Bilet_7

Билет 7

13. Политическая экономия – как ментальная наука у Дж. С. Милля: концепция «Экономического человека», интроспекция, абстракция и априорный метод

Рикардо умер в 1823 г., и следующее десятилетие ознаменовалось яростными дебатами по поводу верности его системы, в ходе которых два главных ученика Рикардо — Джеймс Милль и Джон Рамсей МакКуллох — пытались убедить всех, что рикар-дианство и экономическая теория — одно и то же. Как правило, периоды интеллектуальных разногласий сопровождаются продвижениями в области методологии. Именно так и случилось на этой критической стадии развития английской классической политической экономии. Сениор и Джон Стюарт Милль одновременно осознали необходимость сформулировать принципы, определяющие научные методы политической экономии. Именно Сениор впервые сформулировал широко известный теперь тезис о фундаментальных различиях между чистой, строго позитивной экономикой как наукой и менее строгой, нормативной по самой своей природе экономикой как искусством (подробное обсуждение этого вопроса мы отложим до главы 5). Он же впервые в явном виде высказал мысль о том, что экономическая теория как наука основывается на "немногочисленных общих предпосылках, которые вытекают из наблюдений за окружающей действительностью или здравого смысла и которые почти каждый человек, едва услышав о них, признал бы справедливыми, поскольку они совпадают с его собственными наблюдениями"; из этих предпосылок делаются выводы, справедливые лишь в отсутствие влияния "конкретных искажающих факторов" (цит. по: Bowley М., 1949, р. 43). Сениор сократил число этих "немногочисленных общих предпосылок" до четырех, а именно: (1) каждый человек стремится максимизировать свое благосостояние с минимально возможными усилиями; (2) численность населения растет быстрее объема ресурсов, необходимых для его пропитания; (3) труд, вооруженный машинами, может производить положительный чистый продукт; (4) в сельском хозяйстве норма отдачи убывает (см. Bowley M., 1949, р. 46—48). Здесь, как, впрочем, и во всех остальных своих работах, Сениор был одним из самых оригинальных экономистов-классиков. Тем не менее Милль подходит к тем же вопросам одновременно и осторожнее и глубже, чем Сениор; более того, он уделял гораздо больше внимания проблеме верификации выводов, следующих из чистой теории.

Очерк "О предмете политической экономии", написанный Миллем в 1836 г., начинается с описанного Сениором различия между политической экономией как наукой и как искусством, то есть различия между набором содержательных истин и набором нормативных правил, и продолжается определением предмета экономической теории (опять-таки в стиле Сенио-ра) как "ментальной науки", прежде всего интересующейся человеческими мотивами и способами поведения людей в экономической жизни (Mill J.S., 1967, р. 312, 317—318). Далее следует знаменитый пассаж, в котором впервые появляется многострадальная концепция "экономического человека". Несмотря на длину, он заслуживает того, чтобы его процитировать почти полностью, читать и перечитывать:«То, что теперь принято понимать под термином "политическая экономия"... полностью абстрагируется от любых проявлений человеческой страсти или мотивов, кроме тех, которые можно считать вечными антагонистами стремления к богатству, а именно — отвращения к труду и желания поскорее насладиться дорогостоящими излишествами. Их она до определенной степени принимает в расчет, поскольку они не просто время от времени противоречат стремлению к богатству, как другие мотивы, а постоянно сопровождают его как тормоз или помеха, и, следовательно, рассматривая стремление к богатству, мы не можем не рассматривать и эти побуждения. Политическая экономия представляет человечество как занятое исключительно производством и потреблением богатства и стремится показать, как будут вынуждены действовать люди в различных обществах, если этот мотив, сдерживаемый до некоторой степени лишь теми двумя противостоящими ему мотивами, которые мы указали выше, всецело определяет каждое их действие.... Эта наука... существует... при предпосылке, что человек в силу своей природы предпочитает больший объем богатства меньшему во всех случаях, а исключения объясняются лишь двумя указанными мотивами, противостоящими стремлению к богатству. Данная предпосылка принимается не потому, что кто-то из политэкономов столь глуп, что верит, будто человечество устроено именно таким образом, а потому, что без нее существование науки невозможно. Поскольку явление возникает в результате взаимодействия нескольких сил, воздействие и закономерности каждой из них необходимо изучать по отдельности, если мы надеемся с помощью этих сил предсказывать или контролировать изучаемое явление... Вероятно, ни об одном человеческом действии нельзя сказать, что, совершая его, человек не испытывает прямого или косвенного воздействия иных импульсов, помимо стремления к богатству. В отношении тех моментов человеческого поведения, когда богатство даже в принципе не является целью, политическая экономия не претендует на справедливость своих выводов. Однако существуют определенные области человеческой деятельности, где получение богатства является главной и осознанной целью. Только они и интересуют политическую экономию. Она трактует главную цель так, как если бы та была единственной — среди простых гипотез эта гипотеза наиболее правдоподобна. Политэконом хочет выяснить, к каким действиям привело бы это желание, если бы в рамках рассматриваемой ситуации никакие другие желания не мешали ему. Действуя так, политэконом получает картину, относительно более близкую к реальному образу действий в изучаемой ситуации. Полученную картину надлежит затем скорректировать с учетом воздействия любых импульсов иной природы, которые могут повлиять на результат в каждом возможном случае. Лишь в нескольких особых случаях (например, когда дело касается принципов роста населения) эти поправки вносятся в рамки самой политической экономии; и тогда соображения практической пользы приводят к некоторому отступлению от строго научной схемы... До тех пор, пока мы знаем или можем предположить, что поведение человечества в его погоне за богатством испытывает побочное влияние других свойств нашей природы, кроме стремления получить наибольший объем богатства с минимальными затратами труда и минимальным самоограничением, выводы политической экономии нельзя применять для объяснения и прогнозирования реальных событий, если они не скорректированы с учетом степени, в которой на них влияют эти посторонние силы» (Mill J.S., 1967, р. 321—323).

Определение экономического человека у Милля содержит несколько моментов, которые необходимо подчеркнуть. Милль не утверждает, что человека надлежит рассматривать таким, какой он есть, если мы хотим верно предсказать, как он поведет себя в экономических делах. На этом утверждении базируется теория "реального человека", которой, несмотря на очерк Милля, всю жизнь придерживался Сениор (см. Bowley M., 1949, р. 47—48, 61—62); на ту же точку зрения позднее встал Альфред Маршалл и, смею заявить, все современные экономисты (см. Whitaker J.K., 1975, р. 1043, 1045n; Machlup R, 1978, ch. И)3. Сам же Милль говорит о необходимости выделять определенные экономические мотивы, а именно, стремление к максимизации богатства с учетом ограничений на минимальный уровень дохода и жажду свободного времени, в то же время признавая влияние неэкономических мотивов (таких как привычка и обычай) даже в тех областях человеческой жизни, которые традиционно находятся в компетенции экономической теории. Короче говоря, он оперирует теорией "воображаемого человека". Кроме того, он подчеркивает, что экономика является лишь частью всей сферы человеческого поведения. А раз так, получается, что политическая экономия абстрагируется дважды: в первый раз, когда выделяет те области, в которых поведение мотивируется денежным доходом, и во второй раз, когда исключает поведение, испытывающее влияние "импульсов иной природы". Заметим, что теория народонаселения Мальтуса считается основанной на одном из таких "импульсов иной природы". Часто забывают, что рост народонаселения темпами, опережающими темпы роста продовольственных ресурсов, у Мальтуса основывается на том, что он называет человеческой "иррациональной страстью" к размножению, которая вряд ли соответствует классическому понятию человека как расчетливого экономического агента. (Необходимо помнить, что в работах Адама Смита нет ничего похожего на концепцию экономического человека, предложенную Миллем. У Смита люди действуют, исходя из собственного интереса, но этот интерес не ограничивается стремлением к богатству — честь, амбиции, общественное положение и жажда власти составляют его так же часто, как деньги (см. Hollander S., 1977, р. 139-143; Winch D., 1978, р. 167-168)..

Как известно, Мальтус не видел других препятствий для роста народонаселения кроме объективно возникающих "нищеты и пороков", а также имеющей превентивный характер "моральной сдержанности", что подразумевало строгое воздержание до вступления в брак и откладывание последнего на возможно более долгий срок: Мальтус так и не смог найти факторов добровольного ограничения размера семьи в период брака. В последующих изданиях своего "Трактата о народонаселении" Мальтус признал, что автоматическим ограничителем роста населения в современной ему Британии действительно стала моральная сдержанность, которая сама явилась следствием этого роста населения; иными словами, он противопоставил "естественную страсть к размножению" отмеченной Смитом и такой же естественной для каждого индивида тенденции "прилагать усилия к улучшению своего положения" (см. Blaug M., 1978, р. 74—75). Таким образом, можно было бы сказать, что существование великой проблемы Мальтуса зависит от того, насколько женатые пары, определяя число своих детей, прибегают к рациональному расчету. Ясно, что концепция экономического человека тесно связана с проблемой истинности доктрины Мальтуса, этого краеугольного камня рикардианской версии классической экономической теории.

Стоит отметить, что ни Милль, ни Сениор не связывали дискуссию об экономическом человеке с влиянием неденежных мотивов при выборе работником рода занятий, решающую роль которых в определении уровня оплаты труда показал Адам Смит в примечательной 10-ой главе книги I "Богатства народов" (см. Blaug M., 1978, р. 48—50). Когда мы понимаем, что эти неденежные мотивы далеко не ограничиваются "отвращением к труду и желанием поскорее насладиться дорогостоящими излишествами", а в действительности заключаются в стремлении максимизировать все возможные виды благосостояния, иногда даже в ущерб денежному доходу, в стремлении не просто достичь максимального среднего значения ожидаемого дохода, но и минимизировать его дисперсию, становится ясно, что проблема определения побудительных мотивов экономического человека несколько более сложна, чем представлял себе Милль. Говоря современным языком, даже и теперь непросто решить, какие аргументы должны, а какие не должны входить в те функции полезности, которые якобы максимизируют экономические агенты.

Непосредственно за теми страницами очерка Милля, где говорится об экономическом человеке, следует характеристика политической экономии как "в основном абстрактной науки", которая пользуется "априорным методом" (Mill J.S., 1967, р. 325). Априорный метод противопоставляется апостериорному и Милль признает, что первый термин несколько неудачен, так как иногда он употребляется для обозначения способа философствования, не имеющего вообще никакого отношения к опыту: "Апостериорным мы называем такой метод, который требует, чтобы выводы делались на основе не просто опыта, а опыта специфического. Априорным методом мы, как это принято, называем способ рассуждать, отталкиваясь от некоей выдвинутой гипотезы" (р. 324—325). Гипотеза экономического человека в таком случае основывается на некоторой разновидности опыта, а именно, на интроспекции и наблюдении за окружающими исследователя людьми, но не на каких-либо специфических наблюдениях или конкретных событиях. Поскольку гипотеза — это предпосылка, она может совершенно "не иметь фактического основания", и в этом смысле можно сказать, что "следовательно, выводы политической экономии, как и выводы геометрии, по распространенному выражению, верны лишь абстрактно, то есть при некоторых предположениях" (р. 325—326).

Таким образом, под политической экономией как наукой Милль понимает дедуктивный анализ, основанный на некоторых психологических предпосылках и абстрагирующийся, даже в рамках этих предпосылок, от всех неэкономических аспектов человеческого поведения: "Когда принципы политической экономии необходимо применить к конкретному случаю, нужно учесть все индивидуальные обстоятельства, выяснив не только к какому из типов... они принадлежат, но также какие иные обстоятельства, не присущие ни одному из известных нам типов и оттого не попавшие в поле зрения науки, могут искажать наши выводы. Эти обстоятельства называются искажающими факторами.

Это единственный источник неопределенности в политической экономии, и не только в ней одной, но и во всех общественных науках. Когда искажающие факторы известны, вводимые на них поправки не умаляют научной точности и не являются отклонениями от априорного метода. Рассмотрение искажающих факторов не уводит нас в область чистых догадок. Подобно трению в механике, с которым их часто сравнивали, к ним сначала относились как к не поддающейся точному исчислению поправке к результату, следующему из общих принципов науки, которую необходимо вводить по наитию; но со временем многие из них входят в палитру самой абстрактной науки и их влияние оценивается так же точно, как и те процессы, течение которых они искажают. Искажающие факторы, как и искажаемые ими силы, обладают своими закономерностями, и, исходя из этих закономерностей, природу и силу возмущений можно предсказать a priori точно так же, как это делается для искажаемых ими явлений — точнее, явлений, совместно с которыми они протекают. Затем воздействие возмущающих факторов надлежит прибавить или вычесть из воздействия обычных сил" (р. 330). Именно по причине влияния искажающих факторов "политэконом, не изучавший никаких других наук, потерпит неудачу, если попытается применить свою науку на практике" (р. 331).

Из-за невозможности проведения контролируемых экспериментов в области человеческой хозяйственной деятельности смешанный индуктивно-дедуктивный априорный метод является единственным "правомерным способом философского исследования в общественных науках" (р. 327). Однако и специфически индуктивный апостериорный метод находит свое место "не как средство обнаружения истины, но как средство ее проверки": "Таким образом, нас нельзя обвинить в чрезмерной осторожности, если стремясь проверить истинность нашей теории, мы сравним — там, где это возможно — результаты, которые она предсказала, с наиболее достоверными из доступных сведений о том, что произошло на самом деле. Противоречие реальных фактов нашим ожиданиям — вот, зачастую, единственное обстоятельство, способное привлечь наше внимание к существенному искажающему фактору, упущенному нами из виду. Мало того: подобное противоречие часто открывает нам глаза на ошибки еще более серьезные, чем какой бы то ни было пропущенный искажающий фактор. Оно часто указывает на то, что сами основания наших рассуждений недостаточны, что данные, из которых мы исходили, составляют лишь часть, причем не всегда самую значительную, тех обстоятельств, которые в действительности определяют результат" (р. 332).Несмотря на то, что во многом этот пассаж является безупречным изложением верификационизма, стоит заметить, что Милль не решается поставить знак равенства между ошибочностью прогноза и ошибочностью теории, на основе которой он был сделан: из "противоречия реальных фактов нашим ожиданиям" следует не то, что исходные положения ложны и, следовательно, должны быть отвергнуты, а лишь то, что они "недостаточны". Пассажи о необходимости верификации наших теорий переходят в великолепную формулировку законов-тенденций. "Несомненно, человек часто приписывает всему классу вещей свойства, верные лишь для его части; но его ошибка обычно состоит не в чрезмерной широте высказывания, а в характере самого высказывания: человек говорит о конкретном результате, в то время как ему следовало бы говорить в терминах тенденции, ведущей к этому результату — силы, действующей в указанном направлении с некоторой интенсивностью. Что касается исключений, в любой достаточно развитой науке их не должно существовать. То, что мы воспринимаем как исключение из закономерности, на самом деле является результатом другой закономерности, действующей одновременно с первой: это результат некой иной силы, которая сталкивается с первой и меняет направление ее действия. Нет закона, который действует в девяноста девяти случаях из ста, и исключения из этого закона, которое проявляется в одном-единственном случае. Есть лишь два закона, которые, действуя одновременно в каждом из ста случаев, приводят к общему результату. Иногда менее заметная сила, которую мы называем искажающим фактором, превалирует над основной силой и возникает тот случай, который обычно называют исключением, — однако, тот же искажающий фактор влияет на результат и во всех остальных случаях, которые никто исключениями не называет" (р. 333).

(2). Развитие методологии Р. Коуза применительно к анализу контрактных отношений в работах О. Уильямсона

Краткая хар-ка неоинстиц-ма:

Соц.институты имеют значение, они поддаются анализу с помощью стандартных инструментов эк.теории.

Принята Методология неоинституционализма: как и неоклассич. модель рационального выбора в условиях заданного набора ограничений, но освобождают эту модель от ряда вспомогат. предпосылок и добавляют:

1. Принцип «методологического индивидуализма»

2. Внеисторический характер анализа (=применимость к любому периоду истории)

Помимо общего методологич. подхода можно выделить 2 осн. группы, объединенные:

- использованием трансакционного анализа для исследования экон.структур (заложенного Коузом, развитого Уильямсоном, Нортом и др);

- опирающ-ся на теорию прав собственности (А.Алчаин, Демсец)

Трансакционный подход к изучению экономических организаций опирается на идеи Р. Коуза. Организации с точки зрения этого подхода служат цели сокращения транзакционных издержек. В отличие от теории агентских отношений акцент делается не на стадии заключения, а на стадии исполнения контрактов.

О. Уильямсон добавляет: проблему «регуляционных структур» - механизмы, которые служат для оценки поведения участников контрактных отношений, разрешения возникающих споров, адаптации к неожиданным изменениям, применения санкций к нарушителям. Согласно О. Уильямсону, каждой сделке соответствует свой тип регуляционных структур, лучше других обеспечивающий ее исполнение.

Контракт - двусторонняя (или многосторонняя) законная трансакция, в которой две стороны (или много сторон) согласились на определенные взаимные обязательства. Основополагающие принципы: 1) свобода контракта, = свобода заключения, определения содержания и формы контракта, выбора контрагентов; 2) ответственность за выполнение контракта. Классификации контрактов с экономической точки зрения:

1. Классический контракт (основан на представлениях о полноте информации у участников сделки = отсутствии неопределенности => нулевых трансакционных издержках).

2. Неоклассический (=долговременный контракт в условиях неопределенности, так как не все будущие события могут быть предусмотрены и оговорены. При этом участники неоклассического контракта соглашаются на привлечение третейской стороны, решения которой обязуются выполнять в случае неоговоренных в контракте событий. Одним из важнейших условий заключения соглашений здесь становится доверие сторон механизму урегулирования споров).

3. имплицитного (обязательственний, или отношенческий) -в нем нет четкого определения условий взаимодействия, участники рассчитывают на его спецификацию в самом ходе реализации контракта. Определенные параметры не оговариваются в силу того, что издержки контрактации чрезмерно велики. Контракты такого типа складываются в условиях долговременных, сложных и взаимовыгодных отношений между сторонами. Отношенческие (имплицитные) контракты возникают, когда в случае их прерывания никто на рынке не сможет найти эквивалентной замены, поэтому споры решаются в процессе неформальных переговоров.

По мнению О. Уильямсона, выбор конкретной формы контракта диктуется несколькими факторами, в т.ч: уникальностью (специфичностью) вступающих в обмен ресурсов; степенью неопределенности (несовершенством информации), сопровождающей сделку; частотой (регулярностью) деловых контактов между сторонами.

В рамках неоинституционального анализа определяющими факторами при выборе типа контрактов являются: трансакционные издержки; естественный (экономический) риск; правовая и политическая структура общества. Уильямсон развивает методологию Коуза, основанную на "трансакционном" подходе

Неоинституциональная теория сохраняет мотивационную предпосылку о максимизации индивидом собственной выгоды, его следования эгоистическим интересам. Эту мотивационную предпосылку представители данного направления относят и к поведению человека традиционного общества с той лишь оговоркой, что здесь имеет место слабая форма эгоистического поведения. Согласно Уильямсону, слабой формой ориентации на собственный интерес является послушание. Уильямсон выделяет еще полусильную и сильную формы эгоистического поведения. Сильной формой эгоистического поведения является оппортунизм, трактуемый Уильямсоном как преследование личного интереса с помощью коварства. Уильямсон ввел в эк. понятие оппортунизм.

Уильямсон –Лауреат Нобелевской премии по экономике в 2009 году с формулировкой «за исследования в области экономической организации».

В неоинст-ме рассматривается природа фирмы как проблема выбора оптимальной формы контракта. Многообразие контрактных установлений выводится из многообразия трансакционных издержек.