, которые эту строфу относят не к предыдущему, а к последующему, полагая, что она служит введением к следующей главной части памятника, начинающейся

-----------------------------------------

26 1-е изд.: сице и.

27 1-е изд.: стугою.

215

сном Святослава. Центр тяжести этой строфы не в вос­хвалении Святослава, а в горьком чувстве по поводу бесславия Игоря. На это указывает начало строфы: «Тии бо два храбрая Святъславлича. Игорь и Всеволод, уже лжу убудиста (28) которою (29)...» /21/ и еще более конец с унылым рефреном, выражающим отклик на несчастье Игоря: «Уныша бо градом забралы, а веселие пониче» /22/.

Вторая главная часть Слова заключает в себе сон в. кн. Святослава и его обращение к князьям. Она так­же состоит из 12 более мелких частей.

1. Великий князь Святослав рассказывает боярам свой вещий сон. Рассказ закапчивается темным, плохо сохранившимся местом текста, которое вызывало бес­конечный ряд объяснений и, вероятно, навсегда останет­ся неуясненным.

2. Ответ бояр, осторожно раскрывающий, что смысл вещего сна относится к поражению на реке Каяле, со­ставляет вторую часть. Ввиду заключительного воскли­цания: «А мы уже, дружина, жадни веселия!» /26/ — ее можно считать строфой.

Затем идет золотое слово Святослава, состоящее из обращения к племянникам Игорю и Всеволоду с отече­ским укором за самонадеянность и поспешность и к дру­гим князьям с призывом вступиться за землю русскую, за раны Игоревы. Каждое из обращений представляет собой строфу.

3. Строфа к Игорю и Всеволоду начинается воскли­цанием: «О моя сыновчя Игорю и Всеволоде!»/26/ — и после слов укора заканчивается выражением тяжести переживаемого и откликом на продолжающееся наше­ствие половцев, во время которого тяжело ранен Влади­мир Глебович Переяславский. Заключительное воскли­цание выражает сочувствие ему: «Туга и тоска сыну Глебову!» /28/.

4. Строфа с обращением к великому князю Всеволо­ду начинается аналогично: «Великый княже Всеволоде!» /28/. Конец строфы созвучен с концом предшествующей: «Ты бо можеши посуху живыми шереширы стреляти, удалыми сыны Глебовы!» /29/.

Строфы 5 — к Рюрику и Давыду; 6 — к Ярославу Осмомыслу; 7 — к Роману и Мстиславу; 8 — к Мстисла-

--------------------------------------------------------------------------------

28 1-е изд.: убуди.

29 1-е изд.: которую.

216

вичам — все начинаются соответствующими обращения­ми-восклицаниями: а) «Ты, буй Рюриче и Давыде!» /29/, б) «Галичкы Осмомысле Ярославе!» /30/, в) «А ты, буй Романе и Мстиславе!»/31/, г) «Инъгварь и Всеволод и все три Мстиславичи...»/32/. Из этих четырех строф три, а именно первые две и четвертая, завершаются оди­наковыми рефренами: «за землю Рускую, за раны Иго­ревы, буего Святславлича». Лишь в первом случае этот рефрен несколько варьируется: «за обиду сего времени, за землю Рускую, за раны Игоревы, буего Святславлича» /29, 30/. Третья строфа, хотя и не имеет заключитель­ного рефрена, но перед самым концом своим воспроиз­водит рефрен, знакомый нам по первой главной части памятника: «а Игорева храбраго плъку не кресити!» /32/. Одни полоцкие князья недостойны призыва к участию в общерусском деле. Поэтому негодующее обращение к ним осложнено двумя вставными песнями: одна из них о настоящем, другая об отдаленном прошлом; первая песня, предшествующая строфе с обращением, изобра­жает доблестную смерть современного полоцкого князя Изяслава, покинутого братьями и погибшего в борьбе с Литвой; вторая, следующая за обращением, вспоминает славные подвиги деда полоцких князей Всеслава. Сопо­ставление этих песен должно еще резче оттенить, на­сколько полоцкие князья, внуки Всеслава, оказались недостойными славы своего деда.