Ржига. ДРЕВНЕРУССКАЯ ЛИТ-РА

9. Песня об Изяславе Полоцком, составляющая де­вятую часть, заканчивается мрачным рефреном, оплаки­вающим одинокую смерть князя и напоминающим один из рефренов в первой части Слова: «Унылы голоси, по­ниче веселие. Трубы трубят Городеньскии» /34/.

10. Следующая затем краткая негодующая строфа к полоцким князьям открывается обращением: «Ярославе и вси внуце Всеславли!»/34/. Хотя у этой строфы нет настоящего рефрена, но окончание ее заключает в себе явную антитезу к рефрену предыдущих обращений: там князья призывались «за землю Рускую, за раны Игоре­вы», а здесь внукам Всеслава бросается в лицо укор: «Вы бо своими крамолами начясте наводити поганыя на землю Рускую, на жизнь Всеславлю. Которою (30) бо беше насилие от земли Половецкыи!»/35/.

11. Песня о Всеславе Полоцком вводится так же, как и песня об Олеге Святославиче в первой главной

------------------------------------------------------------------

30. 1-е изд.: которое.

217

части Слова, т. е. упоминанием о Трояновых временах; там: «Были вечи Трояни...»/14/; здесь: «На седьмом веце Трояни...» /35/. В конце приводится припевка Бояна.

12. Последняя строфа всей второй главной части Слова делает грустный вывод из сопоставлений настоя­щего с прошлым и открывается восклицанием: «О! стонати Руской земли, помянувше пръвую годину, и пръвых князей» /37/.

Третья главная часть Слова — плач Ярославны и спа­сение Игоря из плена — значительно короче двух пер­вых и может быть разделена лишь на восемь мелких частей. Прежде всего идут четыре строфы плача Яро­славны. Каждая начинается запевом:

1. Первая — «Ярославнын глас слышит, зегзицею незнаемь рано кычеть» /37/.

2. Вторая с обращением к ветру: «Ярославна рано плачет в Путивле на забрале, аркучи» /38/.

3. Третья с обращением к Днепру имеет тот же запев лишь с небольшой вариацией: «Ярославна рано плачет Путивлю городу на забороле, аркучи» /38/.

4. Четвертая с обращением к солнцу имеет точно та­кой же запев, что и вторая. Звуковая вариация в запеве третьей строфы состоит лишь в замене кратких старо­славянских форм полногласными русскими и, конечно, должна быть бережно сохранена в памятнике от ниве­лирующих исправлений в ту или другую сторону.

5. Следующая часть представляет собой изображение бегства Игоря из плена. Прерывистые фразы передают внутреннее волнение: здесь слышится и страх, и напря­жение всех сил, и радость возможного избавления. Слиш­ком сильно бьется сердце: недаром в этой части нет ни запева, ни рефрена, вообще никакого лирического вос­клицания, которые дали бы исход поднявшейся душев­ной тревоге.

6. Только в следующей строфе, передающей разговор Игоря с рекой Донцом, тревога постепенно успокаива­ется. Вражеская земля осталась далеко позади, и слова Донца и Игоря начинаются аналогичными обращениями: «Донец рече: «Княже Игорю!...» Игорь рече: «О Донче...!» /41/.

7. Лишь для того, чтобы оттенить все счастье и удачу переправы Игоря через сочувствовавший ему Донец, вводится краткая песня о юноше кн. Ростиславе, погиб­шем в давние времена при переправе через реку Стугну,

218

спасаясь от преследования половцев. Рефрен вторит пе­чальному воспоминанию: «Уныша цветы жалобою, и древо с тугою (31) къ земли преклонилось (32)» /42, 43/ —и отдаленно напоминает один из рефренов в первой части Слова, относившийся к былому несчастию Игоря (ср. 18, 19).

8. Последняя, восьмая часть изображает позднюю погоню половецких ханов и состоит главным образом из разговора Гзы с Кончаком, отказывающимся от мысли нагнать Игоря, и задумывающим опутать его сына брач­ными узами. Слова ханов, построенные в симметричные предложения, вводятся аналогичными вводными слова­ми: а) «Млъвит Гзак Кончакови...»; б) «Рече Кончак ко Гзе...»; в) «И рече Гзак к Кончакови...» /43, 44/.

Финал Слова состоит из двух частей. В первой при­поминается изречение Бояна, сказанное по другому по­воду, а теперь применяемое к Игорю, и выражается ли­кование по поводу возвращения Игоря па Русь. Воскли­цание: «Страны ради, гради весели» /45, 46/ служит концом строфы. Во второй и последней строфе финала провозглашается слава молодым князьям. В пользу отнесения не только второй, но и первой строфы к за­ключению Слова может служить сопоставление с всту­пительной частью: как та полна воспоминаний о Бояне и его запевах, вновь применяемых, так и здесь уместно изречение Бояна, получающее теперь новый смысл.

Предложенная интерпретация памятника дает воз­можность установить важнейшие принципы его структу­ры. Прежде всего необходимо отметить применение принципа трехчастного деления, широко распространен­ного в искусстве. Весь памятник состоит из прелюдии, главной части и финала. Главная часть, в свою очередь, распадается на три основные части. Трехчастный прин­цип построения наблюдается и в других случаях: битва с половцами изображается как длившаяся три дня; плач Ярославны, хотя состоит из 4-х строф, представляет со­бой обращение к ветру, Днепру и солнцу, которое к тому же названо тресветлым; разговор половецких ханов также облечен в трехчленную форму; трехчленность обильно применяется и в деталях построения: в приме­рах нет надобности.

___________________________________

31 1-е изд.: стугою.

32 1-е изд.: преклонило.

219

Далее как три основные части Слова, так и состав­ляющие их более мелкие композиционные единицы отличаются не только логической и художественной за­конченностью, но и чисто формальной завершенностью. Из двенадцати строф первой части семь имеют несом­ненные рефрены. Первая строфа соединена общим рефре­ном с третьей, вторая — с пятой; рефрен девятой строфы имеет себе соответствие в третьей главной части памят­ника, в песне о кн. Ростиславе; рефрен десятой строфы — во второй главной части, в обращении к Роману и Мсти­славу; и, наконец, рефрену двенадцатой строфы отве­чает рефрен песни об Изяславе Полоцком. Таким обра­зом, рефрены связывают не только строфы одной и той же главной части между собой, но строфы и пес­ни двух других главных частей. Остальные строфы первой части, а также песня об Олеге Святославиче заканчиваются, если не рефренами в настоящем смысле слова, то восклицаниями, имеющими характер рефренов. В одном случае, а именно в строфе 11, элемент рефрена, как видели мы, недостаточно ясен, но зато вся строфа служит эпическим фоном для вставленного в нее плача-причитания русских жен, который вводится своего рода запевом, предвосхищающим плач Ярославны: «Жены Руския въсплакашась, аркучи...» /20/.

Таким образом, в первой части Слова преобладают рефрены и заключительные восклицания. Единственный пример запева мы только что указали. Кроме того надо заметить, что в строфе седьмой, описывающей героизм Всеволода, встречается не только заключительное вос­клицание, но и начальное обращение: «Яр туре Всево­лоде!» /13/.

Во второй главной части принцип строения остается тот же, но получает несколько иное поэтическое осуще­ствление. Наряду с рефренами не менее обильно приме­няются здесь и восклицания-обращения. Из двенадцати более мелких частей рефрены встречаются в семи. Об­щий рефрен соединяет строфы пятую, шестую, восьмую и отчасти по контрасту десятую; обращение к Роману и Мстиславу и песня об Изяславе Полоцком, как уже за­метили мы, соединены с строфами первой части. И, на­конец, песня о Всеславе Полоцком имеет в качестве ре­френа «припевку» Бояна. В трех случаях применяются восклицания, играющие роль рефренов, как в строфе 2-й [«А мы уже, дружина, жадни веселия» /26/] и обладаю­щие свойствами композиционной связи, как упоминания

220

сыновей Глебовых в конце третьей и четвертой строфы. Без формальной завершенности в смысле наблюдаемого принципа остается только строфа первая — сон Свято­слава — и заключение; но известно, что конец сна Свя­тослава испорчен, а заключение второй части памятни­ка слишком кратко, и для формального отграничения его вполне достаточно начального восклицания: «О! стонати Руской земли, помянувше пръвую годину, и пръвых кня­зей!» /37/. Кроме этого восклицания, начальные воскли­цания можно отметить еще в 7 случаях данной части, а именно в виде обращения к разным князьям (строфы 3, 4, 5, 6,7, 8, 10).

В третьей главной части Слова — опять иная форма осуществления того же принципа: здесь преобладают не рефрены, а запевы: таковы именно четыре строфы плача Ярославны. Разговор Игоря с Донцом, составляющий шестую строфу, вводится начальными обращениями-вос­клицаниями. Рефрен встречается только один раз, а именно в песне о кн. Ростиславе, стоящей на седьмом месте. В восьмой строфе, изображающей погоню и раз­говор половецких ханов, лирическая рамка заменяется симметричными вводными формулами. И только один раз при изображении самого бегства Игоря рефрены, запевы, восклицания, обращения и какие бы то ни было вводные формулы совершенно отсутствуют. Вся строфа слишком переполнена волнением, которое слышится в перебоях прерывистого стиля.

Две строфы финала Слова имеют совершенно ясные границы так же, как и формальные грани внутри прелю­дии вполне очевидны. Итак, через весь памятник после­довательно проходит принцип трехчастного деления и принцип художественной и, в частности, формально-поэтической законченности составных крупных и мелких частей.

Так называемые вставные песни мало чем отличают­ся от обычных строф. Их локализация в памятнике со­вершается теми же художественными средствами, что и обрамление строф. Как мы уже видели, рефрены песен об Изяславе Полоцком и Ростиславе сходны с рефрена­ми строф в других местах, а песня о Всеславе Полоцком заканчивается одной из припевок Бояна, столь же доро­гих автору Слова. Вообще вставные песни не являются чем-то чуждым памятнику, взятым извне. Это, в сущ­ности, те же строфы лишь с иными сюжетами, преры­вающими ожидаемое развитие целого. Обратим внима-

221

ние, что все три песни о прошлом расположены весьма симметрично: каждая из них находится почти в конце одной из трех главных частей памятника, а вторая, именно песня о Всеславе Полоцком, осложнена предше­ствующей ей песнью о гибели современного Всеславова внука Изяслава. Нельзя ли в этих песнях видеть весьма искусный прием автора! Когда внимание слушателей могло быть утомлено нарастающим напряжением пред­шествующих строф, будет ли то ряд сцен похода и боя на Каяле, ряд обращений Святослава к князьям, ряд быстро меняющихся картин бегства Игоря из плена, тогда именно на вершинах художественного подъема ожидаемое течение песни прерывается, великий поэт пе­реносится мыслью и взором в отдаленное прошлое, силь­ным взмахом крыльев своей фантазии увлекает слуша­теля и зрителя, и неожиданно открывающаяся перспек­тива сообщает всей песне какое-то новое поэтическое измерение.

Слово о полку Игореве есть единая песня с единым главным героем. Сном вел. кн. Святослава и его обра­щением к князьям единство нисколько не нарушается, и здесь центром поэтических дум является все же Игорь. Вещий сон Святослава вызван несчастием Игоря с бра­том, и обращение его к князьям призывает вступиться не только «за землю Рускую», но и «за раны Игоревы»... Походу Игоря с его ближайшими последствиями посвя­щена собственно первая часть Слова. Слово же в целом есть песня во славу Игоря. О том, что она являлась пес­ней и для поэтического сознания автора, мне уже при­ходилось говорить раньше. Поэтому вполне естественно предположение, что сохранившееся заглавие произведе­ния: «Слово о пълку Игореве, Игоря сына Святъславля, внука Ольгова», хотя и является древним, но принадле­жит не самому автору, а кому-нибудь из его современ­ников. Как бы то ни было [так называемое] «Слово» есть единое, цельное поэтическое произведение. Анализ позволяет вскрыть состав его главных и мелких частей, уяснить его структуру, проследить художественные прие­мы творца... «Слово» — редкая художественная драго­ценность, состоящая из тончайшей поэтической фили­грани в оправе рефренов и запевов, с самоцветными кам­нями вставных песен о прошлом, с бесценными жемчу­жинами плача Ярославны и причитаниями русских жен.

Ржига В. Композиция Слова о полку Игореве//Slavia. Roc.4. Ses. I. 1925. С. 44—62.