В.В. Сорокин монография. 2 глава

«Словарь русского языка в 4-х томах» начинает слово «закон» прямо с ошибочного определения: «Закон. – 1. Нормативный акт высшего органа государственной власти, принятый в установленном порядке и обладающий высшей юридической силой»²⁹. Русские люди на протяжении веков привыкли воспринимать слово «закон», главным образом, как «Закон Божий». Так, «Словарь Академии Российской» (1809 г.) под этим словом дает следующее понимание: «Закон. – 1. Предписание, правило, учащее, что делать и чего не делать; 2. Определенный образ Богопочитания, содержимый известным народом; вера: Закон христианский, иудейский, магометанский». Далее следуют примеры – сочетания слова «закон» с тем или иным прилагательным: законы церковные, гражданские, поместные, воинские; законы естественные – « Суть чувствия и врожденные понятия о справедливости, влиянные Создателем в людей»³⁰. Таким образом, первым главным значением слова «закон» на Руси оказывается Закон Божий, вторым значением – закон нравственный или моральный, третьим – предписание общества.

Отмеченная «врожденная» черта русского понимания закона сохраняется в той или иной степени на все последующее время, вплоть до наших дней, как его формальная невыработанность, но доступность для христианской совести. Применительно к законам русской традиции вполне подходит выражение: «Незнание закона не освобождает от ответственности», потому что русские никогда не стремились знать казенные нормативные документы, но старались разрешать споры по совести, то есть на основе особого правочувствия, подкрепленного живой православной христианской верой и горячей молитвой. Осуждать за это целый народ, а равно нации, воспитанные в русской духовной культуре – дело исторически безперспективное.

Для истории языка любопытно производно «законник», которое в древнейших памятниках нередко употребляется в значении формального исполнителя нормы. В любой европейской культуре понятию «закон, законность» противостоит, конечно, «беззаконие». Но в русском менталитете закону противопоставлено и еще нечто, не скверное («беззаконие»), а нечто хорошее, доброе, положительное. За сферой закона, по русским представлениям, лежит еще – более обширная – область добра, совести и справедливости хотя и не регламентированная скрупулезно. Это и есть особенное русское противопоставление. Оно многослойно и предполагает синтез правовой сферы.

Прежде всего, закону формальному, юридическому, противостоит правда – внутренняя справедливость, ощущаемая и знаемая в душе, совесть. С другой стороны, когда формальный закон торжествует, когда появляется наказанный преступник, то к концепту «закон» присоединяется в русском сознании не ощущение торжества справедливости, а ощущение несчастья наказанного. «Осужденный – несчастный» вот краткая формулировка этого русского понятия. Это выразил Ф.М.Достоевский в «Дневнике писателя за 1873 г.»: «Нет, народ не отрицает преступления и знает, что преступник виновен. Народ знает только, что и сам он виновен вместе с каждым преступником»³¹. Представление это глубоко русское, народное. Даже ультралиберальный в начале своего пути А.И. Герцен отмечал: «русский народ обозначает словом несчастный каждого осужденного законом»³². Можно вспомнить, что и Н.А. Некрасов в поэме «Несчастные» (1856 г.) в том же смысле писал об осужденных на каторгу. ражаясь термином М. кону в сознании русских противопоставляется нравственная, моральная личность

Подобные факты, воскрешаемые в нашем национальном самосознании, позволяют по-новому взглянуть на древний китайский афоризм: «Закон есть нищета морали» и согласиться с ним. Возрастающее количество принимаемых государством формально определенных нормативных актов свидетельствует о падении нравственности людей, которые в случае помрачения своей совести нуждаются во внешнем понукании.

На Западе главным всегда было внешнее урегулирование актов внешнего поведения, на Руси же – воспитание духа, совести народа. В понятиях Святой Руси право, закон должны носить прежде всего нравственный, а не формальный характер, соответствовать Правде, заложенной в Заповедях Божиих. Нравственный закон считался выше закона писаного, формально-юридического. Слово «Правда» вошло в название первого русского сборника законов «Русская правда».

Как справедливо отмечал И.Л. Солоневич, русский склад мышления ставит человека, человечность, душу выше официального закона и закону отводит только то место, какое ему надлежит занимать³³. Когда государственный юридический закон вступает в противоречие с человечностью – русское сознание отказывает ему в повиновении. Либеральная интеллигенция делает из этого факта нечистоплотное обобщение о правовом нигилизме русского народа. В действительности же, задолго до западноевропейской дискуссии о естественном праве, митрополит Илларион, основываясь на традиции христианского и русского миропонимания, написал труд «Слово о Законе и Благодати», в котором впервые адекватно истолкована разница между законом и Правом. Формальному закону, согласно митрополиту Иллариону, противостоит жизнь по душе (а всякая душа – христианка), по Правде, по Божьим заповедям.

Даже в советский период отечественные ученые, занимающиеся проблемами толкования права, утверждали, что юридический закон можно выполнять по букве и по духу. Значит, советские правоведы имели в виду в праве наличие глубинного плана, сложившегося под влиянием некоего благодатного Духа, а значит – Святого Духа. И в русском языке и в отечественном правосознании эта константа себя обнаруживает до настоящего времени. Духовные смыслы, как особый генетический код нации, непросто преодолеть.

Многие отношения на Руси регулировались правом: но не в форме законов государства, а совестью и обычаем (укладом глубоко верующей крестьянской общины). Русское правосознание было ориентировано на жизнь по совести, а не по формальным правилам. Фраза Л.А. Тихомирова: «Никогда русский человек не верил и не будет верить в возможности устроения жизни на юридических началах»³⁴ нисколько не отвергает того факта, что тяга русских людей к живой правде всегда носила правовой смысл. Ибо, как минимум, со времен митрополита Иллариона юридические предписания признавались вспомогательным, крайним и вынужденным средством по отношению к первичным нравственным абсолютам права.

Этим отечественное традиционное правосознание отличается от западного. «Европейское правосознание формально, черство и уравнительно; русское – бесформенно, добродушно и справедливо», – писал И.А. Ильин³⁵. Вот почему для западного обывателя любой преступник – злодей, а для русского человека – жертва обстоятельства. «Несчастному милость творить – с господом говорить», – гласит русская пословица. «Милость – подпора правосудию», «Закон – дышло, куда пошел, туда и вышло», «Закон, что паутина: шмель проскочит, муха увязнет», «Законы святы, да законники – лихие супостаты», «Не бойся закона – бойся судьи», «Законы – миротворцы, да законники – крючкотворцы», «Кто законы пишет, тот их и ломает» и т.д. Когда государственные законы служили средством притеснения людей, русские люди не уважали их, т.к. не имели для этого достаточных оснований. Но у людей сохранялась вечная правда Божьих заповедей и вера в заступничество Бога-Спасителя. В данной традиции право и нравственность образуют органическое единство.

Самым главным богатством любого государства И.Т. Посошков в начале XVIII в. считал твердые нравственные устои и незыблемый правопорядок, которые он в соответствии с отечественной правовой традицией обозначал словом «правда». Секулярное сознание современных российских людей не воспринимает очевидного родства слов, выражающих разные грани единой сущности – «ПРАВДа», «сПРАВЕДливость», «ПРАВО». За однородностью понятий права и правды скрывается таинство неразрывного единства права и нравственности в рамках русской духовной традиции. Все возможные различия между правом и нравственностью в коренном российском правосознании снимаются в понятии «Правда».

В русской традиции морально-нравственные ценности имеют особенную значимость относительно других ценностей. Они обретают конкретный вид в качестве идеалов Правды, деятельного добра и высшей справедливости. Исключительно самобытное русское слово «право», не имеющее прямых аналогов в других языках, имеет источником своего происхождения слово «правда». Русское право произрастало из традиционной нравственности древнерусских племен.

В. Даль под словом «правда» дает определение: «Праведность, законность, безгрешность». Словарь А. Ушакова продолжает: «Правда. – 1. То, что соответствует действительности, что есть на самом деле, истина… 3. Идеал поведения, заключающийся в соответствии поступков требованиям морали, долга, в правильном понимании и выполнении этических принципов». Получается, что понятие правды в русском сознании обозначало то явление, которое в современном языке именуется нравственностью.

Но помимо прочего правда представляет собой истину на деле, истину в образе добрых деяний. Одно из высших представлений Святой Руси: «Не в силе Бог, а в правде». Среди многочисленных пословиц русского народа о правде назовем еще несколько показательных: «Не ищи правды в других, коль в тебе ее нет», «Дело делай, а правды не забывай», «Правда суда не боится», «В ком правды нет, в том добра мало».

Такое правосознание вовсе не означало анархии в народной жизни. В России сложились достаточно жесткие и строгие нормы поведения в среде коренных русских людей, прежде всего крестьян. Эти нормы устанавливались не юридическими установлениями, а принципами русского права. Пренебрежение законами государства начавшееся с XVIII столетия, недоверие к нему среди простых людей объясняется тем, что они чувствовали в нем навязанную извне силу, противоречащую не только традиции и обычаю, но и Правде – духовно-нравственным принципам.

Еще Владимир Мономах в своем «Поучении» утверждал, что князь в своих действиях должен руководствоваться именно правдой. Это предполагает праведный суд на основе христианских заповедей («не губите никакой христианской души»); защиту убогого, немощного, слабого («убогих не забывайте, по силам кормите и подавайте сироте и вдовице, не давайте сильным губить человека»), отказ от вражды и кровопролития. Правда в воззрениях и политике Мономаха тождественна нравственности³⁶.

С точки зрения таксономики и синтаксиса слово «правда» – не существительное, а особое предикатное слово. Оно из такого таксономического разряда русских слов, в котором состоят слова «хорошо», «плохо», «уютно», обозначающие категорию состояния. Понятие правды обозначает особое духовное состояние, в котором совпадают объективная, данная Богом, истина и внутренняя совесть человека. Слово «правда» предполагает честность, праведность и совестливость человека, невозможные в понятиях Святой Руси без православной веры в Бога. оизрастало из традиционной нравственности русичей.источником своего происхождения слово "нятии "равде

В то время, как на Западе придумывали массу слов-обозначений, разрывающих смысл и суть одного единого явления, в русском правосознании укреплялся синтез истины, добра и справедливости в одном понятии – «ПРАВДА». Можно только поражаться духу русского народа, длительное время не допускавшего фрагментации, сегментации и атомизации правовой сферы. Русское сознание сопротивлялось искусственному разрушению, разъятию целостного мира и вполне резонно усматривало в этом проделки лукавого. Синтезируя в слове «Правда» правовые и нравственные принципы, русский народ сохранял целостное, традиционное восприятие мира.

Следование Правде позволяло избегать противоречий между истиной и справедливостью и разрешать споры по совести. Истина здесь представлена Божьими заповедями, справедливость означает жажду и возможность обретения этой истины, совесть – внутренний нравственный закон, вложенный Богом в сердца людей, а Правда есть синтезированное выражение права и нравственности. В любом случае Правда не возникала стихийно, от эфемерной природы либо вследствие опытного творчества людей; Правда была положена человеку извне в виде Божественной истины и дара совести.

Выявление изначальных смыслов понятий «правда» и «право» многое объясняет в их последующей эволюции и теперешнем состоянии. Вплоть до половины ХХ в. в русском сознании Правда означала нравственные принципы; закон – навязанные сверху предписания, средство притеснения, порождающее грех, обиду и преступления, а вот понятие «Право» к этому времени совсем утратило исконный смысл даже в глубинах народного самосознания. Светские ученые-юристы стали использовать слово «право» для подмены – обозначения плохо адаптируемых на российской почве иностранных юридических регуляторов. С годами понятие Права утратило свой священный смысл и было дистанцировано от понятия Правды-нравственности. Теперь право может олицетворять безнравственность, а в обществе культивируется свобода безсовестности и выбор между одним пороком и другим пороком.

Испокон веков на Руси подлинно правовые нормы несли с собой нравственной обязательство человека их исполнять. Если есть первое, то есть и второе. Поэтому законность-незаконность в российском обществе воспринимается русским народом только нравственно. Этот реликт прошлого, сохраняемый в народном сознании и транслируемый от поколения к поколению, свидетельствует, что когда-то право и нравственность составляли неразрывный синтез.

После этого неприятно читать и слушать, что «наше общественное правосознание только приближается к стадии становления»³⁷, в России никогда не было правовой культуры как таковой³⁸, «неразвитость общей теории права обусловлена отсутствием в правовой действительности надежных оснований – отсутствие традиций правового мышления, смешение права с моралью, недостаток собственно юридического мышления»³⁹.

Пора признаться, что правопорядок в России не восстановить без традиционной нравственности, без сочетания правового и нравственного. Право и нравственность не взаимоисключаемы. Собственно юридическая регламентация нужна тем, кто не открыл для себя православной истины и для урегулирования третьестепенных вопросов жизни. Русский народ – народ православный. Формальный закон ему чужд, поскольку он живет по внутренней Правде – истине и справедливости, а внешняя правда отдана государству для борьбы с врагами Отечества.

Без изучения традиционной нравственности невозможно понять специфику российского права. Важность этого подхода заключается, прежде всего в том, что люди, объединенные единой нравственностью, тем самым приобретают культурную идентичность или гомогенность. Это позволяет людям воспроизводить право, видеть в этой деятельности нравственный долг, а само право воспринимать как духовную ценность.

В трудах по теории права и государства существенное отличие права и нравственности выражается в следующей формуле: «Нравственность есть закон внутренний, право – закон внешний; нравственность регулирует внутреннее настроение, право регулирует исключительно внешнее поведение и для права безразлично из какого настроения проистекают действия человека»⁴⁰. Е.Н. Трубецкой выразил это доминирующее мнение следующим образом: «До тех пор, пока наши помыслы и намерения не выразились в каких-либо осязательных внешних действиях, праву до них нет дела: человек, только замысливший преступление, но ничего не сделавший для осуществления своего замысла, осуждается нравственностью, но он вовсе не является нарушителем права; вот почему так называемый голый умысел не карается правом уголовным: оно принимает во внимание злое намерение, только если оно выразилось в злых деяниях. Нетрудно убедиться также, что под наше определение права не подходят все те нравственные правила, которые требуют от нас того или другого внутреннего настроения, например любви, доброжелательства или уважения к ближнему»⁴¹. Б.Н. Чичерин придерживался той же позиции: «право и нравственность определяют две разные области человеческой свободы: первая касается исключительно внешних действий, вторая дает закон внутренним побуждениям»⁴². Ю. Гамбаров понимал под правом «практическое регулирование общественной жизни с целью обеспеченного удовлетворения человеческих потребностей путем установления и осуществления внешне обязательных, не зависящих от воли подчиненных лиц и неприкосновенных до своей отмены норм человеческого поведения»⁴³. П.И. Новгородцев постулировал: «Если право и принимает во внимание внутренние мотивы, то не при исполнении, а при нарушении закона, там, где требуется определить виновность лица, что, конечно, не может быть сделано без освещения субъективной стороны правонарушения. Юридический закон и здесь карает внешние деяния, а не внутренние помыслы, привлекая эти последние к своему суду лишь постольку, поскольку это требуется для его специальных целей, т.е. для установления фактов правонарушения»⁴⁴. А. Шопенгауэр и др. зарубежные ученые задолго до российских либералов утверждали, что юридический регулятор представляет собой только внешний закон, внешний порядок, который и должен господствовать в человеческом обществе, в том числе над моральными требованиями.

В юриспруденции сложилось господствующее убеждение, будто нормы права не должны предъявлять к человеческому поведению таких высоких требований как нравственные. Правовые нормы-де стоят независимо от внутренних побуждений лица, их исполняющего. Следование правовым нормам может обусловливаться исканием личной выгоды, страхом наказания и т.п. Но все это, с точки зрения формального момента права, остается безразличным, т.к. центр тяжести лежит не здесь, а во внешнем авторитете, принадлежащем власти. Этот авторитет требует одного лишь внешнего повиновения – все равно, на каких бы мотивах такое повиновение не основывалось.

Данный подход преследует задачу размежевания и противопоставления права и нравственности при полном игнорировании реальности. Дело в том, что ни законодатель, ни правоприменитель не могут рассчитывать на эффективное осуществление права, если граждане проявляют к нему безразличие, недоверие либо внутренний протест. Игнорировать в правотворчестве и правореализации ценностные ориентации народа крайне опасно. Учет внутренней стороны правомерного и противоправного поведения важен на всех стадиях работы механизма правового регулирования.

Расхожее положение юридической науки о том, будто право апеллирует к внешнему поведению, а нравственность – к внутреннему, можно объяснить только глубоким кризисом юриспруденции. Безосновательно, с теоретической, и вредно, с практической точек зрения, заключать право в рамки формального определения, которое рассматривает его как ряд повелений, независимо от внутреннего содержания последних. Допуская подобное упущение, мы размываем различия между правом и законом, а равно между законом и любым произвольным приказом.

Затрагивая тему внешнего и внутреннего в праве, Н.М. Коркунов замечал, что право никогда «не ограничивает своих определений одной только внешней стороной человеческих действий, а всегда более или менее принимает в соображение и внутренние их стимулы»⁴⁵. И.А. Ильин высказал сходную мысль: «творческий источник права пребывает во внутреннем мире человека; и действовать в жизни право может только благодаря тому, что оно обращается к внутреннему миру человека, а именно к тем слоям души, в которых слагаются мотивы человеческого поведения и, сложившись, порождают живой поступок человека»⁴⁶.

Некорректно, с научной точки зрения, видеть в праве только внешние, формальные стороны; существует и внутренняя составляющая права (убеждение, воспитание, духовно-нравственные ценности), опирающаяся на добровольное осуществление, соблюдение и исполнение правовых норм. Современные правоведы непоследовательны в том, что, с одной стороны, возможности права сводят к контролю внешнего поведения человека, а с другой – отвергают понимание права как силы. В этом заключается очередное противоречие либертарной юриспруденции. От человека требуют покориться внешнему авторитету (организованной силе), но мало заботятся о том, чтобы подчинение возникало вследствие уважения и доверия.

В противоположность такому подходу можно предложить другой: критерий правомерности нужно олицетворять не с организованной силой государства, а воспитывать внутри подчиненной праву личности – правосознание; место внешнего авторитета занимает правосознание субъекта права. Чтобы этот критерий «работал», необходимо осуществлять широкомасштабную воспитательную деятельность и получить в итоге в новом поколении соотечественников когорту активных (совсем не обязательно большинство), православных, нравственных людей (первоначально тех, кто обладает качествами лидеров в различных областях общественной жизни), почитающих традиции своей Родины.

Право не может пониматься как строй внешней жизни людей, иначе оно отрывается от правосознания и, питаясь поверхностными слоями или дурными силами души, вырождается в своем содержании и расшатывается в своих основах. Право уводится из реальности народной жизни, сосредотачивается в виртуальных предписаниях и изволениях узкого круга правящих лиц, а для населения превращается в чуждую и недоступную для понимания и доверия систему принуждения.

Соблюдение правовых норм вовсе не исключает соответствующих нравственных состояний обязанного лица, и государство должно заботиться о том, чтобы закон не ограничивался акцентом на внешнюю покорность, куда важнее – изменить образ мыслей людей, воспитать нравственное чувство и правосознание, укреплять совесть. Не стоит умалять роль в этом процессе Русской Православной Церкви, семьи, школы (высшей, профессиональной и общеобразовательной) – в общем тех институтов, которые в наши дни подвергаются планомерной разрушительной обструкции.

Право не может не вменять в обязанность людям также и добрые чувства, без которых исполнение законов лишается истинной цели. Противостоять хаосу в обществе нужно не только запретами, но и внутренней гармонией личности, устремленностью к совести, добру, порядочности. Вся традиция русской государственности свидетельствует о том, что оторвать силу от совести – значит уповать на абсолютную волю временщиков.

Все правовые реформы в России, начиная с царствования Александра II и до наших дней, предполагали свое преимущественное воплощение во внешних учреждениях, какие-то организационно-структурные реорганизации. При этом забывалось важнейшее условие процветания общества – забывалась и даже отвергалась – внутренняя жизнь нравственной личности. Ничего полезного не было в том, что русские люди начали уподобляться своим западным соседям по тому законническому, безсердечному настроению, при котором человек заботится лишь о том, чтобы всякий отдельно взятый поступок его не был нарушением точных и формально-определенных юридических предписаний, а о чистоте совести своей, о смягчении сердца, об искреннем желании преодолеть свои пороки совершенно забывает.

Все это унижает личность, превращает человека в бездушный винт общественной машины, но это же дает ему такую свободу (лучше сказать: такой произвол) в духовной жизни, какого он не может получить ни при каком строе, особенно при нравственном. Нравственный союз людей, предполагаемый нами в государстве, проникает своими требованиями и указаниями в самое святилище человеческой совести.

Произвол увеличивается именно в либеральном обществе сознанием полной независимости или необязанности никому своим благополучием. В либеральном обществе, если другие служат человеку чем-нибудь, то он знает, что они служат не из расположения к нему, а из необходимости или из желания блага прежде всего себе. За эту службу они получают столько же и с его стороны, ведь главное в таком социуме – соблюдение внешних установленных рамок и ничего более. Таким образом, юридический строй порождает контрактный союз эгоистов (себялюбцев), рассматривающих друг друга в качестве препятствий, конкурентов либо источников удовольствий и нуждающихся в формальном законе, чтобы не мешать друг другу в гедонистических устремлениях. А правовой строй предполагает нравственный союз соотечественников, ответственных друг за друга и ставящих над формальными нормами закона традиционные духовные ценности.

Правовой строй в отличие от юридического не холодный, внешний, а живой, душеспасительный. Юридизм торжествует на Западе в соответствии с европейскими традициями народной жизни; правовой строй был характерен для России и, к нашему счастью, до сих пор не изжит.

Когда современные юристы превозносят идею так называемого правового государства, построенного на «римском праве», остается недосказанным, что порядок в таком государстве поддерживается, главным образом, полицией, а значит, нет разницы между идеалом западного «правового государства» и уже известным истории полицейским государством.

Убеждение в безсилии государственно-юридической регламентации вполне правильно и соответствует истинному онтологическому соотношению, раскрытому в христианском сознании. Сторонники права и нравственности «в чистом виде» игнорируют их принципиальную сущностную однородность. Нравственность и русское право не бывают в отрыве друг от друга, иначе они разрушаются, замещаясь безнравственностью и торжеством юридизма.

После противопоставления права и нравственности право принимает в конце концов безнравственную форму, а нравственность приобретает неправовой характер, проявляется противоправными способами. Подлинное право обращается к внутреннему миру человека, его внутренней духовной жизни.

Право и нравственность имеют единую суть – духовную природу человека; они действуют на одном и том же поприще человеческих отношений; внешние действия и внутренние побуждения взаимообусловлены и неотделимы друг от друга, а потому в понятии Права, согласно традиции русского народа, нравственность заложена как атрибут – неотъемлемое свойство.

Суждения типа: «общее правило должно состоять в том, что область нравственности не подлежит правовому закону, который имеет дело с внешними отношениями свободы и касается внутренних побуждений лишь настолько, насколько они выражаются в действиях, нарушающих право»⁴⁷ можно признать для России утопическими и душевредными. Русский человек может мало знать о законодательстве, но не будет совершать правонарушений, потому что хорошо воспитан в духе правовых (нравственных) норм и принципов. Обратимся к статье И.В.Киреевского «О характере просвещения Европы и о его отношении к России»: «Вследствие таких естественных, простых и единодушных отношений в русском обществе, и законы, выражающие эти отношения, не могли не иметь характер искусственной формальности, как в «римском праве»; но, выходя из двух источников: из бытового предания и из внутреннего убеждения, они должны были в своем духе, в своем составе и в своих применениях, носить характер более внутренний, чем внешний. …Я говорю, разумеется, не о том или другом законе отдельно, но о всей, так сказать, наклонности (тенденции) древнерусского права. Внутренняя справедливость брала в нем перевес над внешней формальностью»⁴⁸. Здесь верно подмечено характерное для русских тяготение скорее к внутренней убежденности в правоте, к справедливости внутренней, чем внешней, юридической формальности. Для западноевропейца, как правило, это выглядит дико (в любом случае – необычно), а с точки зрения укорененности правопорядка в нравах и душах людей, наш отечественный правовой опыт следует признать наиболее удачным. Этот опыт не подойдет в настоящее время всем народам и нациям, но это наш традиционный опыт и он характерен для России и соответствует нашей исторической судьбе.