В.В. Сорокин монография. 2 глава

Глава 2

РЕЛИГИОЗНО-НРАВСТВЕННОЕ ОБОСНОВАНИЕ РОССИЙСКОГО ПРАВА

2.1. Право и Правда (нравственная основа права России)

«Горе вам, книжники и фарисеи,

лицемеры, что очищаете внешность

чаши и блюда, между тем как внутри

они полны хищения и неправды.

Фарисей слепой! очисти прежде

внутренность чаши и блюда, чтобы была

чиста и внешность их» (Мф. 23, 25-26).

Упадок нравственности в современном обществе оказывает пагубное воздействие на отношение людей к праву. Господствующие учения о связи права и нравственности постулируют догму об автономности последних либо их частичном взаимодополнении.

В русской философии права вопрос о соотношении права и нравственности всегда был одним из главных. Общественной сознание на Руси на протяжении многих веков формировалось как этикоцентристское, в котором вопросы морали и веры занимали центральное место. В трудах правоведов И.А. Ильина, В.С. Соловьева, Е.Н.Трубецкого, Б.А. Кистяковского, А.С. Ященко, И.В. Михайловского утверждался вывод о тесном взаимодействии права и нравственности.

Начиная с советского этапа своего развития, отечественная юридическая наука сменила акценты в изучении обозначенной проблемы, но не оставила своего интереса к ней. В 1976 г., определяя статус юриста, С.С. Алексеев писал: «Юрист – это специалист, сведущее лицо в юриспруденции, обладающее профессиональными (фундаментальными и специальными) правовыми знаниями и умеющее применять их в практической деятельности»¹. В приведенном определении игнорируется, что нравственное начало, моральные нормы – главное в работе юриста. Именно нравственная составляющая обусловливает социальную ценность юридической профессии.

В XXI в. государства, обладающие самыми мощными полицейскими структурами, оказываются безсильны и несостоятельны в борьбе с терроризмом, наркобизнесом, организованной преступностью. Обыденность чудовищных по своему характеру преступлений и их рост в «цивилизованных» и «развитых» странах, невольно вызывает вопросы: в чем заключается прогресс человечества? Затрагивает ли он нравственность или относится только к материальному производству и потреблению? Не является ли технический прогресс ширмой, скрывающей стремительное разложение моральных устоев «демократического общества»? Очевидна востребованность другой иерархии ценностей.

Под нравственностью можно понимать особое духовное состояние человека или сообщества людей, характеризующееся воздержанием от зла и злых намерений и добровольным деланием добра с чувством любви и уважения к окружающим людям, обществу, природе, Отечеству. Этика же представляет собой область научных знаний, в которой предметно изучается нравственность (мораль).

Рассмотрим далее высказанные в юридической литературе наиболее типичные взгляды на соотношение права и нравственности. О.Э. Лейст доказывал, что «право и мораль – совсем разные, между ними больше различий, чем сходства. …Мораль не лучше права, а право не хуже морали. Они – разные. В отличие от морали право дает возможность на насилие зловредных людей ответить силой государственного принуждения, за зло воздать злом, к чему мораль не способна»². По мнению С.С.Алексеева, «бытующий взгляд о некоем превосходстве морали, о якобы присущем ей первенстве в отношении права не имеет сколько-нибудь серьезных оснований. Более того, нужно полностью отдавать себе отчет: негативные стороны характерны не только для юридического регулирования (в частности, крайняя, порой предельнаяти, крайняя. но полностью отдавать себе отчет: негативные стороны характерны не только для юридического регулирования (в частн формализация правовых установлений, их зависимость от усмотрения власти), но в не меньшей мере и для морали как нормативно-ценностного регулятора. Наряду с общепринятой и передовой моралью существует и занимает крепкие позиции мораль отсталая, архаичная, фиксирующая порядки, отвергнутые историей и прогрессом»³. В.Е. Гулиев и Ф.М. Раянов высказались в цикле своих общетеоретических работ против отождествления права и нравственности. Либертарные юснатуралисты отмечают как недостаток смешение права с неправовыми явлениями – с моралью, религией и т.д. В.А. Четвернин противопоставляет «правовое и неправовое (силовое, моральное, религиозное) социальное регулирование»⁴. Либералы наших дней оказываются поразительно солидарными с нормативистами советского периода, которые писали: «На самом деле право не является частью морали, как и мораль – частью права. Ни одна из этих категорий не подчинена другой, и не соотносится как частное с общим. Таким образом, мораль не противостоит праву как нечто общее и основополагающее, и наоборот»⁵. В свою очередь, все приведенные суждения созвучны радикальным воззрениям немецкого философа, теоретика анархизма М.Штирнера, который объявил религию «уродливым порождением сознания отдельной личности», трактовал понятия «человек», «право», «мораль» как призраки, не имеющие реального обоснования, утверждал, что источник права – в силе личности⁶. Очевидно, что современные либералы своими концепциями подготавливают переход к господству идей, которые в XIX в. откровенно высказал Штирнер, но несколько опередил свое время.

Многие представители отечественной юриспруденции с XIX столетия и поныне некритически воспринимают концепции своих западноевропейских коллег. Так, П.И. Новгородцев на основе либерального правопонимания писал, что «разграничение областей юридической и нравственной сказывается лишь в эпохи более развитой культуры. И для права, и для нравственности их тесная связь оказывается с течением времени неудобной; обе сферы отношений стремятся к отделению друг от друга. Отделение права от нравственности вызывается развитием общественной жизни, когда более сложные отношения и более частые столкновения отдельных лиц заставляют позаботиться об установлении более твердых основ юридического оборота»⁷. П.И. Новгородцев констатировал несводимость права и нравственности друг к другу и устанавливал связь обоих начал на почве естественно-правовой идеи.

Г.Ф. Шершеневич, воспроизведя в своем труде термин «нравственное право», ставил вопрос – это все-таки нравственность или право?⁸ Б.Н. Чичерин также выступал против смешения права и нравственности, за их трактовку в качестве самостоятельных начал, хотя юридический закон и нравственный закон имеют общий источник – признание человеческой личности. «Право, – отмечал он, – не есть только низшая ступень нравственности, как утверждают морализующие юристы и философы, а самостоятельное начало, имеющее свои собственные корни в духовной природе человека. Эти корни лежат в потребностях человеческого общежития»⁹. Как это похоже на взгляды П.А. Кропоткина и Ч. Дарвина, рассматривавших человеческую мораль как развитие социальных инстинктов животных. Г. Спенсер считал нравственное поведение частью поведения высших животных. Он указывал, что нравственное поведение человека лишь более совершенным образом приспособлено к разнообразным целям. При этом «хорошим» поведением, по мнению Г. Спенсера, является то, которое содействует самосохранению, а «плохим», соответственно, то, которое ведет к самоуничтожению. Наивысшая цель – достижение высшей суммы жизни для себя, ближних и потомков, под чем Г. Спенсер понимал превышение удовольствий над неудовольствиями¹⁰. Таким образом, авторы этой школы вплотную подошли к позициям гедонистической и утилитаристской этики.

Неопозитивистская школа Г. Кельзена утверждала независимость юриспруденции от нравственных абсолютов. Кельзен писал, что закон не может быть хорошим или плохим, он может быть только действующим. Представитель либертарного юснатурализма Д. Ллойд противопоставляет право морали и религии, которые, по его мнению, говорят на разных языках и противоречат друг другу¹¹. Право и нравственность – это две совершенно самостоятельные области, полагал Фихте, не имеющие между собой ничего общего. Фихте выводил право из самостоятельного источника, а именно из необходимых, данных самой природой, отношений между разумными и свободными существами. Здесь-то, по его мнению, право и заимствует свою силу, а вовсе не из нравственных начал. Фихте даже говорил, что в области права только физическая сила дает надлежащую санкцию. Крупный представитель юридического позитивизма в Англии Х. Харт считал, что нет связи между существом закона и его моральной оправданностью. Задолго до него другой английский мыслитель Дж. Остин выносил нравственную оценку права за рамки юридической теории. Еще раньше Цицерон заявлял, что в обучении юриспруденции можно следовать двум традициям: учить пользоваться законом либо учить справедливости¹². Остается только поражаться единодушию позитивистов и юснатуралистов в противопоставлении ими права и нравственности.

Не нужно думать, что в истории правовых учений не было авторов, писавших о тесной связи нравственных и правовых начал, но они были преимущественно российскими правоведами и никогда не составляли большинства (назовем И.А. Ильина, Б.П. Вышеславцева, Л.И. Петражицкого, А. Валицкого, А.М. Величко, Ю.Н. Власова, В.Н. Жукова, В.В. Иванова, А.К. Казьмина, В. Ломовского, И.Д. Мишина, Ю.Е. Пермякова, О.И. Цыбулевскую, В. Цыпина, А.Н. Шитова).

Уже в конце XIX в. в отечественной юридической литературе делался вывод: «Говорящие ныне о гибельности мира страдают тем же, чем и отцы их: они воплощают восхваляемые начала в учреждениях внешних, сердце же их «далече отстоит от Меня, всуе же чтут Мя», так сказал бы о них Господь наш. До того разслабло сердце современного человека, что ни искренно чувствовать не хочет он того, что признает умом, ни жить так, как чувствует сердце. И вот все остается прежнее: прежняя холодность к нуждающимся и страдающим, прежняя ненасытимая жажда удовольствий и увлекающая борьба неукротимых честолюбий, прежнее равзращение нравов»¹³. Последовательно исключая из своих работ понятия о пороке и добродетели, о нравственности и безнравственности, об извращении нормы, ученые-юристы стерли понятие о грани между добром и злом в правовой сфере.

О. Шпенглер высказал замечательную мысль: «Цивилизация» Ф. Хайека, «открытое общество» К. Поппера в своей всепоглощающей страсти к эгалитаризму уничтожают все культурные потоки и бросают вызов всем великим духовным и национальным традициям человечества, чтобы обеспечить свое псевдобытие – историю без нравственного целеполагания. Это конец не только либеральной истории, о чем возвещал Ф. Фукуяма, это окончательный закат Европы»¹⁴.

В современной России, пребывающей в затянувшемся на столетие переходном периоде, нравственность и право все более разобщаются, целенаправленно отдаляются друг от друга. В условиях, когда рыночная демократия почитается целью общественнего развития, деньги и имущественные блага рассматриваются в качестве первичных ценностей, а духовные абсолюты – в качестве производных, искусственных и вторичных. Иерархия ценностей в XXVIII столетии была основательно потрясена, а к концу ХХ в. – перевернута.

Осквернение нравственности состоит в придании моральным нормам опосредованного вида, переводе их на язык процедур и технологий – в этом случае нравственность уже не воспринимается как Абсолют, как высший и непременный Принцип здоровой духовной жизни людей. Заметим, что в роли изгоя оказалась не только мораль с ее очевидными заповедями, но и наука, и просвещение, и культура, взятые в их собственном смысле. В стане всего духовно подлинного и высокого у врагов человечества нет никакой опоры, никаких союзников, Вот почему они с таким ожесточением преследуют все духовное (религиозное, нравственное) и всеми силами насаждают культ примитива.

Человеческое общество со смирением, достойным лучшего применения, приняло опошление общих нравственных понятий. Так, было опорочено в глазах людей понятие «нравственный закон», связанное изначально с христианским законом. В теории «правового государства» доминирует англо-саксонский постулат: «Все, что не запрещено законом прямо, то дозволено», который максимально отдаляет закон от нравственной оценки. Представление о тождестве правонарушения и греха исчезает. Источником нравственности становятся не представления о добре и зле, а сами законодательные предписания, постоянно меняющиеся и отражающие лишь компромисс с обстоятельствами. Указанный постулат получил воплощение во французской Декларации прав человека и гражданина, в целом ряде основных законодательных актов стран мира, нашел обоснование в трудах Канта, Гумбольдта, Бентама и других либеральных мыслителей¹⁵.

О.Э. Лейст попытался следующим образом объяснить патологию безнравственности юридического порядка: «Можно предположить, – писал он, – что «моральное право» когда-то соревновалось с юридическим правом и в этом соревновании потерпело поражение. На одну и ту же вещь не могут одновременно существовать у разных субъектов два разных права – одно юридическое, другое моральное. Моральное право, при его конкуренции с юридическим, будет либо запрещено, либо преобразовано в юридическое право»¹⁶. Тут юристам нечем гордиться – право обеднило себя и утратило свою идентичность, лишившись нравственной составляющей.

Важная грань проблемы взаимоотношений нравственности и права – это определение самой нравственности как феномена вечного, универсального по своему содержанию, воплощающего ценностные абсолюты, общечеловеческое, а не групповое, корпоративное или эгоцентрическое. Довольно релятивистским представляются определения, данные Н.М. Коркуновым праву (это охрана или разграничение интересов) и нравственности (это оценка интересов)¹⁷. Н.М. Коркунов полагал, что законы, управляющие явлениями органического и неорганического мира, применимы и к социальной жизни без всяких изъятий, выступал за социально-психологический детерминизм (закон психической наследственности). В действительности же нравственность ориентируется на высоту духовного (Божественного) начала, а не на корыстные интересы либо нормы человеческого поведения, формирующиеся в обществе. Чем более нравственность зависит от абсолютности духовного Абсолюта, сроднена с ним, тем значимее ее роль для общества. Для светского сознания характерно отрицание нравственного идеала в силу его «идеализма», ограничение сферы нравственности исключительно внутренним миром одиночек-чудаков.

Е.Н. Трубецкой в свое время полагал, что «естественное право вообще не заключает в себе никаких раз и навсегда данных, неизменных юридических норм: оно не есть кодекс вечных заповедей, а совокупность нравственных и вместе с тем правовых требований, различных для каждой нации и эпохи»¹⁸. Эту мысль в радикальной трактовке повторяют современные либертарные юснатуралисты: «Правовая свобода не знает, что такое «хорошо» и что такое «плохо» (свобода мнений и убеждений). Право не может запрещать одни нравы в угоду другим. Оно в равной мере признает любые групповые и общесоциальные нравы, ценности при условии, что эти нравы и ценности не противоречат всеобщей равной свободе»¹⁹. Этим достигается, как минимум, две задачи: во-первых, либералы требуют от права беспристрастного служения злу и добру одновременно, а во-вторых, внушается мысль о существовании бесконечного многообразия видов нравственности (тогда безнравственность – всего лишь частный случай нравственности).

И если мерилом нравственности выступают меняющиеся на различных ступенях развития понятия и нет нравственной константы, имеющей объективное значение, как постулируют юснатуралисты, для каждого человека нравственно то, что он считает нравственным для себя, на свете столько нравственных законов, сколько есть людей. Если закон добра имеет субъективный характер, то он меняется по мере того, как изменяются представления о добре, в таком случае о каких-либо вечных истинах в нравственной сфере не может быть и речи. Тогда в мире нет вообще ничего постыдного и недозволенного, доброго и недоброго. Следовательно, в мире торжествует свободная воля и субъективное мнение сильного – это и преподносит в закамуфлированном виде «великая» либеральная идея.

Адепты либерализма уже добились тяжелейшего кризиса в политике, следующим был подготовлен кризис в праве. Кризис права и политики состоит в безнравственности и цинизме, двойных стандартах. Американский исследователь русского права Д. Бербанк дает рекомендацию: «Я утверждаю, что правовая культура основывается на признании гражданами закона в качестве предпочтительного средства урегулирования конфликтов и наказания зла; что такое признание может быть взращено в России при помощи дифференцированной судебной системы и пересмотра этических норм поведения»²⁰. В настоящей же монографии обосновывается мыль о том, что накопление и фактическое перепроизводство («инфляция») законодательства не решили ни одной социальной проблемы в стране. Более того – переизбыток законов внушает населению неуважение к закону и правовой системе в целом.

Либералы не только провозгласили пересмотр нравственных абсолютов, но и приступили к практическому осуществлению этого многовекового замысла, уходящего историческими корнями в спесивую гордыню первого либерала – сатаны, решившегося на либеральную революцию против Бога и его абсолютов и попытавшегося поравняться с Богом. В конце ХХ в. Европейский суд по правам человека (пятнадцатью голосами «за» при четырех «против») создал не только новую норму общего права Европы, но и современную «норму морали». Суд пришел к выводу о неоправданном законодательном ограничении для лиц нетрадиционной сексуальной ориентации, поскольку речь идет о «приватных гомосексуальных контактах совершеннолетних лиц»²¹. В данном случае нормотворцы утвердили в законе порок, а не добродетель. И если все законы будут такими, можно представить себе их апокалипсические последствия.

Не все так просто и с мнением либералов о множественности видов нравственности. В юридической науке заявлено об отсутствии человеческой нравственности вообще, поэтому упоминаются «буржуазная мораль», «пролетарская мораль», «крестьянская мораль»²², «мораль реформаторов», «мораль интеллигенции»²³ и т.д. Даже различия между моралью и нравственностью авторы стали определять в том, что нравственность есть якобы своеобразное понимание добра каждым человеком в отдельности и по-своему, а мораль – это якобы групповое, корпоративное понимание добра в пределах профессиональной, национальной и проч. ограниченности²⁴. В высших учебных заведениях России по дисциплине «Этика» ставятся вопросы «Этика Кропоткина», «Этика Соловьева» и т.п. Последствия этого для самих нравственных оценок оказываются катастрофическими. Даже нравственные запреты на убийство и лжесвидетельство утрачивают универсальный характер в глазах модного в современном мире либерализма.

Православие не имеет разных масштабов морали, но употребляет один и тот же масштаб в применении к разным положениям в жизни. Оно не знает и разной морали, мирской и монашеской, различие существует лишь в степени, в количестве, а не в качестве. Стремление превратить мораль в утилитарный инструмент оборачивается утилизацией абсолютных нравственных ценностей. В результате право лишается твердой опоры, а правотворчество и правореализация осуществляются вне и помимо ясных духовных принципов с расчетом на «букву», а не на «дух» юридических текстов и правовых идей.

Абсурдность существования корпоративной нравственности становится очевидной на примере «морали интеллигенции». Ф.М. Достоевский писал, что основной болезнью русского народа является жажда правды, но неутоленная. На глазах простых русских людей, начиная с конца XVII в., рушили основы их жизни, глумились над их святынями. Они видели непонимание и враждебность к себе со стороны господ, включая революционную, разночинную, либеральную интеллигенцию. Русские люди понимали, что по отношению к народу творится несправедливость, неправда, но в душе остро верил в торжество правды и справедливости. Дело в том, что элита («верхи») российского общества становилась все более прозападной, атеистической, чужеродной по духу и даже по национальному составу русскому простонародью, а простой народ действительно сохранял и бережно передавал своим потомкам традицию соблюдения вечных нравственных абсолютов, сформулированных в десяти Заповедях Господа Бога. Значит, речь нужно вести не о многообразии видов нравственности, а о том, что часть общества нравственность соблюдает, а часть – игнорирует.

То, что отдельные представители человеческого общества в различные эпохи представляли себе абсолюты нравственности неодинаково, еще не позволяет отвергать неизменность нравственности. Свойство вечных законов, вечных истин таково, что они существуют независимо от того, осознаются они или не осознаются всеми людьми без исключения, большинством либо меньшинством. Даже законы алгебры имеют незыблемое значение, хотя их не все понимают. Эволюция субъективных представлений о добре – еще не свидетельство, что изменилась суть добра. Она может свидетельствовать о духовном росте человечества либо падении.

Человеческое сознание либо совершенствуется, либо деградирует относительно одной неизменной сущности нравственности. По мере дальнейшей деградации либерального общества нравственные абсолюты добра просто не усваиваются людьми. Признание Высшего, Божественного нравственного закона, которому подвластны законы человеческого общества, позволяет обрести надежный критерий для принятия правомерных решений. Высший нравственный закон освобождает индивида от обязанности выполнять предписания действующего светского законодательства в случае их безнравственного характера.

Посредством идеи о множестве видов нравственности общество лишается критериев права. Переменные величины не могут выступать критериями чего-либо. Нравственность же возникла не стихийно в народной практике, как утверждает светская наука, она дана Богом в его заповедях и вписана в сердца человеческие (совесть). Поэтому нравственность является величиной константной. Для константы характерно быть критерием, например, правового закона или правомерного поведения. Человек ничего константного не придумывает, он открывает его. Конституцию и законы государства и общества менять можно, а Библию нельзя.

Нравственность как постоянно присутствующий концепт является константой права вне зависимости от осознания этой истины людьми. В силу своей абсолютности нравственность придает нравственное качество решению суда, криминалистической тактике следователя, позиции обвинителя и защитника в юрисдикционном процессе.

Выражение «нравственный закон» в современной юриспруденции почти не употребляется, между тем как оно выражает суть рассматриваемого концепта. Именно нравственный закон, закрепленный в Библии и совести человека, позволяет индивиду правильно распорядиться свободой воли. «Категорический императив» И. Канта не может заместить собой нравственного абсолюта. Более того, при рассмотрении права И. Кант отвлекался от моральных критериев для того, чтобы «постигнуть самую суть права». Все исследователи права в так называемом чистом виде (и позитивисты, и юснатуралисты) отсекали нравственность от права, а в результате обедняли свои выводы. в Новом Завете.авляет собой лишь

Логика категорического императива И. Канта такова: норма, которую я устанавливаю для себя, лишь в том случае обретет характер абсолютного и высшего правила, когда она совпадает с собственно всеобщим и необходимым законом, которому я как разумное существо должен подчиниться. При этом категорический императив не есть некий естественный закон – в противном случае речь о свободе вообще не была бы возможной, ибо в природе нет свободы, – он есть некая нравственная инстанция, присущая разуму. Следовательно, эта моя личная норма должна являться выражением нормы всеобщей и абсолютной и устанавливаться исключительно на основании ее. Свобода, являясь у Канта, источником нравственного закона, по мере того, как он становится тотальным и обязательным, устраняется: на ее место водворяется «произвол закономерности и долженствования»²⁵, и уйти от этой «всеобщей разумности», ставшей чем-то вроде фетиша, частному человеку можно лишь в иррациональное, в безумие, в абсурд.

Если признать, что нравственность есть всего лишь результат исторической эволюции либо продукт человеческого разума, мы не будем иметь никакого объективного, абсолютного критерия для оценки правовых явлений и процессов. Права человека, мифологезированные либертарной юриспруденцией, не могут рассматриваться в качестве критерия нравственности, как это предлагает О.И. Цыбулевская²⁶, ибо права человека – есть идеологическая, а не нравственная категория. Человечество подошло к рубежу, когда жизненно необходимо признать приоритет нравственности над разумом.

Совершенно очевидно, что невозможно примирить либертарное понимание морали с нравственным чувством русского народа, а тем более навязать ему это понимание. У русских испокон веков под именем добродетели разумеется свободное, сознательное, искреннее и постоянное исполнение нравственного закона Божьего из чистой и добровольной любви к Богу²⁷. Только поставив нравственный закон в связь с Абсолютной Первоосновой мира – Богом, мы можем понять безусловный характер нравственности. И каким убожеством мысли веет от всех попыток заменить нравственный абсолют и вытекающие из него постулаты той пародией, той квази-этикой, которая называется в литературе групповой, классовой и профессиональной моралью. Вера в объективный, незыблемый закон добра, существующий независимо от наших несовершенных понятий о нем, составляет необходимое предположение нравственности. В нравственном мировоззрении выражается сознание основного начала, выраженного во всей своей полноте и широте в христианской заповеди всеобщей человеческой любви, которая не ограничивается одной сферой внешнего поведения, но охватывает собой и внутреннюю сферу душевного состояния (идей, чувств, настроений и т.п.). Именно в заповеди любви выражается не преходящая точка зрения той или иной эпохи, а вечная константа добра, остающаяся истинной независимо от того, доросли ли люди до ее понимания.

В период социальных катаклизмов последних ста лет в нашем Отечестве были проигнорированы нравственно-духовные и исторические традиции России, вследствие чего разрушена прежняя система нравственных ценностей. На такой почве мы не можем рассчитывать на державное строительство или возрождение права в собственном смысле слова. Кризисные процессы в разных сферах общества явно вторичны по отношению к моральному кризису. Падение нравственности страшнее падения объемов производства.

В конце XIX в. в энциклопедии «Россия» В. Нечаев писал: «Русское гражданское право как в своем историческом развитии, так и в современном состоянии, в противоположность римскому и новому западноевропейскому, характеризуется неопределенностью форм гражданско-правовых отношений и, особенно, невыработанностью отдельных правомочий и обязанностей, связываемых, для отдельных лиц, с наличностью между ними того, или другого отношения (субъективных прав и юридических обязанностей). Это стоит в прямой связи с историческим складом русского гражданского общества и отношением его к власти, определявшей теперь формы проявления правовой жизни (источники права)»²⁸. Характерная черта русской традиционной жизни, ее константа – незнание каждым отдельным гражданином формальных законов государства, и более того – недоступность текста законов для его сведения. Первое издание Полного собрания законов состоялось только в 1832 г. Законодательство Российской Федерации многочисленно, и хотя своевременно публикуется в открытой печати, но также недоступно основной массе населения (недоступно для понимания). Но в дореволюционной, Императорской России существовало весьма отчетливое – скорее инстинктивное, нежели сознательное – представление о том, что не всякое, хотя и официальное волеизъявление монарха, каково бы ни было его содержание, является законом. В России образца 1990-х гг. акты главы государства не исполнялись даже нижестоящими чиновниками.