Катастрофическое сознание и массовые коммуникации: к постановке проблемы

Современную жизнь невозможно представить без утрен­них и вечерних газет, без ежедневного телевидения: спор­тивных и информационных программ, сериалов и художе­ственных фильмов, концертов и лотерей; без радио, которое слушают за завтраком или в машине по пути на работу.

Иными словами, наше существование немыслимо без средств массовой коммуникации. Влияние их невозможно переоценить, поскольку это не просто способ донесения ка­кого-либо сообщения до его адресата и предоставления ему практически круглосуточных информационных услуг, сего­дня это важнейший механизм формирования неких стерео­типов поведения и социальных установок и утверждения соответствующих ценностей, за которыми стоят и которые поддерживают вполне определенные группы.

Однако при всей нынешней распространенности средств массовой информации в России, при всем их влиянии на по­вседневность, на сознание россиян, никакой последователь­ной аналитической работы по их освоению в образованном сообществе, в среде отечественных гуманитариев, практиче­ски не ведется¹. Если что и осуществляется, то в основном это критика. В образе средств массовой коммуникации стре­мятся выделять лишь негативные аспекты. Идут непрекра­щающиеся дискуссии по поводу отрицательного воздействия

¹ Дубин Б. В. Слово — письмо — литература: очерки по социо­логии современной культуры. М., 2001. С. 339.

Катастрофическое сознание и массовые коммуникации 171

масс-медиа. Обсуждается количество сцен насилия на теле­экране и сообщений о всевозможных катастрофах в инфор­мационных передачах и ежедневной публицистике. Социо­логи и социальные психологи отмечают, что большинство людей на постсоветском пространстве ощущают тревогу не только благодаря своему непосредственному жизненному опыту, но и вследствие нагнетания обстановки средствами массовой коммуникации, что масс-медиа широко использу­ют катастрофическую лексику, из всех видов сообщений и «событий» отдавая предпочтение скандальным, криминаль­ным или, по крайней мере, негативным, и что это, в свою очередь, приводит к нарушению процесса социальной адап­тации и эскапизму перед лицом общественных перемен.

Данные о снижении уровня рождаемости россиян, повы­шении уровня смертности и прочее, казалось бы, подтверж­дают эти положения. Однако их связь с воздействием средств массовой коммуникации носит косвенный характер и нужда­ется в эмпирической проверке. И хотя нам не удалось обна­ружить отечественных исследований, специально посвящен­ных вопросам формирования катастрофического сознания посредством влияния масс-медиа, в целом российские уче­ные периодически предпринимают попытки исследования негативного воздействия средств массовой коммуникации на аудиторию. Так, следует отметить социологический опрос, проведенный Российской академией образования под руко­водством исследователя подросткового поведения В. С. Соб-кина. Согласно его данным, примерно каждые 15 минут зри­тель российского телевидения видит на экране акт насилия или эротическую сцену. При этом длительность ежедневных телепросмотров у подростков в среднем составляет 2,3 часа. Ученые провели специальный анализ того, кто на экране со­вершает насилие и на кого оно направлено. Как отмечается, на современном экране высок процент сцен насилия, в кото­рых агрессия осуществляется в ситуациях табуированных, запрещенных традицией, скажем, положительного героя, «настоящего мужчины», против женщины, девушек против особ своего пола и т. п. Тем самым тонкий процесс становле­ния личности, касающейся мужской и женской социализа­ции, нормативного регулирования полоролевых отношений

172 Я. У астафьев_____________

оказывается жестко деформирован телевизионным экра­ном².

В исследованиях масс-медиа тема формирования страха отчасти получила свою разработку. Например, следует отме­тить проведенный болгарскими учеными Д. Градевым и Л. Андреевой в 1997 году пилотажный контент-анализ пяти самых массовых местных газет на предмет использования ими негативной лексики. Основной результат этих исследо­ваний формулируется авторами следующим образом: боль­шинство людей ощущают тревогу не только благодаря своему непосредственному жизненному опыту, но и из-за нагнета­ния обстановки средствами массовой информации, причем самые крупные по тиражу болгарские издания отличаются нигилизмом, сарказмом и широко эксплуатируют катастро­фический комплекс нации³.

Подобная точка зрения имеет целый ряд сторонников среди пишущих о средствах массовой коммуникации. Одна­ко даже многочисленные косвенные данные еще не являют­ся доказательством прямой ответственности масс-медиа за формирование катастрофического сознания и соответствую­щих стереотипов и установок. На наш взгляд, здесь необхо­димо изучение более общего контекста взаимосвязи средств массовой коммуникации и их потребителя как естественного компонента и органической части современного общества, его культуры.

СРЕДСТВА МАССОВОЙ КОММУНИКАЦИИ В СОВРЕМЕННОМ ОБЩЕСТВЕ

По распространенному мнению ученых, нынешнее обще­ственное состояние начало формироваться еще во время Первой мировой войны, когда закончилась эпоха господства буржуазии периода классического капитализма. Смертель­ными для экономики свободного предпринимательства ока-

² Независимая газета. 2002. 16 мая.

³ Катастрофическое сознание в современном мире в конце XX века. М., 1999. С. 227-228.

Катастрофическое сознание и массовые коммуникации 173

зались Великая депрессия 20-х годов, утверждение фашизма в Италии, в Германии, а затем и в Испании и строительство социализма в России. Практически все институты и структу­ры буржуазной экономики с характерным для нее мировос­приятием либо канули в прошлое, либо необратимо видоиз­менились.

Все эти внешние перемены сопровождались внутренними кардинальными трансформациями, которые претерпело об­щественное устройство стран Запада. Их прекрасно охарак­теризовал персонаж В. Набокова: «С течением времени укромных мест становилось все меньше. Всюду проникало ласковое солнышко публичных забот»⁴. Социологически фе­номен был описан X. Ортега-и-Гассетом в работе «Восстание масс». Философ чутко уловил основное направление пере­мен — развитие буржуазного общества от состояния сослов­ной, профессиональной и религиозной замкнутости в сторо­ну массовости. Прежде, утверждал Ортега, люди подходили к себе с особым критерием принадлежности к определенной группе, роду, меньшинству. Они и думали соответствующим образом, и вели себя исходя из понимания своего места в обществе. Так, служанке никогда не пришло бы в голову оде­ваться как госпожа (если она не собиралась кого-то обмануть и совершить мошенничество) и появляться в той компании, куда та ходит. У всех был свой круг общения, повседневных и праздничных забот, все четко осознавали свое положение, свою роль, свой путь в жизни.

Нынче все преобразилось, пишет Ортега. В настоящее время всюду господствуют массы и сознание принадлежнос­ти к ним. «Масса — всякий и каждый, кто ни в добре, ни в зле не мерит себя особой мерой, а ощущает таким же, "как и все", и не только не удручен, но доволен собственной неот­личимостью»⁵. Это ощущение сопровождается невиданным прежде общественным состоянием — грандиозности, избы­точности жизни. Вместо единственной траектории теперь

⁴ Набоков В. В. Рассказы. Приглашение на казнь: Роман. М., 1989. С. 211.

⁵ Ортега-и-Гассет X. Эстетика. Философия культуры. М., 1991. С. 310.

174 ________Я. у.астафьев_____________

задается множество, и выбор зависит от конкретного, само­стоятельного решения.

Эту избыточность зафиксировала демографическая ста­тистика. Было подсчитано, что за двенадцать веков европей­ской истории, с VI по XIX век население этого континента ни разу не превысило 180 млн, а за столетие с небольшим, с 1800 по 1914 год, достигло 460 млн⁶. В обществах племен­ного и сословного склада подобный рост не имел бы никаких иных последствий, кроме войн, во время которых прирост населения быстро компенсировался убылью. Но в социаль­ной системе, в которой ведущую роль получила буржуазия с характерными для нее индивидуализмом и демократизмом, произошло именно это — мирное нарастание человеческих масс.

Собственно говоря, диагноз не совсем верен. Возникли не просто массы как таковые, но массовое общество. К этому привел не только резкий рост народонаселения. Практиче­ски во всех европейских странах, и в России в том числе, в конце XIX и начале XX века вводится всеобщее начальное образование. Миллионы вчерашних «темных» сельских и городских жителей делают громадный шаг, сближающий их с представителями образованных слоев. Это сопровождается ростом промышленного производства и увеличением покупа­тельной способности населения и потребления новых изде­лий и продуктов. Наконец, эти миллионы в массовом поряд­ке переезжают в большие города, где существует совершенно иное социальное пространство, где неприменимы прежние, деревенские и слободские, навыки общения и где их прихо­дится осваивать заново. Соответственно, практически на всех уровнях социальной системы возникает и широко распро­страняется ощущение единого общества, единого простран­ства социального взаимодействия.

Массовое общество не просто порождает единый контекст взаимоотношений людей. Оно предписывает и характерные способы поведения, и типические ментальные реакции, и способы восприятия. Спустя четверть века после выхода «Восстания масс» данную ситуацию тонко проанализировал

⁶ Ортега-и-Гассет X. Указ. соч. С. 313.

Катастрофическое сознание и массовые коммуникации 175

в своей книге «Одномерный человек» Г. Маркузе: «Аппарат производства и производимые им товары и услуги "прода­ют" или навязывают социальную систему как целое. Транс­портные средства и средства массовой коммуникации, пред­меты домашнего обихода, пища и одежда, неисчерпаемый выбор развлечений и информационная индустрия несут с собой предписываемые отношения и привычки, устойчивые интеллектуальные и эмоциональные реакции, которые при­вязывают потребителей, доставляя им тем самым большее или меньшее удовольствие, к производителям и через этих последних — к целому. Продукты обладают внушающей и манипулирующей силой; они распространяют ложное со­знание, снабженное иммунитетом против собственной лож­ности. И по мере того, как они становятся доступными для новых социальных классов, то воздействие на сознание, ко­торое они несут с собой, перестает быть просто рекламой; оно становится образом жизни»⁷.

В таких условиях бывший провинциал или сельский жи­тель, имеющий, как правило, лишь начальные навыки пове­дения в «большом» обществе, испытывает потребность ори­ентироваться в избыточной социальной жизни. Он ищет средств самоидентификации, того состояния сознания, в ко­тором его прежний локальный опыт и опыт его родителей может связаться в единое целое с новыми грандиозными условиями жизни.

Эти средства человеку предоставило новое общество, за­родившееся в недрах «буржуазной экономики», — общество массового потребления. Сам термин появился во второй по­ловине 1940-х - начале 1950-х годов и был тесно связан с распространением неокейнсианской «экономики потребле­ния» с ее упором на спрос, а также теории и практики «соци­ального государства». О последнем следует сказать особо. «Социальное государство» представляло собой доктрину об ответственности общества за тяжелое материальное положе­ние малоимущих слоев. Аккумулируя средства с помощью налогов, администрация затем, действуя через определенные социальные программы и системы дополнительных выплат

⁷ Маркузе Г. Одномерный человек. М., 1994. С. 16.

176 _________Я. у.астафьев____________

и пенсий стремилась довести уровень жизни малоимущих до некоторого необходимого уровня потребления. Тем самым ущемленным слоям предоставляется возможность прини­мать активное участие в жизни общества.

В принципе «общество массового потребления» выступи­ло как механизм вовлечения отдельного человека в единую социальную целостность. Это общество явилось высшей ре­альностью, реальностью как таковой, и тем самым заменило собой в сознании многих миллионов людей и церковь, и даже самого Бога. Хотя человек в этой новой социальной реаль­ности выступает полноправным ее членом и эмоционально и физически ей причастен, она фактически самостоятельна. Массовое общество ежедневно, ежечасно и ежесекундно жи­вет своей полноценной жизнью. Оно проводит политику посредством своих руководителей, участвует в войнах и во­оруженных конфликтах посредством собственных «силовых структур», живет культурной жизнью в лице деятелей искус­ства, занимается спортом телами своих спортсменов. Обще­ство принимает важные решения, которые существенным образом влияют на жизнь отдельного человека. И все это представлено субъекту в средствах массовой информации, показано операторами, рассказано дикторами и объяснено специалистами. Тем самым с утверждением на общественной арене массовой культуры и средств ее трансляции - СМК, человечество, по словам Беньямина, фактически становится объектом самосозерцания⁸.

Общество массового потребления в принципе тотально. Оно затрагивает буквально все сферы жизни человека. Но эта тотальность носит сугубо экономический характер, в от­личие от социальных систем, сформировавшихся в довоен­ной Германии и СССР, поскольку существовать в «экономике потребления» означает только одно — потреблять. Потреб­лять не только продукты питания, одежду, автомобили, бы­товую технику, средства развлечения, информацию. Потреб­лять в самом широком смысле — даже работу и свою жизнь. Использовать их по определенному назначению. Чем более

⁸ Бенъямин В. Произведение искусства в эпоху его техниче­ской воспроизводимости. М., 1996. С. 65.

___Катастрофическое сознание и массовые коммуникации 177

ценной является работа, тем весомей вознаграждение. Тем более дорогостоящими и изощренными могут быть покупки. И соответственно — полнее радость человека. Это радость от движения к центру общества, к его сердцевине, где нахо­дятся мифологические персонажи «экономики потребления», все эти «хозяева жизни» — политики, денежные мешки, дея­тели популярной культуры, персонажи рекламных роликов, непрерывно потребляющие всевозможные материальные ценности: автомобили, драгоценности, мебель, гигиенические прокладки, стиральные порошки. И наиболее адекватным массовому обществу коммуникативным средством становит­ся реклама, транслируемая, предлагаемая к потреблению в первую очередь телевидением. В этом плане небезоснова­тельна метафорическая характеристика, данная нынешнему общественному состоянию: «телевизионная цивилизация кока-колы» (М. Дурцак)⁹.

Все сказанное, естественно, может в полной мере отно­ситься лишь к странам Запада. Несмотря на многие общие черты, общество массового потребления в корне отличалось от строя, существовавшего в СССР до конца 1980-х годов. Если в репродуктивной системе массовой культуры запад­ных стран центральное положение занимали масс-медиа, то в нашей стране главную роль играла власть и ее культурно-символический репрезентант — интеллигенция. Этот слой образованных людей был широко востребован советским го­сударством в 1930-х годах. Интеллигенция выступила квали­фицированным исполнителем модернизационной програм­мы, агентом мобилизации населения на ее осуществление¹⁰.

8 советском обществе она играла двойственную роль, ее положение было амбивалентным. С одной стороны, для на­селения интеллигенция выглядела репрезентантом культуры, производителем ее смысловых значений, и в этом плане за­нимала символически центральное место в обществе, с дру­гой - инициатива производства культуры принадлежала

⁹ Терин В. Г. Массовая коммуникация и социология в пределах «индустрии культуры» // ФРГ глазами западногерманских социо­логов. М., 1989. С. 234.

¹⁰ Дубин Б. В. Слово — письмо — литература. С. 331.

178___________Я. у.астафьев_____________

власти, все параметры ее репродукции фактически находи­лись под контролем государства, причем государства, под­черкнуто ориентированного на будущее, осуществляющего модернизацию. Лишенная возможности культурно воспро­изводить настоящее, работать с символами и значениями современной культуры и формировать будущее, интеллиген­ция вынужденно ориентировалась на прошлое, на усвоен­ную ею традицию. Именно на поле прошлого отыгрывались все способы обращения с культурным содержанием.

В гуманитарной сфере установка образованного слоя на воспроизводство и интерпретацию уже созданного была ценностно закреплена в представлениях о классике. Место классики как некоего имеющего непреходящее значение культурного содержания определялось в советской культуре двумя моментами. Во-первых, ее усвоение провозглашалось одним из важнейших условий формирования нового челове­ка - строителя коммунизма. Не будем приводить цитаты. Все, кто учился при советской власти, практически дословно помнят соответствующие высказывания классиков марксиз­ма, ставшие практически заповедями, формулами веры. Во-вторых, полноценным носителем и транслятором культуры выступил образованный слой. Классикализирующая — по выражению Б. В. Дубина — функция интеллигенции «долгие годы определяла статус и существование, весь образ жизни, систему самопонимания и отношения к другим и с други­ми»¹¹. Для менее же образованных слоев, а также соци­альных групп, которые ориентировались на образцы и стиль поведения интеллигента, классика выступила синонимом культуры как таковой.

В социологическом отношении ориентация на классику означала стремление воспроизвести в нынешних условиях фактически досовременные, присущие сословному обществу формы производства и потребления искусства, а также печат­ного и произносимого слова, с их подчеркнутой изысканнос­тью, относительно высокими художественными стандартами, с одной стороны, и нерыночностью, патернализмом, — с дру­гой. И это стремление было нормой для тогдашнего советско-

¹¹ Дубин Б. В. Слово - письмо - литература. С. 150. - Г,

Катастрофическое сознание и массовые коммуникации 179

го общества, его культурной формой, воспроизводившейся и в политике, и в журналистике, и в науке, и в промышленнос­ти, и в сфере потребления, что в условиях декларировавшей­ся эгалитарности самым разрушительным образом воздей­ствовало на сознание советских людей и возмущало чувство социальной справедливости.

Все это решительным образом видоизменилось в 1990-х годах. Наше общество стремительно перешло к иному типу социокультурного воспроизводства — воспроизводства по­средством масс-медиа. Из «самой читающей» Россия превра­тилась в страну, где больше всего смотрят телевизор. Сего­дня девять взрослых из десяти просматривают ТВ программы ежедневно по нескольку часов. Больше половины работаю­щих горожан включают телевизор в будние дни по утрам во время сборов, приготовления еды и за завтраком. Еще больше смотрят его после прихода с работы или службы, за ужином. Что же касается выходных, то почти в сорока процентов се­мей его вообще не выключают, предпочитая совмещать бы­товую жизнь дома с просмотром телевизионных программ. Тем самым оказывается, как отмечают социологи, что «теле­визор тесно связан с домом и бытом, домашним поведением, общим досугом семьи. Более того, можно сказать, что домаш­нее, семейное время ("своя, личная жизнь") для преоблада­ющей части россиян — это и есть телевизор, а телесмотрение равнозначно семье, дому, досугу ("своей, личной жизни")»¹².

Постоянное присутствие медиа в жизни обычного рос­сиянина означает очень многое. Прежде всего то, что они теснейшим образом влияют на формирование его вкусов, стандартов, оценок, художественных, политических, соци­альных, потребительских, бытовых предпочтений. По дан­ным ВЦИОМ, две трети представителей взрослого населе­ния страны не мыслят своей жизни без телевизора и в случае его отсутствия потеряли бы, по их оценке, «нечто жизненно важное»¹³. Фактически для подавляющего большинства на-

¹² Дубин Б. В. От инициативных групп к анонимным медиа: массовые коммуникации в российском обществе // Рго е1 СоШга. 2000. Т. 5. №4. С. 39.

¹³ Там же. С. 48.

180___________Я. у.астафьев____________

селения нашей страны анонимные масс-медиа сегодня явля­ются наиболее авторитетным источником мнения по вопро­сам как жить, с кем общаться, чего желать, от чего дистан­цироваться. Телевизор может дать ответ на все вопросы, которые в состоянии поставить перед человеком жизнь. Бо­лее того, он сам формирует и определяет список существен­ных для россиянина вопросов, обозначая тем самым мысли­мые и приемлемые рамки его жизненного пространства.

Наиболее активными зрителями являются, естественно, те, кто большую часть времени проводит дома. Это прежде всего дети, подростки и пожилые люди, а также женщины в активном возрасте. Представительницы прекрасного пола вообще уделяют телевизору гораздо больше внимания, чем мужчины. Для подавляющего большинства зрительниц без высшего образования, проживающих в малых и средних городах, телеэкран оказывается едва ли не единственным «окном в мир»¹⁴. При этом они являются активными потре­бителями не только художественных фильмов, но и крими­нальной хроники и документалистики, а также кинодетекти­вов и сериалов соответствующей тематики, что говорит об интенсивном освоении сегодняшними женщинами прежде чисто мужского жизненного пространства, сферы, отмечен­ной в нашей культуре якобы исключительно мужскими цен­ностями и значениями, такими как преступление, ответствен­ность, достижительность, воля, рациональность, нормативный порядок.

СТРУКТУРА И ФУНКЦИИ

СРЕДСТВ МАССОВОЙ КОММУНИКАЦИИ

Анализу структуры массовой коммуникации в социоло­гии посвящена обширная литература. Этим вопросом зани­мались такие известные специалисты, как Р. Мертон, П. Ла-зарсфельд, Г. Лассвелл, П. Бурдье, П. Шампань и др. Однако если рассматривать масс-медиа не как специфический соци­альный институт, а в связи с культурно-исторической пер-

¹⁴ Дубин Б. В. От инициативных групп... С. 48.

Катастрофическое сознание и массовые коммуникации 181

спективой развития современного общества, то здесь никак нельзя пройти мимо известной работы Т. Адорно и М. Хорк-хаймера «Диалектика просвещения» (1944г.). В свое время она существенно повлияла на выработку основных понятий и интерпретаций массовой культуры, через восприятие ко­торой во многом формировалась социология массовой ком­муникации. Центральной темой своего исследования авторы избрали производство массовой культуры, представляя его как аналог конвейерного производства (в этом плане харак­терен используемый ими термин «индустрия культуры»). Производство культуры ориентировано на усреднение, ни­велирование и дегенерацию культурных образцов до низко­пробного «всеобщего уровня» с целью обеспечить им наибо­лее широкое, массовое восприятие и потребление. Авторы, виднейшие теоретики франкфуртской школы, отличались весьма критическим настроем по отношению к объекту свое­го исследования в свете разделяемых ими просветительских идеалов, поэтому не случайно их восприятие масс как пас­сивного, глубоко безвольного и беспредельно лояльного продукта манипулирующего воздействия индустрии культу­ры. «Индустрия культуры — это преднамеренное объедине­ние ее потребителей сверху», — писал Адорно¹⁴. Это идеоло­гическая сила, действующая в виде общедоступного средства информации и развлечения, которая формирует, обеспечи­вает и обслуживает податливость масс под видом их само­стоятельного выбора. Потребитель массовой культуры ока­зывается в этой перспективе отнюдь не ее субъектом и творцом, как это стремятся демонстрировать производители медийного продукта, выдвигая лозунг «Давать, транслиро­вать то, что хочет публика». Он выступает ее вполне управ­ляемым, формируемым и манипулируемым объектом.

Работа философов франкфуртской школы задала общие рамки восприятия структуры медиа. Так, французский иссле­дователь Ж. Бодрийяр утверждал, что в средствах массовой коммуникации фактически имеет место симуляция, види­мость общения, поскольку вместо коммуникативного взаимо­действия партнеров с его обоюдностью, возможным антаго-

¹⁴ Цит. по: Терт В. Г. Указ. соч. С. 235.

182___________Я. у.астафьев_____________

низмом в силу различия позиций и ролей и амбивалентнос­тью обмена информацией присутствует лишь однонаправ­ленная передача сообщений, содержание и смысл которых предполагается хорошо читаемым и однозначным¹⁵. Полу­чается эффект принудительной социализации, приобщения к определенному коду, а через его посредство - к опреде­ленной системе символических значений, ценностей и, сле­довательно, к соответствующему способу видения общества и положения человека в нем.

Сегодня подобная установка стала общим местом в созна­нии не только исследователей средств массовой коммуника­ции, но и самих производителей массового информационного продукта. Теперь сами журналисты, телевизионные обозре­ватели, газетные аналитики отмечают, что рынок услуг масс-медиа — это «рынок продавца». И характер, и содержание, и даже качество продукта диктуется здесь производителем. По­требитель же «почти никогда не может почувствовать, ка­кой гнилой товар ему подсовывают¹⁶.

В то же время функционально медиа декларативно ори­ентируются на мнение и желания своего реципиента. Как из­вестно, изначально, при своем возникновении, средства мас­совой коммуникации были сфокусированы на донесении до потребителя определенной информации; соответствующим образом формировалась сетка вещания, в которой ведущую роль играли программы новостей, вызвавшие к жизни целую индустрию информационных агентств с разветвленным шта­том пишущих и фотокорреспондентов — профессиональных сборщиков всевозможных фактов и сообщений.

Очень быстро, однако, выяснились дидактические воз­можности средств массовой коммуникации. Сначала газеты и радио, а затем и телевидение начали широко использовать­ся политиками. Масс-медиа стали применяться в первую очередь в электоральных и пропагандистских целях. Напри­мер, широко известен факт прихода к власти с помощью ра-

¹⁵ Бодрийяр Ж. Реквием по масс-медиа // Поэтика и политика. М.; СПб., 1999. С. 214.

¹⁶ Кустарев А. Конкуренция и конфликт в журналистике // Рго е! СоШта. 2000. Т. 5. № 4. С. 24.

Катастрофическое сознание и массовые коммуникации 183

дио нацистов в Германии. Хрестоматийными являются при­меры той роли, которую играла печать в фашистских госу­дарствах и в странах, где у власти находились коммунисты. Но и при демократическом строе возможности средств мас­совой коммуникации также широко используются полити­ками и разнообразными общественными объединениями в пропагандистских целях как средство донесения до населе­ния своей позиции, своих взглядов на общество и пути его совершенствования, а также способа улучшения своего имид­жа в глазах реального и потенциального электората.

Но дидактика не сводилась к одной пропаганде. В усло­виях быстрой модернизации общества и превращения его в массовое большое значение приобрела культуртрегерская роль журналистики. Лидеры модернизации усмотрели свою задачу в приобщении населения к современной культуре, к знаниям, которые соответствуют уровню требований эпохи. Характерным примером в этом смысле, как мы уже отмеча­ли, была советская журналистика. Профессиональный этос «золотых перьев» брежневской эпохи основывался не толь­ко на умении владеть искусством слова, но и на вмененном статусе, роли культурного лидера, пастыря масс.

Наряду с этим в средствах массовой коммуникации в условиях свободы слова все большее значение стал приобре­тать материал развлекательного характера: бытовые сплет­ни, эротика, криминал, насилие, всевозможные аномалии, тайны и их разгадки. Возникли медиа, целиком ориентиро­ванные на такого рода материал. В связи с пресловутой борьбой за зрителя, которая на деле является лишь борьбой за рынок сбыта культурной продукции, подобные средства массовой информации получили в устах дидактической жур­налистики оценочное наименование «желтых».

Тем не менее традиционные медиа также начали широко использовать функцию развлечения. Сделать это оказалось не так трудно, поскольку, вообще говоря, провести четкую границу между информацией и развлечением непросто. По большей части «две услуги — информировать и релаксиро-вать (развлекать) — существенно перекрывают друг друга. В конце концов, что такое, например, сообщение об извер­жении вулкана — информация или развлечение? Даже сооб-

184 ____Я. У астафьев_____________

щения о военных действиях и терактах с человеческими жер­твами могут считаться "развлекательными", коль скоро они удовлетворяют наше любопытство и возбуждают. Постав­щики такой информации это хорошо знают»¹⁷.

Впрочем, хотя в любой информации содержится развле­чение, релаксационный потенциал последнего неодинаков. Одни сообщения оказываются «сухими» и неинтересными, другие — «жареными» и готовыми для верстки в свежий но­мер газеты или новостную программу телевидения. Есте­ственно, предпочтение за редким исключением отдается по­следним. В связи с этим возникло понятие тйЛаттеп!, соединяющее «информацию» (тГогтайоп) и «развлечение» (егйеПаттеп!:). Редакторы программ стремятся использо­вать именно последнее. По оценкам, на сегодняшний день основные новости хотя бы наполовину состоят из подобных материалов, а если их имеется в достаточном количестве — и на все сто процентов.

В связи с этим в средствах массовой коммуникации воз­ник новый тип конкуренции. В настоящее время водораздел пролегает не столько между информацией и развлечением, сколько между информацией и инфотейнментом. Обозрева­тели медиарынков отмечают, что если у темы или сообще­ния нет внутреннего релаксационного потенциала, его стре­мятся обеспечить стилистически. В отечественных средствах массовой информации имеется даже соответствующее поня­тие для такого рода приемов — «оживляж». Выработан це­лый арсенал средств «оживляжа», который с успехом ис­пользуется в медиа. Главным образом это субъективизация сообщения, стремление его организовать не вокруг темы, но вокруг определенного персонажа - «парня с нашей улицы», «§1г1 пех! с!оог». Это своего рода беллетризация журналисти­ки и средств массовой коммуникации, еще большее нараста­ние и утверждение в них производственных черт, черт инду­стрии культуры.

Естественно, наибольшие возможности с точки зрения идей инфотейнмента предоставляет та информация, которая может с наибольшей силой эмоционально задеть, потрясти

¹⁷ Кустарев А. Указ. соч. С. 25.

____Катастрофическое сознание и массовые коммуникации 185

зрителя, та, которая надолго запомнится, заставит его пере­живать и сопереживать героям. А это, без сомнения, прежде всего то, что относится к «теневым» сторонам жизни обще­ства, которые носят девиантный и разрушительный харак­тер. Отсюда не случайно появление в средствах массовой коммуникации тематики криминала и всевозможных ужас­ных, катастрофических происшествий. В связи с этим вспом­ним сатирическую новеллу Я. Гашека, в которой скучающий журналист одной бульварной пражской газеты высмеивает желание приезжего пожилого господина «повеселиться»: «Вы приехали в Прагу повеселиться? — скептически спра­шивает работник печати. - Но ведь в Праге, собственно, ни­чего нет! В течение целой недели не было ни одного убий­ства, ни одного ограбления, самоубийства, изнасилования, а вы едете в Прагу повеселиться! Да ведь здесь вас даже не об­воруют. Вы помните те времена, когда действительно весело жилось на свете! Тогда, полив керосином, зажигали целые кварталы или вырезывали целые семейства, убивали свою мать или отца. Вот жизнь! А теперь в Праге - ничего. Вре­мена, когда люди с перерезанной шеей бегали около часа по Фердинандовской площади, отошли в область предания. Вот была чудесная жизнь! А теперь вас, к сожалению, даже не укусит бешеная собака и не раздавит паровой котел на заво­де. Короче говоря, страшная скука!»¹⁸

Можно привести еще один характерный пример, не без доли восхищения описанный А. Н. Толстым в публицистиче­ской заметке 1923 года «О Париже». «Я знавал одного моло­дого человека. <...> В 19-м году он попал наконец в Париж. <...> От скуки и омерзения он устроил "театр для себя", - то есть, сидя в редакции "Общего дела", сочинял головокружи­тельную, невероятную информацию - телеграммы с мест, из России. Он стирал с лица земли целые губернии, поднимал восстания, сжигал города, писал некрологи. Бурцев печатал всю эту чушь. <...> Так рождались слухи. Но какие! Но какая в них была мгновенная уверенность! Но какое потрясающее разочарование»¹⁹.

¹⁸ Гашек Я. Новеллы. Псков, 1950. С. 226-227.

¹⁹ Толстой А. Я. Отечество. М., 1976. С. 149.

186 Я. у.астафьев____________

Особое значение в связи с глобализацией средств массо­вой коммуникации и появлением в связи с этим ощущения целостности человечества и ограниченности ресурсов его существования приобрела тема локальных и глобальных ка­тастроф. Она стала одной из популярных тем не только раз­влекательной, но и дидактической журналистики. Пробле­мы, связанные с катастрофами природного, техногенного и социального характера, и масштабы ущерба от них стали расхожим клише даже пропагандистских выступлений и публикаций. Обсуждение тематики катастроф и кризисов ис­пользуется различными общественными объединениями и политиками для повышения своего статуса в обществе, своего престижа. В этом плане показательна деятельность Мини­стерства по чрезвычайным ситуациям России, в котором была создана специальная служба по связям с прессой и вы­делены средства для «прикормливания» журналистов. Что­бы создать надлежащий образ защитников Отечества и лик­видаторов катастроф, эта служба приглашала влиятельных представителей масс-медиа для поездок в «горячие точки», в места, где складывались те самые чрезвычайные ситуации. Журналистам демонстрировались методы работы ликвида­торов, и делалось все, что было необходимо для создания соответствующего имиджа. Результаты не замедлили сказать­ся. И само министерство, и его руководитель (С. К. Шойгу), и созданная при его непосредственном участии политиче­ская организация (партия «Единство») снискали огромную популярность у населения.

Социологи выделяют и анализируют другие различные функции средств массовой коммуникации²⁰. В частности, они институционально поддерживают главенствующие в об­ществе нормы и властные отношения, фиксируют социаль­ные ценности. Масс-медиа выполняют функции социализа­ции, участвуют в обеспечении преемственности культуры и введения в нее смысловых комплексов и значений новых культурных образований и субкультур. Они призваны коор-

²⁰ Назаров М. М. Массовая коммуникация в современном мире: методология анализа и практика исследований. М., 2002.

С. 15-17.

Катастрофическое сознание и массовые коммуникации 187

динировать разнонаправленную социальную активность, формировать общественное согласие. Средства массовой коммуникации осуществляют функции интеграции и лично­стной идентификации реципиентов, предоставляют модели поведения, способствуют, наконец, достижению понимания самого себя, своего места как в малой группе — семье, бли­жайшем окружении, так и в «большой» — своем социальном слое, нации, мире в целом.

Но есть такие социальные функции средств массовой коммуникации, на которых хотелось бы остановиться осо­бо. Речь идет о двух схожих явлениях, имеющих сегодня широкое распространение и связанных непосредственно с процессами формирования катастрофического сознания в нашем обществе. Это функции виртуализации и мифологи­зации. О виртуализации применительно к общественной ре­альности уместно говорить тогда, когда налицо замещение институционально определенных действий - экономиче­ских, политических и прочих — их образами. По мнению Бодрийяра, ключевой характеристикой нашего общества яв­ляется его насыщенность образами. Так, за один час просмот­ра телевизора современный зритель может познать, «пере­жить» такое количество образов, которое человек прежних эпох не смог бы познать в течение всей своей жизни²¹. Се­годня образы имеют самодовлеющее значение, оказывают воздействие на все стороны жизни человека. Виртуальная реальность существует в той мере, в какой отвечает несколь­ким универсальным характеристикам: нематериальности воз­действия (изображаемое производит эффект, характерный для вещественного), условности параметров (объекты ис­кусственны и изменяемы), эфемерности (свобода входа/вы­хода обеспечивает возможность прерывания и возобновле­ния существования)²². В подобного рода действительности человек всегда имеет дело не с вещью (располагаемым), а с симуляцией (изображаемым). Причем современный чело­век, искушенный в виртуальной реальности, всегда видит и осознает эту грань между вещностью и образностью. Он по-

²¹ См.: Назаров М. М. Указ. соч. С. 177.

²² Иванов Д. В. Виртуализация общества. СПб., 2002. С. 30.

188___________Я. у.астафьев_____________

нимает, что средства массовой коммуникации отображают жизнь не так, как она есть, но под определенным углом зре­ния. То, что считается информацией, скажем новости, пере­дачи с места событий, по сути дела является в терминологии Э. Гидденса дезинформацией или искажающей информаци­ей, то есть сдвинутой во времени, фрагментарной и искусст­венной. Это обусловлено тем, как отмечает Дж. Фиск, что «телевизионная камера или микрофон не фиксируют реаль­ность, но кодируют ее. Кодирование придает реальности смысл, который является идеологическим. Представляемое же является идеологией, а не реальностью»²³.

Все это, однако, входит в правила игры, находится в рам­ках базовых социальных установок современного человека, и в своих поступках, социальных действиях он все это глу­боко принимает во внимание и достаточно эмоционально реагирует на виртуальные реалии, сопереживает им, хотя и не без доли иронии и отстраненности. То есть субъект вирту­ального общества — не тот, кто живет в мире образов и це­ликом в него погружен, кто действует как театральный ма­некен, движимый его импульсами, но тот, кто, находясь в реальном мире, не мыслит свое существование без виртуаль­ных симуляций.

Средства массовой коммуникации активно формируют и утверждают симулятивные феномены. Через посредство ин­формационных и аналитических программ в жизни подав­ляющего большинства россиян виртуально присутствует об­щество. В лице своих разнообразных институтов, в лице представляющих их больших и малых чиновников, крупных и мелких политиков, руководителей различного ранга, биз­несменов различных весовых категорий, популярных деяте­лей искусства и культуры, журналистов разных мастей. Через средства массовой информации телезритель, радиослуша­тель и читатель газет оказывается сопричастен виртуальной природе Земли, ее растительному и животному миру. Не сходя с дивана, он может побывать в душной пустыне и на полюсе холода, в открытом космосе и на дне Тихого океана. И все это без томительного ощущения жары, леденящего хо-

²³ Цит. по: Назаров М. М. Указ. соч. С. 174.

Катастрофическое сознание и массовые коммуникации 189

лода, расплющивающего давления многометрового водяно­го столба. Наконец, средства массовой коммуникации пре­доставляют человеку возможность общения с виртуальным соседом, представителем такого же или близкого социально­го уровня, класса, группы, его «альтер эго». Это может осу­ществляться посредством различных телевизионных филь­мов и сериалов, передач в «прямом эфире», куда звонят обычные, «рядовые» зрители и слушатели; наконец, разно­образных шоу с участием тех же «простых» людей, членов общества, не обремененных высоким статусом, большими деньгами и широкой известностью.

Во всех этих случаях зритель получает опыт общения с различными реалиями, имеющими место в действительнос­ти. Но опыт весьма своеобразный — чисто виртуального су­ществования, когда осуществляется лишь эмоциональное — но никакое иное — воздействие, когда видно и слышно лишь то, что находится перед камерой и микрофоном, в фокусе интереса оператора и ведущего программы. Этот опыт всегда можно прервать, отстранить от себя, оставить по ту сторону экрана и радиоэфира. И это вполне осознается реципиента­ми соответствующих передач и учитывается их составителя­ми, продюсерами и ведущими.

Другой важной функцией средств массовой коммуника­ции в сегодняшнем мире является его мифологизация. Раз­личного рода мифотехнологии играют в сегодняшнем ин­формационно-коммуникативном пространстве огромную роль. Однако здесь следует учитывать, что, говоря о мифо­творчестве в средствах массовой коммуникации, обычно име­ют в виду намеренное искажение действительности, вынесе­ние на суд зрителей тенденциозных интерпретаций событий, опирающихся на непроверенные или ложные данные. Речь, однако, идет о несколько иной перспективе: под мифологи­зацией мы будем понимать такие коммуникативные техно­логии, которые опираются на наиболее архаические, прими­тивные и тем самым очень устойчивые модели понимания мира. Для достижения наибольшего зрительского эффекта и, соответственно, успеха средства массовой коммуникации зачастую стремятся задействовать самые древние механиз­мы восприятия действительности. Это имеет место и в спо-

190 •• Я. у.астафьев

собах организации и подачи радио- и теленовостей, и при трансляции различных шоу, и при съемках популярных «се­мейных» и детективных сериалов. При этом, как правило бессознательно, задействуются следующие способы²⁴:

— образы и персонажи стремятся создавать и предла­гать зрителю простыми, однозначными, в виде масок: преступники, правоохранительные органы, жены, ма­тери пострадавших, счастливые либо несчастные дети, богатые, бедные. Все это выглядит так, чтобы сравни­тельно легко можно было отделить хороших от пло­хих, бесхитростных от коварных, «своих» от «чужих». Соответственно, индивидуальные формы оказывают­ся стилизованными, упорядоченными и выполненны­ми с полным абстрагированием от несущественных деталей, которые, собственно, и делают субъект осо­бенным, частным;

— происходящее стремятся выделить из контекста, по­местить как бы во вневременное и лишенное важных специфических деталей пространство. Исключение составляют те признаки или те компоненты фона, ко­торые указывают на максимально широкие и потому наиболее понятные символические значения и сто­ящие за ними ценности. Семантической единицей происходящего оказывается «событие», основной способ организации данных событий — простая по­следовательность, хотя могут привлекаться и иные наиболее типические схемы, число которых, впрочем, невелико;

— цели и мотивы поступков персонажей не допускают разнообразия толкований, они однозначны, и в них находит свое полное воплощение социальная норма и санкция, должное и запрещенное;

— информация, которая при этом сообщается реципи-

енту, как правило, явно избыточна и рассчитана на

суггестивный эффект. Видеоряд может сопровождать-

²⁴ Дубицкая В. П. Телевидение. Мифотехнологии в электрон­ных средствах массовой информации. М., 1998. С. 103—105.

Катастрофическое сознание и массовые коммуникации 191

ся соответствующими комментариями и может идти определенное музыкальное сопровождение и т. п.; — показываемое, демонстрируемое в медиа носит при­митивный характер, сродни архаическому искусству. Скажем, структура и движение фигур, их расположе­ние ограничены немногими типичными схемами. Ин­дивидуальные формы стилизованы и имеют тенден­цию к абстрагированию от несущественных деталей. Окружающая обстановка изображаемой сцены либо совершенно игнорируется, либо до предела упроща­ется. Особенно это характерно для шоу и различных развлекательных программ. Наконец, действие обра­зует самостоятельную единицу типичных, легко узна­ваемых сцен игры, коммуникации двух собеседников, места, где происходило насилие со следами и орудия­ми агрессивного поведения, и проч. Таким образом, и структурно, и функционально медиа вполне могут обслуживать механизм формирования катаст­рофического сознания. Они к этому формально приспособ­лены. Однако для того, чтобы данный механизм пришел в движение, заработал, необходимо наличие соответствую­щих субъектов, его обслуживающих. Эти субъекты должны обладать целым набором специфических культурных качеств и социальных характеристик и, конечно, деятельно прини­мать участие в игре на поле медиа.

ГАБИТУС КАК УСЛОВИЕ ВОВЛЕЧЕННОСТИ В ИГРУ НА ПОЛЕ МЕДИА

Поле средств массовой информации, как и любое другое, конституируется агентами, заинтересованными в воспроиз­водстве определенного культурного и социального смысло­вого целого. Это некое пространство взаимообусловленных социальных позиций. Форма данного пространства опреде­ляется подвижной системой различий активных свойств агентов. Эти различия инициируются и поддерживаются са­мими агентами. Они, собственно, и составляют суть взаимо­отношений в поле.

192___________Я. у.астафьев_____________

Для того чтобы охарактеризовать поведение агентов в поле, П. Бурдье использует аналитический конструкт «игра». «Образ игры, несомненно, наименее плох для изображения социальных предметов», — отмечает французский социо­лог²⁵. В то же время участники игры ясно видят и осознают грань между нею и реальностью. Собственно говоря, нали­чие этой грани и делает игру как таковую возможной. Субъект отчетливо понимает, когда он вступает в борьбу с соперниками и когда покидает поле состязания, в каких слу­чаях он «в игре», а в каких «вне игры». Без этого осознания поведение участников состязания полностью бессмысленно.

Любое состязание выходит за рамки обыденной жизни; у него есть собственное, специально выделенное простран­ство, на котором и разворачиваются все значимые для участ­ников события. И оно происходит в обособленное, специфи­ческое время. Игру — будь то театральное представление или спортивное состязание — создает единство места и вре­мени. Ее смысл на этом пространственном отрезке и в дан­ном временном промежутке заключается в ней самой. Игра создает, устанавливает, диктует специфический порядок, ни­каким образом не согласованный с повседневностью и не имеющий к ней отношения. Она вклинивается в обыденную жизнь, прерывает все характерные для нее процессы и со­вершается ради себя самой, ради заключенного в самой себе смысла, ради преследуемой в самой себе цели, принося удов­летворение по ее достижении или же разочарование в случае неудачи.

Любая игра является борьбой за что-нибудь, состязанием за первенство. В то же время она оказывается представлени­ем, демонстрацией, разыгрыванием определенной роли. Все состязающиеся принимают на себя определенное амплуа, характер их поведения на поле игры задан свойствами ма­сок. Как выделенное, маркированное пространство, игра нуждается в референте как средстве фиксации своей грани­цы. Эту границу, обозначающую разделение состязания и реальности, фиксируют зрители. Подчеркнем, что речь идет о зрителях, находящихся лишь «по эту сторону» экрана,

²⁵ Бурдье П. Начала. СЬозез (Шез. М., 1994. С. 100.

Катастрофическое сознание и массовые коммуникации 193

шоу. Наблюдаемые в телевизоре участники программы даже при совершенно пассивном поведении не являются зрителя­ми как таковыми, но лишь фоновыми атрибутами игры.

Очевидно, что медиа весьма адекватно подходят в каче­стве объекта социологической интерпретации в терминах игры. Здесь действует четкое разделение экранной и реаль­ной жизни. Тут ясно распределены роли, устойчиво соблю­даются правила и широко представлена борьба за символи­ческие или реальные ресурсы, например за территорию вещания, время выхода в эфир и место, за общие и локаль­ные выигрыши в виде увеличения аудитории и снискания ее симпатии, в виде увеличения объемов денежных вложений, политического и общественного влияния, символического признания в форме премий и номинаций и проч. И есть свой многочисленный реальный (к которому апеллируют претен­дующие на массовость участники) и вполне виртуальный (к которому апеллируют претендующие на элитарность и изыс­канность участники) зритель.

Соответственно, к интерпретации медиа вполне адекват­но можно привлечь все прочие конструктивно связанные с понятием игры термины и логические построения. Важней­шим моментом осуществления игры является сама возмож­ность вступления в игровое поле. Общеизвестно, что отнюдь не любой субъект может стать игроком. Требуется очень мно­гое: и знание правил, и возможность сделать ставку, чтобы вступить в состязание. Но главное, требуется наличие опре­деленного чувства игры, способность адекватно восприни­мать происходящее, позиции всех участников, их перспекти­вы, шансы выиграть, проиграть, либо остаться «при своих», наконец, просто способность играть в данную игру, причем в качестве именно самого что ни на есть полноценного участ­ника, эмоционально сопереживая происходящему. Послед­нее является наиболее ценным свойством, которое может быть привнесено в состязание участниками. Именно оно — свойство вовлеченности — и формирует саму игру, поддер­живает ее, заставляет участников забыть обо всем на свете и упорно идти к своей цели, пренебрегая повседневными нуж­дами.

194___________Я. У. астафьев_____________

Вовлеченность в игру обусловлена габитусом субъектов. Понятие габитуса было разработано в аристотелевско-то-мистской традиции. Затем оно использовалось такими мыс­лителями, как Гегель, Гуссерль, Мерло-Понти, Мосс, преиму­щественно в изначальном значении, пришедшем из латыни, как обозначение внешнего вида человека, его наружности, телосложения, осанки. В социологии Бурдье понятие габи­туса также является одним из краеугольных. Значительно переосмыслив его, французский ученый дал этому понятию трактовку «инкорпорированной, индивидуализированной социальности»²⁶. «Социальные агенты <...> не являются ав­томатами, на манер часов, поведение которых регулируется в соответствии с законами, которые они не понимают. В наиболее сложных играх <...> они задействуют инкорпо­рированные принципы порождающего габитуса, — систему диспозиций, которая может быть осмыслена по аналогии с порождающей грамматикой Хомского, — с той разницей, что я говорю о диспозициях, приобретенных посредством опыта, которые тем самым варьируются в зависимости от места и времени»²⁷.

Габитус является продуктом истории, это некоего рода совокупность практических гипотез, базирующихся на про­шлом индивидуальном и коллективном опыте. Историческим в том смысле, что он был выработан и закреплен в самом раннем детстве субъекта и носит по отношению к его даль­нейшему существованию самодовлеющий характер. Прежде всего это опыт существования в семье и дорефлексивного восприятия всех связанных с этим общественных практик и форм взаимоотношений: разделение труда между полами, способ построения вертикальной иерархии статусов и гори­зонтального распределения ролей, общие принципы струк­турирования социального пространства и времени по при­надлежности тех или иных площадей и вещей, способы их потребления, использования, самые общие, первичные нор­мы отношения к телесности, своей и чужой, способы и нор-

²⁶ Бурдъе П. Указ. соч. С. 53.

²⁷ ВоигЛеи Р. 1п О1Ьег Шогйз: Еззауз Тошагйз а КеЯех1уе зосю-1о§у. 51апГог(1, 1990. Р. 9.

Катастрофическое сознание и массовые коммуникации 195

мы речевого поведения и т. д. Весь этот опыт формирует структуры габитуса, которые, в свою очередь, лежат в осно­ве восприятия и оценивания всякого последующего опыта.

Также ведущую роль в формировании габитуса играет коллективный опыт, поскольку человек не столько самосто­ятельно воспринимает и познает окружающий мир, сколько ему его «представляют» именно таковым, показывают с со­ответствующей стороны и в характерном ракурсе, называют именно таким образом, а практика называния является наи­более фундаментальным способом структурирования соци­ального пространства и, шире, осуществления власти над этим пространством. Ибо иметь имя или название в про­странстве человека воспринимающего означает для любой социальной предметности существовать. «Назвать вещи свои­ми именами» означает покончить с их размытостью, неяс­ностью, нечеткостью границ между ними, приблизительнос­тью деталей. Любая социальная группа существует, то есть формирует себя и поддерживает, прежде всего за счет назы­вания и кодификации, приведения в определенный порядок значимой для нее предметности. «Кодификация делает вещи простыми, ясными, коммуникабельными; она делает воз­можным контролируемый консенсус над значением, гомоло-гичность»²⁸. Соответственно, рецепция этого первичного опыта называния и упорядочения предметов лежит в основе любого дальнейшего социального опыта субъекта.

Благодаря этому оказывается возможным впоследствии отличить одно социальное существо от другого: провинциала от столичного жителя, представителя одной национально­сти от представителя другой, интеллигента от рабочего или же крестьянина. Но дело не только в этом. Габитус человека формируется в раннем детстве, закладывается, как сказали бы психологи, на ранних стадиях развития личности. И, как система диспозиций, он может видоизменяться при своей реализации, «приведении в действие», но не бесконечно. Га­битус позволяет производить достаточно широкое число практик, которые вместе с тем ограничены в своем разнооб­разии. Это разнообразие ограничено чувством здравого

²⁸ Бурдье П. Указ. соч. С. 127.

196___________Я. У астафьев_____________

смысла, присущего данному субъекту. Габитус порождает так называемые вполне «разумные», «адекватные» логике вос­приятия социальности способы поведения, и он же стремится исключить любую «неправильную», несовместимую с объ­ективными условиями деятельность, ту, которая может по­лучить реальную или мнимую неодобрительную оценку «со­циального суперэго» субъекта — его референтной группы.

Из сказанного следует, что вне изучения и принятия во внимание при социологической интерпретации невозможно адекватное понимание поведения агентов в поле. Тем более это верно для такой области отношений, как средства массо­вой коммуникации, социальный порядок взаимодействия в которой строится на перманентном означение и переозначе­ние предметов и социальная игра сознательно и вполне от-рефлексированно складывается вокруг того, что и как назва­но или показано и что остается «за кадром», за рамками речи, за пределами внимания субъектов. Именно на этом, как ни на каком ином, поле в столь обнаженном и непри­крытом виде разворачивается борьба агентов за смысл и только за него, за право именовать вещи, присваивать им названия.

Для полноценной характеристики различных видов га­битуса агентов поля отечественных медиа необходимо про­ведение специального социологического исследования. Мы попытаемся зафиксировать две группы профессионалов-жур­налистов с различными габитусами, символическое проти­востояние которых существенным образом участвует в рабо­те механизма формирования катастрофического сознания. С одной стороны, здесь присутствует группа с габитусом, условно говоря, элитарного плана. Это, как правило, выход­цы из сравнительно интеллигентных семей, основные жиз­ненные представления и реакции которых структурировались под воздействием классики. Речь идет о «золотых перьях» прежней журналистики, профессиональная деятельность ко­торых известна своей культуртрегерской направленностью. Для представителей этой группы характерно чувство сослов­ной дистанции по отношению к потребителю — реципиенту своей продукции. В то же время это ощущение не носит со­циально дифференцирующий характер. Это ощущение свое-

Катастрофическое сознание и массовые коммуникации 197

го превосходства над нетворческими массами, положения просвещенной элиты среди относительно невежественного населения. Представители данной группы, как правило, стре­мятся делать авторские программы, где могут демонстриро­вать свою эрудицию, знания, даже подчеркивать изысканность собственных вкусов. Вместе с тем они зачастую стремятся в те сферы медиа, где в наименьшей степени выражены ры­ночные, конкурентные отношения, где явствен патернализм, где дружеские и семейные связи превалируют над денежными.

С другой, следует выделить группу профессионалов поля медиа, условно говоря, подросткового габитуса, которые пришли в эту сферу на основе рыночных отношений. Это те работники пера и микрофона, в формировании которых су­щественную роль сыграла не классическая литература и со­ответствующее интеллигентское воспитание, но книги и ки­нофильмы в основном детективного и приключенческого жанра, поэтому новые политические и общественные собы­тия они начали осмыслять в первую очередь в духе этих жанров. Соответственно, «заурядные партработники, волею обстоятельств вознесенные к вершинам власти, превраща­лись под пером новых журналистов в гениальных злодеев, наделенных выдающейся способностью плести хитроумные интриги и устраивать грандиозные заговоры»²⁹.

Следует подчеркнуть, что, в отличие от классики с ее мора-лизаторской и эстетизирующей направленностью, приклю­ченческая литература базируется на иных ценностях и иных взглядах на мир. Базовым смысловым элементом здесь яв­ляется действие. Оно самодостаточно и самостоятельно; вза­имосвязь различных действий персонажа не обусловлено внутренней, глубинной ценностной структурой, но носит фрагментарный, мозаичный характер. Действие имеет под­черкнуто волевой характер, оно направлено на преодоление каких-либо препятствий, причем, как правило, либо насиль­ственным, либо случайным, игровым образом. От интеллек­та, знаний, чистоты применения дискурса, наконец, здесь ни­чего не зависит, как не зависит и от моральных принципов

²⁹ Проскурин О. Максим Соколов: генезис и функции «забавно­го слога» // Новое литературное обозрение. 2000. № 41. С. 302.

198___________Я. у.астафьев_____________

действующего субъекта, и от невозможности преступления им каких-то базовых норм общежития и социальной соли­дарности.

Очевидно, что общество, структурированное по волевому признаку, имеет не столько социальный, сколько биологи­ческий характер. Соответственно, в новой российской жур­налистике профессионально отсутствует социологическое понимание реальности или чувство социальной дифферен­циации, а именно: эмоциональное ощущение разнообразия общественного мира, образов жизни, социальных стратегий, планов, ценностей, установок, социальных стереотипов. Практически единственное, что реально воспринимается в свете подобного рода мировосприятия, это эмоции, причем базовые, к числу которых относится страх, боязнь агрессии, насилия, катастрофы, сводящей на нет все жизненные уси­лия общества, группы, человека. Подобное сознание всюду профессионально ищет и находит то, что может, как счита­ется, потрясти человека до глубины души, до его животного основания. Информационно-развлекательную функцию ме-диа оно видит в выявлении и демонстрации подобной при­родной и социальной вещественности: катастроф, происшест­вий, вызывающих страх и интригующих событий, заговоров. Это его понимание мира и его основания, базы, фундамента.

В то же время подобная журналистика подчеркнуто де­мократична: она апеллирует к массовым вкусам своей ауди­тории, причем делает это вполне сознательно, намеренно противопоставив свою позицию и стоящие за нею ценности позиции «золотых перьев». И коль скоро на знамени совет­ской журналистики было написано «стабильность», то ло­зунгом новых информационных деятелей стали катастрофы, скандалы, криминал.

СТРАТЕГИИ ПОВЕДЕНИЯ АГЕНТОВ ВПОЛЕМЕДИА

Агенты действуют, «играют» на соответствующем соци­альном пространстве, «игровом» поле. В нашем случае это поле информационного производства, точнее средств массо-

Катастрофыческое сознание и массовые коммуникации 199

вой коммуникации. Данное пространство задается совокуп­ными позициями и практиками действующих агентов (групп агентов).

Позиции субъектов, обнаруживающих себя в соответ­ствующем социальном поле, реальны только в отношениях друг с другом. Самих по себе позиций, фундированных вне соотнесенности с положением и практической деятельнос­тью других участников игры, не существует. Социальные агенты помещены в некое место социального пространства, которое может быть охарактеризовано через его релятивную позицию по отношению к другим местам и через дистанцию, отделяющую это место от других (Бурдье). Эти различия и дистанции носят прежде всего символический характер, они функционируют как значения соответствующих позиций, как принадлежность ролей, которые призваны исполнять агенты, находящиеся в данном положении, в данном месте социального пространства, что подразумевает ментальный характер этого различения, которое функционирует одно­временно как принцип видения и деления, как категория восприятия и оценивания.

Подобная трактовка взаимоотношений агентов не подра­зумевает их чисто субъективистского характера. Любая со­циальная «вещь» всегда опредмечена. Статус человека выра­жается и в его костюме, манере держаться, речи, взгляде, и во многих компонентах окружающей среды, которые данный субъект присваивает. Социальное положение человека опре­деляется также наличием либо отсутствием личного приват­ного (комната, квартира, дом) и личного общественного (рабочее место, кабинет) пространства, возможностью фи­зической мобильности (наличием велосипеда, автомобиля, самолета, яхты), наконец, наличием либо отсутствием дру­гих физических лиц или целых социальных групп или офи­циальных структур, призванных обслуживать данную пози­цию (сегодня это — домработница, садовник, личный шофер, охранник, секретарша, штат подчиненных; в прошедшей ис­тории — дружина вождя, семья в патерналистском обществе, дворовые люди помещиков, сюда же относится и известное выражение французского короля, характеризующее полное присвоение им социального пространства: «Государство —

200___________Я. у.астафьев_____________

это я» (ср.: «Тело подданного принадлежит королю», — у М. Фуко в «Надзирать и наказывать»)). Все это означает, что, хотя «разруха сидит не в клозетах, а в головах» (М. Бул­гаков, «Собачье сердце»), в туалетах она также присутствует как овеществленная, опредмеченная сторона единой, лишь аналитически разделяемой, социальной/физической реаль­ности.

Содержательно позиции агентов в поле различаются по возможности присвоения циркулирующих в данном простран­стве благ. Главным благом в любом поле является символи­ческое господство, то есть способность влиять на конфигура­цию социального пространства путем его переосмысления. В наиболее чистом виде, как уже отмечалось, символическое господство или насилие представлено в поле средств массо­вой коммуникации, оно, собственно говоря, построено на функционировании механизмов переосмысления и пере­называния самых различных вещей и предметности. Важ­нейшим результатом присутствия в информационном поле является возможность для субъекта или какого-либо обще­ственного явления быть увиденным или услышанным. Не­случаен поэтому нескончаемый поток писем на телевидение, радио и в различные газеты с описанием «безобразий», «не­гативных явлений» и пр. Если их представят на телеэкране, озвучат на радио, напишут о них в газетах, эти явления дей­ствительно обретут свой совершенно иной, гораздо более значимый статус, с которым нельзя будет не считаться. В этом плане средства массовой коммуникации оказываются одной из важнейших ветвей власти, поскольку обладают возмож­ностью изменения конфигурации общества и трансформа­ции социального рельефа.

Кроме символического господства или символического насилия в поле может быть обеспечен доступ и к другим об­щественно значимым благам, начиная от самых общих гене­рализированных посредников — к собственно власти, день­гам, информации, образованию — и кончая возможностью обрести внимание влиятельных персон, вступить в их круг, использовать свое положение для достижения своих целей. Но, следует подчеркнуть, это отнюдь не равенство возмож­ностей. Одинаковых шансов нет ни у одного игрока. Воз-

Катастрофическое сознание и массовые коммуникации 201

можности определяются наличием и объемом соответствую­щих капиталов и способностью агентов их применить в кон­кретной игре в конкретном поле. А эта способность, в свою очередь, детерминируется наличием «чувства игры», нахо­дящегося, как мы уже указывали, в прямой зависимости от габитуса субъекта и степенью его развитости.

Никакая социальная игра невозможна без ставок, инвести­ций. И чем больше перспектив у нее, чем крупнее вероятный выигрыш, тем больших ставок требует данное поле. Необхо­димым условием вступления в игру выступает минимальный порог инвестиций. Для информационного поля это может быть и соответствующее «профильное» образование, и уме­ние связно излагать свои мысли, в том числе и в виде оформ­ленных, официально приемлемых продуктов — газетных либо журнальных публикаций, интервью. Это может быть и соответствующий внешний вид, экстерьер, если субъект пре­тендует на роль телеведущего программы, и, что в ряде случа­ев может иметь решающее значение, знакомство с влиятель­ными особами — теми, кто принимает решение о доступе в игру новых агентов (скажем, членами комиссии по набору ведущих на новую телепрограмму).

Дальнейшая судьба игрока зависит от его способности аккумулировать разнообразные капиталы, например от его обучаемости как профессиональным навыкам, так и спосо­бам завоевания симпатии «нужных» персон, вхождения к ним в доверие и получения от этого дивидендов в виде более важных позиций в поле, денежных средств, новых нужных знакомств и возможности их конвертации в другие виды ка­питалов для усиления своих позиций, например, денег — во влияние, информации — в новые знакомства, знакомств — в собственное культурное развитие и т. д.

Каждый игрок в поле, исходя из собственных ставок и инвестиций, а также соответствующих диспозиций по отно­шению к данному социальному пространству, определяемых его габитусом, выбирает определенную стратегию выигры­ша, стратегию продвижения в этом поле. Можно утверждать и обратное. Каждого игрока в поле подталкивают и опреде­ляют к конкретному выбору характерной стратегии его га­битус и наличие соответствующих капиталов, ставок. Этим

202 Я. у.астафьев__________

мы желаем подчеркнуть то обстоятельство, что данные стра­тегии чаще всего, несмотря на их видимость, являются не­осознанными, они предустановлены субъекту. Судьба агента оказывается выбрана за него всей социальной историей пре­дыдущих поколений и той группы, откуда он пришел. И лишь в достаточно редких случаях, если субъект проявля­ет недюжинное упорство и энергию в достижении цели, он может «переломить» свою судьбу, выйти за рамки своей из­начальной позиции и «выиграть миллион по трамвайному билету».

Стратегии формируются при взаимодействии всех дан­ных компонентов с самим полем, в котором делает ставку и начинает социальное движение игрок, агент. В силу их мно­гообразия их вряд ли уместно категоризировать. Выделим лишь наиболее типические.

Наиболее привычным способом поведения в поле являет­ся традиционная стратегия. Ее можно также обозначить как профессиональную, поскольку она ориентируется в первую очередь на задействование и развитие профессиональных навыков и умений поведения в поле. Традиционную страте­гию обычно выбирает большинство игроков в поле, по­скольку она наиболее ясна и опробована и в ней наиболее предсказуемы результаты, хотя и не столь велик выигрыш. Траектории движения от менее ценных к более престижным позициям отработана предыдущими поколениями игроков. Здесь также, как правило, досконально известно, какого рода капитал и в каком объеме должен быть задействован при достижении соответствующей позиции, каким образом его надлежит использовать, применять либо конвертировать в иной ресурс.

Традиционная стратегия в наибольшей степени приемле­ма для игроков со средним объемом капитала. Те, кто распо­лагает гораздо большими ресурсами, обычно ориентируются в своей игре в поле на иные стратегии, в первую очередь на элитарную. Эта стратегия позволяет сразу достигать сравни­тельно высоких позиций в социальном пространстве, быст­ро оставляя позади менее успешных игроков. Она требует весьма специфического капитала, например не просто выс­шего образования, но полученного в определенном вузе и у со-

____Катастрофическое сознание и массовые коммуникации 203

ответствующих профессоров, и наличия соответствующего Ьас1с§гоипс1 — коммуникативных и прочих навыков соответ­ствующей культуры, рецепция которых произошла в семье и при общении с ее ближайшим окружением, а также опыта знакомств с нужными людьми напрямую или же через по­средников - общих родственников или друзей.

Но относительно небольшая часть игроков из тех, кто об­ладает большим капиталом, а также не обладающих им вовсе или, точнее, имеющих какие-либо ресурсы в минимальном объеме, используют при продвижении в поле авангардную стратегию. Это стратегия, как бы отрицающая структуру поля, по-своему его переозначивающая, переименовываю­щая. По своему характеру это поведение специфично для агентов, находящихся на самых высокостатусных позициях. Авангардная стратегия далеко не всегда бывает успешной. Она сопряжена с большим социальным риском, с тем, что другие участники поля полностью проигнорируют и не вос­примут их претензии на высокий статус. В этом случае таких игроков ждет либо полное забвение, либо они вынуждены реализовывать себя в других полях, либо должны использо­вать иную, как правило традиционную, стратегию. Но аван­гардное поведение может принести и значительные диви­денды. Это происходит обычно в двух случаях. Во-первых, когда этого хотят «низы» — большая масса агентов, путь ко­торых наверх, в элиту данного поля, по тем или иным при­чинам затруднителен, когда они оказываются не в состоянии конвертировать свои капиталы в социальное продвижение. Тогда может произойти воистину революционное свержение прежней элиты и на место ее будет поставлена новая — аван­гардная или та, которая призвана исполнить ее роль в новых условиях, восприняв ее символику и значение. Соответст­венно, новым образом будет переименовано социальное пространство и соответствующее поле получит иную конфи­гурацию. Во-вторых, когда изменений захотят «верхи» — те, кто занимает самые престижные позиции в поле, но недо­вольны сложившейся дистанцией, системой различий с ос­новной массой агентов. Тогда элита может адаптировать, подтянуть до себя авангард и, новым образом переозначив

204___________Я. у.астафьев_____________

социальное пространство, восстановить желаемую дистан­цию с другими участниками игры в поле.

Ориентация на формирование, утверждение и эксплуата­цию катастрофического сознания была в свое время выбра­на определенной социальной группой при переходе от госу­дарственных средств массовой коммуникации к частным в рамках стратегии авангардизма. Именно в это время в ин­формационное поле пришли, с одной стороны, журналисты с описанным выше подростковым габитусом и, с другой, вкладчики денежных средств с требованием обеспечить при­быльность средств массовой коммуникации путем увеличе­ния их развлекательного потенциала. С целью повышения рейтинга в сетку вещания и на газетные полосы начали вво­диться материалы скандального и шокирующего характе­ра — те, которые в наибольшей степени отвечали представ­лениям данных игроков об их желаемости для массового зрителя, слушателя, читателя. На этой волне сформирова­лись «желтые» средства массовой коммуникации, карди­нальным образом изменив конфигурацию информационно­го поля и практически вытеснив на периферию еще недавно столь популярные аналитические статьи, передачи и про­граммы. Торжество подобного инфотейнмента над анализом не означало, что интерпретация полностью ушла из медиа, уступив место шокирующей развлекательной информации. Она переместилась на более глубинный уровень и предстала в подобных материалах в виде предзаданной картины мира, где действуют скрытые темные силы, торжествуют разбой­ники и казнокрады и миром правят деньги, беззаконие и ни­чем не ограниченная власть. В результате сформировалась целая культура с соответствующими ценностями, символи­ческими значениями и диспозициями, со специфической ан­тропологией человека пугающегося — субъекта, живущего в состоянии страха, ничего не воспринимающего, кроме кри­минальных новостей, и в то же время жаждущего их, ищу­щего на всех телевизионных каналах и газетных полосах.

Наибольший расцвет эта культура получила в период передела собственности в России, в 1993—1994 годах, когда формировался рынок средств массовой коммуникации и полностью трансформировался рельеф соответствующего

Катастрофическое сознание и массовые коммуникации 205

социального пространства. В дальнейшем, в связи со все большей стабилизацией общества, степень воздействия этой культуры несколько снизилась, но она продолжает подпиты­ваться критическими ситуациями, ситуациями обществен­ных потрясений, каковыми явилась война в Чечне, эконо­мический кризис 1998 года, выборы политической элиты, природные катаклизмы. В отсутствие же таковых эта куль­тура и соответствующие группы ее проводников усиленно заняты их поиском и фундированием всевозможных форм страха и катастрофического сознания.

РЕЦИПИЕНТ СООБЩЕНИЙ МЕДИА

Объектом и адресатом массовой коммуникации является ее реципиент. Это довольно специфическая фигура, соответ­ствующим образом настроенная по отношению к восприни­маемому сообщению. Для нее характерен, по выражению Б. Дубина, «комплекс зрителя» и связанные с ним преиму­щественно «зрительские» представления о социальном ми­ре³⁰. Речь идет о механизме восприятия сообщения в ракур­се одновременно приобщенности и дистанцированности, когда реципиент, с одной стороны, ощущает свою отстранен­ность от события, неучастие в нем, на происходящее глядит со стороны, из уютного мира своей квартиры в комфортной обстановке обеда или ужина. Любое событие происходит или уже случилось «не с ним»; в случае особо негативных эмоций, которое оно может вызвать, его можно «выклю­чить» и таким образом изъять из своей жизни. Но, с другой, в силу своей визуальной и звуковой приближенности к эпи­центру происходящего, реципиент особым образом сопри-частен ему. И в этом своем качестве оно может быть предме­том очень сильных переживаний, вызывающих к жизни желание проследить его динамику и быть в курсе «оконча­тельного диагноза» и результата. Это специфическим обра­зом трансформированное, «замороженное», эмоционально разгруженное из-за отдаленности событий и отстраненности от них чувство, которое в дальнейшем может быть реализо-

³⁰ Дубин Б. В. От инициативных групп... С. 56.

206__________Я. у.астафьев____________

вано в жизненной ситуации, скажем, смерти родственника, пожара соседнего дома, автокатастрофы, в которую попал субъект на своей легковой машине. Поскольку его восприя­тие эмоционально искажено, у него возникает неадекват­ность реакции — заторможенность и ожидание действий со стороны профессионалов. При этом может присутствовать чувство полной нереальности происходящего. Хочется «вы­ключить» неприятное событие, перейти на другой канал.

Те, кто возражает критикам медиа, обычно указывают, что скандально-разоблачительные и сенсационные передачи весьма любимы потребителем, реципиентом. И в этом плане читательская аудитория практически не отстает от зритель­ской. Так, по данным блиц-опроса ВЦИОМ жителей Москвы и Подмосковья, проведенного в июле 1998 года, на первом месте у читателей периодики стоят криминальные темы (36% аудитории). Очевидно, что скандальность и сенсационность, которую реципиенты ищут в подобного рода статьях и со­общениях, в данном случае не столько содержательная ха­рактеристика, сколько, по мнению Б. В. Дубина, «способ смысловой организации коммуникативного сообщения, свое­образный модус реальности или ее показа, разыгрывания именно как масскоммуникативной. Таков определенный тип подачи сообщения, препарирования и обработки информа­ционной реальности в расчете на "человека как все", которо­го масс-медиа <...> моделируют и создают, конституируют своими средствами. Для такого антропологического контр­агента "реально" только сенсационное, невероятное, скан­дальное, разоблачительное — то, что демонстративно испы­тывает и нарушает принятые нормы»³¹. Этот нарушитель выглядит здесь единственно авторитетной инстанцией, но­сителем кода осмысления реальности. «Это человек, дей­ствующий так, как нельзя, но ведущий себя так, словно ему можно, "ловец случая", который выламывается из правил, разрушая, более того, отвергая и специально принижая этим самым основы социальной коммуникации с ее нормами вза­имных ориентации, согласованности ожиданий и пр.»³²

³¹ Дубин Б. В. От инициативных групп... С. 46.

³² Там же.

__ Катастрофическое сознание и массовые коммуникации 207

В объяснении социальной роли подобных масок и амплуа возможны две ценностно противоположные интерпретации. Одна заключается в широко распространенной точке зре­ния, согласно которой разыгрывание подобных смысловых паттернов в известной степени подрывает социальный поря­док, поскольку символически поощряет девиантное поведе­ние. Соответственно, такие медиаструктуры оказываются источником угрозы чуть ли не национальной безопасности, поскольку разрушительно воздействуют в плане формирова­ния соответствующих — а именно девиантных — норм пове­дения.

Другая заключается в том, что причинно-следственная связь, на уровне бихевиоризма, между демонстрацией опре­деленного смыслового кода на телеэкране и формированием социальных установок реципиента является принципиально разорванной. В условиях виртуализации общества, а также при наличии описанного выше феномена отстраненности зрителя от медиа реципиент сообщения обладает известным иммунитетом. Для него подобного рода действительность, показываемая, скажем, в фильме-боевике, — не руководство к действию, а своего рода картинка из «Жизни животных». Он может лишь принимать ее во внимание, даже эмоцио­нально сопереживать, но она ни в коем случае не влияет прямо на мнение и действия индивидов, составляющих ауди­торию. «На самом деле, — отмечает Дж. Уоллакотт, — акт на­силия может быть понятным только в контексте других эле­ментов фильма и в терминах, адекватных его жанру. Такие действия не могут рассматриваться как имеющие исключи­тельно одно фиксированное значение. Напротив, с их помо­щью происходит обозначение различных ценностей, пред­ставление различных кодов поведения. Причем это зависит от того, каким образом они оказываются артикулированы как знаки среди других означающих элементов дискурса»³³.

Собственно говоря, и та и другая точка зрения имеет пра­во на существование. Нельзя отрицать тот факт, что ката-строфизм как специфическое восприятие действительности является вполне определенной социальной установкой, ро-

³⁴ Цит. по: Назаров М. М. Указ. соч. С. 157.

208__________Я. у.астафьев_________

лью, и медиа в какой-то степени обучают этой роли, чтобы при сходных обстоятельствах, при похожей жизненной си­туации данная установка воспроизводилась вместе с соответ­ствующим набором реакций и кодов. Тем более это адекват­но для отечественной реальности, где насилие за долгие годы существования советской власти выступало одним из универсальных языков, своеобразной «матрицей» общест­венной жизни. К этому языку в особенности восприимчива молодежь, эмоциональная жизнь которой оказывается ме­нее рационализирована, чем у представителей более стар­ших поколений.

С другой стороны, утверждения о негативной роли медиа в формировании социальных установок могут свидетель­ствовать о некоторой общественной ущемленности глашата­ев данной точки зрения. И коль скоро они склонны нагне­тать обстановку, фиксировать внимание на недостатках, это говорит о том, что они воспринимают свое положение как несправедливое, а свою личность как недооцененную, ибо, как известно, брюзжание никогда не было признаком соци­альной полноценности и значимости субъекта.

Как гласит теорема У. А. Томаса, реально то, что реально по своим последствиям. Картина, создаваемая средствами массовой коммуникации, в известной степени столь же дей­ствительна для сознания людей, сколь и происходящее за окнами их домов. Более того, возникает явление, названное Э. Гидденсом «инверсией реальности». «Реальная вещь или событие, при их рассмотрении, кажутся имеющими меньше конкретной значимости, нежели то, как они оказываются представленными в средствах массовой коммуникации. Бо­лее того, опыт отношения с явлениями, которые оказывают­ся редкими в повседневной жизни <...> становится текущей практикой в материалах массовой коммуникации»³⁴.

Катастрофическое сознание — отнюдь не совокупность рецептов по поведению в соответствующей ситуации. Это, скорее, определенный индикатор, фиксирующий качество жизни социального субъекта. Тематика катастроф, ее при-

³⁴ Назаров М. М. Указ. соч. С. 173.

____Катастрофическое сознание и массовые коммуникации 209

сутствие в средствах массовой коммуникации имеет важное значение в жизни нашего общества. По своей коммуника­тивной структуре телевидение создает эффект приобщеннос­ти и в то же время дистанцированности. Общество ежедневно присутствует в жизни человека со своими малыми и боль­шими проблемами, но они его практически не затрагивают. Социальная драматургия разворачивается перед лицом те­левизионного зрителя как на сцене. Он может сопереживать ей, но никоим образом не является ее участником. Он лишь пассивный созерцатель.

Телевидение, постоянно демонстрирующее чрезвычай­ные ситуации и катастрофы, тем самым выполняет в числе прочего компенсаторную функцию. Несмотря на негатив­ный заряд, который несет подобная информация, зрители эмоционально подпитываются ощущением того, что это происходит не с ними, что проблемы большого мира их не затрагивают. В то же время она не может не способствовать снижению качества жизни, поскольку способствует форми­рованию разнообразных форм страха — страха перед угро­зой терроризма, стихийных бедствий, ухудшения экологии, бедности, безработицы, болезней³⁵. А ведь все эти темы ак­тивно воспроизводятся в средствах массовой коммуника­ции. Их обсуждают журналисты, интерпретируют специали­сты и аналитики, «озвучивают» политики.

³⁵ Катастрофическое сознание... С. 47-48.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Нынешнее российское общество все в большей мере начи­нает отвечать характеристике, данной известным британским социологом Зигмундом Бауманом эпохе постмодернити. Он писал, что отношение к своим членам как к индивидуально­стям является торговой маркой, своеобразным «брэндом» современного общества. Сегодня индивидуальное все чаще преобладает над коллективным, социальным пренебрегают по сравнению с личным, общественное «колонизируется» частным. Увеличиваются степени свободы поведения челове­ка в экономической, социальной, культурной и политической сферах, что, однако, сопровождается усилением состояния тревожности и неуверенности людей в своем положении. Субъекты больше не владеют ситуацией. «Множество людей уже непосредственно столкнулись с таинственными и по-раз­ному называемыми силами, такими как "конкурентоспособ­ность", "рецессия", "рационализация", "сокращение рыноч­ного спроса" или "снижение объема производства": каждый из нас легко может припомнить своих знакомых, вдруг поте­рявших почву под ногами... Но эхо подобных ударов отзыва­ется даже далеко в стороне от непосредственно пораженных целей, и речь идет не просто о тех, кто был за один день уво­лен, понижен в должности, унижен или просто лишен средств существования. Каждый удар - это и предупреждение тем, кто (пока еще) уцелел, заставляющее их оценивать свое бу­дущее скорее в контексте строгости выносимого приговора, чем с учетом продолжительности (пока еще неизвестной) его временной отсрочки. Смысл этого послания прост: каж­дый человек является потенциально излишним или замени-

212 Заключение

мым, и поэтому каждый уязвим, причем любое социальное положение, каким бы высоким и влиятельным оно ни каза­лось, в конечном счете условно, даже привилегии хрупки и находятся под угрозой»¹.

Все эти обстоятельства отнюдь не способствуют ослабле­нию массовых форм страха и катастрофического сознания россиян. Напротив, они в недалеком будущем могут явиться одним из факторов их усиления. В этом плане катастрофизм выступает эффективным индикатором неблагополучия об­щества, как это показано на примере Украины и населения Красноярского края.

Сегодня, когда особое значение приобретают проблемы стабилизации общества, формирования механизмов устойчи­вого экономического и социального воспроизводства, повы­шения уровня и качества жизни населения, изучение массо­вых форм страха выступает необходимым условием поиска путей улучшения социального самочувствия россиян. Иссле­дования катастрофического сознания показывают, что оно формируется не спонтанно и что за усиление массовых форм страха в современном обществе несут ответственность опре­деленные социальные процессы и поддерживающие их ин­ституты. Понятно, что катастрофические ожидания являют­ся, как правило, побочным продуктом деятельности данных институтов и никто, за исключением самых безответствен­ных политиков, не может ставить целенаправленной зада­чей запугивание населения. Тем не менее сами по себе мас­совые опасения выступают эффективным ресурсом, реально или виртуально поддерживающим функционирование от­дельных публичных персон и целых коллективов и струк­тур. Необходимость отдавать себе отчет в этом очень важна для осмысления взаимосвязи катастрофического сознания и состояния современного российского общества.

В то же время следует иметь в виду и то обстоятельство, что ответственность за состояние общественного сознания и за социальные изменения в конечном счете лежит на каж­дом из нас, на каждом индивидууме. Даже в самой безнадеж-

¹ Бауман 3. Индивидуализированное общество. М., 2002. С. 65.

^^^^^__________Заключение 213

ной ситуации всегда существует возможность выбора между тем, что тебе навязывается извне, и должным, моральным подкрепленным взглядами и суждениями самых важных и авторитетных инстанций - родственников, близких друзей воспитателей, а потому применительно к данной теме всегда остается актуальным лозунг не поддаваться панике и страху, стремиться действовать с ясным рассудком и на основании древнего мудрого принципа: поступать с другими так, как ты хотел бы, чтобы поступали с тобой.

В. А. Иванова, Я. У. Астафьев