Мах Э. Анализ ощущений (Философия). 2005

А. Ф. ЗОТОВ

ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ,

ИЛИ ЧЕМ ИНТЕРЕСНА ЭТА КНИГА ДЛЯ СОВРЕМЕННОГО ЧИТАТЕЛЯ

Имя Эрнста Маха, австрийского физика, который полвека проработал в знаменитом Карловом Университете в Праге, было, пожалуй, на рубеже ХIХ — ХХ веков общеизвестно не только в среде специалистов по профессии. Он был признанным специалистом в области термодинамики, оптики, акустики, механики сверхзвуковых скоростей. Он был также выдающимся экспериментатором — например, получил первые фотографии ударных волн при обтекании тел газом, движущимся со сверхзвуковой скоростью. Специалисты до сих пор пользуются такими понятиями, как «конус Маха» и «угол Маха»; скорость современных самолетов и сегодня профессионалы нередко измеряют в «махах»1. Профессор Эрнст Мах читал с постоянным успехом общий лекционный курс по физике в своем университете. Его научные статьи публиковались в серьезных научных журналах и обычно получали высокую оценку коллег. В своих теоретических исследованиях по механике он стремился придать ее формулировкам такой вид, чтобы они были инвариантными по отношению к прямолинейному и вращательному движению систем отсчета — так было бы удобнее решать многие прикладные задачи механики. Стремясь к этой цели, Мах отказался от ньютоновских понятий абсолютного пространства, времени и движения, введя в теоретическую механику так называемый «принцип относительности Маха». Впоследствии это нововведение сыграло важную роль для создания А. Эйнштейном специальной теории относительности.

Но имя Маха было известно также и за пределами университетского сообщества, в самых разных слоях культурного населения Европы. Было оно известно и в России, причем не только специалистам

1 Эта единица численно равна скорости звука в атмосфере.

7

А. Ф. ЗОТОВ

по физике. Мах написал серию книг и немало статей, посвященных вопросам, пограничным с философией — истории науки, проблемам развития науки, научному познанию (прежде всего, соотношению теории и наблюдения, теории и эксперимента и т. п.). Эти работы принесли ему широкую известность, и не только потому, что популяризировали научное знание (а на рубеже двух прошлых веков наука, хотя ее и сотрясали внутренние противоречия и даже кризисы, все же была еще в фаворе — ведь традиционная философия («метафизика») была ранее, вслед за религией, подвергнута сокрушительной критике, в том числе и учеными-естествоиспытателями, от которой философия долго не могла оправиться, и претендовать на уважение в общественном мнении могла только тогда, когда сама объявляла себя «научной» и декларировала приверженность научным ценностям). Все, что происходило в «городе ученых», было интересно широкой общественности.

Разумеется, Мах был не одинок — сочинения на эту тему были массовым интеллектуальным продуктом, и авторы этих сочинений не только выдвигали массу новых идей, но и вели оживленную полемику, в которую вовлекалась весьма широкая и разношерстная публика. Но об этом — дальше.

В понимании научного (прежде всего, конечно, физического) знания Мах придерживался, в духе времени, установок довольно радикального эмпиризма, согласно которому весь состав знания, включая научные понятия и формулировки научных законов, должны, в конечном счете, базироваться на чувственных данных, т. е. происходить из ощущений. Если так, то ведь нужно знать, как работают органы чувств — рецепторы, что такое ощущения и как образуется совокупность чувственных данных, которая исполняет функции базисного слоя «опытных наук» — чувственный опыт. В новых науках о человеке — физиологии органов чувств, психологии и психиатрии — новом разделе медицины — работа по сходной тематике только еще начиналась, поэтому Мах сам решил заняться такими исследованиями (разумеется, под тем углом зрения, который ему как ученому-физику представлялся важным). Прежде всего, он обратился к устройству и функционированию органов зрения и слуха, а также к работе вестибулярного аппарата, без знания механизмов которого, как он полагал, адекватное исследование механических процессов неполно, да и вообще вряд ли возможно, коль скоро оно должно базироваться на чувственных данных. Разумеется, он обращался также и к достижениям физиологов, исследованиям психологов разных специальностей и ориентаций, а также медиков и психиатров. Не игнорировал он и философские работы по теории познания

8

ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ

и логике, которые, по его мнению, могли быть полезны для решения познавательных проблем. На страницах этой книге читатель встретит имена Р. Декарта, И. Канта, Д.-Ст. Милля, У. Джеймса, Г. Гельмгольца, Ф. Ланге и множество других и без труда почувствует, что физик Мах вполне квалифицированно разбирался в их идеях, казалось бы, далеких от его специальности.

Я только что отметил, что общую методологическую позицию Маха, или, лучше сказать, его исследовательскую установку можно характеризовать как «довольно радикальный эмпиризм». Это несколько уклончивое определение (почему не просто «радикальный эмпиризм» — ведь это понятие уже было в ходу?), видимо, нуждается в кратком пояснении. Ведь известно, какое влияние Мах оказал на формирование методологической позиции А. Эйнштейна, труды которого (и притом не только по теории относительности) никак нельзя отнести к разряду «эмпирических» обобщений результатов наблюдений и экспериментов2. Скорее уж верно обратное — в появлении на свет его знаменитой теории реальные эксперименты и наблюдения заметной роли не играли. В контексте нашего предмета куда важнее то, что «поздний» Эйнштейн находил свое начальное увлечение идеями Маха несколько чрезмерным и упрекал Маха за то, что тот недооценивал активность теоретического мышления в развитии физики! Так что, видимо, ситуация здесь более сложная,

итрактовать этот факт из жизни знаменитого физика как биографическую деталь (изменилось мнение о человеке — обычное дело…) значит не понимать интеллектуальную атмосферу эпохи, в которую жили Мах

иЭйнштейн.

Ато, что тогда происходило, историки науки и сегодня именуют не иначе, как «революцией в физике». Если термин «революция» понимать как обозначение процесса глубоких и радикальных преобразований, и таким способом избавить его от эмоциональных обертонов, которые совсем еще недавно искажали его смысл (ведь слово «революция» вызывало даже не чувство оптимизма, а восторг), то не стоило бы здесь спорить о словах. Но те люди, которым довелось жить

иработать в ту историческую эпоху, на склоне лет своих предпочита-

2 В мои студенческие годы «стандартным» было представление, будто бы отрицательный результат эксперимента Майкельсона по обнаружению «мирового эфира» был основанием фундаментальной идеи о том, что скорость света в вакууме представляет собой мировую и не зависит от движения источника света. Сам автор теории относительности говорил, что эти экспериментальные результаты не были ему известны, что очень похоже на правду.

9

А. Ф. ЗОТОВ

ли другое выражение — «драма идей». Действующие лица этой жизненной драмы испытывали всю гамму чувств, соответствующих «периоду смуты» и отражавших противоречия революционной эпохи. Один из великих физиков — из старшего поколения — в начале ХХ века сожалел, что не умер пять лет назад, когда ему «все было ясно». Его молодые коллеги, напротив, с восторгом упивались свободой интеллектуальных и экспериментальных авантюр в новых областях исследований, досадуя разве что на то, что их старшие современники, уже успевшие занять высокие должности в научных учреждениях и занявшие профессорские кафедры в престижных университетах, подавляют их своим авторитетом, мешают свободно экспериментировать, мыслить и распространять свои идеи. На склоне своих лет М. Планк, получивший (в 1918 г.) Нобелевскую премию за создание квантовой теории, вспоминая свой трудный путь в науке, писал:

В 80-х и 90-х годах прошлого столетия я на самом себе испытал, как трудно исследователю, когда он сознает, что обладает идеями, объективно превосходящими господствующие идеи, но все его аргументы не производят впечатления, так как его голос слишком слаб, чтобы заставить научный мир прислушаться к нему. Тогда нельзя было восстать против авторитета таких людей, как Вильгельм Оствальд, Георг Гельм, Эрнст Мах3.

И чуть дальше — общая формулировка:

Великая научная идея редко внедряется путем постепенного убеждения и обращения своих противников, редко бывает, что «Саул становится Павлом». В действительности дело происходит так, что оппоненты постепенно вымирают, а растущее поколение с самого начала осваивается с новой идеей…4

По сути, Планк здесь говорит о феномене жизни науки, который сегодня обозначается термином «парадигма». В ее состав входят не только (а может быть, и не столько) одна или несколько научных идей, с которыми уже свыклись члены мирового научного сообщества (хотя бы потому, что эти идеи вошли в университетские учебные программы), но такие концептуальные единства, в которых слиты научные идеи, их явные и неявные предпосылки (мировоззренческие установки,

3Планк М., Единство физической картины мира. М.: Наука, 1966. С. 188.

4Там же. С.188 —189.

10