Письмо II

Уважаемая тов. Пенсионерных!

Поднятый Вами вопрос чрезвычайно своевременен и злободневен, он вызывает активность широких кругов общественности – пенсионеров, врачей и др. В частности, Б.Тимофеев (Еропкин) – юрист по образованию – автор книги «Правильно ли мы говорим?» (Лениздат, 1960), на анализе которой попытаюсь дать ответ на Ваш вопрос.

Книга Б.Тимофеева имеет подзаголовок «Заметки писателя». Это очень удобно, также избавляет от необходимости систематического изложения вопроса. Кстати, когда будете публиковать свою книгу, не забудьте предупредить читателя: «Эти заметки я вела в течение ряда лет: все они взяты из жизни» (стр. 6). И в дальнейшем надо время от времени напоминать читателю, что Ваши наблюдения почерпнуты из гущи жизни. Например: «В момент, когда я писала эти строки, пришло письмо от моей племянницы. Она пишет: “Сегодня я приехала в Алма-Ату...”. Следовательно, иногда в бытовой речи Алма-Ата склоняется так же, как Чита» (стр. 126). Основная тема книги – «поговорить о коверканье русского языка и выяснить причины этого явления» (стр. 8). Поэтому не скупитесь на категорические утверждения, такие, как «Я считаю произношение сёк орфоэпической неправильностью» (стр. 147). Или: «Да! Решительно надо вернуться к старому, верному слову пожарный!» (стр. 130).

Раз уж Вы пишете о языке – дайте почувствовать широкому читателю, что Вы не чужды науке: для этого смело говорите о законах языка. Например: «Таков закон языка: происходит естественное отмирание слов и замена их новыми, хотя закономерность этого процесса установить не так легко» (стр. 7). Можно говорить о законе склонения: «...русскому языку свойственно склонение слов всюду, где только представляется малейшая возможность, свойствен закон склонения...» (стр. 124); можно говорить также о законе инерции – пусть Вас не смущает, что при этом Вы имеете в виду то действие аналогии («Вероятно, мушкетёр возник... тоже в силу закона инерции речи по аналогии не только со словом репортёр, но и со словами полотёр и краскотёр...» – стр. 147), то многочисленные речевые штампы («Этим наукообразным термином я позволил себе назвать... такие выражения, которые постоянно встречаются в одинаковом виде, особенно в очерках и стихах, причем автор употребляет их “по привычке”, не желая вникать в их смысл» – стр. 154).

Если причина какого-либо явления в языке Вам неизвестна, не стесняйтесь – квалифицируйте это явление как прихоть языка: «Почему какая-то “неловкость” ощущается в деепричастиях ждя, пия, вия, пиша, тяня? Почему мы невольно заменяем эти деепричастия другими, например, ожидая, выпивая, или оборотами: в то время как я вил, в то время как я писал, когда я тянул? Почему? Я не могу найти ответа на этот вопрос. Это – прихоти языка...» (стр. 64).

В подобных случаях можно также ссылаться на инстинкт языка – это вполне заменяет аргументацию, например:

«В слове пожарник есть что-то ироническое, какой-то оттенок насмешки. Я всегда чувствовала это инстинктом языка...» (стр. 29–30).

Или даже:

«Однажды на даче я слушала, как маленький мальчик, увидев большую лягушку, заявил: “Это не лягушка, а лягуш!..”. Надо полагать, что он инстинктом языка хотел восполнить отсутствие мужского рода в словелягушка!..» (стр. 153).

Однако при всем наукообразии такой философии языка (закон – прихоть – инстинкт!) не забывайте использовать всякую возможность, всякую возможность, чтобы упомянуть в скобках: «да простят меня лингвисты!» (стр. 154) или «да простят мне эту ересь лингвисты!» (стр. 148). И будьте уверены – простят! Простят даже такие опусы: «Мы уже говорили, что от железнодорожника, находящегося на работе, можно услышать: поезд встал на вторую путь (путь в женском роде!), хотя во внеслужебное время он, вероятно, правильно скажет я выбрал себе жизненный путь...» (стр. 151). Но поймите меня правильно – писать книгу о культуре речи вовсе не такое легкое дело, как может показаться из сказанного выше. От автора требуется очень многое, и – прежде всего – нешаблонность мышления, умение увидеть в фактах языка то, чего не видит никто. Например: «Я захожу в кондитерскую. Мне предлагают трубочки и детские батончики (официальные наименования!). И что же? Трубочки оказываются палочками – без всякого признака отверстия, необходимого для трубочки, а батончики (от французского батон – палка) – плоскими, узкими плитками» (стр. 20). Или: «Вы, очевидно, знаете...». Неудачное выражение, так как за речью оратора следят не зрители, а слушатели, и очевидно здесь неуместно» (стр. 165).

Автор должен овладеть умением афористически выражать свои мысли. Например:

«Острой мотыгой по словесному сорняку броюсь!» (стр. 27).

Или: «Один современный поэт даже в стихах пишет и в журнале печатает:

“На Маяковского я вышел...”.

Не выходить надо на Маяковского, а за ним следовать!..» (стр. 136). Автору необходим широкий диапазон познаний в области художественной литературы и прежде всего в поэзии – только тогда Вы можете рассчитывать сделать открытия, подобные нижеприведенному:

«Закрой дверь! Открой окно!».

Правильно? Пожалуй, не совсем. Почему?

Обычно предметы, имеющие крышку, открываются и закрываются, а предметы, имеющие створки, отворяются и затворяются. Вот почему сундук, шкатулка, коробка – закрываются, а дверь, окно, шкаф – затворяются. Это отразилось и в народных пословицах и поговорках («Пришла беда – отворяй ворота!»), а также в песнях. Вспомним:

«Эх, Настасья! Эх, Настасья! Отворяй-ка ворота!..».

Чувствовали это и наши классики. Вспомним строки Пушкина в «Евгении Онегине» (гл. V):

«И Таня в ужасе проснулась... Глядит, уж в комнате светло; В окне сквозь мерзлое стекло Зари багряный луч играет; Дверь отворилась...»

Я предвижу вопрос читателя-оппонента: а почему же пушкинская Татьяна говорит няне:

«Не спится, няня: здесь так душно! Открой окно да сядь ко мне...»

Отвечаю: Татьяна по свидетельству самого Пушкина (гл. III, строфа XXVI):

«...по-русски плохо знала, Журналов наших не читала И выражалася с трудом На языке своем родном...»

Где уж ей было знать такие тонкости, как различие между словами отвори и открой! (Стр. 60–61)

Не менее необходимы познания в поэзии и для того, чтобы противостоять движению времени: «Что такоеплащ?» Верхняя просторная одежда без рукавов, надеваемая внакидку. Вспомним, что говорилось о плаще в стихах за последние сто лет:

«Любовник под окном трепещет и кипит, Окутанный плащом...»

(А.С. Пушкин)

«Закинув плащ, с гитарой под полою...»

(В.А. Сологуб)

«Я плащом тебя одену Так, что не заметят...»

(Я.П. Полонский)

«Ты в синий плащ печально завернулась...»

(А.А. Блок)

Кажется, ясно, что плащ не имеет рукавов? Однако за последнее время плащами стали называть легкие летние пальто с рукавами, хотя у таких пальто есть специальные названия: пыльник и дождевик (стр. 43–44). Если Вы при написании книги учтете все эти моменты, то можете считать, что тираж в 15 000 Вам обеспечен.

Т.Русиков