Если Я ведет мир к истощению

Данная картина имеет заметное сходство с современной позицией временного существования. Поскольку мир нас не особо касается, то вещи и люди в нем не становятся истинной целью нашей деятельности. Если наши действия направлены лишь на восстановление желанного внутреннего равновесия или на удовлетворение потребностей, то они не подразумевают какой-либо объект в мире или кого-то другого, а только лишь себя. Субъект становится на место объекта.

Истинная надежда, воля к смыслу (Франкл) и бескорыстный идеализм в таком мире не имеют прочного места. Это не только лишает иллюзий, но и при более внимательном рассмотрении оказывается весомым аргументом против действия самой редукционистской психологии, если отвлечься от всех ее методических проблем. Мир, в котором с его позволения обитают довольно одаренные и сильные существа, думающие только о себе и своих потребностях, – это мир без уважения, без социальной поддержки, без взаимопомощи. Такой мир находился бы в постоянной опасности, а человеческий вид, потомство которого и нескольких дней не может выжить в диких условиях без заботы других, уже, наверное, давно бы исчез. Такое видение в философии называют reductio absurdum (сведение к абсурду). Теория, стремящаяся объяснить жизнь человека через механизмы, которые настолько ставят под угрозу ее саму и его жизненное пространство, очевидно, не является достойной теорией. Точно так же спорной является теория об отношении личности и мира, которая сначала теряет личность (заменяя человека на вещь), а затем и мир (опуская его до уровня средства удовлетворения субъективных потребностей).

Здесь можно возразить, что «теория мотивации» априори не стремится к редукционизму, а хочет выработать понимание, чего на самом деле хочет человек и что дарит ему чувство удовлетворения. Руководствуясь идеей, что такая теория потребностей должна быть редукционистской, мы будем помнить о ключевом моменте и рассматривать его подробнее: человек действует или должен действовать так, чтобы помнить о собственном счастье и ощущать его.

Интересно, но люди редко задаются вопросом о том, имеет ли смысл и надо ли концентрироваться на своем ощущении счастья как таковом.

Можно ли вообще хотеть счастья?

На этот вопрос можно ответить разными способами, один из них чисто феноменологический – он заключается в том, чтобы увидеть вещи такими, какими они представляются человеку при их тщательном и системном рассмотрении. Вывод здесь будет такой: если бы можно было вызвать определенные чувства посредством одного лишь желания, то большая часть консультативных практик и, вероятно, значительная часть видов психотерапевтической помощи оказалась бы ненужной. Виктор Франкл так описывает отношение между желанием, причиной и чувственным состоянием:

Есть такие состояния, которых не достигнуть желанием: я не могу заставить себя захотеть верить, захотеть любить, надеяться и никак не могу захотеть желать чего-то. Этими и подобными состояниями не получится манипулировать […] Если кто-то манипулирует самим собой, желая вызвать «намеренное чувство» (Макс Шелер), тогда он теряет из виду предмет своих намерений, на который направлено чувство, если оно таким образом еще не было уничтожено в зародыше. Я хочу продемонстрировать это на бытовом примере: если я хочу кого-то рассмешить, тогда я должен рассказать ему анекдот. Дело в том, что я не могу метить сразу на какое-то «чувственное состояние» (Шелер), но я должен нацелиться на адекватный предмет. Тогда нужное состояние придет автоматически.[56]

Исследования эмоций и когнитивных сфер исследования, так же как и бытовой опыт, показывают, что чувства, как правило, по своей сути являются реакцией. Чтобы мы почувствовали счастье, оно должно иметь основание. Чтобы почувствовали любовь к партнеру, должен быть кто-то, кто ее достоин. Кроме того, мы должны быть эмоционально открыты для состояния любви. Для того чтобы верить, необходимо нечто достойное веры, а также наша готовность доверять этому нечто.

Если бы любви к партнеру можно было достичь напрямую и нужно было бы только пожелать полюбить кого-то, чтобы это чувство

том, что они думают, будто их сексуальность раскроется лучше, если они сократят путь к наслаждению, используя партнера лишь как средство для удовлетворения своей потребности. Вместо того чтобы дать себе свободу в любви к партнеру (и вместе с тем рискнуть), они зажимаются и хитрят, и это ведет к предсказуемым последствиям:

При сексуальных неврозах невротик борется за что-то, будь то оргазм или потенция, он в первую очередь стремится к сексуальному наслаждению. И, к сожалению, чем больше он озабочен этим наслаждением, тем меньше удовольствия достается на его долю. Прямой доступ к удовольствию невозможен. Потому что наслаждение не может быть ни реальной, ни вероятной целью нашего поведения и наших поступков, скорее, оно является лишь случайным результатом, побочным эффектом, который получается сам собой, когда мы во всей полноте проявляем свою самотрансцедентность, когда мы всецело отдаемся любви к кому-то или служению какому-либо делу. Как только мы перестаем думать о партнере, а думаем только о наслаждении, то на пути у нас встает наше к нему стремление. И попытки манипулировать самим собой терпят неудачу. Дорога к удовольствию и к самореализации пролегает только через самоотверженность и через самозабвение. Те, кто предпочитает этой дороге окольный путь, поддаются соблазну сократить расстояние и сделать удовольствие самоцелью. Но обходной путь оказывается тупиковым.[57]

Итак, те процессы и события, в которых раскрывается сама жизнь, идут рука об руку с нашей готовностью отвлечься от эгоцентрического напряжения и отдаться жизни, их нельзя вызвать насильно. Они возникают при достижении нами осмысленной цели, но сами не являются целью. Стараясь найти общую теорию мотивации, мы приходим к выводу: усиленный поиск счастья, вожделение того, что должно делать нас счастливыми, не приведет к желаемому, если это счастье безосновательно. Охота за приятными ощущениями их же и прогоняет. Рассмотрим это на двух конкретных примерах.