Маленький Ганс или маленький Альберт

Какова же связь между всем этим и лошадьми? Как нам го­ворят, Ганс «перенес свое отношение к отцу на лошадей». Во время своей единственной беседы с Гансом Фрейд сказал ему, что «он боялся своего отца, потому что тот сам вскармливал в нем ревность и враждебность по отношению к себе. После это­го я частично интерпретировал его боязнь лошадей: лошадь олицетворяла для него отца, к которому он обоснованно испы­тывал внутренний страх». Фрейд утверждает, что страх Ганса перед черными штучками на ртах лошадей и предметами перед их глазами был основан на усах и очках, которые он «прямо

перенес со своего отца на лошадей». Лошади «стали представ­лять ему его отца». Таким образом Фрейд интерпретирует эле­мент боязни пространства в фобию Ганса. «Сущность его фобии была таковой, что накладывала большую степень ограничений на его свободу передвижения, такова была ее цель. ...В конце концов боязнь лошадей у Ганса стала препятствием для его вы­хода на улицу и могла служить в качестве средства, позволяв­шего ему оставаться дома со своей любимой матерью. Поэтому таким образом его любовь к матери триумфально достигла сво­ей цели».

Фрейд объясняет исчезновение фобии у Ганса тем, что его эди­пов комплекс разрешился путем «отведения отцу роли мужа ба­бушки Ганса... вместо того, чтобы убить его». Эта заключитель­ная интерпретация основана на следующем разговоре между Гансом и его отцом.

30 апреля Ганс играл со своими воображаемыми детьми.

ОТЕЦ: Здравствуй! Твои детки еще живы? Ты же знаещь, у мальчика не может быть детей.

ГАНС: Я знаю. Раньше я был их мамой, теперь я — их папа (курсив в оригинале).

ОТЕЦ: А кто у этих детей мама?

ГАНС: Ну как же? Мама, а ты — их дедушка (курсив в ори­гинале).

ОТЕЦ: Значит, ты хотел бы быть таким же большим, как я, жениться на маме, и чтобы у нее были дети.

ГАНС: Да, вот этого я и хотел бы, и тогда твоя бабушка стала бы их бабушкой.

Вольпе и Рэчмен пишут: «Наши разногласия состоят в том, что позиция Фрейда в данном случае не поддерживается исход­ными сведениями ни частично, ни в целом. Основными выяв­ленными пунктами он считает следующие:

1) Ганс испытывал сексуальное влечение к своей матери; 2) он ненавидел своего отца, боялся его и хотел убить; 3) его сек­суальное возбуждение и влечение к матери трансформировались в беспокойство и страх; 4) его боязнь лошадей стала символом страха перед отцом; 5) его болезнь была направлена на желание оставаться рядом с матерью; и, наконец, 6) его фобия исчезла, так как у него разрешился его эдилов комплекс.

Давайте рассмотрим каждый из этих пунктов.

1. Мы не будем оспаривать, что Ганс получал удовольствие от нахождения рядом с матерью. Однако нигде нет свидетельства о его желания совокупиться с ней. Как имевшие место факты упо­минаются «инстинктивные предчувствия», однако доказательств их присутствия нигде не приводится.

Единственный момент полового сближения (см. выше) ука­зывает, что Ганс желал сексуального контакта со своей матерью, однако сексуального контакта простого, примитивного типа. Этого свидетельства недостаточно, чтобы обосновать утверждение, что у Ганса был эдипов комплекс, который предполагает сексуаль­ное влечение к матери, желание овладеть ею и занять место сво­его отца. Самое большее, что можно утверждать на основе этой «попытки соблазнения», это то, что она в небольшой степени поддерживает предположение о стремлении Ганса к сексуаль­ной стимуляции со стороны какого-нибудь другого человека (сле­дует напомнить, что он часто мастурбировал). Даже если пред­положить, что стимуляция со стороны его матери была особенно желанна для него, две другие характеристики эдипова комплек­са (стремление обладать матерью и занять место отца) никак не подтверждаются фактами этой истории.

2. Ганс никогда не выражал страха или ненависти по отноше­нию к своему отцу, однако Фрейд сказал ему, что эти чувства у него есть. В нескольких случаях, когда отец спрашивал его об этом, Ганс все отрицал. Но в конце концов он сказал «да» на по­добное заявление своего отца. Это простое подтверждение, по­лученное после значительного давления со стороны Фрейда и отца, принимается какдействительное положение дел, а все пре­дыдущие отрицания Ганса игнорируются. «Симптоматический акт» сбрасывания игрушечной лошадки трактуется как еще одно доказательство агрессивной настроенности Ганса по отношению к отцу. Из этого «интерпретированного факта» делаются три предположения: во-первых, что лошадка представляла собой отца Ганса; во-вторых, что сбрасывание лошадки не случайно; и в-третьих, что этот акт указывает на желание устранитьтого, кого символизировала лошадка.

Ганс неоднократно отрицал соотнесенность между лошадкой и своим отцом. Он говорил, что боится лошадей. Загадочный чер­

ный предмет вокруг рта лошади и какие-то штучки на их глазах, как позже догадался отец, были уздечкой и шорами. Эта догадка опровергает предположение (сделанное Фрейдом), что они сим­волизировали усы и очки. Никаких других доказательств, что ло­шади олицетворяли отца Ганса, нет. Предположение о том, что сбрасывание игрушечной лошадки было значимым и вызванным подсознательным мотивом, является, как и в большинстве дру­гих подобных примеров, спорным.

Так как не имеется никаких оснований для первых двух пред­положений, сделанных Фрейдом при интерпретации этого «сим­птоматического акта», третье предположение (что этот акт ука­зывает на желание смерти отиу) является несостоятельным, и следует еще раз подчеркнуть отсутствие объективных доказа­тельств того, что мальчик боялся или ненавидел своего отца.

3. Третье утверждение Фрейда состоит в том, что сексуаль­ное возбуждение Ганса и его желание обладать матерью транс­формировалось в тревожность и страх. Это утверждение осно­вывается на суждении о том, что «теоретический анализ предполагает, будто имеющийся в настоящее время объект фо­бии был некогда в прошлом источником большого удоволь­ствия». Такая трансформация никак не подтверждается пред­ставленными фактами. Как было указано выше, доказательств сексуального влечения Ганса к матери не существует. Не име­ется также доказательств какого-либо изменения в его отноше­нии к ней перед появлением фобии. Даже если есть некоторые признаки того, что раньше лошади были для мальчика в какой- то степени источником удовольствия, в целом точка зрения, что объекты фобии ранее должны являться источником удоволь- ствиий в прошлом, полностью опровергается эксперименталь­ными доказательствами.

4. Суждение о том, что фобия Ганса по отношению к лошадям символизировала его страх перед отцом, уже критиковалось. Пред­полагаемая соотнесенность между отцом и лошадью не имеет под собой никакого основания. Похоже, она возникла в результате странной неспособности отца поверить, что под «черным предме­том вокруг рта лошади» мальчик имел в виду уздечку.

5. Итак, фобия Ганса якобы определялась стремлением нахо­диться рядом с матерью. Утверждение о том, что нервные рас­стройства появляются в связи с какой-то определенной целью, очень спорно. К тому же, в этой интерпретации не учитывается тот факт, что Ганс испытывал беспокойство даже во время прогу­лок со своей матерью.

6. Мы уже пытались показать, что убедительных доказа­тельств наличия у Ганса Эдипова комплекса не имеется. К тому же, утверждение о разрешении этого предполагаемого комплекса основано лишь на одном разговоре Ганса с отцом (см. выше). Этот разговор представляет собой яркий пример того, что сам Фрейд описывает следующим образом: «Это вер­но, что Ганса вынуждали говорить многие вещи, которые он сам не мог бы сказать, что ему сообщали такие мысли, кото­рых у него до тех пор не было, и что его внимание было при­влечено к тому направлению, от которого его отец мог чего-то ожидать».

Нет также приемлемых доказательств того, что «взгляды внутрь себя», к которым постоянно привлекали внимание маль­чика, имели какую-нибудь терапевтическую значимость. Пред­ставленные факты этой истории показывают лишь случайные совпадения между интерпретациями и изменениями в фоби- ческих реакциях ребенка. Например, «спокойный период» последовал сразу же после заявления отца о том, что боязнь лошадей была «бессмыслицей, и что на самом деле Ганс хо­тел забраться в постель к матери. Но вскоре после этого, ког­да Ганс заболел, его фобия усилилась как никогда раньше. Позже, проведя несколько безрезультатных бесед, отец отме­чает, что 13 марта Ганс, подтвердив, что все еще хочет играть со своим мочуном, уже намного меньше боялся лошадей. Од­нако 15 марта он испугался лошадей после того, как ему сказа­ли, чтоу женщин нет «мочуна» (хотя перед этим мать говорила ему обратное ).Фрейд считает, что Ганс противился этой инфор­мации, поскольку она вызывала у него страх кастрации, и по­этому никакого терапевтического эффекта не наблюдалось. «Первое реальное улучшение» 2 апреля приписывается «разъяснению об усах» 30 марта (что позднее оказалось оши­бочным), когда мальчику сказали, что он «боялся своего отца именно из-за того, что он так сильно любил свою мать». 7 ап­реля, несмотря на стабильное улучшение состояния Ганса,

Фрейд дал оценку, что ситуация «совершенно неясная» и «ана­лиз идет с небольшим прогрессом».¹

Такие неточные и скудные сведения никак не подтверждают, что выздоровление Ганса вызвано доведением до его сознания различных неприемлемых, подсознательных, навязанных жела­ний. В самом деле, Фрейд полностью основывает свои заключе­ния на выводах из своей теории. Дальнейшее выздоровление Ган­са проходило спокойно, постепенно и никак не было связано с его интерпретациями. В целом же Фрейд определяет взаимосвя­зи в манере, совершенно не имеющей отношения к научным ме­тодам: если разъяснения или интерпретации, которые препод­носятся Гансу, приводят к улучшению его поведенческого состояния, то они автоматически считаются действенными. Если после них улучшения не наблюдается, нам говорят, что пациент не воспринял их, а не то, что они не действенны. Размышляя о неудаче с первыми разъяснениями, Фрейд говорит, что в любом случае терапевтический успех не является первичной цельюана- лиз², таким образом обходя стороной главный вопрос; он утвер­ждает, что улучшение произошло благодаря одной из интерпре­таций, даже когда она была ошибочной, например, в случае с интерпретацией усов.

Читатели, не знакомые с литературой по психоанализу, к это­му моменту получили некоторое понимание тех причин, по ко­торым психологи с научным опытом склонны с недоверием рас­сматривать доказательства такого вида, который представлен в подобных историях болезни, и по которым психоанализ никог­да серьезно не воспринимался людьми, имеющими понятие о принципах научного метода. Почему же психоаналик занял та­кие твердые позиции, несмотря на критику в его адрес? Одна из причин этого была высказана известным ученым-филосо- фом Конантом, который отметил, что никакой объем факти­ческого опровержения не будет достаточным для разрушения какой-либо теории в науке или медицине — для этого требу­ется только лучшая теория. Пока не появится какая-либо другая интерпретация подобных фактов, психоаналитическая аргумен­тация будет процветать. К счастью, ситуация постепенно меня­ется в лучшую сторону, и уже появились альтернативные тео­рии, применимые для рассмотрения таких фактов, которые приведены в истории болезни маленького Ганса. Прежде чем по­пытаться дать иную интерпретацию рассмотренной нами фобии, давайте познакомимся с другим маленьким мальчиком, на этот раз американцем, которого наблюдал знаменитый основатель школы бихевиоризма Дж.Б. Уотсон. Он утверждал, что фобии можно создать экспериментально посредством парадигмы Пав­лова по простому обусловливанию, и попытался доказать это с помошью маленького Альберта, оставшимся сиротой в возрасте

11. месяцев. Маленькому Альберту очень нравились белые кры­сы, он любил подолгу играть с ними и совершенно их не боялся. Уотсон решил создать у маленького Альберта фобическнй страх перед этими животными, и это ему удалось путем имитирования методики Павлова, с помощью которой последний вырабатывал слюноотделение у собак при звоне колокольчика, неоднократно совмещая этот звон с подачей пищи.

Метод Уотсона был простым, непосредственным иочеиьори- гинальным. Он становился за спиной маленького Альберта, дер­жа металлический стержень в одной руке и молоток — в дру­гой. Как только Альберт протягивал руку к крысам, желая поиграть с ними, Уотсон ударял стержнем по молотку, произво­дя громкий звук. В этой ситуации крысы являлись условным раздражителем, громкий звук от металлического стержня — безусловным раздражителем, который вызывает реакцию стра­ха. Строго соблюдая порядок, при котором вид и прикоснове­ние к условному раздражителю (крысам) предшествовал появ­лению безусловного раздражителя (звук), Уотсон надеялся выработать условную реакцию страха, чтобы ребенок реаги­ровал на крыс таким же образом, как и на звук от металлическо­го стержня, то есть выказывал страх и желал удалиться. Имен­но это и произошло. После нескольких повторений процедуры маленький Альберт стал бояться крыс, хныкать, пытаться упол­зти подальше от них; иначе говоря, вел себя точно так, как будто страдал тяжелой фобией к крысам. Таким образом, Уотсон ус­пешно справился с задачей, которую поставил перед собой — выработал фобическую реакцию экспериментальными сред­ствами. Эта фобия не исчезла через несколько дней и продолжа­ла оставаться неизменной длительное время. Более того, в ней проявилась другая характеристика условных рефлексов, а именно генерализация. Маленький Альберт стал бояться не только крыс, но и других пушистых животных. Именно это можно было пред­положить на основе знания генезиса генерализации условных рефлексов у животных и людей.

Конечно, мы не можем оставить маленького Альберта наеди­не с его фобией, и в следующей главе увидим, как его можно излечить от нее. Однако прежде, чем сделать это, мы должны вернуться к нашему маленькому Гансу, чтобы посмотреть, смо­жем ли мы интерпретировать его конкретное расстройство на основе эксперимента Уотсона. Если мы сделаем обобщение на основе сведений, полученных от Уотсона, то сможем рассматри­вать его как обусловленное беспокойство или реакции страха. Любой нейтральный раздражитель (простой или сложный), ко­торый оказывает воздействие на индивидуума во время, когда про­воцируются реакция страха, приобретает способность провоци­ровать страх и в дальнейшем. Если страх при первоначальной обусловливающей ситуации имеет высокую интенсивность или если обусловливание повторяется многократно, то страх будет обладать способностью, характерной для невротического стра­ха — появление обобщения реакций страха на раздражители, схожие с условным раздражителем.

Как говорилось, Ганс был чувствительным мальчиком, кото­рый «никогда не оставался равнодушным, если кто-то плакал в его присутствии». А задолго до появления фобии он однажды «очень расстроился при виде того, как били лошадок на карусе­ли». Вольпе и Рэчмен считают, что этот инцидент, который Фрейд рассматривал как просто возбудительную причину фобии Ганса, является причиной всего расстройства. Ганс говорит: «Нет. Она [фобия] появилась у меня тогда, когда лошадь и омнибус перевер­нулись, я так испугался! Правда! Вот тогда у меня и появилась эта бессмыслица». Отец говорит: « Все это подтверждается моей же­ной, а также тем фактом, что это беспокойство возникло у него сра­зу же после этого случая». К тому же, отец сообщил и о двух дру­

гих неприятных инцидентах с Гансом и лошадьми, которые име­ли место до появления фобии. Вполне вероятно, что эти случаи обострили чувства мальчика клошадям или, говоря другими сло­вами, он уже был частично обусловлен на страх перед лошадь­ми. В первом случае это было предупреждение, высказанное от­цом друга Ганса, чтобы он держался подальше от лошадей, иначе они его укусят; во втором случае другой приятель Ганса поранил­ся (из раны пошла кровь), когда они играли в лошадки.

Вольпе и Рэчмен продолжают:

«Так же, как и маленький Альберт в классическом экспери­менте Уотсона реагировал с беспокойством не только на исход­ный условный раздражитель, белую крысу, но и на другие похо­жие раздражители, такие как пушистые предметы, шерстяные клубки и т. д., Ганс беспокойно реагировал на лошадей, омнибу­сы и фургоны с запряженными лошадьми, а также предметы, связанные с лошадьми: их шоры и уздечки. Фактически, он про являл страх перед широким набором обобщенных раздражите­лей. В случае, который спровоцировал фобию, присутствовали две лошади, запряженные в омнибус, и Ганс потом утверждал, что боится больше крупных повозок, фургонов и омнибусов, чем маленьких. Как и следовало ожидать, чем меньше сходство меж­ду фобическим раздражителем и исходным инцидентом, тем ме­нее беспокояшими они казались для Ганса. Более того, после­дним исчезнувшим объектом фобии Ганса был страх перед большими фургонами и омнибусами. Имеется немало экспе­риментальных доказательств того, что в процессе исчезнове­ния реакций на обобщенные раздражители те из них, которые имеют большую схожесть с исходным условным раздражите­лем, исчезают последними.

Выздоровление Ганса от фобии может быть объяснено различ­ными путями на основе принципа обусловливания, однако дей­ствительный механизм не может быть идентифицирован, посколь­ку отец мальчика не обращал внимания на ту информацию, которая представляла бы интерес для нас. Хорошо известно, что многие фобии, особенно у детей, уменьшаются и исчезают в течение не­дель и месяцев. Причиной этого является тот факт, что в обычной жизни генерализированные фобические раздражители могут выз­вать настолько слабые реакции, что тормозятся другими эмоцио­нальными реакциями, возбужденными в индивидууме. Возмож­но, этот процесс и явился действительным источником выздоров­ления Ганса. Представленные Фрейдом н отцом интерпретации могли быть неуместными или даже привести к замедлению его выздоровления, добавляя новыеугрозы и новые страхи куже имев­шимся. Нотак как Ганс, по-видимому, был не очень расстроен эти­ми интерпретациями, вполне вероятно, что такая терапия оказа­лась на самом деле полезной, поскольку фобические раздражители предъявлялись ребенку раз за разом в различных эмоциональных контекстах, что могло затормозить беспокойство и в результате снизить его обычную интенсивность. Постепенность выздоров­ления Ганса вполне соответствует такому объяснению».

Возможно, попытка заново интерпретировать фобию маль­чика, которую лечили пятьдесят лет назад, покажется нелогич­ной. Однако все факты хорошо описываются на современном уровне знаний, и, по крайней мере, у нас сейчас есть альтерна­тивная теория, которая многим покажется более убедительной, чем первоначальная теория Фрейда. Но для этого нам явно тре­буется метод доказательства, по которому можно будет опреде­лить степень правдоподобности этих двух альтернативных ин­терпретаций, что нужно не столько для маленького Ганса, сколько для случаев болезни, которые могут возникнуть в наше время и которые могут лечиться по методам, основывающимся либо на теории Фрейда, либо на теории Вольпе. Этот вопрос мы рассмот­рим в следующей главе. А сейчас позвольте процитировать вы­воды, к которым пришли Вольпе и Рэчмен на основе своего изу­чения истории болезни маленького Ганса.

Главный вывод, который может быть сделан из исследования случая с маленьким Гансом, состоит в том, что в нем не представ­лено ничего, что было бы похоже на прямые доказательства пси­хоаналитических теорем. Мы скрупулезно искали среди указан­ных Фрейдом доказательств такие, которые можно было бы представить на научный суд, и не нашли ни одного такого... Фрейд считал, что в лице маленького Ганса он приобрел прямое под­тверждение своих теорий, ибо в конце он пишет об «инфантиль­ных комплексах, обнаруженных за фобией Ганса». Становится очевидным, что, несмотря на стремление выглядеть ученым, Фрейд был удивительно наивен в отношении требований к науч­ным доказательствам. Инфантильные комплексы не были об­наружены (проявлены) в фобии Ганса — их просто представи­ли в качестве гипотезы.

Примечательно, что бесчисленное множество психоаналити­ков выражали свое восхищение историей с маленьким Гансом, не обращая внимания на вопиющие несоответствия. Мы не будем здесь пытаться объяснить это, укажем лишь на один важный мо­мент — безоговорочную убежденность аналитиков втом, что Фрейд обладал какой-то безошибочной проницательностью, которая ос­вобождала его от обязанности подчиняться правилам, установлен­ным для обычных людей. Так, например, Гловер, говоря о других аналитиках, которые безосновательно присваивают себе провоз­глашенное Фрейдом право подвергать его материалы «легкому пересмотру», пишет: «Безусловно, когда в нашей среде появится человек масштаба Фрейда, ему будет беспрепятственно предос­тавлена... эта привилегия». Но предоставление такой привилегии означает нарушение главных устоев науки.

Автор этой книги полностью согласен с подобным выводом. А психоаналитики — нет, и это любопытно.

Они стараются доказать, что субъективный опыт, который, например, приобретается терапевтом при лечении какого-либо определенного заболевания, недооценивается теми, кто основы­вает свои выводы на статистических анализах многих исследо­ваний; более того, они настаивают, чтобы общепринятое пони­мание слова «наука» было расширено и включило работу, которой они занимаются. Спорить по этому поводу нецелесооб­разно. Это напоминает мне один из известных рассказов Сиднея Смита. Находясь в Абердине, он прогуливался со своим другом в районе бухты. И вдруг они увидели, как две торговки рыбой, на­ходившиеся на разных сторонах улицы, начали кричать и ругать друг друга, высунувшись из окон. «Эти две женщины никогда не помирятся, — сказал Сидней Смит своему приятелю, — они ве­дут спор, находясь в разных помещениях».

Хотя и не имеет смысла убеждать обратиться в веру уже веру­ющего человека, не знакомый с научными методами читатель, ко­торый к тому же не имеет ничего против психоанализа, может за­дать вопрос, почему же нельзя допустить некоторую степень субъективности. В истории науки имеются очень яркие свидетель­ства возникновения ошибок и заблуждений как следствие слиш­ком сильной веры в способность человека выступать в качестве регистрирующего прибора. Интересным примером этого явля­ются N-лучи, открытые в 1902 году профессором М. Блондло, зна­менитым физиком университета Нанси и членом Французской Академии наук. Открытие Блондло, сделанное спустя шесть лет после открытия Х-лучей Рентгеном, было вскоре подтверждено в других лабораториях вполне авторитетными физиками. Наличие этих лучей определялось уменьшением сопротивления искрового промежутка, усилением свечения платиновой проволоки и увели­чением свечения фосфоресцирующей поверхности. Все эти фак­торы определялись зрительно, то есть N-лучи не могли быть за­фиксированы фотоаппратурой. Е.З. Вогт и R Хайман, описывая это открытие в своей книге «Water Witching U.S.A.» («Определе­ние присутствия подпочвенной воды с помощью магии»), сооб­щают о многих случаях применения N-лучей.¹ Так, Корсон ис­пользовал их в химии, Ламберт и Майер изучали их влияние на биологические объекты и растения, а Шарпантье обнаружил, что сдавливание нерва сопровождалось эмиссией N-лучей. Зна­менитый специалист по болезням мозга Брока исследовал взаи­мосвязь между N-лучами и мозгом,

Однако другие физики, пытавшиеся получить эффект N-лу­чей, имели отрицательные результаты. Споры по этому вопро­су чуть было не спровоцировали международный инцидент, когда было определено, что N-лучи обнаруживались только французскими учеными. В конце концов известный физик Р.В. Вуд из университета Джона Хопкинса лично приехал в ла­бораторию Блондло, чтобы выяснить, почему другие физики не могли получить такие же результаты, как у него. Вот его отчет об этом посещении.

Итак, прежде чем отправиться в Париж встречать семью, я поехал в Нанси и встретился с Блондло в его лаборатории в на­значенное время. Он не говорил по-английски, и я выбрал не­мецкий язык в качестве средства общения, так как хотел, чтобы он чувствовал себя свободно и мог доверительно разговаривать по-французски со своим ассистентом, который был похож на высококвалифицированного лабораторного уборщика. (Вуд, ко­нечно, хорошо понимал и говорил по-франиузски.)

Сначала он показал мне какую-то карточку, на которой люми­несцентной краской были нарисованы кружки. Он потушил га­зовый светильник и обратил мое внимание на увеличение свече­ния этих кружков после включения N-лучей. Я сказал, что не вижу никакой разницы. Он заявил, что причиной тому является недостаточная чувствительность моих глаз, поэтому это ничего не доказывает. Когда он говорил, что видит колебания на не­проницаемом свинцовом экране, я спросил его, могу ли я уда­лять и опять вставлять экран на пути этих лучей. Он ошибался почти на сто процентов, заявляя, что видит колебания, когда я не вставлял на место эту пластину. Для меня все было ясно, но я держал язык за зубами.

Вуд провел еще несколько тестов, которые подтвердили, что лучи Блондло существуют только в его воображении. Так, Блон- дло заявил, что может видеть циферблат слегка освещенных ча­сов сквозь металлический флакон с помощью N-лучей. Он со­гласился, чтобы Вуд держал этот флакон перед его глазами, но незаметно для Блондло Вуд заменил металлический флакон де­ревянной линейкой — в затемненной лаборатории Блондло не заметил этого. В результате он подтвердил, что видит циферблат сквозь линейку, хотя дерево якобы является одним из веществ, через которые N-лучи не проникают.

После того как Вуд опубликовал свои разоблачения и пока­зал, что N-лучи являются просто результатом ложного челове­ческого восприятия, вызванного предположением, вся концеп­ция Блондло была немедленно удалена из физики. Конечно, последствия для Блондо были трагическими. Перед самым ра­зоблачением Французская Академия наук наградила его преми­ей Лаланда в размере 20 ООО франков и золотой медалью «За открытие N-лучей». После опубликования сообщения Вудз Ака­демия оставила Блондло премию, изменив формулировку: «За предыдущий вклад в развитие физики». Но это было недоста­точным утешением для Блондло, и в конце концов он сошел сума и умер, не вынеся своего позора. Если такие вещи могут слу­читься в физике, королеве наук, и если на человека нельзя пола­гаться как на объективного наблюдателя даже в таких простых условиях, как в эксперименте Блондло, то насколько же меньше можно полагаться на психоаналитиков, наблюдающих гораздо более сложные менее изученные явления и изначально воору­женных некой системой, которая во всех деталях предписывает им, чтп надо искать и чтп они должны найти!

Естественно, в истории известно много примеров, которые показывают, что такие предвзятые мнения могут направлять по ложному пути даже опытных и знаменитых ученых. Одним из таких примеров является процесс развития френологии, науки о зависимости способностей человека от формы и размера его моз­га. На протяжении многих лет самые известные хирурги по го­ловному мозгу и врачи в Европе верили в точность и достовер­ность прогнозирования на основе этой системы, разработанной Галлом и Спурцхаймом, хотя сейчас мы знаем, что ни один из таких прогнозов не имеет никакого отношения к реальности. Дру­гим ярким примером является, несомненно, астрология. Так, можно отметить, что даже такие самые известные астрономы, как Кеплер, твердо верили в наличие влияний планет на нашу жизнь. Тем не менее сейчас мы знаем, что это не что иное, как предрассу­док. Определение присутствия подпочвенной воды с помощью магии — это еще один подобный пример, хотя и в наши дни мно­гие образованные люди и даже некоторые ученые верят, что с по­мощью движений прутика, удерживаемого двумя руками, знаю­щий магию человек может в самом деле найти подземный источник воды при условии, что другие сенсорные сигналы для него исклю­чены. Увы, и это убеждение не выдержало испытания экспери­ментальным исследованием: Вогт и Хайман в упомянутой выше книге довольно убедительно показали, что при создании таких эк­спериментальных условий, когда исключены субъективные ошиб­ки и случайные эффекты, знающий магию человек становится пол­ностью не способным продемонстрировать свои возможности.