- •Глава 1 концептуальные основы анализа процессов элитообразования
- •Глава II политические элиты и
- •Глава III политические элиты
- •Глава IV политические элиты
- •Глава V политические элиты и
- •Глава VI политические элиты современной россии: модели формирования и тенденции развития
- •Глава I концептуальные основы анализа
- •Глава IV политические элиты и технологический вызов. Имперская бюрократия и проблемы модернизации.................................................................. 172
- •Глава V политические элиты
- •Глава VI политические элиты современной россии: модели формирования и тенденции развития ..................................................347
Глава III политические элиты
И ПОЛИТИЧЕСКОЕ ПРОСТРАНСТВО. СТАБИЛИЗАЦИЯ ИМПЕРИИ
Модернизация мобилизационной модели элитообразования. Специфика дворянства в качестве властной элиты
Если в XVI в. опричнина была "первым открытым выступлением дворянства в политической роли" (100, кн. 2, С. 513), а XVII в. был ознаменован упадком аристократических фамилий и все большим участием в государственном управлении выходцев из средних слоев служилого класса, то эпоха Петра I стала временем становления дворянства в качестве правящего класса. "С реформы Петра Великого падение вельможества очистило остальному дворянству путь к высшим государственным степеням и власти. Отсюда начинается блестящая его история и продолжается до кончины императора Александра I... Служба и чин стали теперь давать диплом на дворянство; вследствие этого лучшие элементы из прочих классов вступили в ряды этого сословия и придали ему особенный блеск, предохраняя от застоя и неподвижности, столько опасных для всякого сословия" (93, С. 137). Принцип формирования дворянства был тем же, что первоначально лежал в основе рекрутирования боярства, — "привилегии за службу". Боярство сошло с политической сцены в качестве правящего слоя как только перестало соответствовать этому принципу, превратясь в землевладельческую аристократию и апеллируя к принципу наследования в качестве основания рекрутирования в правящую среду. Датой политической кончины боярства и соответственно рождения дворянства в качестве правящего сословия, на наш взгляд, можно считать 1682 год, ознаменованный отменой местничества (хотя прежняя практика ушла не сразу, а медленно и неохотно отступала в связи с новыми требованиями).
Устойчивость "служебной" или "номенклатурной" модели элитного рекрутирования обусловлена тем, что сложившиеся в начале
115
XVIII в. параметры развития российского государства принципиально не изменились по сравнению с предшествующими эпохами, хотя нельзя не отметить несколько меньшую, чем прежде, остроту непосредственных угроз внешних агрессий. Однако их опасность сохранялась, а императивы экономического и политического государства настоятельно требовали обретения выходов к морю, развития экономики, выхода страны на новые рубежи образования и государственного управления в условиях дефицита ресурсов и средств (финансовых, временных, интеллектуальных), необходимых для достижения этих задач. Таким образом, можно констатировать, что ставшая к этому времени традиционной для Руси—России комбинация условий — необходимость развития в ситуации дефицита ресурсов (бедность государства, неразвитость экономики, культуры и быта, необходимость обеспечения внешней безопасности и воссоединения прежде единых земель) по-прежнему требовала режима существования страны в качестве военного лагеря, в котором приоритетными являются политические цели. "Война была важнейшим из этих условий. Петр почти не знал мира: весь свой век он воевал с кем-нибудь, то с сестрой, то с Турцией, Швецией, даже с Персией" (100, кн. 2. С. 493). Из 35 лет фактического правления Петра не более двух лет прошли в условиях мира. При этом принципиально важно отметить, что традиционное противоречие российского политического развития противоречие между потребностями и задачами государства и его возможностями — оставалось в силе: жизненные цели государства не соответствовали возможностям, и прежде всего финансовым, его населения: "Петр был поставлен в трудное положение: финансовые интересы страны прямо противоречили экономическим потребностям населения", а потребности государственной казны становились "в коллизию с интересами народного хозяйства" (205. С. 524, 523). Длительные войны и осуществление реформ "требовали денег более, чем сколько могло платить тогдашнее бедное народонаселение России" (116. т.1, С.426).
Подобное несоответствие, как отмечалось выше, есть предпосылка формирования мобилизационной модели развития, а, значит, и сохранения "служебной" модели рекрутирования политической элиты. Поэтому-то и меры Петра I, направленные на формирование нового правящего сословия, неизбежно вынуждены были следовать сложившейся ранее модели (хотя подобное соответствие вряд ли было обусловлено целенаправленной верностью традиции — практически все
116
исследователи петровских реформ солидарны в признании неконцеп-туальности предпринятых Петром I преобразований, в спонтанном их характере: вряд ли преемственность этих мер по отношению к предшествующим периодам была для Петра I аргументом в их пользу; скорее в подобной ситуации "служебная модель" являлась наиболее адекватной и единственно способной обеспечить развитие). Таким образом, меры Петра по реформированию правящего слоя не были целенаправленной продуманной программой политической модернизации. Эти меры, как и все иные реформы Петра I, диктовались прагматическими задачами военно-фискального характера. Историки отмечают: "Военные обстоятельства были поводом, что главнейшая деятельность Петра во внутреннем устроении государства клонилась к возможно большему обогащению казны и к доставке средств для ведения войны. Этой цели соответствовали почти все нововведения того времени, получившие впоследствии самобытный характер в сфере преобразований" (116, т. 1, С. 298). Именно необходимость эффективного ведения войн стала главной движущей силой реформ Петра I, предопределив содержание, темпы и методы всего комплекса петровских преобразований, конечной целью которых было обеспечение финансового благополучия государства. По отношению к этим целям все остальные меры носили производный характер. Таким образом, по характеру детерминации реформы Петра I имели классические очертания модели мобилизационного типа, нацеленной на решение чрезвычайных задач в чрезвычайных обстоятельствах.
С полным основанием это относится к реформам Петра I в области элитообразования. Отмечая преемственность мер Петра в сфере реформирования модели элитообразования и их обусловленность потребностями военно-прагматического характера, следует констатировать, что реформы Петра в этой области не были простым продолжением прежней политики, а знаменовали чрезвычайно важный этап в становлении российской политической элиты. По существу, именно меры Петра по созданию энергичного и эффективного правящего класса в соответствии со "служебным принципом" означали модернизацию (при всей спонтанности осуществляемых преобразований) стихийно ^сложившейся в рамках предшествующих периодов традиции элитного '"рекрутирования на основе "служебного принципа". ' С точки зрения господствующего элемента социальной структуры российского общества начала XVIII в., правящим сословием стало
117
дворянство, которое и в структуре правящего класса заняло господствующие (хотя и не монопольные) позиции.
Правящий слой в начале царствования Петра был неоднородным как генеалогически, так и структурно. Генеалогически дворянство (или шляхетство) включало немногочисленных представителей старой боярско-княжеской аристократии (князья Долгорукие, Голицыны, Щербатовы, Репнины, граф Шереметев и другие), а также старых московских служилых фамилий (Новосильцевы, Плещеевы, Толстые, Воейковы, Волынские и другие) и пополнялось за счет провинциальных и низших слоев шляхетства. Впоследствии при Петре в этот слой получили доступ выходцы из других страт, включая представителей торгово-промышленного класса, иностранцев и даже холопов, что сообщило ему еще более пестрый характер.
Структурно неоднородность дворянства определялась прежде всего его разделением на провинциальное и московское. Последнее, стоя значительно ниже своих европейских собратьев по уровню образования и служебным качествам, все же существенно отличалось от основной массы отечественного служилого сословия и по широте кругозора, и по привычке к делу государственного управления, и по знакомству с западным влиянием, составляя формирующийся новый правящий слой. Столичное дворянство складывалось в течение длительного времени вокруг московского княжеского двора путем абсорбции разнородных по своему социальному и этническому составу элементов, стекавшихся в процессе возвышения московского князя, образования и укрепления Московского государства. Характерной чертой этого слоя было доминирование принципа служебной заслуги в качестве критерия выдвижения из рядов провинциального дворянства, в отличие от боярства, выстраивавшегося в длинную лестницу чинов "по отечеству". Поэтому наиболее интенсивным процесс количественного пополнения этого слоя приходился на период войн. Так, в течение последней четверти XVII в. этот слой увеличился почти в два раза.
Принципиальной функциональной особенностью этого слоя к моменту воцарения Петра был синкретизм управленческих функций, им выполняемых: хотя главной обязанностью дворянства была военная служба, оно обладало также административным и хозяйственным значением в столице и провинциях. Этот же слой являлся крупнейшим землевладельцем. Подобное слияние гражданских и военных функций не могло не отражаться на качестве их выполнения, а землевладение
118
служилого класса нередко использовалось им в качестве средства уклонения от несения государевой службы. Поэтому „ естественно, что шаги Петра были направлены прежде всего на мобилизацию правящего сословия для выполнения его непосредственных обязанностей и на обеспечение принципиально нового качества службы правящего слоя посредством целой системы мер.
Как отмечалось выше, приоритетной установкой политической системы мобилизационного типа является обеспечение всеобщности обязанностей всех социальных страт (включая элитные) перед государством, а применительно к процессам элитообразования главным принципом является служебный принцип элитного рекрутирования с целью обеспечения максимальной эффективности управленческого слоя. Анализ реформ Петра I в области элитообразования показывает, что именно обеспечение обязательности службы элитных сословий перед государством и обеспечение рекрутирования элитного слоя по принципу служебной заслуги и доблести — то есть обеспечение мери-тократического критерия рекрутирования элиты — стали главными принципами реформ Петра I в области элитообразования.
Принцип всесословности обязанностей перед государством в деятельности Петра I нашел всеобъемлющее воплощение, вовлекшее в орбиту своей реализации не только внеэлитные слои и управленческий слой, но и самого государя. Петр I — первый государь, рассматривавший свое правление как служение общему благу, государству. Фиксируя спонтанный, неконцептуальный характер петровской модернизации, тем не менее следует отметить, что ее бесспорным смысловым стержнем, а также доминантой сознания Петра !, ставшей мировоззренческим основанием его реформаторской деятельности, была мысль о благе отечества, служение которому составляет долг монарха. О Петре I можно без сомнения сказать, что он разводит в своем сознании государство и государя. Он первым среди российских монархов отрешается от удельной традиции рассматривать государство в качестве собственной вотчины. Это первое в российской истории полномасштабное воплощение принципа всесословности службы. Петр впервые в российской политической практике ставит вопрос о государственном интересе, который должен быть выше личного. При этом верность подобному взгляду ему пришлось доказать не только на уровне деклараций, но и на примере судьбы собственного сына, пренебрегшего государственным интересом в пользу личного: Петр даже сына принес в
119
жертву долгу. Однако и Петру не удалось до конца изжить наследие удельного права: указ о единонаследии 1714г., уравнявший поместья с вотчинами, и указ 1722 г. о престолонаследии, трактующий право завещания власти в качестве предмета личного произвола монарха, явились рецидивами старого противоречия московского правления — противоречия вотчинника и государя, погубившего прежнюю династию. Но в целом идея служения долгу, идея службы отечеству стала мировоззренческим основанием всей реформистской парадигмы Петра I.
Именно в соответствии с основным принципом служебной организации — принципом всеобщности службы — Петр I реформировал и общество, и элиту. По отношению к обществу этот принцип выразился в следующем. Если предшественники Петра в XVII в. превращали свободные экономические состояния, дифференцировавшиеся по видам выполняемых повинностей в замкнутые сословия, то Петр I пошел дальше: он уничтожил промежуточные, переходные слои, не несшие ранее государственных повинностей, и распределил их по классам. Таким образом, служба стала подлинно всесословной. Забегая вперед, отметим, что реформы 1920—30-х гг., колоссально упростившие социальную структуру советского общества до элементарной схемы из двух классов и прослойки, шли в том же направлении и диктовались той же целью — обеспечить всесословность обязанностей перед государством для решения задач развития в условиях дефицита необходимых ресурсов.
Если задача обеспечения всесословности обязанностей перед государством применительно к плебсу была сравнительно простой, то всеобщая мобилизация элитарного слоя на службу оказалась гораздо сложнее.
Применение принципа подлинной всесословности обязанностей — краеугольного основания мобилизационной модели — к элитарному сословию русского общества того времени (высших слоев дворянства) требовало поголовной мобилизации дворянства на службу.
В целях обеспечения подлинной всесословности службы дворянства посредством "всеобщей мобилизации" элитного слоя Петром I были предприняты меры по "инвентаризации" наличного состава дворянства, чему призвана была служить отчетность о пригодных к службе дворянских детях (и родственниках), достигших десятилетнего возраста, направляемая в Разрядный приказ, а затем в Сенат, а также регулярные смотры, нередко осуществлявшиеся лично Петром.
120
Однако несмотря на угрозы применения санкций по отношению к уклоняющимся от службы, указы о мобилизации дворян сопровождались многочисленными их нарушениями, что приводило к ужесточению мер: указ от 1714 г. грозил не явившимся на смотр лишением всего движимого и недвижимого имущества в пользу доносчика о неявке, даже если в качестве последнего выступит собственный крепостной дезертира. Указ от 11 января 1722 г. предусматривал еще более жесткие санкции: политическую смерть для неявившегося на смотр (то есть объявлением его вне закона), а донесший на неявившегося, пусть даже им будет холоп дезертира, получал, как минимум, половину всего имущества виновного.
Второй после всеобщности службы элитарного сословия задачей реформ Петра I в области элитообразования было обеспечение нового качества выполняемых властной элитой управленческих функций. Стремление Петра I обеспечить "европейское" качество правящего слоя, а также обеспечить разделение гражданской и военной сфер обусловило принципиально новый момент службы — обязательность обучения, вызванную возросшим уровнем требований к служилым людям: в условиях формирования новой армии и флота, а также усложнившейся гражданской службы прежнее невежество было нетерпимо. Учеба стала новой обязательной повинностью служилого сословия: согласно указам от 20 января и 28 февраля 1714г. дети дворян, приказных людей, а также духовных лиц должны были в возрасте от 10 до 15 лет пройти курс обязательного обучения, включавший основы грамоты, арифметики и геометрии. Этому призваны были способствовать вновь открывшиеся школы. Срок обучения был жестко ограничен возрастом с 10 до 15 лет, так как с 15 лет дворянские дети были обязаны приступить к службе.
Необходимо отметить, что стремление Петра привить дворянским детям вкус к образованию не встречало поддержки и понимания в дворянской среде: попытки уклонения от учебы были так же многочисленны и разнообразны, как и попытки уклонения от службы в целом — дворянские отпрыски с такой же энергией и изобретательностью отлынивали от учебы, как и от службы в целом.
Новое качество правящей элите было призвано сообщить также впервые введенное при Петре разделение функций гражданской и военной службы. Разделению военной и гражданской службы было призвано способствовать направление на учебу в соответствующие учеб-
121
ные заведения и определенная персональная специализация функций. При этом выбор места службы не был свободным: естественно было ожидать массового притока дворян на гражданскую службу как менее обременительную и опасную, нежели военная. Поэтому инструкция 1722 г. установила обязательное для неукоснительного следования соотношение направляемых на гражданскую и военную службу: на гражданские должности предписывалось направлять не более трети представителей каждой фамилии. Эта же инструкция указывала, что условием успешной службы является наличие специальных познаний в соответствующей области, для чего предписывалась необходимость обучения зачисляемого на службу дворянства.
В контексте характеристики реформ Петра I в области элитообразования следует упомянуть реформу органов государственного управления, систематизировавшую работу по рекрутированию правящего сословия: обеспечение кадрами государственной службы — гражданской и военной — стало одной из важнейших функций вновь образованного Сената. С этой целью инструкцией от 5 февраля 1722 г. были учреждены Герольдмейстерская контора и должность герольдмейстера, в функции которых входили учет всех дворян, выявление степени их годности к службе, регистрация чинов и перемещений как по ступеням Табели о рангах, так и из одного ведомства в другое. В сфере особого внимания этого учреждения находились уклоняющиеся от службы — нетчики, а также дворянские дети.
Пожалуй, главной заслугой Петра I в формировании новой элиты было введение меритократического критерия в рекрутирование элиты и ее карьерное продвижение: отныне порода окончательно отступила перед талантом, служебной заслугой и личной доблестью. В соответствии с указами Петра дворянские дети зачислялись в полки — не только гвардейские, но и обычные армейские — исключительно в звании рядовых солдат, а производство в офицерский чин происходило только после нескольких лет службы в качестве рядовых солдат. Закон от 26 февраля 1714г. категорически запретил производство в офицеры дворян, не прошедших солдатскую службу. И наоборот, в соответствии с указом от 16 января 1721 г. лица любого звания и социального происхождения, дослужившиеся до обер-офицерского чина, получали потомственное дворянство (принятая год спустя Табель о рангах аналогичным образом регулировала продвижение по гражданской службе). Таким образом, если местничество (то есть продвижение слу-
122
жилых людей "по отечеству", в соответствии с знатностью происхождения) формально было отменено в 1682 г., то перечисленные меры положили конец практическому его применению. Эти перемены откры-
: вали новые возможности вертикальной мобильности перед служилыми людьми, являлись мощным стимулом служебного радения и усердия: если в Московском государстве предпочтение отдавалось "отечеству" перед заслугой, которая была лишь средством незначительной коррекции предопределенного породой "коридора возможностей" ка-рьерного продвижения служилого люда (да и то лишь на низшем и среднем чиновном уровне, тогда как доступ в высшие эшелоны власти был открыт лишь "по отечеству", что способствовало упадку деловых и нравственных качеств правящего слоя), то Российская империя началась с решительного поворота в пользу "служебного" критерия" и личной доблести.
Новым рубежом в этом направлении стала утвержденная указом от 24 января 1722 г. Табель о рангах, законодательно оформившая приоритет служебной заслуги перед аристократической иерархией породы. В специальной статье, сопровождавшей издание этого документа, особо подчеркивалось, что знатность происхождения сама по себе, без службы отечеству и государю, ни в коей мере не является основанием даже для минимального служебного продвижения. Утверждение Табели о рангах открывало доступ в элиту выходцам из различных социальных слоев: состоящие на гражданской службе лица недворянского происхождения, дослужившиеся до 14-го класса, получали личное
: дворянство, дослужившиеся до 8-го класса — потомственное. Очевидно, что подобного рода меры не просто изменяли генеалогический состав дворянства (которое все больше абсорбировало разнородные по социальному происхождению элементы) но создавали возможности предотвращения окостенения, зашлакования и энтропии дворянства в качестве властной элиты.
Необходимым компонентом мер по утверждению меритократического критерия в практике элитного рекрутирования и ротациии должна была стать активизация использования денег в качестве вознаграждения за службу, как эффективного инструмента увязывания благосостояния и служебного усердия. И действительно, меры в этом направлении были предприняты, что способствовало более эффективному функционированию формирующейся бюрократической системы: в 1714г. Петр отменил систему поместного верстания центрального ап-
123
парата и систему кормлений для провинциального чиновничества, переведя и тех и других на казенное жалованье. Меры Петра по расширению использования денежного вознаграждения за службу государственным чиновникам явились одной из его самых эффективных мер в деле формирования новой энергичной властной элиты. Однако напряжение бюджета было столь значительным, что средств едва хватало на выплату жалованья центральному аппарату — да и то с перебоями. В 1723 г. более четверти выделенных на зарплату средств пришлось изъять для покрытия дефицита бюджета.
Деньги в казне в эпоху Петра I стали еще ббльшим дефицитом, чем прежде: если на исходе XVII в. (в 1680 г.) военные расходы поглощали 50% бюджета, то в период правления Петра I — уже две трети (100, кн. 2, С. 337, 504, 511). В отдельные периоды этот показатель был еще выше, достигая 80—85 процентов доходов России, а в 1705 г. даже 96% (190, С. 162). Высокий уровень военных расходов российского государства дал основание исследователям констатировать: "Продолжительные войны и всякие преобразования в государстве требовали денег более, чем сколько могло платить тогдашнее бедное народонаселение России" (116, т. 1, С. 426). Недостаток средств стал ощутимым уже в 1710 г., когда выяснилось, что доходы казны (3015796 р.) покрывали только 4/5 расходов (3834418 р.), 2/3 из которых шли на армию и флот (116, т. 1,С. 318; 100, кн. 2, С. 504). И несмотря на то, что в период царствования Петра доходы казны увеличились более, чем в три раза (доходы казны в 1710 г. составляли 3134000р., а в 1725 г. — 10186700 р. (245, С. 572), а также несмотря на отсутствие государственного долга, расходы (прежде всего военные) росли быстрее, чем доходы, что обусловливало дефицит бюджета в среднем на 13—15% в год (100, кн. 2, С. 562).
В связи с катастрофическим дефицитом финансовых средств казны Петру I пришлось оставить в силе прежний вид вознаграждения служилых людей — землю, которая даже на основе поместного права в значительно большей мере, чем деньги, имеет тенденцию превращаться в оторванное от службы наследственное средство вознаграждения.
Выше отмечалось, что поместное землевладение (то есть временное, на условиях несения службы, пришедшее на смену вотчинному, как правило, независимому от личной службы), начиная с XV в., выполняло функцию вознаграждения за службу и было призвано мо-
124
билизовать служилый люд в условиях дефицита финансовых средств казны. В этой связи существен тот факт, что XVII в. отмечен упадком мобилизующей функции поместного землевладения: в этот период активно происходил процесс постепенного сближения поместий и вотчин в пользу "вотчинной" модели: "право и практика тянули поместье в противоположные стороны" (100, кн. 2, С. 526), когда к праву пользования поместьем присоединилось право распоряжения им: согласно закону 1674 г. отставные помещики получили право продажи поместий. Ко времени воцарения Петра I различия между поместьями и вотчинами в значительной мере нивелировались. Результатом этого процесса не могло не быть ослабление стимулирующей функции землевладения в качестве условия служебного усердия. По мысли Петра I, необходимы были меры по реформированию системы землевладения, способные вернуть землевладению его стимулирующую функцию. На это и был нацелен Указ о единонаследии от 23 марта 1714 г. Однако ставший результатом действий Петра по усилению мобилизующей 1 функции землевладения Указ о единонаследии парадоксальным обра- \ зом привел к еще большему сближению вотчин и поместий.
Сам факт принятия Указа о единонаследии и практика его реализации в полной мере демонстрируют противоречивость функционирования "служебной" организации элиты в условиях России. Указ о единонаследии, определявший неделимость недвижимых имуществ путем передачи их по наследству одному из наследников по выбору завещателя весьма показателен как попытка решить задачу в условиях отсутствия необходимых ресурсов путем использования неадекватных средств. Петр I выпустил Указ о единонаследии, справедливо полагая, что в результате его применения государство получит обеспеченный за служебное усердие служилый класс в лице счастливых наследников, а не получившие наследства дворянские дети в поисках средств существования будут вынуждены покинуть деревенское безделье и обратить взоры на службу или занятие каким-либо ремеслом. Отсюда специаль- / но оговоренное в Указе положение о том, что занятие ремеслом, худо- ( жеством, учебой или торговлей не ущемляет дворянского звания. Та- 1 ким образом, функционально этот Указ был задуман как сочетание "кнута и пряника", то есть средство значительного поощрения служилого класса и мобилизации не получивших наследства дворян на службу, жестко увязывая благосостояние дворянина с его служебным усердием.
125
Очевидно, что функцию "пряника" призваны были выполнить привилегии для тех, кто состоял на государевой службе. И стремясь обеспечить "пряник" в связи с острой нуждой в служилом сословии, располагающем средствами для несения службы, но не имея необходимых для решения этой задачи денежных ресурсов и исходя из определенной ограниченности возможностей пространственного расширения землевладения (вспомним тяжбу светской и духовной властей по поводу монастырских вотчин, деятельное участие в которой принял Петр, стремясь к дальнейшему ограничению монастырских земель), верховная власть вынуждена была искать иные формы привилегий для служилого сословия. Подобной привилегией явилось расширение вре-меннбго пространства права землепользования вследствие ограниченности возможностей пространственного его расширения: условное право владения (поместье) стало наследственным (вотчиной), что окончательно уравняло поместья с вотчинами. Это значит, что одной i рукой мобилизуя не получивших наследства потомков на службу, другой рукой Указ обеспечил счастливым наследникам привилегии без службы, что в полной мере демонстрирует противоречивость функционирования "служебной" организации элиты в условиях России.
Безусловный приоритет меритократического принципа в процессе рекрутирования правящего сословия при Петре I особенно нагляден при анализе особенностей его выбора ближайших сотрудников и соратников, ибо в этом выборе Петр руководствовался теми же критериями, что и при рекрутировании правящего сословия в целом, предъявляя жесткие требования и проявляя проницательность при выборе: "Молодой царь уже отличался этой изумительной верностью взгляда при выборе людей, которая помогла ему набрать столько сотрудников, наготовить способных людей не на одно только свое царствование, оставить России и драгоценное наследство, которым она жила долго и по смерти преобразователя" (245, С. 484).
В практике элитного рекрутирования при Петре I соображения породы всегда отступали перед личными заслугами и талантом. Тому способствовали и биографические обстоятельства формирования личности царя: росший в обстановке опалы вне стен Кремлевского дворца — в Преображенском, Петр ребенком и подростком был окружен не только родовитыми сверстниками, а, предоставленный самому себе, включал в свою компанию самых разных по социальному статусу сверстников, в том числе самого низкого происхождения. Родовитое
126
боярство, олицетворяемое в восприятии Петра ненавистными Мило-славскими, стало символом дремучей темной старины, источником и рассадником всяческой крамолы и смуты. Боярская знать, теснимая на властном Олимпе выскочками "подлого" происхождения, оставалась стойким противником преобразований и в начале царствования Петра, и после, а детские впечатления ужаса перед кровавыми расправами сформировали безжалостность и жесткость, переходящую в жестокость, ставшие впоследствии неизменными спутниками реформ.
В этом контексте важно отметить, что несмотря на ориентацию императора на западноевропейские принципы государственного управления, Петр I следовал установке на преобладание русских в составе элиты перед иностранцами: правило Петра, "которого держались и все его сотрудники, — брать иностранцев, но строго наблюдать за ними, чтоб они не теснили русских, и как можно скорее выдвигать последних, чтоб они могли заменить наемников" (245, С. 528).
Таким образом, если Иван Грозный решил отрицательную задачу — ликвидировал экономическую основу боярства как правящего класса, претендующего на господствующее положение "по отечеству", а не по службе, то Петр I сосредоточил усилия на задаче создания нового правящего слоя, привилегии которого жестко увязаны с его служебным усердием. Именно эти меры были призваны обеспечить эффективность властному слою. Хроники петровских времен в разделе достижений пестрят фамилиями самого разного происхождения, в том числе самого низкого. Список этот открывает, конечно же, светлейший князь А. Меншиков — сын конюха из Владимирской губернии, торговавший в Москве пирогами, и едва умевший поставить свою подпись, но поднявшийся на высоту второго лица государства; здесь же и первый обер-прокурор Сената П. Ягужинский, сын органиста лютеранской церкви, по преданию, пасший свиней в Литве и начавший карьеру денщиком царя; бывший мелкий торговец, ставший вице-канцлером и вице-президентом Коллегии иностранных дел П. Шафиров; выходец из второстепенного московского дворянства П. Толстой, ставший видным дипломатом; обрусевший голландец думный дьяк, возглавлявший несколько приказов, включая Сибирский, А. Виниус; бывший дворецкий графа Б. Шереметева, дослужившийся до поста архангельского вице-губернатора, А. Курбатов; сын вестфальского пастора, ставший генерал-адмиралом, вице-президентом Коллегии иностранных дел А. Остерман; вышедший из бедных дворян и ставший наместником Орен-
127
бургского края и послом в Константинополе И. Неплюев; простого происхождения поверенный в самых секретных бумагах Петра кабинет-секретарь А. Макаров; прибылыцик В. Ершов, из бывших холопов, ставший московским вице-губернатором; знаменитый обер-фис-кал А. Нестеров, тоже из бывших холопов; португальский юнга, ставший петербургским генерал-полицмейстером Девиер. Эти и многие другие лица незнатного, порою самого низкого, происхождения вошли в когорту вершащих судьбы Отечества лиц благодаря личной доблести и усердию.
В период правления Петра дворянство действительно стало новым правящим классом. Однако вопреки предпринятым Петром I мерам качество этой элиты не соответствовало замыслам своего создателя. В этой связи принципиально важно отметить, что нормативное обеспечение меритократического критерия карьерного продвижения, которым стало принятие Табели о рангах и иных, близких по духу документов, есть необходимое, но отнюдь не достаточное условие для утверждения этого принципа в практике рекрутирования элиты и в управленческой практике вообще, ибо юридическая норма не тождественна психологической установке: принятие юридического нормативного акта есть лишь начальная ступень преобразований в области политической психологии и морали.
Меритократический смысл Табели о рангах и иных подобных нормативных документов состоял в том, чтобы поставить государственную службу выше предрассудков породы. Однако наивно полагать, что нравы меняются вместе с принятием нормативного документа. Несмотря на все усилия Петра I, собранная "поштучно", по принципу личной доблести, команда "птенцов" не оправдала надежд своего создателя: новые, европейского типа учреждения и строгие инструкции оказались для них "платьем на вырост", которое они изорвали раньше, чем успели вырасти. Казнокрадство и взяточничество в среде чиновников, включая высший эшелон управления, достигли невиданных ранее масштабов. В царствование Петра современники замечали, что "из 100 рублей, собранных с обывательских дворов, не более 30 рублей шло действительно в казну; остальное беззаконно собиралось и доставлялось чиновникам" (116, т. 1, С. 339).
Описывая многочисленные внешние войны Петра, С. Соловьев констатировал, что Петр был вынужден вести иную войну — ту , которая, как отмечает историк, "была тяжелее Северной". Это была изну-
128
рительная борьба со своими же сотрудниками и соратниками, которые не могли отрешиться от взгляда на службу государственную "как на кормление, на подчиненных как на людей, обязанных кормить, на казну как на общее достояние в том смысле, что всякий, добравшийся до нее, имеет право ею пользоваться" (245, С. 564). При этом следует принять во внимание, что речь идет о людях, которые "принесли свое мужество для борьбы со внешними врагами, способность к тяжелому труду, способность быстро приобрести знание, искусство в том или другом деле, нужном для России" (245, С. 563).
Масштабы злоупотреблений были поистине колоссальны. Представление о них дает оценка состояния Меншикова—бесспорного лидера среди любителей казенных денег, — произведенная после его отставки. У Меншикова были конфискованы 90000 крепостных, города Ораниенбаум, Ямбург, Копорье, Раненбург, два города в Малороссии (Почеп и Батурин), капитал на сумму в 13000,000 р., из которых 9000000 р. находились на хранении в иностранных банках; движимость и драгоценности стоимостью в миллион рублей, а также золотая и серебряная посуда весом более 200 пудов (И 6, т. 1, С. 517) Для адекватной оценки этих цифр стоит напомнить показатели бюджета российского государства: его доходы составляли в 1710 г. 3134000 р., в 1725-м — 10186707 р. (245, С. 572). Таким образом, только финансовый капитал Меншикова превышал годовой бюджет всего государства! Поразительно то, что в одном человеке уживались и беспримерная отвага, и гибкий, живой ум, и несомненные способности к обучению, и необычайная энергия, и бесконечная преданность Петру. Заслуги Меншикова действительно значительны: герой Батурина, Калиша, Полтавы, Переволочны, стоявший вместе с Петром I у истоков создания русского флота, он не устоял против соблазнов личного обогащения. В последний период жизни Петра I Меншиков был смещен с поста президента Военной коллегии, что предсказывало переход царя от угроз и денежных штрафов к более решительным мерам. От наказания Меншикова спасла смерть Петра I. Таковы издержки ускоренного взросления элит, формирующихся "казенно-парниковым" способом. Петр I был поставлен в трудное положение: с одной стороны — злоупотребление высших должностных лиц государства, с другой — необходимость поддержания авторитета государственной власти. Поэтому Петр I нередко был вынужден в качестве "педагогического" средства политического воспитания своих сподвижников использовать свою знаме-
129
нитую дубинку. Отколотив в мастерской токаря Нартова кого-нибудь из проштрафившихся соратников (особенно часто это бывало с Мен-шиковым), царь тут же приглашал его к обеду.
Неэффективность управленческого слоя и управленческой машины в целом, значительные масштабы злоупотреблений чиновников вынудили Петра I предпринять меры по созданию действенной системы контроля в качестве инструмента мобилизации правящего слоя и общества в целом для решения задач развития. С этой целью Петром I была создана разветвленная многоуровневая репрессивная система, включавшая Преображенский и Тайный приказы, фискальную службу и прокуратуру.
Как отмечалось выше, использование тайной полиции в качестве инструмента контроля верховной власти над правящим сословием и обществом в целом к этому времени уже стало характеристикой российского политического развития: предшественниками Преображенского приказа была опричнина Ивана Грозного и Тайный приказ царя Алексея Михайловича. Об опричнине было сказано выше; Тайный приказ как попытка систематического контроля за деятельностью государственного аппарата был создан царем Алексеем Михайловичем во второй половине XVII в. Однако Тайный приказ не был узкоспециализированным репрессивным институтом, а выполнял функцию личной канцелярии царя с неограниченной сферой компетенции и в этом качестве стоял выше всех других приказов.
Преображенский приказ и Тайная канцелярия в системе центрального аппарата выполняли функции карательных органов, разграничивая сферы компетенции по географическому принципу: ставший преемником Тайного приказа царя Алексея Михайловича Преображенский приказ находился в Москве, а возникшая в 1718 г. в связи с розыском по делу царевича Алексея Тайная канцелярия — в Петербурге.
Недостаточность вышеупомянутых учреждений в качестве инструментов контроля предопределила расширение карательной системы. Указ от 2 марта 1711 г. предписывал создание двух новых органов — Сената и фискалата (тайная полиция на общественных началах).
Система фискалата имела ряд существенных дефектов. Прежде всего это освобождение фискала от ответственности в случае ложности его доноса. Если принять во внимание, что фискалат был изъят из сферы компетенции местной администрации (что означало его непод-контрольность власти), то очевидно, что подобный порядок создавал
130
неограниченные возможности произвола при абсолютной безответственности, стимулом которой служил еще один существенный недостаток этой системы, обусловленный вышеупомянутым дефицитом государственного бюджета — отсутствие казенного финансирования фискалата: фискалу причиталось от половины (по Указу от 5 марта 1711 г.) до трети (по Указу от 17 марта 1714г.) имущества, конфискованного у лица, осужденного по доносу фискала. Легко понять, сколь велик был соблазн необоснованных доносов из жадности. Фискалы из купцов даже освобождались от уплаты налогов. Это настолько стимулировало массовое участие купцов в деятельности фискалата, что Сенат был вынужден отказаться от услуг фискалов из купцов. Нетрудно представить степень недовольства фискалатом в обществе.
Функционирование фискалата продемонстрировало неэффективность тайного надзора. Осознание несовершенства фискалата в качестве инструмента контроля и стремление усилить контроль за правящим слоем, включая Сенат, обусловили учреждение прокуратуры. Главным отличием последней от фискалата становились гласность надзора и преимущественная нацеленность этого органа в адрес правящего сословия: прокуратура была учреждена как инструмент надзора за деятельностью высшего органа управления государством — Сената. Сам факт подобного учреждения говорит об оценке эффективности деятельности Сената: ни многочисленные штрафы, ни угрозы, ни даже физические методы воздействия на сенаторов не способствовали улучшению его работы. Учреждение прокуратуры свидетельствует о том, что "Петр не располагал вышколенными чиновниками и ему приходилось внушать им самые элементарные правила..." (186, С. 464). Функции прокуратуры и фискалата во многом были схожими и выполнялись в контакте. Различия между двумя институтами контроля были обусловлены тем, что сферой действия прокуратуры были преимущественно высшие государственные учреждения, тогда как деятельность фискалата практически не имела ограничений. При этом очевидно приоритетное положение прокуратуры, независимость которой от Сената и коллегий призваны были подтвердить положения указа об исключительной подотчетности обер-прокурора лично царю, что призвано было способствовать повышению эффективности контроля верховной власти над элитарным слоем. Формирование органов прокуратуры знаменовало завершение процесса создания системы контроля верховной власти не только над обществом, но и над правящим сословием.
131
Однако, несмотря на усилия Петра, эффективность этой системы была невысока. Не вдаваясь в детализированную аргументацию этого тезиса, можно привести следующий факт в качестве иллюстрации позиции главного контролера империи — обер-прокурора Ягужинского. По преданию, незадолго до смерти Петр приказал Ягужинскому издать распоряжение следующего содержания: если кто украдет столько, что на эту сумму можно купить веревку, то будет повешен. В ответ обер-прокурор ответил, что в этом случае государь рискует остаться без подданных: "Мы все воруем, только один более и приметнее, чем другой" (19).
Анализ процессов элитообразования в эпоху Петра I показывает, что в этот период была осуществлена модернизация модели элитообразования. Дело не меняется от того, что в исходном замысле меры Петра I не носили системного характера продуманной модернизации, а диктовались прагматическими потребностями политической ситуации. Тем более отчетливо проступают закономерности. В эпоху Петра I отчетливо проявился целый ряд характеристик мобилизационной модели элитообразования, в частности, борьба верховной власти с правящим классом. Верховная власть в целях контроля над правящим слоем создает репрессивный аппарат, надзирающе-контрольную систему, которая, в свою очередь, предрасположена к эрозии. Механизмом элитной ротации в этой системе выступает чистка, подтверждением чему явилась внутренняя политика Петра I, всецело подчинившего себе правящий класс. В этой системе верховная власть, инициирующая развитие и персонифицирующая государственные интересы (которые не совпадают с экономическим интересом хозяйственных субъектов, так как опережают его), создает правящий класс, как это делал Петр I посредством издания многочисленных инструкций и регламентов, регулирующих процесс рекрутирования правящего слоя, и ротирует его посредством репрессий и чисток.
Проявлением характерной для мобилизационного (читай — милитаризованного) развития монополизации власти стала ликвидация Петром патриаршества: в условиях войны единоначалие есть условие победы. Отсюда — стремление верховной власти ликвидировать конкурента на соправление в лице высшей духовной власти, ибо "...патриарх, не сочувствующий преобразованиям, необходимо становился опорою недовольных, средоточием и вождем их, давал благословение их делу" (245, С. 535). Едва не спровоцировавший смуту конфликт отца
132
Петра, царя Алексея Михайловича, с патриархом Никоном, выражавшим притязания на власть формулой "Архиерейская власть подобна солнцу, а царская власть подобна луне, лишь отражающей солнечный свет", был свеж в памяти властного круга, поэтому ликвидацию патриаршества с полным основанием можно рассматривать как закономерный шаг к усилению моноцентризма власти, являющегося атрибутом милитаризованной организации социума. Легенда гласит, что в ответ на пожелание церковных иерархов иметь патриарха Петр передал им Духовный регламент и не допускавшим возражений тоном произнес: "Вы просите патриарха, — вот вам духовный патриарх". А вынув из ножен кортик, ударил им по столу и добавил: "А противомыслящим — булатный патриарх!" (186, С. 448).
Именно в эпоху Петра I обрели свойственные мобилизационной модели очертания взаимоотношений политической и экономической элит, в системе которых верховная власть выступает субъектом рекрутирования не только управленческого слоя, но и экономической элиты, что кардинально отличает эту систему от описанной выше "американской" модели. В условиях последней, являющейся классической версией инновационного типа развития, дисперсные экономические элиты создают государство и посредством торга приходят к соглашению относительно фигуры главы государства. В рамках этой модели форма и содержание концепта "исполнительная власть" совпадают, поскольку глава государства действительно исполняет решения, являющиеся результатом консенсуса экономических элит, в то время как в условиях "российской модели" верховная власть является не исполнителем, но творцом социальных форм, субъектом социального конструирования, создающим и политическую элиту, и экономическую.
Петровская эпоха наглядно демонстрирует тот факт, что именно благодаря активности верховной власти начало XVIII в. стало временем становления и быстрого развития и российской промышленности, и российского делового класса. В этот период впервые столь отчетливо проявился приоритет политической элиты над экономической, являющийся характерной чертой мобилизационной модели. Соотношение различных элит в этот период характеризуется не просто приоритетом политического класса: по существу, экономическая элита стала детищем политической; политическая элита создавала экономическую — жестко-директивно, сочетая "кнут и пряник".
133
Первым шагом в этом направлении можно считать упомянутый выше Указ о единонаследии 1714г., ставший "методологической и мировоззренческой основой" этого социального конструирования благодаря принципиальному положению Указа, культивировавшему активное начало и представлявшему (вопреки бытовавшему ранее предрассудку о праздности как уделе высших классов) различные виды деятельности — занятия ремеслами, торговлей, художественными промыслами, учение и т.п. — в качестве не только не противоречивших дворянскому званию, но, напротив, составлявших достойное занятие высших классов. При этом подчеркивалось особое значение активности в области развития промышленности, которая по значимости была поставлена едва ли не вровень с государственной службой. Однако главную роль в стимулировании процесса создания экономической элиты и деловой активности сыграли, конечно же, не просвещение и увещевания, а экономические стимулы — многообразные казенные субсидии, ссуды и льготы, способствовавшие развитию промышленности и активному участию в хозяйственной деятельности высших классов.
Известно, что при Петре было создано более 200 фабрик и заводов, ставших по существу основой отечественной промышленности. Принципиально важно зафиксировать невиданный в Европе механизм их создания: организация того или иного предприятия начиналась с соответствующего указа Петра, предписывавшего создание за казенный счет необходимых государству завода или фабрики; после того, как предприятие становилось на ноги, следовала его директивная приватизация в пользу принудительно образуемой из купечества компании на беспримерно льготных условиях. Иногда аналогичный указ предписывал создание нового предприятия непосредственно частными предпринимателями, которым вменялось в обязанность вхождение в "компании" для обеспечения жизнеспособности вновь создаваемого предприятия. Однако и в этом случае процесс его создания сопровождался бесчисленными казенными льготами, включая право беспошлинной продажи произведенных товаров и покупки необходимых материалов, безвозвратными субсидиями, беспроцентными ссудами, которые впоследствии нередко списывались. Созданной в 1719 г. с целью поощрения отечественной промышленности Мануфактур-коллегии вменялась в обязанность всяческая поддержка вновь созданных промышленных предприятий вплоть до прямой финансовой помощи, а также их все-
134
мерная защита от иностранной конкуренции. В целях поощрения отечественного купечества оно было изъято из ведомства воевод, получило собственный суд и управление посредством городовых магистратов и главного магистрата.
Примечателен тот факт, что издержки в случае коммерческих неудач предпринимателей нередко ложились на государственную казну. Примером тому может служить история организации инициированного Петром после посещения Франции шелкового производства при участии высших чиновников государства — вице-канцлера Шафирова, тайного советника Толстого и светлейшего князя Меншикова (впоследствии замененного графом Апраксиным). Основанная при таком высоком участии и высочайшем покровительстве компания получила широчайшие льготы и привилегии, включая право беспошлинного ввоза шелковых товаров (которое, впрочем, было с выгодой перепродано частным торговцам за немалую сумму). Но несмотря на столь льготные условия, дело кончилось финансовым крахом, а убытки понесла казна.
Неизбежной оборотной стороной государственного патронажа промышленности было то, что русские "капиталисты" ("буржуа") были не свободными предпринимателями, а скорее агентами правительства. В тех случаях, когда частные предприятия создавались за государственный счет, право собственности на создаваемые предприятия, как и в ситуации с поместьями, оставалось за государством; объем прав частных предпринимателей в этом случае точнее передает термин "распоряжение", ибо право владения распространялось на предпринимателей и их наследников лишь до тех пор, пока они управляли предприятиями и лишь в том случае, если они осуществляли это удовлетворительно с точки зрения государства; в противном случае правительство могло национализировать предприятия. "Даже предприятия, созданные частично или полностью частным капиталом, не были частной собственностью в строгом смысле слова, ибо правительство могло в любой момент отобрать их у "собственников" (190, С. 276).
Принципиально важно констатировать жестко-директивный стиль петровского созидания, при котором предпринимательская деятельность навязывалась нередко вопреки воле новых буржуа. Частнопредпринимательская деятельность приобретала черты государственно-обязанной повинности за государственный счет, а частные предприниматели являлись таковыми зачастую лишь формально, выступая по существу агентами (инструментом) правительства. Этот механизм
135
В. Ключевский назвал "казенно-парниковым воспитанием промышленности" (100, кн. 2, С. 554). К этому можно добавить, что подобным же "казенно-парниковым" способом создавалась не только промышленность, но и ее субъект — экономическая элита: к самим предпринимателям Петр I относился так же, как и к простым дворянам: "то есть безо всякого внимания к их личным интересам и желаниям" (190, С. 276). Поэтому правомерен вывод ПаЙпса о том, что, хотя осуществленное Петром I развитие промышленности было новшеством по своему духу, по воплощению оно было совершенно традиционно: "хотя при Петре существовала промышленность, промышленного капитализма при нем не было" (190, С. 278), ибо государство было собственником всех средств производства, диктовало цены и было практически монопольным потребителем промышленной продукции; "предприниматели" могли быть уволены за проступок, а рабочая сила была закрепощена.
Апогеем политики создания отечественной экономической элиты стал Указ от 18 января 1721 г., фактически уравнявший в правах промышленных предпринимателей с правящей элитой — дворянством: промышленники получили прежде являвшееся исключительной дворянской привилегией право приобретения земель с приписанными к ним крестьянами, что было призвано способствовать обеспечению предприятий рабочей силой. Более того, в развитие этой политики спустя год Петр пошел даже на беспрецедентное нарушение собственных предписаний относительно жестокого преследования укрывательства беглых крестьян: Указ от 18 июля 1722 г. запретил выдавать беглых крестьян, ставших рабочими на промышленных предприятиях. Таким образом, эти меры наглядно показывают роль верховной власти как субъекта создания не только промышленности, но и промышленной элиты, что неизбежно определяло подчиненное положение последней. И хотя Строганову в 1722 г. был пожалован титул барона, российская буржуазия всегда сохраняла подчиненное по отношению к чиновной знати положение, а буржуазия начала XX в., по выражению Горького, была больна "собачьей старостью". И в этом отношении реформы Петра I представляли собою "всего лишь улучшенный вариант московских порядков и были куда менее революционны, чем это представлялось современникам... В общем и целом Петр I стремился сделать московские порядки более эффективными и поэтому придал им более рациональный характер" (190, С. 169), однако петровские методы были
136
традиционны, в мерах Петра I "проступала вотчинная подкладка", а "окно в Европу" было прорублено "азиатскими приемами" (190, С. 170)'.
Смерть Петра I положила конец многим его начинаниям; не лучшим образом сказалась она на нравах правящего сословия. И при жизни царя многим его сподвижникам небезосновательно доставалось от него. Но если власть царя сдерживала пороки его соратников, объединяя их во имя великого дела служения Отечеству, то внезапное освобождение от внешней опеки в лице царя сняло нравственные ограничения в правящей среде: воспитанные в обстановке "парника" и "казармы", после смерти своего покровителя "птенцы" почувствовали себя на воле без присмотра. Наиболее удручающим в негативной реакции общества на преобразования Петра было не отторжение их внеэлитны-ми слоями, а то, что элита российского общества — ближайшие сподвижники царя, "повторявшие за Петром новые правила, никак не могли применить их к делу, при котором сейчас же являлись наружу старые привычки и взгляды" (245, С. 625). Здесь проявилась упомянутая выше закономерность, согласно которой изменения в сфере нравственности и психологии не поддаются директивному управлению, а требуют продолжительного времени, С. Соловьев писал, что самым трудным препятствием на пути петровских преобразований было то, что "в течение нескольких лет нельзя было переменить утвердившихся веками привычек и взглядов; учреждением магистратов нельзя было вдруг обогатить купцов, вдруг приучить их к широкой, дружной и разумной деятельности; выучивши волею-неволей служилого человека грамоте, цифири и геометрии, нельзя было вдруг вдохнуть в него ясное сознание гражданских обязанностей" (245, С. 630). И здесь еще более наглядно, чем во времена Ивана Грозного, проявилась тенденция отставания российских политических элит от возникавших перед ними исторических задач. Причина этого очевидна: поставленные верховной властью задачи, будучи условием выживания государства, значительно
1 При анализе процесса создания государством экономической элиты напрашиваются параллели с реалиями номенклатурного капитализма 1980-90 гг.: известно, что в основе экономического процветания значительного числа крупных экономических структур лежит государственный капитал. Так, в свое время о Святославе Федорове ходила шутка, что ЦК КПСС назначил его первым советским капиталистом-предпринимателем.
137
опережали степень внутренней зрелости общества: "Идея отечества была для его слуг слишком высока, не для их гражданского роста. Ближайшие к Петру люди были не деятели реформы, а его личные дворовые слуги... Петр служил своему русскому отечеству, но служить Петру еще не значило служить России" (100, кн. 3, С. 98). Анализ процессов элитоообразования убеждает, что особенности исторического возраста этноса есть серьезный фактор неэффективности правящих элит: "общество юно, незрело" (245, С. 668), "юные, широкие натуры птенцов Петровых были не способны к постоянному, усидчивому труду, к соображению, изучению всех подробностей дела, чем особенно отличался немец Остерман" (245, С. 673). Петр постарался ускорить процесс созревания своих питомцев: он "поддернул" колоски за верхушки, но помог не всем, — некоторых просто выдернул "из грядки".
К числу наиболее характерных закономерностей процесса эли-тообразования в условиях мобилизационной модели, проявившихся в эпоху Петра I, можно отнести и то обстоятельство, что развитие в условиях МТР осуществляется в режиме "любой ценой": с целью компенсации отсутствия ресурсов от исполнителей требовали невозможного, чтобы получить максимально возможное. Однако результатом подобного режима функционирования было то, что "исполнители, запуганные и неповоротливые, теряли способность делать и посильное." (100, кн, 3, С. 682). Отсюда такая особенность правящего класса, являющегося в условиях мобилизационного развития именно исполнителем, как атрофия волевого начала, утрата инициативы, знаменитое правило "инициатива наказуема". Покорность — оборотная сторона и непосредственное следствие жесткого режима чистки правящего класса, регулярно осуществляемой верховной властью. Кроме того, следствием запредельной степени эксплуатации было чудовищное истощение народных сил : "Упадок переутомленных платежных и нравственных сил народа... едва ли окупился бы, если бы Петр завоевал не только Ингрию с Ливонией, но и всю Швецию, даже пять Швеции", — констатировал В. Ключевский (100, кн. 2, С. 579).
Атрофия волевого начала политической элиты — одна из самых значительных издержек мобилизационного развития и самых очевидных деформаций элиты политико-центричного общества, но не единственная. Нельзя не сказать и о том, что сформированная форсированным темпом посредством чисток элита приобретает и иные пороки, среди которых — неустойчивость ориентации, нетвердость нравствен-
138
ных установок, неспособность к самостоятельному развитию, не понукаемого сверху (пресловутый "синдром винтика"). Подобно тому, как выросший в неволе организм, вырвавшись на свободу, не готов ответственно и самостоятельно строить свою жизненную программу, так и воспитанная "казенно-парниковым" способом элита не способна к обузданию инстинктов и проявляет невероятную степень разнузданности к отвращения к службе, как только ослабевает контроль верховной власти. Государственные деятели эпохи Петра I — "истые дети воспитавшего их фискально-полицейского государства с его произволом, его презрением к законности и человеческой личности, с притуплением нравственного чувства" (100, кн. 3, С. 99). И в этом случае напрашиваются аналогии с днем сегодняшним, ибо "раскрепощенность" и отсутствие нравственных запретов, столь характерные для современной российской действительности, не в последнюю очередь есть следствие многолетнего жесткого контроля за повседневной, в том числе личной, жизнью граждан.
Учитывая, что тяготы службы в петровскую эпоху были действительно велики, неудивительны и различные формы протеста, осознанного и бессознательного, которым общество и его элита ответили на запредельный уровень эксплуатации. Если прежние времена были отмечены такой реакцией на тяготы государевой службы, как заклад-ничество, то в эпоху Петра I наиболее массовыми формами протеста стали разбои, побеги, членовредительство: "Всякая казенная служба до крайности омерзела в глазах русского народа. Иные, чтоб избавиться от нее, уродовали себя, отсекая себе пальцы на руках и на ногах. Побеги получили небывалые размеры" (116, т. 1, С. 397).
В этом же контексте следует упомянуть болезненную, порой приобретающую патологические формы, страсть к материальным благам, порожденную постоянными ограничениями и контролем, хотя истоки этой патологии глубже и коренятся в конечном счете в бедности общества.
Отношения "элита — массы" в эпоху Петра I претерпевают существенные изменения по сравнению с предшествующими периодами. Прежде всего произошла переадресация протеста: если в XVII в. и, с оговорками, в XVII в. объектом ненависти и протеста масс был прежде всего правящий класс при сохранении симпатий внеэлитных слоев к верховной власти, то в период правления Петра I именно верховная власть становится приоритетным адресатом недовольства. Рож-
139
даются легенды о царе-Антихристе и о "подмененном" царе. На наш взгляд, это было во многом обусловлено стилем преобразований Петра, в котором столь неоправданно жесткими были требования внешнего характера: бороды и платье заняли неоправданно важное место. Это обусловило столь несоразмерные затраченным усилиям результаты реформ: "Заметим, что все распоряжения тогдашнего времени, касавшиеся внешней стороны жизни, столько же раздражали современников Петра, сколь принесли вреда России в последующее время. Они-то и приучили русских бросаться на внешние признаки образованности, часто с ущербом и невниманием к внутреннему содержанию..., между усвоившими европейскую наружность и остальным народом образовалась пропасть; с другой стороны, его деспотические меры, внушая омерзение в массе народа ко всему иностранному, только способствовали упорству, с которым защитники старины противились всякому просвещению. Некоторые находят, что Петр в этом случае действовал мудро, стремясь сразу переломить русскую закоснелость в предрассудках против всего иноземного, с которым неизбежно было введение просвещения. Мы не можем согласиться с этим и думаем, что русский народ вовсе не так был неприязнен к знакомству со знаниями, как к чужеземным приемам жизни, которые ему навязывали насильно. Можно было, вовсе не заботясь о внешности, вести дело внутреннего преобразования и народного просвещения, а внешность изменилась бы сама собою." ( 116, т. 1, С. 289 — 290).
Факторы упадка мобилизующей функции дворянства
Исследование закономерностей функционирования мобилизационной модели развития убеждает в колоссальной зависимости этой конструкции от субъективного фактора — от роли политических элит, степени их зрелости (которая нередко отстает от возникающих перед обществом задач), от масштаба и характера личности носителя верховной власти. Обусловлено это тем, что в качестве эталона развития для России выступают нормы и образцы, сформировавшиеся в рамках ушедшего вперед европейского социума, а импульс движения системе сообщает верховная власть, "понукающая" ее к развитию в связи со слабостью внутренних источников. Корни возникающих при этом проблем обусловлены тем, что встающие перед обществом задачи опере-
140
жают степень внутренней зрелости общества и его элиты как детерминированные не внутренними потребностями, а продиктованные перманентной необходимостью "догнать и перегнать" ушедших вперед соседей. Поэтому столь значительна в условиях данной модели роль верховной власти. В этой связи можно сослаться на мнение С. Соловьева, который писал, что помощь Петра своему народу заключалась в сокращении сроков учения русского народа, который вследствие обделенности природой и историей вынужден был догонять ушедшие вперед европейские народы (242, С. 398). И именно колоссальные усилия и жесткая воля верховной власти масштаба личности Петра I были способны посредством чисток сформировать необходимый для выполнения задач развития правящий класс в качестве инструмента модернизации. Выше отмечалось, что форсированное развитие сопряжено с колоссальным напряжением и перенапряжением его субъектов. Поэтому период рывка неизбежно сменяется упадком сил и апатией. С. Соловьев отмечал, что Россия после Петра I "находилась в затруднительном положении; русские люди прежде всего требовали отдыха" (242, С. 263). А. Янов, анализируя ход развития в послепетровский период, констатирует, что при Петре I высшие сановники империи "смертельно устали от отсутствия чувства личной безопасности...никто из них, не исключая и самого Меншикова, не мог, ложась в постель вечером, сказать с уверенностью, что утром не проснется в пыточных подвалах Ромодановского... Нечеловеческая усталость сквозит поэтому в речах всех сановников... Отдыха жаждут — и для самих себя и для страны — все без исключения." (319, С. 161). И если форсированная модернизация — момент рывка в будущее, — требуя от исполнителей порой невероятного напряжения сил, взлета, энергии, подъема духа, возносит их к пределу человеческих возможностей, физических и психологических, то неизбежная пауза после бури обнаруживает психологические и нравственные издержки форсированного развития. Доминирующей потребностью правящей элиты становится потребность в безопасности и стабильности: безмерно уставшая после перетасовок петровской эпохи (когда знаменитая петровская палка превратилась в инструмент модернизации и нередко ощущалась в этом качестве самыми сановными спинами) элита жаждала отдохновения. После многих лет ежедневного страха она стремилась взять реванш и обезопасить себя. Послепетровская эпоха дворцовых переворотов в полной мере продемонстрировала указанную закономерность.
141
Если яростные противостояния петровского периода были борьбой за цели развития (превращение России в мощную и независимую от соседей империю, обретение жизненно необходимых выходов к морям, создание современной армии и флота, освоение культурного достояния Европы, элементарное образование, наконец), то на первый план в послепетровскую эпоху выходит тяжба внутри элитного слоя за эгоистические цели — за перераспределение пространства власти ради нее самой, за расширение собственных привилегий.
Не в последнюю очередь это было обусловлено тем, что петровские чистки лишь на время приглушили, но отнюдь не уничтожили притязания правящего слоя на расширение властных полномочий за счет урезания власти короны, а состав правящего слоя в значительной мере оставался аристократическим: несмотря на высокие темпы увеличения численности дворянства, степень его вертикальной мобильности продолжала оставаться невысокой. Табель о рангах, способствуя выдвижению значительного числа лиц низкого происхождения, все же не изменила радикально социальный состав служилого класса: даже в разгар петровских усилий по обновлению служилого сословия в 1720—21 гг. лишь 14% офицеров были выходцами из непривилегированных слоев (218, 145). Петровские чистки в наибольшей степени затронули средние ступени чиновной иерархии (14—10 классы), оставив без серьезных изменений состав высших классов: в 1730 г. 93% их численности принадлежали к фамилиям, входившим в состав управленческого слоя еще в Московском государстве (190, С. 168). Высокий процент в составе элиты лиц, наследственно принадлежащих к касте избранных, не мог не сказаться на усилении властных притязаний правящего слоя. Если даже Петр I не без труда держал в повиновении им же созданный правящий класс, то после его смерти при слабых монархах и в отсутствие норм, четко регулирующих процесс престолонаследия, эти притязания при поддержке вооруженной части дворянства — гвардии — получили шанс на реализацию.
При этом следует отметить неоднозначность позиции гвардии. Хотя ей нельзя было отказать в патриотизме в ходе противостояния иноземному засилью, все же главной интенцией дворянства в лице гвардии выступало расширение своих властных полномочий в пользу правящего слоя за счет урезания полномочий верховной власти.
Изменению внутриэлитной диспозиции в немалой степени способствовал также незначительный масштаб личности преемников Пе-
142
тра I на троне, в качестве каковых предстали женщины, не готовые ни интеллектуально, ни психологически к содержательной стороне власти (исключение составляла Екатерина II), или несовершеннолетние государи (об участии юного Петра II в управлении государством говорит тот факт, что одна из его охот продолжалась с небольшими перерывами с февраля 1728 г. по декабрь 1729 г.).
Незначительный масштаб личности первого лица государства был результатом не только случайности: выбор правящего слоя осознанно склонялся явно в пользу заведомо слабых, предпочтительных именно вследствие бесцветности и незначительности фигур (Анна Иоанновна, Евдокия Лопухина и т. п.). Причина очевидна: слабость позиций верховной власти рассматривалась высшим эшелоном дворянства, безмерно уставшим от перетасовок Петра I, как условие стабилизации собственного положения. Именно дворянство в гвардейском мундире стало основной движущей силой дворцовых переворотов XVIII в. Именно гвардейские полки обеспечили царский венец и Екатерине I, и Елизавете, и Екатерине II. "Привязанность войска сильно поддерживалась... На войско крепко надеялись" (242, С. 264), "...главным условием успеха считалось войско" (242, С. 267).
С точки зрения политического анализа, смыслом усилий гвардии было не просто утверждение на троне фаворита гвардии, но попытка изменения внутриэлитной диспозиции в пользу сложившейся в Европе модели. В числе предпосылок этой трансформации — не только усталость правящей среды от череды жестоких чисток и ее стремление к безопасности, но и существенное изменение внешне- и внутриполитического контекста российского развития: после петровских побед Россия превратилась в соизмеримую с основными европейскими конкурентами величину, что позволило частично отойти от жестких механизмов мобилизационной модели.
Таким образом, период послепетровского развития характеризуется попыткой перехода к "американской" модели внутриэлитного взаимодействия, в условиях которой судьба верховной власти решается в ходе конкурентной борьбы равноправных элитных группировок — различных по имеющимся в их распоряжении ресурсам, но равнозначных в отношениях с короной. Именно благодаря настойчивости самой сильной из послепетровских группировок — партии "птенцов", возглавляемой Меншиковым, в противовес родовой аристократии и при поддержке вооруженной части сильнейшей группы (гвардии) была
143
возведена на престол ставленница этой партии Екатерина I. Успех родословной знати в привлечении на свою стороны лидера этой партии — Меншикова обеспечил победу ставленника аристократии. Именно высшим эшелоном элиты — Верховным тайным советом — решался вопрос о престолонаследии в 1730 г.
Решение вопроса о престолонаследии в 1730 г. предоставило реальный шанс легитимного перехода к европейской модели внутриэлит-ной диспозиции (в условиях которой правящий слой перестает быть рабом короны) посредством перераспределения властных полномочий в пользу олигархии Верховного тайного совета. Однако этот шанс был упущен. События 1730 г. предельно ярко продемонстрировали справедливость истины: доминирование той или иной модели элитообразо-вания зависит не только и не столько от ее концептуальной разработки, сколько определяется зрелостью политического сознания правящего слоя, его сплоченностью и способностью к продуктивному внутри-элитному взаимодействию. Именно эти качества оказались в России образца 1730 года в дефиците.
Внешне сюжет был классическим для европейской истории: речь шла о попытке правящей группы реформировать политическую систему по модели европейских конституционных монархий, в рамках которых права и привилегии элиты неприкосновенны, а судьба трона определяется перевесом одной из партий. Комментируя события 1730 г., французский посол при русском дворе Маньян не сомневался в том, что суть интриги — в стремлении уничтожить самодержавие или крайне ослабить его участием аристократии: "Дебаты развернулись о форме желаемого политического устройства: одни хотели ограничить власть монарха властью парламента, как в Англии, другие предпочитали шведскую модель политической системы, третьи отдавали предпочтение аристократической республике" (112, С. 90, 91). Затруднения представлял лишь выбор наилучшей модели: "Глаза разбегались по тамошним конституциям, как по красивым вещам в ювелирном магазине, — одна лучше другой — и недоумевали, которую выбрать" (100, кн. 3, С. 123). Таким образом, алгоритм реформирования был не просто известен, но был представлен спектром возможных вариантов. И именно столь благоприятная с точки зрения теоретической проработанности возможной реформы ситуация с особой наглядностью высвечивает причины неудачи — тот факт, что успех любой реформы определяется не только и не столько имеющейся в распоряжении теорети-
144
ческой моделью, а прежде всего готовностью элиты и общества реализовать имеющуюся модель. Выяснилось, что эта способность, в свою очередь, не есть произвольно регулируемый в зависимости от спроса параметр, а есть результат предшествующего исторического опыта. Таким образом, вторая после Земских соборов XVII в. попытка конституционного ограничения верховной власти закончилась обратным желаемому результатом — полным подчинением монархией (причем монархией иностранной ориентации) обеих противоборствующих сторон — и аристократии, и среднего дворянства. Это поражение тем более досадно, что и в том, и в другом случае внешне- и внутриполитические обстоятельства, хотя и не были чрезмерно благоприятны, однако и не характеризовались той степенью внешней угрозы или внутриполитического кризиса, которые требуют для своего преодоления исключительно мобилизационных методов и механизмов. Политическая незрелость элиты, ее неспособность воспользоваться даже готовой моделью внутриэлитного взаимодействия проявилась в том, что в попытке вер-ховников навязать ограничительные условия приглашаемой со стороны императрице было очевидно не стремление системного конституционного реформирования политической системы посредством перераспределения властных полномочий короны в пользу правящего сословия, а попытка частных лиц оградить себя персонально, восемь человек, от произвола монарха, но отнюдь не отстоять права и привилегии всего сословия в целом. С. Соловьев справедливо задавался вопросом: это гарантии для восьми, а где гарантии остальных против восьми? Это означало, что здесь действовали не партии, а фамилии (242, С. 286). И в этом принципиальное отличие событий 1730 г. от сходных по форме европейских конституционных ограничений верховной власти. Тот факт, что ограничение власти короны мыслилось в пользу частных лиц, а не сословия в целом, красноречиво иллюстрирует следующее обстоятельство: бесспорно принадлежа к высшему элитарному кругу, П, Ягужинский (зять канцлера Головкина и родственник князей Ромодановских и Барятинских), видный сановник петровского времени, но не вошедший в число верховников, сразу почувствовал себя вне огражденной от монаршего произвола группки (и, кстати, именно это осознание Ягужинским непричастности к группе избранных сыграло не последнюю роль в срыве всей попытки). Кроме того, состав Верховного тайного совета также не дает основания полагать, что суть конфликта заключалась в организованном противостоянии двух веду-
145
щих партий — аристократии и среднего дворянства: совет не был систематическим представительством той или иной партии, это была попытка группы частных лиц, волею судеб оказавшихся у кормила власти, и не осознающих себя в качестве сословной или иной общности, оградить себя персонально от произвола высшей власти, а не отстоять интересы сословия в целом, оговорив границы власти короны по отношению ко всему сословию. И съехавшееся в столицу провинциальное дворянство очень точно и верно уловило суть этого намерения, справедливо опасаясь, что произвол олигархии может стать хуже произвола отдельного лица.
Таким образом, в событиях 1730 г. в полной мере проявились неготовность элиты стать вровень с вожделенным идеалом элитной диспозиции, ее неспособность к продуктивному технологичному внутри-элитному взаимодействию, низкая степень ее внутренней сплоченности.
В чем причины столь неуклюжего, нетехнологичного политического поведения? На наш взгляд, их несколько. Конечно, прежде всего сказалась политическая молодость элиты, попытавшейся перенять модель политического поведения, являющуюся результатом значительно более зрелого политического развития — сказалась "...незрелость русского общества, непонимание самих приемов общественных" (242, С. 309). Наиболее зримо политическая незрелость проявилась в политической наивности провинциального дворянства, упрямо продолжавшего возлагать надежды на конституционное ограничение власти короны уже после того, как его собственными руками были разрушены "кондиции".
Однако подобная "нетехнологичность", негибкость поведения элиты есть не только следствие молодости. Это качество представляется характерным свойством элиты, сформированной именно по "служебному принципу". Ибо члены сформированной по служебному принципу элиты рассматривают друг друга в качестве конкурентов, а не союзников (ср. сплоченность землевладельческой аристократии): "Петр Великий, несмотря на все свое старание, не мог в короткое время приучить русских людей действовать сообща, "кумпанствами"; обыкновенно все шли вразброд, личные и фамильные интересы были на первом плане" (242, С. 286).
Негибкость внутриплатного взаимодействия обусловлена также характеристиками свойственной именно "служебной" элите иерархич-
146
ной организации внутренней структуры правящего слоя: если в рамках "американской" модели действуют в принципе равноправные элитные группировки, способом взаимодействия которых выступает политический торг — процесс сделок, уступок, компромиссов, — то в рамках служебной модели борются два неравноправных элемента: верховная власть и правящий класс. Способом внутриэлитного взаимодействия в подобной структуре выступает чистка: либо верховная власть посредством репрессий "чистит" правящий класс (как это было в случае Ивана Грозного и Петра I), либо высший эшелон правящего сословия корректирует процесс престолонаследия (как это было в ходе дворцовых переворотов XVIII в.).
Кроме того, слабая внутренняя сплоченность элиты есть также следствие свойственной именно "служебной" элите чрезвычайной национальной неоднородности правящего слоя. И наконец, отсутствие внутренней сплоченности правящего класса есть непосредственный результат политики верховной власти, направленной на деконсолида-цию правящего слоя, что предопределило высокий уровень внутренней конфликтности сословия, и существенно ослабляло сплоченность российского правящего класса по сравнению с его западноевропейскими аналогами. Важным аспектом направленной на деконсолидацию правящего слоя политики верховной власти были слабые связи русского дворянства с определенными территориями. "В ходе бесконечного круга конфискаций и переселений русская знать лишилась устойчивой связи с определенными землями, — связи, которой столь сильна была европейская знать в ее противостоянии с верховной властью. Более того, нередко поместья были распылены на различных частях страны, так что соединить их в единое целое не представлялось возможным" (346, С. 46). Подобная территориальная распыленность была прямым результатом политики, восходящей истоками к Ивану III, положившему начало "тактике салями" переселением новгородской знати после покорения Новгорода Великого, и в массовом масштабе продолженной опричниной Ивана Грозного.
Низкая степень внутриэлитной сплоченности, в свою очередь, создает опасность "вклинивания" внешних влияний, что в полной мере проявилось при воцарении Анны Иоанновны, когда внутриэлитный конфликт — между верховниками и шляхетством — закончился их общим поражением и победой равно враждебной и им обоим и государству силы — немцев:"...господство немцев было приготовлено усоби-
147
цею между способными русскими людьми, оставленными Петром Великим" (242, С, 345).
В этом же контексте анализа причин неудач институционального ограничения верховной власти следует назвать потребность правящего класса в материальной поддержке со стороны верховной власти (русское дворянство было многочисленным, но в основной массе бедным сословием; известно, что, например в середине XIX в. 5 % самых богатых душевладельцев имели более 40 % всей численности крепостных, тогда как беднейшие 75 % — только 20% всей численности крепостных (346, С. 47), что предопределяло потребность знати в поддержке государства) и защите дворянства от выступлений внеэлитных слоев.
Таким образом, очевидно, что доминирование той или иной модели элитообразования зависит отнюдь не только от наличия концептуальной модели, а определяется характером условий и степенью внутренней зрелости общества и его элиты. Попытки надеть платье "на вырост" имеют один результат: платье рвут быстрее, чем его изнашивают. События 1730 г. подтвердили, что доминирование "американской" модели элитной диспозиции возможно при наличии двух условий: а) относительно благоприятного внешне- и внутриполитического контекста и б) способности элиты соответствовать присущим этой модели характеристикам политического участия, немаловажное место среди которых занимают зрелость политического сознания, гибкость политического поведения, внутренняя сплоченность элиты и ее готовность к конструктивному внутриэлитному взаимодействию и компромиссам с конкурентами и верховной властью, способность оградить общество от внешних по отношению к национальным интересам сил.
Между тем от сформированной по принципу службы элиты (которая вследствие этого была крайне внутренне неоднородна материально и психологически, в ценностном и географическом отношении и зависела от монарха как гаранта своих экономических позиций и привилегий) трудно было ожидать успеха в деле обеспечения конституционного ограничения власти монархии, ставшего нормой европейской политической системы.
Ослабление масштаба личности персоницифировавшего верховную власть лица способствовало некоторой либерализации положения правящего слоя в период царствования Анны Иоанновны (в 1730 г. был отменен ненавистный дворянству закон о единонаследии; в 1731 г. был учрежден Кадетский корпус для дворян, выпускники которого имели
148
право поступать на службу офицерами; Указы 1736 г. отменили бессрочную службу, ограничив ее срок 25 годами, повысив возраст начала службы с 15 до 20 лет, причем возраст с 7 до 20 лет обязывал учиться). Манифест от 31 декабря 1736 г., ставший рубежным в развитии русского дворянства XVIII в., разрешил одному из сыновей многодетного помещика не служить при условии получения им надлежащего образования. Итогом Указа о 25-летней службе стала массовая отставка дворянства: "шляхетство, помещики воспользовались законом о двадцатипятилетнем сроке и ринулись в отставку" (242, С. 301).
Многолетние усилия сформированной по принципу службы элиты по освобождению от государственной службы, которой эта элита обязана своими привилегиями, увенчались окончательным успехом в кратковременное правление Петра III, издавшего в 1762 г. знаменитый Манифест о вольности дворянской. Выше отмечалось, что смысл и историческое оправдание крепостного права заключалось в необходимости его использования в качестве привилегии за обязательную государственную службу дворянства. После отмены обязательности службы крепостное право потеряло смысл и историческое оправдание, стало следствием, утратившим причину, "средством без цели": "оставаясь законным, перестало быть справедливым" (100, кн. 3, С. 281, 320). Отмена обязательной службы означала, что правящее сословие из служилого превратилось в привилегированное.
Манифест о вольности дворянской неизбежно стал прологом его похоронного марша, ибо в условиях мобилизационного развития класс, переставший служить, обречен: "Золотой век дворянства принес ему и дары Пандоры: указ о вольностях... Дворянин остается государем над своими рабами, перестав нести ... на своих плечах тяжесть Империи. Начинается процесс обезгосударствления, "дезэтатизации" дворянства... Но что за этим? Дворянин, который дослужившись до первого, корнетского чина, выходит в отставку, чтобы гоняться за зайцами и дурить всю свою жизнь, становится типичным явлением" (274, т. 1, С. 134-135). Таким образом, "наше дворянство снова повторило историю нашего старинного вельможества" (93, С. 139).
При этом деформирующее влияние крепостного права на политическое сознание дворянства было отнюдь не менее пагубным, чем на другие слои населения, ибо в господствующем землевладельческом классе, "отчужденном от остального общества своими привилегиями, поглощенном дрязгами крепостного владения, расслабляемом даро-
149
вым трудом, тупело чувство земского интереса и дряхлела энергия общественной деятельности" (100, кн. 2, С. 295).
Следует отметить, что освобождение дворянства от обязательной службы открыло ему возможности культурного творчества. Феномен Пушкина вряд ли был возможен в условиях казармы или казенного присутствия. Однако для качества политической элиты — тех, кто остался на службе, Манифест 18 февраля 1762 г. сыграл роковую роль. Его последствия для качества политической элиты могли быть смягчены в случае освобождения крестьян. Так это и было понято крестьянами, поэтому уже при Петре III начались крестьянские волнения, продолжавшиеся при Екатерине II: каждая перемена на престоле сопровождалась крестьянскими надеждами на издание манифеста об освобождении. Весьма симптоматичны лозунги самого мощного из восстаний этого периода — пугачевского бунта: представлявшийся "мужицким" и "казацким" царем Петром III, Пугачев призывал к свержению "дворянской царицы" Екатерины II и освобождению крестьян, которое представлялось неизбежным следствием освобождения дворян от службы. Таким образом, внеэлитные слои, чутко уловив перемену позиции верховной власти, подчинившейся новым "боярам", потребовали от монархии возврата на прежние позиции "народной монархии".
Однако нелегитимно взошедшая на престол посредством очередного гвардейского переворота Екатерина II заведомо была обречена на роль "дворянской царицы". При ней содержание Манифеста не только многократно подтверждалось, но и дополнялось новыми правами и привилегиями. Рубежным в этом процессе стал 1785 г. — год издания Жалованной грамоты дворянству, подтвердившей прежние привилегии и обеспечившей новые. Исключительное право собственности дворян на населенную землю конституировалось в качестве их вечной наследственной привилегии; дворянство было освобождено от службы, личных податей и телесных наказаний. Вопреки логике дальнейший процесс освобождения от службы сопровождался расширением полномочий землевладельцев по отношению к крепостным (Указ 1765 г. дал помещикам право ссылать своих крестьян на каторжные работы, Указ 1767 г. запрещал крестьянам жаловаться на помещиков и т.д.). Кроме того, массовым стал процесс передачи казенных крестьян в частное владение. Последнюю меру Екатерина II часто использовала в качестве средства упрочения своего положения. Кроме того, в результате губернской реформы 1775 г. значительная часть полномочий цен-
150
тральной власти (хозяйственных, финансовых, охрана безопасности, здравоохранение и др.) были переданы провинциальному дворянству. Расширение привилегий дворян-землевладельцев не могло не стимулировать попытки их чиновных коллег по элитному сообществу получить фору в продвижении по службе. Результатом чиновного давления стали Указы Екатерины от 19 апреля 1764 г. и от 13 сентября 1767 г., установившие правило автоматического продвижения государственных чиновников по службе по истечении семи лет нахождения в одном чине независимо от личных качеств и заслуг. Эта мера, как ранее Манифест 1762 г., означавшая кардинальную ревизию петровских принципов формирования элиты, и прежде всего Табели о рангах, знаменовала нарушение меритократического критерия рекрутирования элиты, широко открывала двери посредственности, и таким образом, препятствовала естественной внутриэлитной циркуляции, способствовала окостенению и зашлакованию правящего слоя. Девальвация меритократического критерия в процессе рекрутирования бюрократии усилилась при Павле I: он сократил семилетний срок до четырех лет, что значительно увеличило приток новых лиц в ряды наследственного дворянства, и побудило правительство в 1845 и 1856 гг. повысить порог обретения наследственного дворянства пятью, а затем и четырьмя высшими чинами. Таким образом, если Манифест 1762 г., подкрепленный грамотой 1785 г., лишил верховную власть контроля над землевладельческим сословием, то Указ 1767 г. лишил ее контроля над бюрократией (190, С. 182). Масштабы власти и собственности 100 тысяч помещиков и 50 тысяч чиновников были таковы, что целые губернии назывались дворянскими или чиновными в зависимости от преобладания той или другой категории в структуре населения (первые преобладали в центре, вторые — на окраинах).
В царствование Екатерины II российское дворянство с еще большей настойчивостью устремилось к положению западноевропейской знати, владеющей огромной собственностью и диктующей условия короне. Результатом стал фактический раздел страны на две половины, каждую из которых императрица передала в "кормление" двум элементам служилого сословия — дворянам-землевладельцам и чиновникам, что дало основание исследователям сравнить российских императоров с капитанами корабля, обладающими полной властью над его командой и пассажирами, но почти не имеющими права голоса в управлении им или в выборе курса (190, С. 154, 155).
151
Таким образом, конец XVIII в. ознаменовался кардинальным нарушением основополагающего принципа мобилизационного развития — всесословности обязанностей. В качестве основных причин тому можно назвать две. Прежде всего следует констатировать значительное ослабление внешних угроз: войны в правление Екатерины II были инструментом решения экономических и геополитических задач, а не мерой обороны, что позволяло избегать внутриполитических кризисов и частично отказаться от мобилизационных методов управления. Во-вторых, значительно возросшее в течение XVIII в. западное влияние стимулировало стремление дворян приблизить свой статус к положению европейской аристократии с ее правами и привилегиями. Однако решающую роль сыграл тот факт, что в течение XVIII в. правящий слой в лице дворянской гвардии, обретя необходимую степень внутренней сплоченности, завладел правом де-факто решать судьбу престола, что побудило Екатерину II, нелегитимным путем пришедшую к власти, стремиться упрочить свое положение путем расширения базы поддержки в среде правящего слоя в обмен на признание. Элита из служилого превратилась в привилегированный слой, диктующий свои условия короне. Отсюда — не только Манифест о вольности дворянской, но и существенные уступки чиновничеству.
Сколь небезосновательны были опасения Екатерины, вынужденной маневрировать, чтобы не пасть жертвой дворянства, подтвердила судьба ее сына и преемника Павла I.
Симптоматично, что сходная судьба постигла как даровавшего дворянству освобождение от службы монарха, так и отобравшего его, что говорит о повышенном стандарте требований элитарного слоя к верховной власти: востребовано не просто послушание — родилась нетерпимость к произволу. Дворянство почувствовало себя элитой западноевропейского типа. Таким оно вступило в новое царствование.
* * *
Политика Александра I во многом была продиктована стремлением разрешить основное противоречие российского исторического развития — противоречие между потребностями государства и его возможностями, которое в начале XIX в. представало как "тройственный лозунг новой политики, новых исканий: торговля, промышленность, просвещение" (214, С. 152). Анализ политического процесса этого пе-
152
риода показывает, что в поисках силы, способной стать субъектом подобных преобразований (буржуазных по сути) верховная власть вынуждена обращаться к элите, рекрутируемой по принципу службы как единственному субъекту модернизации, поскольку русская буржуазия, призванная быть творцом новых отношений, оставалась буржуазией, "которой не было".
Эпоха Александра I в области элитообразования ознаменована двумя обстоятельствами: 1) отчетливым осознанием исчерпанности модернизациейного потенциала высших слоев дворянства (превратившегося к этому периоду в землевладельческую аристократию, освобожденную от службы) в качестве властной элиты, что предопределило стремление верховной власти во все большей мере опираться в реализации целей развития на высшую бюрократию (М. Сперанский, А. Аракчеев, Д. Гурьев), и постепенным вытеснением дворянства из сферы принятия стратегических решений вследствие ставшей в этот период очевидной оппозиции дворянства необходимым реформам (однако до конца царствования Александра I дворянство как сословие продолжает оставаться правящей элитой); 2) глубоким внутриэлитным конфликтом между высшим эшелоном власти и его оппонентами из того же элитарного круга (декабристы). Причем этот раскол был более серьезным, чем раскол XVII в.1.
Глубина раскола была обусловлена тем, что причиной его выступала не ординарная борьба за власть как самоцель, а борьба за определенные содержательные цели (хотя, как и любая политическая борьба, она не была лишена и властных амбиций; П. Пестель был человеком колоссального честолюбия), однако нет нужды доказывать, что желай декабристы единственно власти как таковой, они вряд ли рискнули той, что уже имелась в их распоряжении — скорее, они, имея и без то-
1 Раскол начала XIX в. был настолько глубок, что затронул даже семейные узы; иллюстрацией глубины раскола может служить история братьев Орловых,племянников Г. Орлова,фаворита Екатерины II,один из которых — М. Орлов, принимавший 30 марта 1814 года в Париже капитуляцию Франции перед Россией и ее союзниками, был приверженцем радикальной линии в декабристском движении, а генерал А. Орлов был шефом жандармского III отделения и по иронии судьбы подписывал 30 марта 1856 года, спустя ровно 42 года после российского триумфа в Париже, акт капитуляции России перед Францией и ее союзниками после поражения в Крымской войне
153
го блестящие исходные позиции и перспективы, добивались бы дальнейшего карьерного продвижения в рамках существующей системы, а не на путях опасной борьбы с ней. В качестве объекта внутриполитического конфликта выступали две самые острые проблемы политического развития российского общества начала XIX в. — конституционная и крестьянская. Их разрешение, по существу, выступало императивом развития. Парадокс рассматриваемого внутриэлитного конфликта в том, что содержательно концептуальные и политические позиции обеих сторон этого конфликта совпадали, однако вместо солидарной работы во имя общих целей стороны сошлись в смертельном поединке. Анализ истоков этого парадокса позволяет не только углубить характеристику процессов элитообразования в России данного периода, но и выявить особенности преломления общих закономерностей эволюции политических элит в конкретных исторических обстоятельствах.
Внутриэлитная диспозиция в период правления Александра I характеризовалась противостоянием трех элитных сил: верховной власти, административно-политической бюрократии и дворянства (к этому времени окончательно превратившегося в землевладельческое сословие) при незначительном политическом весе торгово-промышленного класса.
Позицию буржуазии парадоксальным образом выразили декабристы, ибо политическим идеалом умеренных вариантов их проектов (например, конституции Н. Муравьева) было установление конституционного правления и политических свобод, то есть осуществление буржуазных преобразований. Позиция верховной власти в лице императора Александра I на протяжении двух десятков лет его правления менялась, однако не подлежит сомнению, что по крайней мере до начала 1820-х гг. она объективно была ближе второму из описанных оппозиционных флангов. Однако именно с ним и произошло роковое столкновение, итогом которого стал крах реформаторских проектов.
События начала XIX в. поразительны как беспрецедентный пример столкновения единомышленников из элитарной среды, как "сшибка" сил, одинаково заинтересованных в развитии и одинаково его понимающих: потребности развития обеими сторонами конфликта осознавались как конституционное ограничение монархии и ликвидация крепостного права.
154
Поскольку развитие по мобилизационному типу характеризуется значительной зависимостью политического процесса от личностных качеств персонифицирующего верховную власть лица, благоприятность перспектив политической и экономической модернизации в этот период определялась тем обстоятельством, что император Александр I был почти идеальной фигурой для реализации этих задач, ибо он действительно был привержен идее реформ как в силу психологических особенностей личности — явно не авторитарной и не склонной к силовым методам, — так и вследствие воспитания (влияние Ф. Ц, Лагарпа). А. Чарторыйский в книге своих мемуаров писал, что еще в юности Александр I "утверждал..., что наследственность престола была несправедливым и бессмысленным установлением, что передача верховной власти должна зависеть не от случайностей рождения, а от голосования народа, который сможет выбрать наиболее способного правителя" {150, т. 1, С. 91).
Существенное влияние на формирование личности Александра I и на политический процесс в России оказало и усилившееся в екатерининский период идейное сближение России и Европы, где происходил активный процесс свержения реакционных режимов. О серьезности реформистских намерений императора свидетельствует тот факт, что подготовка к реформам была предпринята сразу после осуществления первоочередных срочных мер, ликвидировавших наиболее одиозные итоги предшествовавшего царствования (восстановление жалованных грамот дворянству и городам, отмена ограничения на выезд русских за границу и т. п.). Символичен также тот факт, что по указанию Александра 1 слово "закон" было высечено на обороте медали, выпущенной по случаю его восшествия на престол.
Первым "приступом" к реформам стал Негласный комитет — более чем скромная попытка, единственным результатом которой фактически стало учреждение системы министерств. Но даже эти весьма умеренные начинания, которые скорее напоминали дискуссионный клуб единомышленников, вызвали толки в правящей среде: даже такие относительно умеренные и просвещенные круги, как те, к которым принадлежал Г. Державин, окрестили Негласный комитет "якобинской
шайкой".
Вторая попытка связана с именем М. Сперанского. Необходимо отметить, что сколь бы ни была масштабна личность Сперанского, очевидно, что инициатива реформаторских планов и само возвышение
155
Сперанского исходили от императора: Сперанский выступал разработчиком — блестящим и творческим — идей и воли высокого заказчика.1 Однако реакция правящего слоя и на эту вполне умеренную попытку была подобна разбуженному муравейнику. И если реакция дворянства была обусловлена прежде всего проектом конституционной реформы Сперанского, последствия которой в сознании помещиков однозначно ассоциировались с отменой крепостного права, то негодование бюрократии было связано с попыткой Сперанского восстановить уничтоженный вышеупомянутыми указами Екатерины II и Павла I ме-ритократический критерий в процессе рекрутирования служебной элиты — бюрократии. В контексте нашей темы симптоматично, что Сперанский рассматривал в качестве необходимых шагов к европеизации и либерализации России не только просвещение населения в целом, но прежде всего обеспечение надлежащего качества управленческой элиты. Стремлением повысить эффективность и компетентность управленческого аппарата был обусловлен инициированный Сперанским ряд указов, прежде всего Указ о новых правилах производства в чины по гражданской службе (Указ от 6 августа 1809 г.), предписывавший обязательность сдачи специального экзамена или предъявления университетского диплома для получения дворянского звания. По существу этот указ означал попытку верховной власти вернуть себе контроль за процессом рекрутирования бюрократии, однако эта попытка не увенчалась успехом из-за яростного сопротивления бюрократического аппарата.
Кроме того, Сперанский предпринял и шаг долговременного значения, имевший целью стратегическое улучшение кадров государственной службы: по его предложению для подготовки надлежаще образованной управленческой элиты в Царском Селе был учрежден Лицей — специальное закрытое учебное заведение для ограниченного числа лиц из знатных дворянских фамилий.
Отсутствие государственной воли у преемников Петра I ослабило бюрократическое начало. Сперанский попытался восстановить ме-
1 В оправдательном письме императору из Перми Сперанский писал,что основная идея плана была предписана ему императором.что он действовал по прямому указанию царя: "план всеобщего государственного преобразования... не содержал ничего нового,но идеям,занимавшим Ваше внимание,дано в нем систематическое расположение" (248, С. 164)
156
ритократические принципы рекрутирования служебной элиты: "Пусть Петр только составил табель о рангах, — только Сперанскому удалось положить табель о рангах в основу политической структуры России... Попович Сперанский положил конец ... дворянскому раздолью... Он действительно сумел всю Россию...уложить в тончайшую сеть табели о рангах, дисциплинировал, заставил работать новый правящий класс. Служба уравнивала дворянина с разночинцем. Россия знала мужиков, умиравших членами Государственного совета." (274, т. 1, С. 137). О накале сопротивления бюрократической среды усилиям Сперанского говорит тот факт, что Указ от 6 августа 1809 г. готовился в атмосфере столь строгой секретности, что о его подготовке знали только три лица: император Александр I, сам Сперанский и А. Аракчеев.
Оппозиция правящего слоя проектам Сперанского (в которых справедливо был усмотрен намек на попытку верховной власти реконструировать систему власти и дистанцироваться от дворянства, оперевшись на просвещенную бюрократию) была бурной и массовой, хотя проекты Сперанского сохраняли в неприкосновенности права и привилегии дворянства — освобождение от службы, право владения населенными землями и т.п. Причем негативной реакция была не только со стороны невежественных и косноязычных чиновников (которых новые правила чинопроизводства лишали надежды на дворянское звание), и не только со стороны откровенных крепостников1, но и со стороны лиц, от которых можно было бы ожидать поддержки (Н. Карамзин, адмирал Н. Мордвинов и другие).
Крутые виражи судьбы Сперанского наглядно показывают, что в условиях мобилизационной модели цели развития тогда, когда они не совпадают с экономическими интересами правящего слоя, могут быть реализованы только с помощью мер принуждения и насилия со стороны верховной власти и вынужденно отступают, когда верховная власть не готова прибегнуть к чрезвычайным мерам. Под мощным давлением правящей среды император Александр I вынужден был отступить:
I 1 Точку зрения последних выразил печально известный Д. Рунич: j| "Богатые помещики, имеющие крепостных,терял и голову при мысли,что конституция уничтожит крепостное право и что дворянство должно будет уступить шаг вперед плебеям. Недовольство высшего сословия было всеобщее" (157.С. 36).
157
судьбы его отца и деда — Петра III и Павла I, устраненных недовольным их политикой дворянством, были слишком наглядным уроком, чтоб им можно было пренебречь; страх повторить их судьбу был психологической доминантой Александра I. Отставка Сперанского стала актом признания императором могущества правящего слоя.
Кроме того, в срыве попытки реформ сыграло роль и приближение наполеоновской агрессии 1812 г., отражение которой неминуемо влекло за собой усиление мобилизационных механизмов и блокировало осуществление реформ. Император отдавал себе отчет в том, что выиграна эта война могла быть лишь при условии превращения ее в народно-освободительную, что требовало высокой степени сплоченности общества и элиты. Один из высших сановников Российской империи так высказался по этому поводу: "Сперанский, виновен он или нет, должен быть принесен в жертву. Это необходимо, чтобы привязать народ к главе государства" (305, т. 3, С. 367). Кстати, этими же соображениями было продиктовано назначение пользующегося особой популярностью в обществе М. Кутузова Главнокомандующим русской армией.
Если резкая оппозиция консервативного крыла политической элиты реформистским проектам императора сорвала первые попытки политической модернизации, то в осуществлении следующих попыток реформ можно было рассчитывать на поддержку радикально-реформистского крыла политической элиты. Это тем более очевидно, если учесть вдохновляющее воздействие победы в войне 1812 г. и настроение армии-победительницы, прославленные полководцы которой составляли цвет политической элиты. В этой связи можно было ожидать успеха последовавших в 1818—19 гг. наиболее серьезных попыток Александра I осуществить конституционную и крестьянскую реформы.
И историки прошлого века, и современные исследователи единодушны в том, что конституционное ограничение монархии в Польше в 1818 г. император рассматривал в качестве первого шага на пути установления конституционной монархии на всей территории России. После архивных изысканий С. Мироненко (157; 158; 159) можно считать убедительно доказанными серьезность, основательность и реалистичность конституционных намерений Александра I. При этом разработка проекта конституции в Варшаве велась в атмосфере столь строгой секретности, что об этом не знал даже брат императора — наме-
158
стник Польши великий князь Константин Павлович, не сочувствовавший либеральным начинаниям старшего брата. Инициированная императором разработка проекта конституции для России, согласно которой Россия превращалась в конституционную монархию, длилась около двух лет и была закончена к осени 1820 г.; проект был одобрен императором.1
Согласно этому первому в русской истории проекту конституции вводилось разделение властей; законодательные функции становились общей прерогативой общероссийского двухпалатного парламента и императора; члены верхней палаты назначались царем, депутаты нижней — избирались населением (избирательного права лишались лишь крестьяне); вводилась свобода слова, печати, вероисповедания, неприкосновенность личности, равенство всех граждан перед законом, несменяемость судей. Одним из важнейших принципов проекта было федеративное устройство империи (о важности этого принципа говорит тот факт, что из почти двух сотен статей этого документа (всего 191 статья) 70 было посвящено проблемам местного управления). При этом проект оставлял в неприкосновенности все привилегии дворянства и не касался проблем крепостного права1.
Хотя текст проекта имел некоторые ограничения по сравнению с классическими аналогами европейского права, документ означал превращение России в конституционную монархию. Известно, что ограничение власти короны в пользу ведущих сословий составляло предмет жесточайшей борьбы в европейских государствах. Логично было ожидать всемерной поддержки правящей элитой России ограничения власти короны и юридического закрепления де-факто приобретенного ею в течение значительного периода XVIII в. права определять судьбу престола. Перспективы подобной политической реформы были тем более благоприятны, что ограничение прерогатив трона инициирова-
1 Любопытно, что разработчики ни разу не упоминали в тексте сам термин "конституция"; документ в намеренно неточном переводе с французского языка оригинала назывался "Государственная уставная грамота Российской империи" (точный перевод - "Конституционная хартия Российской империи", а лейтмотивом текста был тезис о том, что документ не является радикальной ломкой предшествующего законодательства, а лишь корректирует некоторые его положения).
2 Детальный анализ проекта конституции и истории его разработки см. 156; 158; 212. И др.)
159
лось самой верховной властью. Однако попытки конституционной реформы натолкнулись на нелогичное, на первый взгляд, сопротивление дворянства, на нежелание превратить свою победу де-факто в победу де-юре.
На наш взгляд, объяснение этой парадоксальной ситуации заключается в том, что хотя текст проекта не затрагивал привилегии землевладельческого сословия, ограничение монархии дворянство справедливо рассматривало как первый шаг на пути ликвидации крепостного права, тем более, что право служилого сословия владеть крепостными крестьянами в России никогда не было окончательно законодательно оформлено; в процессе закрепощения крестьян право следовало за практикой, но последняя не была легитимно освящена (!).Именно землевладение обусловило нелогичное сопротивление конституционному процессу со стороны дворянства. Это обстоятельство как нельзя более ярко высветило реакционную роль землевладельческой знати (которой к этому моменту стало дворянство) в политическом развитии России. Данная коллизия подтверждает сформулированное выше положение о том, что в России именно верховная власть является инициатором модернизации даже в той ситуации, когда ее личный интерес противоречит государственному, а единственно возможным инструментом модернизации выступает сформированная по "служебному" принципу элита в лице высшего эшелона бюрократии в противовес землевладельческой аристократии.
Кроме того, анализ этой коллизии подтвердил сформулированное выше положение о том, что природа традиционного для российской политики противоречия между верховной властью и правящей средой обусловлена конфликтом между политическими потребностями государства и интересами хозяйственных субъектов.
Бурная и крайне негативная реакция правящей среды на модернизационные усилия верховной власти привела к тому, что проект конституции так никогда и не был опубликован. Призраки отца и деда зримо встали перед Александром 1. Поэтому речь на открытии Польского сейма 15 марта 1818 г. стала первым и единственным публичным признанием российским императором желательности конституционного устройства России. Поразительно — вершитель судеб Европы, самодержавный властитель могущественной империи, сокрушившей непобедимую прежде армию Наполеона, оказался бессилен перед собственным управленческим классом. Причем не только в столь судьбо-
160
носном вопросе, но и в иных, менее принципиальных сюжетах императору давали понять, что его власть имеет пределы. Так, на личные средства императором был издан курс политической экономии профессора А. Шторха на французском языке, содержавший обоснование экономической неэффективности крепостного труда. Однако попытки издания этой работы на русском языке были пресечены цензурой. Та же участь постигла стихотворение А. Пушкина "Деревня", снискавшее автору благодарность Александра I и также бесцеремонно запрещенное цензурой.
Столь же настойчивым, как и попытки конституционной реформы, было стремление Александра I "продвинуть" решение крестьянского вопроса. Попытки найти опору в решении этого вопроса в лице дворянства натолкнулись на ожесточенное сопротивление последнего. Надеждам императора на содействие землевладельческой аристократии не суждено было сбыться.
Анализ политической борьбы этого периода показывает, что сопротивление дворян средней России крестьянской реформе было вызвано не феноменальной страстью дворянства к рабовладению или особенной косностью в отличие от остзейских собратьев (в остзейских губерниях крепостное право было существенно ограничено), а было обусловлено природно-экономическим и условиями хозяйствования, в основе которых лежала экономическая необходимость крепостного труда. Исследования, проведенные в прошлом веке А. Гакстгаузеном, крупным специалистом в области сельского хозяйства из Пруссии, вынудили его сделать вывод о том, что в связи с неблагоприятными природно-климатическими и экономическими условиями хозяйствования поместье в средней России могло стать доходным лишь при двух уcло-виях: при использовании на сельскохозяйственных работах труда крепостных (что освободит помещика от расходов по содержанию крестьян и скота) или при сочетании земледелия с мануфактурой. Отсюда столь нелогичное, на первый взгляд, сопротивление российского правящего сословия установлению конституционных ограничений монаршей власти. Оппозиция дворянства конституционным планам показывает, что в его понимании верховная власть не была экономически заинтересована в сохранении статус-кво в крестьянском вопросе. И это соответствовало действительности.
Потеряв надежды на поддержку дворянства, Александр I обращается за помощью к бюрократии — к февралю 1818 г. на рассмотре-
161
ние императора был представлен подготовленный по его поручению проект крестьянской реформы А. Аракчеева (поручение Аракчееву есть свидетельство действительно серьезных намерений Александра в крестьянском вопросе, учитывая масштаб полномочий ставшего практически теневым премьер-министром Аракчеева). Проект был одобрен императором, однако он никогда не был оглашен публично. Для выработки другого проекта — под руководством министра финансов А. Гурьева — императором был создан специальный Секретный (!) комитет
— первый из одиннадцати (!) Секретных комитетов, созданных верховной властью в XIX в. для решения крестьянского вопроса. Однако этот проект не был завершен.
Характерно, что единственным предварительным условием, поставленным Александром I перед разработчиками проекта, стало требование не допускать в проекте использование мер принуждения по отношению к помещикам в столь деликатном вопросе. Оба проекта, как, впрочем, и все аналогичные им, разрабатывались в таком же режиме повышенной секретности, в каком велась разработка конституции
— столь серьезны были опасения императора в отношении реакции правящей среды. В реализации идеи крестьянской реформы верховная власть могла рассчитывать лишь на узкий круг высшей бюрократии при активном сопротивлении основной массы дворянства. "Единственное, что могло в этих условиях обеспечить успех реформ, — насилие правительства над своей собственной опорой" (!) — констатирует С. Мироненко (158, С. 72).
Эта констатация подтверждает сформулированный в первой главе настоящего исследования тезис о том, что насилие верховной власти над правящим слоем в условиях мобилизационного развития нередко выступало вынужденным, но необходимым инструментом достижения целей развития, так как императивы развития, артикулируемые верховной властью, опережали экономические интересы правящего слоя. В случае неготовности верховной власти прибегнуть к методам насилия осуществить цели развития, как правило, не удавалось. Александр I, психологически травмированный страхом повторить судьбу отца и деда — Павла I и Петра III, категорически не был готов к применению жестких мер. В итоге проекты конституции и крестьянской реформы остались на бумаге. Именно отсутствие эффективного инструмента модернизации — правящего класса, способного стать субъектом модернизации, по мысли Александра I, было главной причиной
162
неудачи его реформистских попыток. С. Мироненко удалось найти в архиве М. Сперанского датированную 24 августа 1821 г. запись им поразительных слов Александра I: "Разговор о недостатке способных и деловых людей не только у нас, но и везде. Отсюда — заключение: не торопиться с преобразованиями, но для тех, кои их желают, иметь вид, что ими занимаются" (158, С, 72). Мотив нехватки образованных администраторов постоянен в российской политической практике и обусловлен тем, что задачи государства нередко опережают степень взросления его элит.
Говоря "о тех, кто желает" преобразований, Александр I, очевидно, имел в виду их горячих сторонников — членов тайных обществ, о деятельности которых император был осведомлен практически с самого начала их деятельности. Знал он также и о содержании планов будущих декабристов. И в этом самое поразительное: и власть, и ее оппозиция слева в стане самого правящего слоя шли в одном направлении. Но почему, ставя одни и те же цели, они пришли не к сотрудничеству, а к лобовому столкновению? Почему в поисках союзников император обращался к правому флангу — сообществу заведомых противников его проектов?
Как отмечалось выше, наиболее серьезные попытки императора осуществить конституционную и крестьянскую реформы относятся к 1817—1819 гг. И именно на это же время приходится активность "Союза спасения", впоследствии "Союза благоденствия", цели которых хотя и не были к этому времени окончательно концептуально оформлены, по духу были близки реформистским планам императора: в центре дискуссий будущих декабристов были две упомянутые выше проблемы — освобождение крестьян и ограничение монархии. Однако именно в тот период, когда Александр I предпринимает столь активные попытки решить эти две наиболее острые проблемы, на заседаниях "Союза спасения" начинает звучать мотив цареубийства, а И. Якушкин вызывается быть исполнителем этой акции (впоследствии этот мотив перерос в требование не просто цареубийства, но уничтожения всей императорской фамилии). Парадоксальная ситуация, если учесть несомненную осведомленность будущих декабристов о намерениях императора1. При этом даже радикальные критики императора из лаге-
1 см. примечание 2.
163
ря декабристов признавали серьезность дворянских угроз. Конечно, между проектом конституции Дешана-Новосильцова, подготовленного по указанию Александра I, и конституционными документами декабристов — "Русской правдой" П. Пестеля и конституцией Н. Муравьева были различия в трактовке ряда принципиальных вопросов. Наиболее значительны эти различия в сопоставлении императорского проекта и "Русской правды".1
Однако сам Пестель, автор "Русской правды", признавал неготовность России к подобным радикальным преобразованиям и предполагал необходимость установления для их осуществления на период 8 — 10 лет жесткой военной диктатуры, сопровождающейся уничтожением царствующей фамилии. Это служит основанием рассматривать "Русскую правду" в качестве первого документа большевизма. Вряд ли он мог быть реализован в политической практике того времени. Значительно менее существенны различия между проектом Дешана-Новосильцова и конституцией Никиты Муравьева.2
Таким образом, основания для сотрудничества между монархией и декабристами, безусловно, существовали. Между тем сколько-нибудь серьезные попытки декабристов найти взаимопонимание с императором, равно как и аналогичные шаги Александра I, не были пред-
1 Первый предполагал превращение России в конституционную монархию,тогда как второй настаивал на республиканской форме правления; первый оставлял в неприкосновенности дворянские привилегии и не касался проблем крепостного права, в то время как Пестель настаивал на радикальном разрешении аграрной проблемы: не только на освобождении крестьян, но и на полной ликвидации частной собственности на землю; согласно проекту Дешана-Новосильцова планировалось федеративное устройство России с максимальным учетом национальных культурных и исторических особенностей, а по "Русской правде" -жестко унитарное государство, вплоть до применения насильственных методов ассимиляции и запрещения местных языков.
2 Оба документа исходили из оптимальности конституционной монархии в качестве основополагающего принципа политического устройства России; оба были привержены принципу федерализма в национальной организации страны; оба передавали высшую законодательную власть в государстве парламенту, избираемому на основе ценза (хотя и ограниченному правом вето императора в проекте Новосильцова. Даже решение аграрного вопроса в документе Н. Муравьева было близко к планам Александра I).
164
приняты, хотя доподлинно известно, что Александр I был информирован о создании тайных обществ практически с самого начала их деятельности и относился к этому факту вполне терпимо. Налицо парадоксальная, уникальная ситуация — борющиеся за одни и те же цели лица, равно принадлежащие к высшему эшелону правящей элиты страны,1 лично или заочно знакомые, вместо того, чтобы объединить усилия, входят в жесточайшую конфронтацию в стиле лобового столкновения: вместо того, чтобы в лице монарха приобрести могущественного покровителя, планируют его убийство в то самое время, как император занимается разработкой конституции; монарх, вместо того, чтобы использовать известный ему заговор в качестве инструмента нейтрализации оппозиции справа, тратит силы на заведомо бесплодные попытки усовестить консервативную массу дворянства и призвать его стать коллективным самоубийцей, вместо того чтобы использовать содействие членов тайных обществ для раскола фронта своих противников справа. Не в первый раз мы встречаем столь нетехнологичное поведение. Относительно, его причин к сказанному выше можно добавить следующее.
Немалую роль в выборе тактики декабристов сыграло их увлеченное следование известным из западноевропейской политической практики моделям. Так, моделью для конституции Н. Муравьева послужила испанская конституция 1812 г. ; П. Пестель был страстным поклонником якобинцев; устав тайного общества был заимствован им у итальянских карбонариев, а в основу разработанного им проекта конституции "Русская правда" были положены комментарии к "Духу законов" Монтескье французского автора Детю де Траси, оказавшего значительное влияние на формирование взглядов Пестеля. Вообще дух французской революции витал над российскими заговорщиками. Поэтому неудивительна их логика: если французская революция физически покончила с монархией, то путь их российских последователей лежит в том же направлении (игнорируя существенную разницу между Бурбонами, само имя которых стало символом реакции, и действительно стремящимся к реформам Александром I). К сожалению, приходится констатировать правоту Н. Бердяева: "Русская интеллигенция всегда исповедовала какие-нибудь доктрины, вмещающиеся в карманный ка-
1 см. примечание 3.
165
техизис, и утопии, обещающие легкий и упрощенный способ всеобщего спасения, но не любила и боялась самоценной творческой мысли, перед которой раскрывались бы бесконечно сложные перспективы" (21, С, 83).
Другая причина несостоявшегося контакта — победа радикального крыла в движении декабристов (приверженность тайных обществ крайне радикальной тактике — хорошо знакомое из последующих попыток стремление "загнать клячу истории")- Известно, что идеологически движение декабристов было неоднородным, включая как сторонников умеренных, преимущественно просветительного характера мер, и радикальное крыло, настаивавшее на необходимости насилия, включая физическое уничтожение правящей династии.
Таким образом, уже в первом значимом с организационной точки зрения опыте российского оппозиционного движения его радикальная ветвь стала доминирующей. Эта тенденция преобладания радикалов в структуре оппозиции (как системной — внутри самой элиты, так и в отношениях "элита — контрэлита"), многократно повторяясь впоследствии, стала одной из причин резко конфронтационного характера взаимоотношений и внутри правящей элиты, и в системе отношений правящей среды с контрэлитой. В результате возобладания радикального крыла в декабристском движении умеренная линия реформ, олицетворяемая императором, оказалась под огнем с двух флангов — правого и левого; эти противоположные векторы, входя в лобовое столкновение, дали в итоге нулевой результат процесса развития. Чрезмерный радикализм сторонников крайних мер мог оттолкнуть императора от возможных контактов с декабристами. И объективно радикализм имел противоположный желаемому результат — он спровоцировал реакцию.
С еще большей силой эта тенденция проявилась в 1870—80 гг. в деятельности народовольцев. Не желая ни в коей мере умалить подвиг декабристов и народовольцев, все же вынуждены констатировать, что доминирующее в российской политической традиции стремление одномоментным рывком достичь того, что может стать результатом значительного исторического опыта, приводит к обратному результату — утрате пусть скромных, но реальных попыток и шагов к свободе.
По существу, все "охранительно-запретительное царствование" Николая I во многом было предопределено его реакцией на события 14
166
декабря так же, как и контрреформы Александра III стали реакцией на события 1 марта 1881 г.
Издержки форсированного развития, в ходе которого оказываются пропущенными — или пройденными экстерном — целые эпохи для психологического, нравственного и политического опыта, оказываются непомерно высоки.
Взаимная приверженность элиты и контрэлиты радикализму неизбежно рождает приверженность силовым методам элитного взаимодействия, столь характерную для сформированной "служилой" элиты, в рамках которой взаимодействуют не равноправные группы, как это происходит в условиях инновационного развития, а находящиеся в иерархическом соотношении элементы — верховная власть и правящий класс, отношения между которыми строятся на основе перманентной борьбы за властный приоритет, а алгоритмом отношений внутри правящего класса является жесткая конкуренция и свойственная служилой элите взаимная неприязнь между "выскочками" и аристократией (даже если сегодняшний аристократ — вчерашний выскочка). Кроме того, будучи слабо внутренне сплоченным вследствие высокой степени национальной пестроты, "служебная" элита, как правило, не способна к гибкому внутриэлитному взаимодействию.
В критические дни отступления русской армии под натиском Наполеона между двумя командующими русской армией происходил следующий диалог: П. Багратион, отпрыск царской грузинской династии Багратионов, правнук царя Вахтанга VI, кричал М. Барклаю-де-Толли, потомку шотландских дворян: "Ты немец! Тебе все русское нипочем!". "А ты дурак, хоть и считаешь себя русским", — отвечал Бар-клай-де-Толли. Другим примером может служить позиция А. Чарто-рыйского, который в ответ на предложение Александра I в 1802 г. занять пост товарища министра иностранных дел предупредил императора, что как поляк и польский патриот, он в случае столкновения русских и польских интересов примет сторону последних. Это подтвердилось в 1805—07 гг., когда Чарторыйский способствовал втягиванию России в непродуктивные для нее европейские коалиции и войны, рассчитывая на то, что это будет способствовать восстановлению независимой Польши в границах 1772 г. (кстати, в период нашествия Наполеона многие поляки — подданные России вступали во французскую армию, нарушая тем самым присягу Александру I на русское подданство). Другой ближайший сотрудник Александра I по вопросам внешней
167
политики, фактически второй министр иностранных дел наряду с К. Нессельроде, — грек граф Каподистрия счел себя вынужденным оставить свой пост после начала революции в Греции, а другой грек — генерал князь А. Ипсиланти стал во главе восстания и был демонстративно исключен из русской службы. Сам К. Нессельроде, австрийские симпатии которого были хорошо известны, стал одним из инициаторов Священного союза и сторонником подчинения внешней политики России интересам Австрии. Впоследствии он сыграл не последнюю роль в Крымском поражении России. В подобной ситуации от правящей среды трудно ожидать той степени сплоченности, которая необходима в отстаивании прав сословия перед короной. Иерархический характер внутриэлитной организации в целом, конкурентный характер в рамках правящего слоя, слабая внутренняя сплоченность элиты рождают нетехнологичность политической культуры. В сходной ситуации принципиально иной алгоритм внутриэлитного взаимодействия продемонстрировала политическая элита США в период принятия конституции страны.
Известно, что Конституционный конвент, собравшийся в Филадельфии в 1787 г., не только дополнил и исправил положения действовавшего тогда в стране основного закона "Статьи конфедерации", как ожидалось, а подготовил принципиально новый политико-правовой документ. Предполагая, что этот документ может вызвать серьезное сопротивление в легислатурах штатов, основатели американского государства предприняли два маневра: ввели условия ратификации этого документа девятью штатами, а не всеми двенадцатью (так как в ряде штатов рассчитывать на успех не приходилось) и настояли на созыве для ратификации Конституции специальных ратификационных конвентов, которые должны были одобрить Конституцию вместо передачи ее на рассмотрение легислатур штатов, большинство в которых составляли мелкие фермеры, способные заблокировать принятие документа. В итоге Конституция была принята, несмотря на незначительное число ее сторонников. Причем технологичность политической культуры, проявившаяся на ранних этапах формирования политической системы США, обусловлена не тем фактом, что революция в США совпала с промышленной революцией. Это имманентное качество политической культуры, являющееся следствием консенсусной природы сложившейся в США модели элитного рекрутирования и проявившееся на ранних этапах становления политической системы.
168
Очевидный результат массовой и резкой оппозиции дворянства модернизационным усилиям верховной власти (не менее радикальной оппозиции, заинтересованной в осуществлении реформ) стал основанием для переноса социальной опоры верховной власти в ее стремлении реализовать задачи модернизации на бюрократию. События 14 декабря 1825 г. стали последним рубежом в этом процессе. С этого времени политическим актором, принимающим стратегически важные политические решения, становится бюрократия. Таким образом, подтвердилась описанная выше закономерность: в мобилизационном обществе субъектом модернизации, как правило, выступает сформированная по принципу службы элита. Дворянство, не желающее служить и превратившееся в землевладельческую знать, перестало соответствовать задачам государства. Таким образом, несмотря на трансформацию социального облика правящей элиты, принцип ее рекрутирования остался неизменным. В этой связи необходимы две оговорки. Во-первых, речь идет о тенденции, а не о буквальной статистике. Во-вторых, высшая бюрократия, порог которой составляли первые пять классов, сама принадлежала к потомственному дворянству. Эта двойственность положения высшего эшелона власти в России была следствием сложившейся на ранних этапах Московского государства системы оплаты управленческих функций элиты не деньгами, а посредством землевладения. Подобное противоречие, как увидим дальше, стало причиной неэффективности бюрократии Российской империи в качестве властной элиты. Однако в данном случае речь идет о том, что этот слой в качестве политической элиты был эффективен именно тогда, когда он действовал в качестве бюрократии, а не землевладельческого сословия.
Конец XVIII — начало XIX вв. знаменательны тем, что именно в этот период рождается прообраз будущей контрэлиты в лице разночинной интеллигенции. Необходимо отметить принципиальное отличие российской контрэлиты от ее аналога в "американской" модели: если в рамках последней в качестве контрэлиты выступает противостоящая элите группа интересов, то в рамках мобилизационной модели в качестве оппонента власти выступает не группа интересов, а интеллигенция. Причины этого коренятся в политико-центричном характере общества, в котором экономическое благополучие есть функция политической власти, а группы интересов зависимы от власти: русская буржуазия, будучи относительно поздним и неконкурентоспособным по сравнению с европейскими аналогами образованием, не может со-
169
ставить оппозицию власти, так как ее экономическое процветание в значительной мере зависит от патронажа государства; дворянство, будучи небогатым сословием и существуя в условиях перманентной угрозы крестьянского бунта, заинтересовано в поддержке верховной власти. Поэтому в качестве оппонента власти может выступить лишь социальный субъект, находящийся "по ту сторону" экономических интересов, в качестве которого и выступает интеллигенция.
Принципиально отметить, что с самого момента рождения интеллигенция в качестве контрэлиты действовала не как конкурент, а как смертельный враг власти. Контрэлита существует в любом государстве. Однако если в государствах экономико-центричных обществ элита и контрэлита сосуществуют как соперники и конкуренты, придерживающиеся определенных правил игры, гарантирующих целостность системы как таковой, то в политико-центричном обществе их общая "рамка" — государство, его целостность и т.п. превращаются во второстепенный, не обладающий самостоятельной ценностью в смертельной схватке элиты и контрэлиты абстракт.
* * *
Ослабление режима мобилизационного развития в послепетров-ский период нашло отражение и в изменении традиционной для мобилизационной модели расстановки сил в треугольнике "верховная власть — правящий класс — внеэлитные слои". В отличие от социальной конфигурации Московского государства и петровского времени верховная власть (которая прежде находила опору во внеэлитных слоях в противостоянии с правящим классом) теперь солидаризировалась с правящим классом против социальных низов, которые привычно продолжали надеяться на справедливость верховной власти и усматривать именно в ней своего союзника в борьбе против сильных мира, сего. Проявлением этих иллюзий и одновременно доказательством утопичности этих иллюзий стала крестьянская война под предводительством Е. Пугачева. Весьма характерен в этой связи тот факт, что Пугачев представлялся в качестве "мужицкого" и "казацкого" царя Петра III, пришедшего призвать к порядку "дворянскую царицу" Екатерину II. Таким образом, стереотип восприятия верховной власти внеэлитными слоями остался прежним: именно в верховной власти низы общества видели защиту от притеснений со стороны экономически сильных сло-
170
ев, именно верховная власть рассматривалась в качестве того справедливого барина, который "рассудит". Результатом неадекватности иллюзий крестьянской войны стала также дальнейшая консолидация верховной власти и правящего класса.
Невиданные ранее масштаб и массовость протеста в период войны 1773—75 гг. под предводительством Е. Пугачева, охватившие огромную площадь в 600 тыс. кв. км., сообщили новое качество протесту внеэлитных слоев, что вынудило власть пойти на некоторые уступки. Одним из значимых результатов крестьянской войны стали меры по развитию буржуазных отношений (хотя участие собственно торгово-промышленного класса в восстании было весьма слабым), однако вследствие идущего "сверху" осуществления этих мер политическая роль буржуазии оставалась незначительной, ее зависимый характер от власти сохранялся, а ключевые позиции в социальном раскладе сил оставались за дворянством, позиции которого на центральном и местном уровнях даже усилились (например, реформа местного управления делегировала значительные полномочия поместному дворянству). При этом следует иметь в виду, что к этому времени дворянство практически перестало быть служилым классом, превратившись в сугубо привилегированный, хотя его привилегии потеряли смысл и историческое оправдание.
171