Александра Поэма

Блока

вн

Литература

УУчебноо--методическийметодическаяжурналгазета дляучителейсловесности ИзданиеОснованаосновано1992 г.в 1992 г. ВВыходитодиндва разаввмесяц

Редакция:

Главный редактор Сергей Волков

Шеф-редактор к.ф.н. Сергей Дмитренко

Редактор

Александра Кнебекайзе Дизайн макета

Иван Лукьянов

ОбложкаВёрстка АннаГалинаМахотинаСтрукова

ВёКорсткаректор ГалинАлександраСтруковаВасильева

КорректорНабор НиколайТатьяна СемёноваКортон

Набор РедакционныйТатьяна Семёновасовет:

д.ф.н. Е.И. Анненкова (СПб; РГПУ);

Редакционный совет: д.ф. . В.А. Кошелев (Н вгородГУ);

д.ф.н. Е.И. Анненкова (СПб; РГПУ); д.ф.н. Н.Л. Лейдерман (УралГПУ);

д.ф.н. В.А. Кошелев (НовгородГУ); д.ф.н. О.А. Лекманов (МГУ);

д.ф.н. О.А. Лекманов (МГУ); д.ф.н. Ю.В. Манн (РГГУ);

д.ф.н. Ю.В. Манн (РГГУ); д.ф.н. И.Н. Сухих (СПбГУ);

д.ф.н. И.Н. Сухих (СПбГУ); д.ф.н. И.В. Фоменко (ТГУ).

д.ф.н. И.В. Фоменко (ТГУ).

Газета распространяется по подписке.

Цена свободная. Тираж 4000 экз. Журнал распространяется по подписке.

Тел. редакции: (499) 249-2718 Цена свободная. Тираж 7300 экз.

Тел./факс: (499) 249-3138

Тел. редакции: (499) 249-2718

E-mail: lit@1september.ru; Тел./факс: (499) 249-3138

lit1@1september.ru E-mail: lit@1september.ru;

Сайт: lit.lit1@1september.ru .ru

Сайт: lit.1september.ru

Подписные индексы:

По каталогу Роспечать

Подписные индексы:

«Газеты. Журналы»: По каталогу Роспечать:

для индивидуальных бумажная версия 32029 подписчиков 32652 электронная подписка 26112 для организаций 32653

По каталогу Почта России: По каталогу «Почта России»:

бумажная версия 79072 для индивидуальных электронная подписка 12708 подписчиков 79144

для организаций 79602

Иллюстрации – фотобанк Shutterstock Иллюстрации –

(если не указан иной источник) фотобанк Shutterstock

(если не указан иной источник)

Дополнения к материалам, отмеченным этим значком, смотрите на CD-диске.

ИЗДАТЕЛЬСКИЙ ДОМ «ПЕРВОЕ СЕНТЯБРЯ»

Главный редактор:

Артём Соловейчик

(генеральный директор)

Коммерческая деятельность:

Константин Шмарковский

(финансовый директор)

Развитие, IT и координация проектов:

Сергей Островский

(исполнительный директор)

Реклама, конференции, техническое обеспечение Издательского дома: Павел Кузнецов

Производство: Станислав Савельев Административно-хозяйственное обеспечение: Андрей Ушков Главный художник: Иван Лукьянов Педагогический университет:

Валерия Арсланьян (ректор)

ГАЗЕТА ИЗДАТЕЛЬСКОГО ДОМА:

Первое сентября – Е.Бирюкова,

ЖУРНАЛЫ ИЗДАТЕЛЬСКОГО ДОМА:

Английский язык – А.Громушкина, Библиотека в школе – О.Громова,

Биология – Н.Иванова, География – О.Коротова,

Дошкольное образование – М.Аромштам, Здоровье детей – Н.Сёмина,

Информатика – С.Островский,

Искусство – М.Сартан,

История – А.Савельев,

Классное руководство и воспитание школьников – О.Леонтьева, Литература – С.Волков,

Математика – Л.Рослова,

Начальная школа – М.Соловейчик, Немецкий язык – М.Бузоева, Русский язык – Л.Гончар,

Спорт в школе – О.Леонтьева,

Управление школой – Е.Рачевский,

Физика – Н.Козлова,

Французский язык – Г.Чесновицкая,

Химия – О.Блохина,

Школьный психолог – И.Вачков.

УЧРЕДИТЕЛЬ: ООО«ЧИСТЫЕ ПРУДЫ»

Зарегистрировано ПИ № ФС77-44340 от 22.03.11

в Министерстве РФ по делам печати Подписано в печать: по графику 15.12.11, фактически 15.12.11 Заказ № Отпечатано в ОАО «Чеховский полиграфический комбинат»

ул. Полиграфистов, д. 1, Московская область, г. Чехов, 142300

АДРЕС РЕДАКЦИИ И ИЗДАТЕЛЯ:

ул. Киевская, д. 24, Москва, 121165 Тел./факс: (499) 249-3138

Отдел рекламы: (499) 249-9870

Сайт: 1september.ru

ИЗДАТЕЛЬСКАЯ ПОДПИСКА:

Телефон: (499) 249-4758 E-mail: podpiska@1september.ru

Документооборот Издательского дома «Первое сентября»

защищен антивирусной программой Dr.Web

Число – субстанция совершенно мистическая. Одна из самых простых и непонятных на свете. И хоть утверждает поэт, что числа – для «низкой жизни», а «осиянно только Слово», верим мы этому отчасти. И продолжаем с завидной регулярностью подпадать под магию чисел и представляющих их цифр.

Число двенадцать завораживает нас с особой силой. Двенадцать месяцев. Двенадцать знаков Зодиака. Двенадцать апостолов. Двенадцать подвигов Геракла. Двенадцать друзей Оушена. Двенадцать спящих дев. Двенадцать стульев. Двунадесятые праздники. Дюжина ножей в спину революции. Гроза двенадцатого года. Жили двенадцать разбойников… Пришла двенадцатая ночь с начала Рождества… И так далее.

А еще нам обещали конец света – именно в двенадцатом году. И хотя потом его, кажется, отменили, но некоторое эсхатологическое поёживание при упоминании наступившего 2012 года всё-таки сохраняется. Кто его знает, как оно там все обернётся с этим загадочным числом? Не упадет ли двенадцатый год, как с плахи голова казнённого? Не наступит ли, например, объявленный конец света, скажем, в отдельно взятой стране – где-нибудь этак в марте?..

Революция, как известно, приходит опоясанная бурей. И мы решили в эти первые дни двенадцатого года, когда метёт во все пределы, вспомнить поэму Александра Блока «Двенадцать», оказавшуюся во многом для нашей страны пророческой. Гул подземной стихии, ждущей своего выхода наружу, был уловлен поэтом задолго до самого взрыва. Его сейсмологически отточенный слух очень бы пригодился нам сегодня, на пороге непростого для России времени. Поэтому именно сейчас – время перечитывать «Двенадцать» и вообще поэзию Блока.

Магией чисел овеян и центральный материал номера, отчасти для нас экспериментальный. Проект «60 современных российских писателей», осуществленный журналом «Time Out» и любезно предоставленный нам для публикации, представляет собой попытку разметить сегодняшнее литературное пространство с точки зрения дня завтрашнего. Попытка получилась во многом спорная, но очень любопытная. Призываем вас включиться в обсуждение «краткого справочника» современных писателей и привлечь к нему своих учеников-старшеклассников.

К числовой символике тяготеют и некоторые другие материалы номера: «Беседы о литературе», «Кругозор», «Интернет-кладовка». Поверить алгеброй гармонию никогда не лишне хотя бы потому, что красота, как нас научил другой поэт, не прихоть полубога, а глазомер прежде всего. А какие же измерения без чисел? Кстати, именно 12 поэтов и писателей оказались зашифрованными в тексте, который вы только что прочли. Отыщете? :)

СЕРГЕЙ ВОЛКОВ

По-моему, преподавание – лучшее, что сейчас можно делать, по крайней мере, в сфере культуры. Нынче не время шумных акций, общественных дискуссий и безадресного просветительства. Поколение, заставшее «тучные годы» и сформированное гламуром, представляется мне если не проигранным, то по крайней мере достаточно взрослым, чтобы спасать себя самостоятельно. Бороться надо за детей, как раз за тех, о ком сказал Слуцкий: «Самые интеллигентные люди в стране – девятиклассники. Ими только что прочитаны классики и ещё не забыты вполне».

Дмитрий Быков

Афиша концерта «Гражданин поэт» в Краснодаре 28 октября 2011 г.

–«Я последний бастион на пути триумфальной дикости», что-то в этом роде. Мы в самом деле последние, кто может остановить волну убийственного упрощения и уплощения. С нас начинается возрождение не просто русской, а мировой культуры, загнавшей себя в конце ХХ века в тупик. Причины суть многи, не время о них распространяться. Литература нужна в школе как глоток воздуха между алгеброй и экономической географией, как дискуссионный клуб (если парламент не место для дискуссий, так пусть хоть школа будет таким местом), как аптечка, наконец. Это же не мёртвый массив текстов, а живое предупреждение, йод на рану, спасение от бессмыслицы. У меня в разных классах были свои Обломовы – которых Гончаров если не вылечил, то хотя бы разбудил, показал, что будет. Были свои Базаровы, была одна Катерина, которая, к счастью, вовремя прочла «Грозу». То есть наше дело – дать сегодняшнему, почти всегда педагогически запущенному ребёнку несколько сильнодействующих лекарств от одиночества и кризиса.

–Что в сегодняшнем преподавании литературы должно быть не так,

как было? Чего, по-Вашему, коллеги не понимают, не учитывают, не имеют

ввиду – а надо бы, чтобы умели?

–Ну, ещё не хватало судить коллег… Но в принципе не хватает живого контакта с классом, способности оторваться от предмета и поговорить о том, что показывают в кино, передают по телевизору или обсуждают на кухнях. Не хватает способности увязать классику с современностью. У меня есть тут какие-то свои ноу-хау. Ну, например: известно, что дети читают «Обломова» с огромным трудом. Он правда скучный, текст вполне адекватен материалу. Я в таких случаях предупреждаю: помните, как Толкин писал «Возвращение короля»? (Толкина знают все, хотя бы по фильму.) Ему Льюис говорил: когда Фродо идёт на гору, у тебя скучно, длинно, темп теряется. Толкин отвечал: ты ничего не понимаешь, я должен измотать читателя, чтобы он почувствовал. Вот «Обломов» написан так же – он не столько рассказывает о неврозе, сколько вводит читателя

вэто сонно-тревожное состояние, когда надо уже что-то делать, а дей-

ствие всё топчется. И Гончаров хочет вас измотать. В конце концов, всю первую часть герой просто лежит на диване. Это становится интересным, дети ещё не читали книги, где герой бы просто лежал. А когда им пояснишь, как это сделано, – сколько лишних слов, гипнотических повторов, изматывающих снотворных описаний, – они даже проникаются своеобразной гончаровской психоделикой.

Потом ещё одна есть штука – это уже из мировоззренческих правил, а не из методических. Дети сегодня почти не слышат похвал, у них мало стимулов уважать себя, нет ощущения великого проекта, интересной эпохи, востребованности – короче, они недолюблены, да и родители всё время заняты. Надо как-то повышать их самоуважение, они это ценят. Говорить им умные слова (они обожают их употреблять потом в разговоре). Хвалить за любую догадку. Выцепить одну умную мысль в сочинении

ипроцитировать в классе. Я понимаю, что это не всегда честно. Но я одного последовательного и упорного двоечника превратил в гуманитарного отличника – вполне честного, без завышений, – регулярными заверениями в том, что у него глубокий и сильный ум, такой глубокий, что его просто никто не видит. В конце концов он вынужден был в это поверить

иначать соответствовать.

– Учитель литературы должен быть ещё, по-Вашему, кем-то? Делать в другом месте – что-то? Писать? Выступать? Что-то изучать в науке? Или это мешает? И какая разница ученикам, широк ли человек или нет, если есть рамки программы?

– Хорошо, если дети иногда видят его по телевизору, – это способствует авторитету, – но лучше всего, если у него счастливая любовь и все про это знают. Дети интересуются личной жизнью учителей и гордятся, когда она завидна. Из посторонних навыков нужней всего артистические.

Работать с детьми и не быть сектантом, не покупать их любовь и внимание ценой грубой лести, которую презрительно распознал бы взрослый, не формировать замкнутый круг фанатичных последователей, воспринимающих не столько твои мысли, сколько личную харизму, — исключительно сложно, и каждый учитель посвоему сражается с демонами.

Дмитрий Быков, из воспоминаний об Игоре Дубровицком

Есть серьезный шанс, что следующей модой после начисто скомпрометированного гламура будет культура, русская, классическая. Гламур был культурой клерков, залогом их уверенности, что они – партнёры и совладельцы, новые хозяева земли. Если принять терминологию Максима Кантора, кризис стал коллективизацией среднего класса: им объяснили, что они никакие не совладельцы и гламуриться им теперь особенно не на что. Уважать себя приходится за другие вещи… Грядёт мода на интеллект. В массах крепнет убеждение, сформулированное еще в 90-е годы искуствоведом Львом Мочаловым: «Русская национальная идея есть русская национальная культура».

Дмитрий Быков

уклассной доски

–Кто Ваши учителя в жизни и литературе? Кого помните, кому внутренне обязаны?

–В литературе – Нонне Слепаковой, Льву Мочалову, Новелле Матвее-

вой, Александру Кушнеру, Александру Житинскому. В жизни – Игорю Дубровицкому, Лилиане Комаровой (создателям «Ровесников» – передачи, где я работал в старших классах и где был особенно счастлив), Ине Туманян, великому режиссёру, которого я всегда рекомендую и даже навязываю детям. Науму Ниму, писателю, журналисту и правозащитнику. Андрею Синявскому и Марье Розановой. Андрею Васильеву. А вообще, думаю, из всех своих выборов в жизни удачнее всего я выбрал мать. Она тоже учитель словесности – про неё один из моих лбов однажды сказал: «Львович, вы тоже ничего... но когда от Бога, то уж от Бога».

–Вы со школьниками современную литературу читаете? Если да, то кого (кроме Д.Быкова)?

–Меня они читают в сугубо внеклассном порядке, если захотят. А из

современников – Пелевина, Прилепина, Иванова, Петрушевскую, Валерия Попова (последние двое уже классики, впрочем). Дениса Драгунского. Ксению Букшу.

–Учитель – профессия рутинная. А Ваша жизнь, увиденная извне, кажется сплошным творчеством. Но когда в жизни одно сплошное творчество, оно не становится рутиной? Какие у Вас есть лекарства от рутины и скуки? Как учитель может быть творческим человеком: ведь его работа – сплошные циклы, сплошное повторение?

–Нет, классы-то меняются. С одними акцентируешь какие-то обще-

ственные вещи (есть дети политизированные), с другими – романтические, амурные, с третьими – исторические и т.д. Есть приёмы, которые я использую постоянно, но даже в двух параллелях стараюсь не давать двух одинаковых уроков.

В позапрошлом выпуске у меня были два параллельных класса – один состоял из ровных хорошистов, другой – из совершенно и безнадёжно отпетых. И с хорошистами мне было, в общем, скучно – мы отбарабанивали друг другу материал и расходились. А с отпетыми я говорил о чём угодно, потому что литература была им реально нужна, – и какое это было блаженство! Я оттягивался по полной, совершенно забыв, что передо мной дети. Мы отходили от программы бесконечно далеко. Когда проходили «Войну и мир», я два урока подряд рассказывал только о масонах– в связи с Баздеевым, а потом и вообще, потому что как раз писал роман про это. И вдруг спохватился: братцы, я вам тут несу чёрт-те что, а послезавтра у нас открытый урок, и что вы скажете?! С камчатки донеслось: «Львович, не парьтесь, рассказывайте. Когда будут проверять, мы всё скажем, как надо». И, в общем, так и вышло. Литературой они увлекались даже чрезмерно – один обозвал математичку «тварью дрожащей». Страшно вспомнить, как и о чём я с ними говорил, – но всего удивительней то, что почти все они а) прочли программу, б) прилично написали ЕГЭ и в) поступили.

–Сегодня многие говорят о бессмысленности общественных деяний. Ваш проект «Гражданин поэт» – один из немногих примеров таких деяний, по которым стосковались нормальные люди. Общественное делание – имеет сегодня смысл?

–В прагматическом смысле – изменится ли что-то и т.д., – ни малей-

шего. Но мы же не ради прагматики это делаем. Вышеупомянутый Наум Ним, любимый мой друг и собутыльник, сказал как-то на мой наглый вопрос, много ли толку было от диссидентства: «Единственный толк, – сказал он, – был тот, что не противно было смотреть в зеркало».

–Вам не страшно быть свободным человеком? И вообще – Вы себя свободным ощущаете?

–У меня своё определение свободы. Свобода – это сложность: чем си-

стема сложнее, тем она свободнее. В ней больше вариантов, щелей, лазеек – СССР в семидесятые был свободнее нынешней России, хотя в нём не было свободы слова, всеобщих выездов за рубеж и ночных клубов, не

Александр Кушнер

***

Книгу читая, был ею обижен, Выяснив истину жалкую эту:

На расстоянье стиха – и не ближе – В жизни приблизиться можно к поэту, Нами любимому, хоть Мандельштаму. Или увидишь наскоки и склоки, Соли наешься, натерпишься сраму: Вздор и щетиной заросшие щеки.

Лучше с кустом обменяться запиской, С облаком лучше вступить в отношенья: Меньше надсады и страшного риска К ним невзначай потерять уваженье. Нет, мы бы пламенней были, моложе, Нет, мы стихи бы их знали на память, Те, что еще не написаны – тоже.

В рамочку их предложили б обрамить.

Господи, как оттопырены уши! Как огорчал оказавшихся рядом Он себялюбием и малодушным

Всхлипом: невротиком был, психопатом. Лучше бы он антисталинский выпад Свой не писал, не читал его людям: Брата назвал и Ахматову выдал НКВД. Как простим и забудем?

Так и простим и забудем – за астры И на носилках лежащее солнце Так неподвижно и так безучастно. За сеновал и за полразговорца.

Думаешь, с Пушкиным было бы легче, Вспыльчиво-мнительным? Думаешь,

с Блоком? Чем поделиться им с ближними? Нечем. Только стихами в пути одиноком.

говоря уж об «Азбуке вкуса». А свободы было больше, потому что система была разнообразнее, интеллектуально богаче, осмысленнее. Можно было поддерживать эту систему, а можно – с ней бороться (сейчас то и другое одинаково противно). Я свободен в той степени, в какой выпадаю из навязанных ролей и ниш, из готовых рубрик, вообще из схем. Валерий Попов как-то сказал: мы все натыкаемся на прутья клетки, а можно же проходить между.

–У Вашего и моего любимого Кушнера есть стихи о том, что приближаться слишком к поэту не надо, что совершенно не стоит знать, что там у Фета было, скажем, с пищеварением, чтобы любить его стихи. Вы, создавая биографии (Пастернака, Окуджавы), приближались. Что Вам стало яснее, что открылось при таком приближении? Кто-то ведь когда-то напишет в ЖЗЛ книгу «Дмитрий Быков» – есть что ему сказать сейчас, от чего предостеречь?

–Дамнеповезлосгероями –им,вобщем,нечегостыдиться.Променя,я

надеюсь, никто и никогда не напишет ЖЗЛ. Во-первых, потому что– кому интересны поэты позднего Рима? Паре специалистов. А во-вторых – про меня никто ничего не знает: я сделал всё возможное, чтобы загородиться текстами. Вот про них и говорят – а также про школу, телевидение, «Поэта и гражданина» и пр. Что там за ними – это уж моё дело, и осведомлены об этом десяток ближайших друзей, одна женщина и, как ни странно, пять-шесть любимых учеников.

–Какой вопрос я Вам не задал? Когда с Вами разговаривают, наверняка есть вещи, про которые спрашивают беспрестанно – а про что-то спросить не догадываются. Про что?

–В принципе, есть одна тема, интересующая меня очень серьёзно: это –

что будет после культуры позитивизма, после Просвещения, после объявленного Блоком (и не только) «крушения гуманизма». Обречены ли мы вернуться в пещеру – или это временное отступление, как Тёмные века перед Возрождением; и если верно второе – когда это Возрождение будет и с чего начнётся? Но это слишком долгий разговор, мало кому интересный, кроме нас с вами.

Фрагменты из эссе Дмитрия Быкова «25 мая. Последний звонок. Памятка вербовщику»

Такчтодетихотятибудутчитать…Штукавтом,чтобыихкэтомуподтолкнуть. И здесь, коллеги, мы должны вести себя так же хитро, агрессивно и временами цинично, как разведчик, вербующий осведомителей, или агитатор, призывающий рекрутов записываться в элитный спецназ.

Мы должны прибегать к самым сильным, лобовым и нижепоясным приемам – читать вслух или по ролям, рассказывать сюжет и обрывать на самом интересном месте, проводить параллели с современностью (что всегда мне казалось дурным тоном – но сегодня иначе невозможно, мы их попросту не прошибём). Мы должны разрешать предельно свободные интерпретации, любые дискуссии и даже ролевые игры на классические сюжеты – то же «Преступление и наказание» дает для этого все возможности. Мы не должны стесняться провокативных высказываний. Мы должны грубо подольщаться, давая им почувствовать себя умными.

Не пресекайте творческую инициативу. У меня есть в одном десятом чрезвычайно умный ребенок, всякий раз пишущий сочинение в новой манере. Отличную работу по «Отцам и детям» он написал на блатной фене, которой виртуозно владеет… Вы как знаете, а я пять поставил. Ребенок думает и читал текст.

Наконец, дети любили и всегда будут любить триллеры. Нет ничего дурного в том, чтобы рассказ о Тургеневе сопровождать знакомством с «Кларой Милич» и «Призраками» или «Собакой», а в лекцию о Достоевском включить, например, сон Ипполита из «Идиота». Принести на урок по сну Татьяны реальный сонник тоже бывает недурно. Л

(Напечатано с сокращениями.)

Начинаем беседу сразу с вопроса: «Бумажная или электронная книга – что вы предпочитаете?» Ответы разные, две позиции обнаруживаются сразу. Прежде чем приступать к обсуждению, прочтём несколько зарисовок, воссоздающих книжные впечатления, ассоциации взрослых, вспоминающих своё детское чтение, – это даст школьникам возможность подойти к обобщающим вопросам подготовленными.

Софья Ковалевская, «Воспоминания детства»: «…Всего счастливее я бывала, когда оставалась наедине с няней. По вечерам, когда Федю уже уложат спать, а Анюта убежит в гостиную, к большим,

ясадилась рядом с няней на диване, прижималась к ней совсем близко, и она начинала рассказывать мне сказки. Какой глубокий след эти сказки оставили в моём воображении, я сужу по тому, что хотя теперь, наяву, я и помню из них только отрывки, но во сне мне и до сих пор, нет-нет, да вдруг и приснится то “чёрная смерть”, то “волк-оборотень”, то 12-головый змей, и сон этот всегда вызовет во мне такой же безотчётный, дух захватывающий ужас, какой я испытывала в пять лет, внимая няниным сказкам».

«…Я несколько раз обегаю вокруг залы, погоняя перед собою мячик; мысли мои уносятся далеко. Как у большинства одиноко растущих детей, у меня уже успел сложиться целый богатый мир фантазий и мечтаний, существование которого и не подозревается взрослыми. Я страстно люблю поэзию; самая форма, самый размер стихов доставляют мне необычайное наслаждение;

яс жадностью поглощаю все отрывки русских поэтов, какие только попадаются мне на глаза, и я должна сознаться – чем высокопарнее поэзия, тем она более приходится мне по вкусу. Баллады

Жуковского долго были единственными известными мне образцами русской поэзии. В доме у нас никто особенно этою отраслью литературы не интересовался, и хотя у нас была довольно большая библиотека, но она состояла преимущественно из иностранных книг; ни Пушкина, ни Лермонтова, ни Некрасова в ней не было. Я никак не могла дождаться того дня, когда в первый раз досталась мне в руки хрестоматия Филонова, купленная по настояниям нашего учителя. Это было настоящим откровением для меня. В течение нескольких дней… я ходила как сумасшедшая, повторяя строфы из “Мцыри” или из “Кавказского пленника”, пока гувернантка не пригрозила, что отнимет у меня драгоценную книгу».

Сказки, рассказанные в далёком детстве, уже не помнятся целиком, от первого до последнего слова, но какая мощная сила заложена в детской памяти! Сегодняшнему школьнику может быть смешна такая бурная реакция на учебник-хрестоматию, но вспомним, что речь идёт о середине ХIХ века!

Поэт Самуил Маршак в книге прозы «В начале жизни (страницы воспоминаний)» рассказывает о начале своей читательской судьбы по-своему. Посмотрим, есть ли в воспоминаниях математика и поэта что-то общее?

«Постепенно и я – по примеру старшего брата – пристрастился к чтению. Доставать книги было нелегко, и читал я всё, что попадалось под руку. Не меньше двадцати раз подряд перечёл роман Жюля Верна “Север против Юга”, где изображались подвиги, поражения и победы северных американцев в борьбе за освобождение негров.

Снабжал меня книгами наш сосед, сивоусый, строгий и рассудительный красильщик, у которого был большой выбор третьесортных, изобилую-

щих дешёвыми приключениями “романов” из приложений к мещанскому журналу “Родина”. Сосед очень гордился своими книгами, от которых за версту несло мышами и затхлостью. И до сих пор журнал “Родина” и даже фамилия его редактораиздателя Каспари неразрывно связаны у меня

впамяти с этим едким и душным запахом. Другим моим поставщиком литературы был

молодой парень с красивым, по-девичьи нежным лицом, похожий на царевича из тех русских сказок, которые он сам же мне давал. Целые дни проводил он в лабазе своего отца или дяди за конторкой, на которой, как на аналое, всегда лежала раскрытая книга. От книги молодой Мелентьев отрывался только тогда, когда нужно было отсыпать покупателю-извозчику овса или ячменя. Пощёлкав на счётах и получив деньги, он опять садился на свой высокий табурет и погружался в роман, пьесу или в сборник сказок.

Читая запоем книги, он зачастую не знал имени автора и даже заглавия, так как обложки большинства его книг были потеряны.

Таким образом, не имея ни малейшего представления, что за “роман” дал мне Мелентьев, прочёл я знаменитого “Рокамболя” и ещё десяток переводных книжек с иностранными именами героев, с тайными интригами, заговорами, погонями и убийствами…

Но в том же лабазе я впервые нашёл среди книг “Тысячу и одну ночь”, и с тех пор волшебные сказки Шехерезады овеяны для меня едва уловимым запахом овса и ячменя».

Продолжая тему ассоциации, обратимся к воспоминанию С.Я. Маршака о раннем чтении:

«Внимательно перебирая воспоминания, связанные с первыми годами жизни, видишь, как глубоко и сильно врезается в нашу память каждое услышанное в детстве слово. Мне было лет шестьсемь, когда я впервые прочёл или услышал басню Крылова “Волк и Кот”.

Волк из лесу в деревню забежал,

Не в гости, но живот спасая...

До сих пор я отчётливо помню – будто сам, своими глазами видел – этого забежавшего в деревню волка. Помню и высокий дощатый забор, на котором сидит кот. Низко наклонив серую с чёрными полосами голову, мудрый и спокойный, он деловито разговаривает с усталым, затравленным волком, за которым по пятам гонятся охотники.

И все соседи, чьи имена называет кот (Степан, Демьян, Трофим, Клим), кажутся мне знакомыми людьми, живущими на Майдане где-то поблизости от нас.

Ведь в басне так и сказано: “Беги ж, вон там живёт Трофим”.

Это “вон там” придавало особую реальность словам крыловского кота».

Обобщаем, комментируем: человек не помнит, сам ли читал впервые эту басню, или ему читали её вслух, но у него осталось на всю жизнь ощущение присутствия в этом сюжете. Такой аспект чтения нам тоже нужен в беседе со старшеклассниками: он будит их собственные воспоминания о прочитанных в детстве книгах, услышанных сказках.

О том, как читал своим детям Лев Толстой, вспоминает его сын Илья:

«Папа привозил эти книги из Москвы, и каждый вечер мы собирались, и он читал нам вслух “Детей капитана Гранта”, “80 000 вёрст под водою”, “Путешествие на луну”, “Три русских и три англичанина” и, наконец, “Путешествие вокруг света в 80 дней”. Этот последний роман был без иллюстраций. Тогда папа начал нам иллюстрировать его сам. Каждый день он приготовлял к вечеру подходящие рисунки пером, и они были настолько интересны, что нравились нам гораздо больше, чем те иллюстрации, которые были

востальных книгах.

Якак сейчас помню один из рисунков, где изображена какая-то буддийская богиня с несколькими головами, украшенными змеями, фантастичная и страшная. Отец совсем не умел рисовать, а всё-таки выходило хорошо, и мы все были страшно довольны. Мы с нетерпением ждали вечера и все кучей лезли к нему через круглый стол, когда, дойдя до места, которое он иллюстрировал, он прерывал чтение и вытаскивал из-под книги свою картинку. После Жюля Верна, уже при французе Nief’e, нам читали “Les trois Mousquetaires” Дюма, и папа сам вычёркивал те места, которые нельзя было слушать детям.

Нас интересовали эти запретные страницы,

вкоторых говорилось о любовных интригах героев, нам хотелось их прочесть тайком, но мы этого делать не решались».

Обсуждаем, для чего писатель, не умея рисовать, тем не менее создавал иллюстрации к книгам, которые привозил и читал своим детям? Что дают нам, читателям, иллюстрации в книге? Во избежание повтора высказываний учеников о том, что именно «картинки», привлекают детей к книге, прочтём о той атмосфере, в которой росли дети писателя:

«После обеда папа опять уходит к себе читать какую-нибудь книгу, потом в восемь часов подают чай, и начинаются самые лучшие вечерние часы, когда все собираются в зале, большие разговаривают, читают вслух, играют на фортепьяно, а мы или слушаем больших, или затеваем что-нибудь своё, весёлое, и с трепетом ждём, что вот-вот старинные английские часы на площадке лестницы щёлкнут, засипят и звонко и медленно пробьют десять».

Начало ХХ века. И вновь – детские впечатления от рассказов или чтения на ночь, подростковое самостоятельное чтение, впечатления от книги. Владимир Набоков «Другие берега»:

«Брата уже уложили; мать, в гостиной, читает мне английскую сказку перед сном. Подбираясь

к страшному месту, где Тристана ждёт за холмом неслыханная, может быть роковая, опасность, она замедляет чтение, многозначительно разделяя слова, и прежде чем перевернуть страницу, таинственно кладёт на неё маленькую белую руку с перстнем, украшенным алмазом и розовым рубином; в прозрачных гранях которых, кабы зорче тогда гляделось мне в них, я мог бы различить ряд комнат, людей, огни, дождь, площадь – целую эру эмигрантской жизни, которую предстояло прожить на деньги, вырученные за это кольцо».

«Как известно, книги капитана Майн Рида (1818–1883), в упрощённых переводах, были излюбленным чтением русских мальчиков и после того, как давно увяла его американская и англоирландская слава. Владея английским с колыбельных дней, я мог наслаждаться “Безглавым Всадником” (перевожу точно) в несокращённом

идовольно многословном оригинале. Двое друзей обмениваются одеждами, шляпами, конями,

излодей ошибается жертвой – вот главный завиток сложной фабулы. Бывшее у меня издание (вероятно, лондонское) осталось стоять на полке памяти в виде пухлой книги в красном коленкоровом переплёте, с водянисто-серой заглавной картинкой, глянец которой был сначала подёрнут дымкой папиросной бумаги, предохранявшей её от неизвестных посягательств. Я помню постепенную гибель этого защитного листика, который сперва начал складываться неправильно, по уродливой диагонали, а затем изорвался; самую же картинку, как бы выгоревшую от солнца жаркого отроческого воображения, я вспомнить не могу: верно на ней изображался несчастный брат Луизы Пойндекстер, два-три койота, кактусы, колючий мескит, – и вот, вместо той картины, вижу в окно ранчо всамделишную юго-западную пустыню с кактусами, слышу утренний, нежножалобный крик венценосной Гамбелевой куропаточки и преисполняюсь чувством каких-то небывалых свершений и наград.

Из Варшавы, где его отец, барон Рауш фон Траубенберг, был генерал-губернатором, мой двоюродный брат Юрий приезжал гостить летом в наше петербургское имение, и с ним-то я играл в общеизвестные майнридовские игры. Сначала для наших лесных поединков мы пользовались пружинными пистолетами, стреляющими с порядочной силой палочками длиной с карандаш, причём для пущей резвости мы сдирали с металлического кончика резиновую присоску; позднее же мы перешли на духовые ружья разнообразных систем и били друг в друга из них маленькими стальными ярко оперенными стрелами, производившими неглубокие, но чувствительные ранки, если попадали в щеку или руку. Читатель легко может себе представить все те забавы, которые два самолюбивых мальчика могли придумать, пытаясь перещеголять друг друга в смелости; раз мы переправились через реку у лесопилки, прыгая

январь 2012 литерат ура 11

содного плавучего бревна на другое; всё это скользило, вертелось под ногами, и черно синела глубокая вода, и это для меня не представляло большой опасности, так как я хорошо плавал, между тем как не отстававший от меня Юрик плавать совершенно не умел, скрыл это и едва не утонул в двух саженях от берега».

Из раннего детства остаётся в памяти взрослого человека жест матери, переворачивающей страницу. Подросток помнит книгу, ставшую поводом для рискованных мальчишеских игр. Фокусируем внимание старшеклассников на смысле выражения «полка памяти». Книги, игры на сюжеты книги, впечатления от первого прочтения, – всё становится фактом биографии человека, впечатывается в его память.

ХХвек продолжил традиции отечественной культуры и в чтении тоже. Стоит напомнить ученикам сюжет рассказа «Старый мореход» из известной им с детства книги Виктора Драгунского «Денискины рассказы»:

«А когда пришёл папа, мама ему всё рассказала, и он подозвал меня к себе. Он снял со своей полки какую-то книгу и сказал:

– Давай-ка, брат, почитаем чудесную книжку про собаку. Называется “Майкл – брат Джерри”. Джек Лондон написал. И я быстро устроился возле папы, и он стал читать. Он хорошо читает, просто здорово! Да и книжка была ценная. Я в первый раз слушал такую интересную книжку».

Обращаем внимание школьников на жест отца, взявшего книгу с полки, и затем на их общее

ссыном обсуждение прочитанного: «И когда мы окончили эту книжку и снова стали её всю вспоминать, с самого начала, папа вдруг засмеялся и сказал…»

Пора остановиться и предложить обсудить следующие вопросы: Что и как помнит взрослый человек из любимой детской книги? Чем запоминается книга – именно этот её экземпляр – читателю?

Как вы думаете, возможно ли продолжение традиции общего семейного чтения в нашей стране? Будет ли жить традиция чтения не с бумажной, а с цифровой книгой?

Последний блок вопросов можно обсуждать как в общей беседе, так и по группам, в зависимости от точки зрения. Эта тема оказывается острой, и учителю надо быть готовым к тому, чтобы объяснить свою позицию. Мнения расходятся. Одни безапелляционно признают только цифровые технологии, другие категорически отрицают возможность расстаться с бумажной книгой. Не надо настаивать на примирении позиций. Имеет смысл в конце обсуждения сказать о том, что ребятам придётся самим решать вопрос, будут ли их дети помнить запах своих любимых книг, станет ли осязаемой их книжная «полка памяти», останутся ли в их доме книги с дарственными надписями и отметками на полях – всё то, что передаёт дух времени, семьи, традиции. Л

или все-таки не совсем?»). Я предпочла терминологию из статьи М.А. Волошина «Поэзия и революция (Александр Блок и Илья Эренбург)», написанной в 1919 году, но звучащей очень современно

иимеющей в каком-то смысле методологическое значение для изучения поэмы Блока.

Долгое время поэму рассматривали «как произведение большевистское», и до сих пор, например, на просторах Интернета бытуют такие образчики ее интерпретации (цитирую первое попавшееся сочинение «Тема революции в поэме Блока “12”»): «Ветер, вьюга, метель, снег – это образы, символизирующие стихию очистительной революционной бури, силу и мощь народного выступления»; «Но отдельные недоговоренности и противоречия в “12” искупаются всецело проникающим это замечательное произведение высоким революционным пафосом, живым ощущением величия

ивсемирно-историческим значением Октября. “Вдаль идут державным шагом” – сказано в поэме о ее героях. Вдаль, то есть в далекое будущее, и именно державным шагом, то есть как новые хозяева жизни, строители молодой пролетарской державы. Это

иесть главное и основное, что определяет смысл

иисторическое значение “12” как величественного памятника Октябрьской эпохи». И такие источники широко используют нынешние, технически подкованные дети. Но, прочитав поэму непредвзято, видишь совсем иное. Кстати, одиннадцатиклассники, не читавшие подобных опусов, при ответе на предложенный вопрос склонялись скорее ко второму варианту (памфлет), чем к первому.

Однако мой замысел заключался всё-таки не в том, чтобы повесить на поэму не тот, так другой ярлык, а в том, чтобы в формате дискуссии с опорой на текст произведения подвести к мысли о его сложности, неоднозначности, к той мысли, которую очень точно выразил Волошин: «Поэма “Двенадцать” является одним из прекрасных художественных претворений революционной действительности. Не изменяя самому себе, ни своим приемам, ни формам, Блок написал глубоко реальную

и– что удивительно – лирически-объективную вещь». Блок воспринял революцию не политически, а поэтически. Как пишет Волошин, «Блок – поэт бессознательный и притом поэт всем своим существом, в котором, как в раковине, звучат шумы океанов, и он часто сам не знает, кто и что говорит через него. Вдохновение в божественном смысле этого слова ведет его помимо его воли и намерений».

Замечу, что для организации такого урока необходимо, чтобы поэма была прочитана заранее, но вопрос для обсуждения лучше предложить уже на уроке, тогда все аргументы будут браться только из самого текста. Обосновать предложенный вопрос легко, либо кратко сообщив о том, как поэма Блока была воспринята современниками, либо представив отдельные высказывания о ней (подборку

«Отзывы современников о поэме А. Блока “Двенадцать”» см. в Приложении и на диске).

* * *

Сейчас, работая над этим материалом, я просмотрела разные методические разработки (в основном с фестиваля «Открытый урок» ИД «Первое сентября»), чтобы выяснить, как другие учителя решают эту проблему. Вот несколько вариантов (без указания источников), которые я позволю себе прокомментировать (мой комментарий исключительно субъективен и не претендует на истину в последней инстанции).

1. Как из конкретных образов в поэме вырастает символическая картина революции? Чьи голоса звучат в поэме? Как изображен старый мир в этом произведении? (Это первые из ряда вопросов в качестве домашнего задания для подготовки к уроку.)

2.В чём главное достоинство поэмы?

3.Почему поэма названа «Двенадцать»? Каков смысл названия?

Варианты 1, 2 и 3 я не стала бы использовать, поскольку это слишком сложно для начала. Вряд ли можно дать глубокий, осмысленный ответ на эти вопросы без исследования художественного мира поэмы.

4.Перескажите сюжет поэмы; исчерпывается ли он только реалистическим, бытовым планом?

Вариант 4 в этом смысле предпочтительнее, так как выстраивает более доступный ход работы: от анализа художественного мира к символике, к концептуальному уровню.

5.Прояснить по словарю дефиниции слов: вития, кондовая Русь, иконостас, анафема, осанна; выяс-

После этого побеседуем с учащимися о структуре поэмы и основных ориентирах в её художественном мире, опираясь на следующие вопросы:

Каков хронотоп поэмы? Как в ней совмещено конкретноисторическое и космическое, всеобщее? Какие образы являются центральными, сквозными в поэме? Каковы взаимоотношения людей со стихией? Почему в начале поэмы двенадцать красноармейцев словно усмиряют стихию, а в конце оказываются беспомощными перед ней? Почему центральную часть поэмы о революции занимает история Ваньки и Катьки? Почему в поэме двенадцать глав, двенадцать красногвардейцев?1 Какова её цифровая символика?

Эти вопросы помогут нам обозреть всё здание поэмы и увидеть взаимосвязи между ней и сквозными для творчества Блока мотивами стихии, пути, Прекрасной Дамы и России, которые мы вычленили при анализе его лирики.

Дальнейший разговор о «Двенадцати» будет построен как создание своеобразной музыкальной интерпретации поэмы. Прочтём учащимся фрагментстатьиБлока«Интеллигенцияиреволюция»: «К чему загораживать душевностью пути к духовности? Прекрасное и без того трудно. А дух есть музыка. Демон некогда повелел Сократу слушаться духа музыки. Всем телом, всем сердцем, всем сознанием – слушайте Революцию». Попробуем разобраться в том, какую же музыку услышал поэт

вжизни и как воплотил её в поэме «Двенадцать». Основные вопросы, на которые мы будем опи-

раться, следующие:

•Почему поэма написана свободным стихом, не имеющим единого ритма? Какие ритмы услышали вы

впоэме? Какие музыкальные жанры в ней представлены? Как форма каждого фрагмента связана с его содержанием?

•Какие стилевые потоки использует Блок в поэме «Двенадцать»? С какой целью поэт это делает? Как

январь 2012 литерат ура 17

эти потоки связаны с сюжетом и композицией поэмы?

• Чем скреплено, объединено это внешне хаотическое нагромождение разных ритмических и стилистических фрагментов? Что является в поэме организующей силой?

Стоит отметить, что поэма, особенно при таком к ней подходе, оказывается для многих одиннадцатиклассников интереснее блоковской лирики: она звучит для них более понятно и современно. Учащиеся слышат в ней ритмы и стилистику частушки, городского романса, марша, народной и блатной песни, а кто-то находит также элементы рэпа и тяжёлого рока.

Учащиеся говорят, что такая разноголосица является порождением и выражением шума времени, шума стихии. Но все эти разнородные элементы, однако, связаны между собой чёткой композиционной схемой и организующим ритмом марша2. Броуновское движение человеческих жизней оказывается в сумме частью некоего поступательного движения истории.

Предложим теперь учащимся описать словами воображаемое музыкальное произведение на основе поэмы Блока и параллельно попытаться решить проблемный вопрос: «Что же такое

поэма “Двенадцать” – пасквиль на Революцию или же гимн?» Какая форма, по-вашему, более всего подошла бы для музыкальной интерпретации поэмы: симфония, соната, оратория, симфоническая поэма или что-то ещё? Какие музыкальные инструменты вы бы использовали? С какими образами поэмы был бы связан тот или иной инструмент? Какие музыкальные темы вы бы выделили? Каково было бы взаимоотношение этих тем? Как бы они менялись на протяжении произведения? Где был бы кульминационный момент музыкального произведения? Какими средствами вы создали бы максимальное напряжение в этот момент?

Каким представляется вам финал музыкального произведения? При поиске ответов на эти вопросы происходит скрытый анализ произведения, более тонкий, чем попытки логического осмысления этого, даже для самого автора не поддающегося однозначной расшифровке, полотна.

Говоря о завершающей части нашей музыкальной интерпретации, мы рано или поздно затрагиваем образ Христа – наиболее дискуссионный в поэме. Это даёт нам возможность перейти к следующему обобщающему заданию – сравне-

нию различных высказываний о финале поэмы. Учащиеся получают распечатку со следующими цитатами.

Н.Гумилёв: «Конец “Двенадцати” искусственно приклеенный, внезапное появление Христа есть чисто литературный эффект».

В.Орлов: «Образ Христа – олицетворение новой всемирной и всечеловеческой религии, новой морали – служил для Блока символом всеобщего обновления жизни».

И.Крук: «Исус Христос и крест трактуются Блоком, вопреки церковной традиции, как символы не смирения, а мятежа, бурного вмешательства в жизнь. <…> Поэма была написана <…> ради до предела сконденсированной идеи борения добра и зла».

Г.Яковлев: «Вероятнее всего, Иисус выступает здесь как Спаситель грешных душ, заблудших в политическом мраке людей. Он надеется на раскаяние тех, которые “не ведают, что творят”. Остановить дикий разгул, образумить и вернуть душегубов в лоно Божие – это истинное дело Христа, а не возглавить и благословить их на дальнейшие злодеяния. Вот что, по-моему, означает явление Христа в конце поэмы».

М.Пришвин: «Наконец, я понял теперь, почему в “12-ти” впереди идёт Христос, это он, только

Блок, имел право так сказать: это он сам, Блок, принимал на себя весь грех дела и тем, сливаясь с Христом, мог послать Его вперёд убийц: это есть Голгофа – стать впереди и принять их грех на себя».

Спросим: «Какое из приведённых высказываний вам ближе, почему? Есть ли у вас собственное понимание этого вопроса, не совпадающее с предложенными? Почему стали возможны столь противоречивые мнения?» Этот разговор позволяет сделать обобщающие выводы о смысле, идейном и художественном своеобразии поэмы, о невозможности свести её к однозначной простой формуле.

Вкачествесинтезирующегозаданиядлязавершения урока можно обратиться к иллюстрациям

к«Двенадцати» работы художника Ю.Анненкова (см. Приложение на диске). Сам Блок назвал их параллельным графическим текстом, рисованным близнецом.

Спросим: «Какое отношение вызывают эти иллюстрации у вас? В чём их своеобразие? Какими средствами художник передаёт музыку блоковской поэмы? К какой главе вы могли бы отнесли каждую из иллюстраций? Почему? Какую из них вы вынесли бы на обложку?»

Эти вопросы позволяют нам вплотную подойти

кдомашнему заданию – словесному рисованию обложки к произведению. (Вариант: описание словами симфонической поэмы «Двенадцать»). Л

Примечания

1Интересно здесь отметить то, что революционные патрули действительно обычно состояли из двенадцати человек – блоковский символ вырастает из жизни. Как истинный поэт-символист, Блок умеет находить и читать символическое в окружающей действительности.

2«В “Двенадцати” существенно то, что стройный, предельно гармоничный композиционный ритм вступает в противоречие с множеством иных элементов, кажущихся нагромождением случайных стиховых форм. Композиционный костяк поэмы образует то, что мы назовём “большим ритмом”, или макроритмом. <…> Композиционная стройность поэмы “Двенадцать” отвечает блоковскому представлению о музыке как непременной основе народной революции. <…> В.М. Жирмунский ещё в 1921 году весьма точно определил “музыкальное” своеобразие “Двенадцати” как “грандиозного неразрешённого диссонанса”, – к этому относится и констатируемое нами противоречие между симметрической композиционной структурой и нагромождением разнороднейших стилистических форм, образующих словесно-стиховую ткань поэмы. Есть, однако, в “Двенадцати” сквозной динамический элемент, который преодолевает это мнимо хаотическое нагромождение. Это маршевый ритм. Он постепенно крепнет и одолевает противоборствующую ему поэтическую тему – тему разбушевавшейся стихии» (Эткинд Е.Г. Демократия, опоясанная бурей. Композиция поэмы А.Блока «Двенадцать»).

20январь 2012 литерат ура

Яиду на урок

В«Двенадцати» не чуть слышная мелодия, но гремящая музыка революции, и поэт этой музыкой зачарован. Гениальность Блока не в пафосе прославления революции, как это будет у Маяковского, а в художественном воплощении своей идеи, своего понимания случившегося. Но как в стихотворении «Незнакомка» он ходил «около любви», так в поэме он ходит около реальной революции. Не то, что есть, а то, что слышится его душе.

Где и что он услышал?

Не в Смольном или на Дворцовой площади, а на безымянной петроградской улице. Несколько ранее В.Маяковский в поэме «Облако в штанах» написал: «Улица корчится безъязыкая – ей нечем кричать и разговаривать». Улица Блока – звучит. Читая фрагменты, определим их сходство с известными музыкальными жанрами.

Ох ты, горе-горькое! Скука скучная, Смертная!

– народная заплачка.

Эх ты, горе-горькое, Сладкое житьё! Рваное пальтишко, Австрийское ружьё!

– интонация частушечная.

Как пошли наши ребята

Вкрасной гвардии служить –

Вкрасной гвардии служить – Буйну голову сложить!

– это песня.

Не слышно шуму городского, Над невской башней тишина,

И больше нет городового – Гуляй, ребята, без вина!

– это городской мещанский романс.

В о-чи бьёт-ся Крас-ный флаг. Раз-да-ёт-ся Мер-ный шаг

– это марш, музыкальный знак единения.

Упокой, Господи, душу рабы твоея…

– это молитва.

Другой музыкальный пласт поэмы – интонационный и лексический. Говорная интонация, свойственная стиху ХХ века, особенно слышна в 1-й, 2-й, 7-й главках поэмы. Риторические восклицания, диалоги, призывы, увещевания, звукоподражания, повторы – всё это вместе с музыкой ассонансов и аллитераций образует мощное симфоническое звучание произведения. Музыку революции Блок слышит и в лексике пролетарской улицы. Поп «брюхом шёл вперёд», Ванька – «сукин сын» и «буржуй», «толстоморденькая» Катька – «холера», «у ей керенки есть в чулке»; раньше она «с офицером блудила», теперь она – «падаль».

Через всё это звуковое многообразие проходят лейтмотивом командные интонации, как бы указывающие на смысл движения и его направление: «Товарищ, гляди в оба!», «Революцьонный держите шаг!», «Вперёд, вперёд, вперёд, // Рабочий народ!».

Как же Блок понимал цели и задачи революции? Что значит «переделать всё»? Революция как космическая стихия, как «грозовой вихрь», как «снежный буран» должна пройти и очистить душу человека от всего лживого, грязного, скучного, безобразного, что поэт называл буржуазностью. Эту созидательную стихию революции он исследует в сюжете поэмы.

Вчём же она состоит?

Впоисках ответа на этот вопрос проведём комментированное чтение поэмы в классе.

Взачине поэмы Блок сталкивает две главные философские категории: время – «чёрный вечер» и пространство – «белый снег». В этом космическом хронотопе, наполненном стихией-ветром, существует человек. Это макромир. А в микромире не снег, а только снежок, не человек, а просто ходок, которому «скользко, тяжко».

Сочетание чёрного с белым в западной традиции создаёт траурную гамму. Это похоронный удар колокола: революция хоронит старый мир.

Чёрный вечер «рифмуется» в конце 1-й главки с чёрной злобой как состоянием души двенадцати. Она оправдывается эпитетом «святая».

Природная стихия сливается со стихией революции, заявленной плакатом об Учредительном собрании. На этом фоне поэт, как на макете, расставляет фигуры «картонных людей» (определение Блока). Все они являют «страшный мир», все они не в ладах со стихиями. Старушка «кой-как перемотнулась через сугроб»; буржуй прячет нос; поп прячется за сугроб; падает, поскользнувшись, барыня; анафемой

большевикам грозит вития. Этим людям со стихией не совладать.

Завершается 1-я главка мыслью о том, что революционным вихрем охвачено всё. Социальный верх представлен разогнанным Учредительным собранием, социальный низ – публичным домом. Их «общая точка» – собрание, ходовое слово тех, да и последующих времён.

Что же будет с человеком? Устоит ли он на ветрах времени?

Во 2-й главке появляется красногвардейский патруль. Обратим внимание на интонацию первого стиха: «Гуляет ветер, порхает снег…» Слышится здесь лёгкая, едва ли не приплясывающая музыка. И стихия «товарищам» благоприятствует: «порхает снег», они идут и не скользят. Их портретная характеристика дана как бы глазами обывателя:

В зубах – цыгарка, примят картуз, На спину б надо бубновый туз!

Бубновый туз – метонимическое обозначение каторжника. Поговорка «гол как бубен» характеризует человека, всё промотавшего. Такими они видятся со стороны. Да, это не павлы власовы, пришедшие

вреволюцию сознательно. Новое сознание им ещё предстоит обрести.

Срефрена «Свобода, свобода, // Эх, эх, без креста!» начинает развиваться главный мотив поэмы. Революция своими декретами и действиями попрала религиозные чувства, сознание и нравственные устои человека старого мира. Чем же будет определяться его новое жизнестояние? В этот момент

всюжет включается любовная история. Катька была Петрухина, а теперь стала Ванькина. Оказалось, что объявленной свободой пользуется не только Петруха, но и Катька с Ванькою? Свобода обернулась против Петрухи. Так возникает незаданный вопрос: революция – переделка человека или передел собственности?

3-я главка – это внутренний, психологический портрет «товарищей», их коллективное сознание («наши», «мы»). Но это и размышление Блока о необходимости преодоления противоречия между внешним и внутренним. Чтобы революция оправдалась, мало спалить буржуев мировым пожаром. Надо, чтобы этот пожар был в крови. Но по старой привычке за благословением на этот шаг они обращаются к Господу.

Появление Ваньки с Катькой на лихаче вызывает у Петьки чувство тоски по прошлому. Его монолог «с цыганским надрывом» (5-я главка) напоминает ещё об одном атрибуте старого мира. К кресту, дензнакам и обладанию Катькой добавляется нож как способ решения жизненных проблем.

В истории создания этой главки есть любопытное обстоятельство. Последняя строфа в первоначальном варианте звучала так:

Гетры серые носила, Юбкой улицу мела…

На это Любовь Дмитриевна по-женски заметила: «Сашура, в этом сезоне длинные юбки не в моде», –

ипредложила свой вариант: «Шоколад Миньон жрала».

В6-й главке представляется возможность расправиться с подлецом Ванькой, который отнял собственность, нарушил закон человеческий. Но… Его величество случай – и убита Катька. Нарушен закон божеский. Зачем сюжету о революции любовная мелодрама и смерть? Смысл тут важнейший, особенно для того времени, смысл не бытовой, но вселенский. Увы, я в своё время не зафиксировал, кому принадлежит эта фраза: «Всякая революция спотыкается на женщине». Женщина ещё от ветхозаветных времён принадлежит мужчине. Она первый и последний предмет его собственности. Катька убита – Петька освободился от «собственности». Но «толстоморденькая» была единственным доступным ему смыслом жизни. Теперь ему больше нечем жить, и в этом он исповедуется товарищам. Любовь для Блока – несомненность, и поэт поднимает героя на собственную высоту её понимания.

Впервой строфе 7-й главки есть скрытое указание автора на отношение к происшедшему убийству. «Двенадцать» и «убийца» не рифмуются! Это один из двух случаев в поэме (предложим ученикам найти

ипроинтерпретировать второй).

Товарищи пытаются урезонить Петьку, но все их советы-приказания воздействуют на внешнюю манеру его поведения и не затрагивают душу.

В 8-й главке пустота души героя толкает его на вакханалию. «Скучно» – абсолютная внутренняя пустота. Когда нет духовного и душевного «содержания» своей жизни, то и чужая ничего не стоит. Эгоизм революционного своеволия социально направлен в «етажи», к буржуям.

Однако кровное возмездие не принесло удовлетворения Петрухе. Нельзя заполнить пустую душу

чужой кровью, и поэтому герой остаётся в прежнем состоянии. Композиционно главка закольцована словом «Скучно!». Кстати, это предсмертное слово было произнесено одной из героинь русской литературы ХIХ века. Кем и при каких обстоятельствах?

Кризис души совпадает с кризисом пути в 9-й главке.

Стоит буржуй на перекрёстке

……………………………..

Стоит безмолвный, как вопрос.

Предложим учащимся смоделировать вопрос буржуя, обращённый к Петьке. Может быть, так: «Ну что, Петруха, хорошо тебе в новой жизни? А что, братец, с перекрёстка-то можно пойти и влево, и вправо и… назад. Вернись. Заведёшь новую Катьку, сунешь ножичек за голенище, всё чин-чинарём, а?»

Умный буржуй знает, где и когда ему появиться, да и пёс – символ старого мира – рядом с ним. Несмотря на свой романсовый зачин, 9-я главка основательна, серьёзна и спокойна по своему звучанию. Я бы сказал – эпична. В ней нет ни одного восклицательного знака, а всего их в поэме 83!

Перекрёсток заметает пурга (10-я главка), и в этой тупиковой ситуации Петруха, смущённый предложением буржуя, пытается опереться на прежние, привычные ценности: «Ох, пурга какая, спасе!» Спас – Спаситель – другое имя Иисуса Христа. «Родит же сына (Мария) и наречёшь Ему имя: Иисус; ибо Он спасёт людей Своих от грехов их» (Матф. I, 21).

«Товарищи» Петрухе возражают:

– Петька! Эй, не завирайся! От чего тебя упас Золотой иконостас?

Бессознательный ты, право, Рассуди, подумай здраво – Али руки не в крови Из-за Катькиной любви?

Предложим учащимся «перевести» эту реплику на язык «презренной прозы». Если есть Бог, то почему убита Катька? Жизнестояние, основанное на религии, отвергнуто и замещено революционной необходимостью:

– Шаг держи революцьонный! Близок враг неугомонный!

Волевое начало становится новым состоянием души, рождается новый человек.

Первая строфа 11-й главки утверждает свершившееся:

И идут без имени святого Все двенадцать вдаль…

Обратим внимание на слово «все». Они обрели единство, которое символизировано маршевым музыкальным ритмом. В этот момент внешние стихии утрачивают свою власть – «И вьюга пылит им

вочи», – но движение вперёд продолжается.

Кконцу поэмы меняется и едва ли не окольцовывает её мотив движения. Сопоставим три словосочетания: «Идут двенадцать человек»; «Идут без имени святого»; «Вдаль идут державным шагом». Изменилось внутреннее содержание движения? Безусловно. Державность – это исполнение государственной миссии. В этом исполнении они осознают своё предназначение.

Выполнила революция свою задачу – «переделать всё»? Да. Такой Блок её «услышал» в январе 1918 года. А в реальности? В реальности она была более страшной, кровавой и сложной. Блок это скоро поймёт: музыка звучать перестанет.

В завершающей 12-й главке обильны командные слова и интонации. «Товарищи» вступают в свои права и от слов переходят к «делу». Сюжет поэмы завершаются кровавой строфой:

Трах-тах-тах! Трах-тах-тах…

И многоточием, говорящем о продолжении кровопролития. Убив Катьку, они осознали своё право безнаказанно убивать других… Вот с этого-то момента и начинается реальная революция.

Последняя строфа, завершающая поэму, многосмысленна. Во-первых, начавшись с отголоска маршевой интонации, она почти мгновенно её утрачивает, и возникает напевная, молитвенная мелодия, личная мелодия Блока, возвращающая нас к его циклам «Снежная маска», «Фаина». Во-вторых, поэт в образах-символах высказал своё понимание исторического движения человечества: от «позади» к «впереди». Схематично его следует представить так: П 12 И.Х.

«П» обозначает пса, прошлое во всех его проявлениях; дьявольское начало; двенадцать символизирует человечество, движущееся к Истине, Красоте, Добродетели, которые олицетворяются в христианстве Иисусом Христом. Пёс и Христос – рифмуются. Если есть добро, то есть и зло. Но если «Пёс» в композиции строфы поставлен рядом с идущими, то от Христа они отдалены громадным расстоянием – в двадцать значимых слов! Дойдут ли они до Него?

Сам Блок и десятки блоковедов много размышляли, да и ещё будут размышлять о финале поэмы. Эти размышления достаточно известны, чтобы их здесь пересказывать. «Другого» – нет.

Да, революция безбожна: «И идут без имени Святого…» Но Он здесь, на кровавой Голгофе современности. «Он здесь, потому что Он есть всегда». Л

Борис Васильев (р. 1924)

Один из редких оставшихся в живых «писателейфронтовиков». Начинал как драматург и сценарист (например, писал сценарии для КВН). Но слава пришла к нему после публикации в «Юности» повести «А зори здесь тихие…», которую с тех пор не устают переиздавать. Военная тема стала главной для писателя не только потому, что он сам воевал и был тяжело ранен (контузия), но и потому что у него про это получалось лучше всего. За «Зорями…» последовали другие повести – «В списках не значился», «Завтра была

война», «Вы чьё, старичьё?». В 1990-х начал писать исторические романы, но затмить военные произведения они точно не смогут.

Главная книга: «А зори здесь тихие»

Юз Алешковский (р. 1929)

«Товарищ Сталин! Вы большой учёный, // В языкознании познали толк. // А я простой советский заключённый // И мой товарищ – серый брянский волк», – слова этой песни знают даже те, кто не имеет представления ни о детском писателе Юзе Алешковском, ни о взрослом. Юный Алешковский служил во флоте, но как-то отличился перед начальством и за нарушение дисциплины был приговорен к четырём годам заключения. После освобождения, отработав два года шофёром на целине и на стройке, вернулся в Москву и стал заниматься литературой. Официально он считался автором детских книг и сценариев для кино и телевидения, а неофициально выступал как исполнитель собственных песен. Именно эти неофициальные занятия и вынудили его эмигрировать в 1979 году в Австрию, а затем в США, где живёт и сейчас. Недлинное тюремное прошлое наложило серьёзный отпечаток на всё его творчество: Алешковский – один из немногих,

укого мат и блатной жаргон звучат как музыка.

Главная книга: «Предпоследняя жизнь. Записки

везунчика»

Борис Стругацкий (р. 1933)

О нём как о писателе нельзя говорить отдельно от его покойного брата Аркадия Стругацкого. Аркадий – старший, Борис – младший. Аркадий – переводчикяпонист, Борис – инженер, выпускник мехмата ЛГУ. Оба они стали двумя половинками одного писателя-фантаста по имени «А. и Б. Стругацкие», популярность которого в советское время была

огромной. Пока дети и подростки хохотали в голос над «Понедельник начинается в субботу», их родители искали скрытые и не слишком антисоветские смыслы в «Гадких лебедях» и «Обитаемом острове». После смерти Аркадия в 1991 году Борис под псевдонимом «С.Витицкий» выпустил две книги «Поиск предназначения» и «Бессильные мира сего», но они прошли почти незамеченными.

Главные книги: «Понедельник начинается в субботу», «Обитаемый остров»

Владимир Войнович (р. 1932)

Создатель современного фольклорного персонажа – солдата Ивана Чонкина, сумевшего встать в тесный ряд между солдатом Швейком, Василием Тёркиным

первые книги «чонкинииады», Войнович практически полностью переключился с литературы на живопись – и сумел стать профессиональным живописцем, продавая картины с собственного сайта.

Главная книга: «Жизнь и необычайные приключения солдата Ивана Чонкина»

стране я на вид отличу университетского профессора, среднего предпринимателя, наёмного клерка и т.д., потому что там существует язык вещей. Так было в дореволюционной России. Если бы встречу моего героя с юным представителем большевиков на бульваре описывал Бунин, он бы тоже не преминул описать свежую коло-

мянковую пару, колониальную шляпу и трость с адамовой головой», – объяснял мне писатель про роман «Беглецъ». К своей одежде он также внимателен, как к одежде своих героев. Зоилы даже прозвали его «певцом пуговиц».

Главная книга: «Всё поправимо»

Сергей Гандлевский (р. 1952)

Про москвича Гандлевского принято говорить, что он писатель петербургской традиции, продолжающий в прозе линию Битова и Довлатова, а в поэзии – Мандельштама и Бродского. В 1970-е годы он был одним из основателей и участников поэтической группы «Московское время» (вместе с Алексеем Цветковым, Александром Сопровским, Бахытом Кенжеевым) и группы «Задушевная беседа» (с Дмитрием Приговым, Львом Рубинштейном, Тимуром Кибировым). Стихов он пишет мало, а прозы ещё меньше. Он из тех, кто считает, что нечего зря марать бумагу: писать нужно только тогда, когда не писать не можешь. И отчасти сам пал жертвой этой «выверенности». Его роман о семидесятниках «Нрзб» критики хоть и назвали «стихотворением о любви, облитым горечью и злостью», но всё же неоднократно упрекнули в излишней филологичности.

Главная книга: «<НРЗБ>»

Лев Рубинштейн (р. 1947)

Он пишет стихи, которые и не стихи вовсе, а диалоги, и эссе, которые звучат как поэзия. Наряду с Всеволодом Некрасовым и Дмитрием Александровичем Приговым Рубинштейна называ-

Эдуард Кочергин (р. 1937)

Литературный дебют главного художника БДТ случился уже в постпенсионном возрасте, когда автору было в районе семидесяти. Эдуард Степанович никогда не мыслил себя писателем. Он всю жизнь был художником и всю жизнь рассказывал байки о своём необычном детстве. Дело в том, что его родители, поляки, были репрессированы в Ленинграде. Во время войны он был эвакуирован с детдомом в Сибирь. И на протяжении нескольких лет он беспризорником добирался из Омска снова в Ленинград, зимуя в детприёмниках, а летом снова убегая. Общался во время своих побегов в основном с ворами, уголовниками и проститутками. Из этих устных, годами отшлифованных на слушателях рассказов,

исложились две его книги «Крещённые крестами»

и«Ангелова кукла», которые тут же стали лауреатами литературных премий.

Главные книги: «Крещённые крестами», «Ангелова кукла»

Михаил Шишкин (р. 1961)

Лауреат всех главных отечественных литературных премий, автор романов «Взятие Измаила», «Венерин волос», «Письмовник» (все три – инсценированы в разных театрах), проведший детство в коммунал-

ке на Арбате, по языку, мышлению и даже и по образу жизни оказался самым утончённым русским европейцем-космополитом, любимцем западных издателей и прямым наследником Ивана Тургенева

иВладимира Набокова. С последним его объединяет не только жительство в Швейцарии, но и попытки сочинительства на другом языке, кроме русского. Правда, не на английском, а на немецком,

ине романов, а беллетризованных путеводителей

итравелогов.

Главные книги: «Венерин волос», «Письмовник»

Андрей Геласимов (р. 1966)

«Белый офицер» отечественной прозы дебютировал в печати как переводчик английской литературы. Что, впрочем, не так уж странно, учитывая его образование и десятилетнюю деятельность в качестве доцента кафедры английской филологии Якутского университета. Как оригинальный автор дебютировал в 2001 году повестью с ласкающим слух названием «Фокс Малдер похож на свинью». С того времени и названия его книг, и их содержание стали гораздо классичнее. После полученного им в 2008 году за «Степных богов» «Национального бестселлера» издательство «Эксмо» сочло, что Геласимов дозрел до того, чтобы выпустить его «сайд-проект» – детскую повесть, которую он писал поглавно, проходя стажировку в Великобритании,

ипосылал домой детям.

Главная книга: «Степные боги»

Михаил Елизаров (р. 1973)

Молодой человек (к Елизарову это определение ещё вполне применимо), одевающийся в готическом стиле, убирающий волосы в длинный кудрявый хвост и сочиняющий насквозь постмодернистские рассказы и романы, в которых выворачива-

и называется «Pasternak») и создаются новые – как в «Библиотекаре». В 2008 году, к изумлению многих, этот роман получил «Русского Букера» – причём на недоумения коллег председатель оргкомитета премии отвечал так: «Что-то всё-таки в этом есть...»

Главная книга: «Библиотекарь»

Александр Иличевский (р. 1970)

Московский «физико-математический мальчик» родом из азербайджанского Сумгаита, как множество других подобных мальчиков его поколения, в начале девяностых уехал в Америку заниматься тем, что расплывчато называется «научной работой». То есть усердно ковать американскую мечту. Но в 1998 году всё-таки вернулся в Россию – для того, чтобы стать русским писателем. И вполне успешно: за тринадцать лет – шесть больших вдумчивых романов, среди которых – «Перс», «Матисс», «Математик», высоко оценённые критикой. И это не считая сборников стихов и рассказов. В последние годы склоняется к ещё одной эмиграции, внутренней: предпочитает жить в купленном в Тарусе доме.

Главная книга: «Перс»

Ольга Славникова (р. 1957)

«Под» Ольгу Славникову литературные критики специально придумали новый термин: «уральский магический реализм». Первый её роман, «Стрекоза,

увеличенная до размеров собаки», и впрямь поражал размахом и завораживал, хотя пробраться через него было не просто даже опытным читателям. Последующие романы, не теряя яркой образности, становились раз от раза всё сдержаннее и прозрачнее. Последний – «Лёгкая голова» – воспринимается уже чуть ли не как сатира на злобу дня. Возможно,

сказывается десятилетняя работа писательницы в качестве руководительницы молодёжной премией «Дебют».

Главная книга: «2017»

Елена Чижова (р. 1957)

У питерского прозаика Елены Чижовой были многолетние непростые отношения с премией «Русский Букер». Она дважды становилась её номинантом, дважды выходила в финал, и не побеждала. В 2003-м она боролась за премию с романом «Лавра» о поиске Бога, в 2005-м с романом «Полукровка», который упрекали в сионизме и антисемитизме одновременно. И наконец

в2009-м её роман «Время женщин» о роли женщин в современной России и исторической памяти победил. И как по мановению волшебной палочки Елена Чижова из питерских писателей второго ряда переместилась в российские писатели первого. А ещё говорят, что литературные премии

вРоссии ничего не значат.

Главная книга: «Время женщин»