Редукционизм в хосписе

Далее, чтобы проиллюстрировать, какой эффект на практике производит подобный скепсис, характерный для постмодерна, приведу пример. Несколько лет назад я был приглашен в один хоспис на конференцию по теме «Психологическое сопровождение умирающих и душепопечение». Она проходила недалеко от Гамбурга. Сотрудники хосписа – среди них было много добровольцев – рассказывали о своей работе, которую они выполняли с умирающими и ради них. В своем очень личном докладе по случаю открытия конференции руководитель хосписа рассказала, что несколько лет назад, вступая в должность, она испытывала сомнения и даже не могла предположить, сколь многому она сама сможет научиться у умирающих. Это подтверждали и многие другие сотрудники хосписа. Но лучше бы она не произносила этих слов в тот день! На семинаре, состоявшемся после открытия конференции, его руководитель – терапевт в области глубинной психологии – спрашивал ее, что она имела в виду, говоря это. Он хотел знать, не скрывался ли за ее словами страх перед собственной смертью, в котором она себе не признавалась, и в первую очередь страх перед умирающими. Он также предположил, что, приняв руководство хосписом, она пыталась контролировать смерть или, как он выразился, справиться с ней.

Руководитель хосписа удивленно посмотрела на терапевта и возразила, что она, как человек верующий, с большим почтением относится к теме смерти и что и помыслить не может, что станет бояться умирающих и тем более властвовать над ними. Она посвящает большую часть своего времени (в том числе личного) тому, чтобы сделать последние дни жизни доверенных ей пациентов мирными и прекрасными. И каждый день она видит, что смерть в примирении с семьей и любимыми возможна. Это была одна из тем, о которых она говорила на открытии, – примирение, завершение и закрытие того, что еще открыто и не завершено.

Но терапевт так просто не сдавался. Он возразил на это примерно следующими словами (передаю по памяти): «Да, я вижу, что вы в это верите. Я и не ждал, что вы скажете мне что-то другое». Затем он переключился с руководителя хосписа на других сотрудников. Им тоже

Нетрудно представить, как на такой сомнительный, уничижающий «диагноз» мог бы отреагировать человек с меньшей ориентацией на смысл. Он мог бы потерять уверенность и начать сомневаться в собственных мотивах и идеализме, а из-за этого начать относиться к доверенным ему пациентам менее уверенно и работать с меньшим самозабвением.

Таким образом очень просто запустить настоящий порочный круг подозрения: приписывать неосознанные и недобросовестные мотивы, сомнения, неуверенность, которые вызывают новые сомнения, и т. д. Подозрение, которое распространяется в такой генерализованной форме, может поставить под угрозу и похоронить в принципе исправное, здоровое, наполненное смыслом представление о человеке и о самом себе. Виктор Франкл на лекциях регулярно рассказывал о подобных случаях. Далее привожу текст по моим записям:

Одна американская пара добровольно принимала участие в проекте Корпуса мира в Африке. Они безвозмездно трудились и ради этого на два года оставили свою работу. Они считали помощь в Корпусе мира своим предназначением, но под конец второго года глубоко разочаровались. Что произошло?

Началось с того, что все, кто работал в Корпусе, получали психологическую поддержку. Три месяца группа добровольцев приходила на групповые занятия терапии. Они проходили так: психолог спрашивал участников: «Итак, вы в составе Корпуса мира. Но почему вы здесь? Почему вы хотите тут работать?» Ответ американской пары: «Мы считаем, что важно помогать людям, у которых меньше возможностей и средств, чем у нас». Психолог: «Но тогда нужно признать, что вы ставите себя выше тех, кому помогаете». Супруги: «Конечно, мы, должно быть, более прогрессивны. С этой точки зрения это так…» Психолог: «Тогда вы признаете, что глубоко в вашем подсознании должно быть нечто побуждающее вас показывать другим, что вы их превосходите». Супруги: «Боже мой, мы никогда не размышляли

втаком ключе. Но вам, как психологу, виднее».

Итак длилось три месяца, пока эта «групповая терапия» не уничтожила все самозабвение и отзывчивость и от идеализма добровольцев не осталось и следа.

случае, объяснение, которое теряет свой феномен, перестает быть теорией к этому феномену. Если теория личности соответствует факту, что личность есть больше, чем просто набор психологических процессов благодаря самосознанию, свободе и ответственности, тогда она больше не является субперсональной. Но если она остается субперсональной, тогда она не является теорией личности.

Итак, все, что мы отнесли к человеческой сущности, выходит за рамки предопределенного и предопределяющего психологического соотношения сил. Мы увидели, что человек – это существо одновременно зависимое и независимое. Человек всегда выходит за рамки самого себя и направлен в мир. Он зависит от своей телесной и душевной конституции, но он независим и свободен выбирать, какую позицию займет по отношению к этой конституции. Человек открыт для того, что находится вне его самого. Виктор Франкл выразил эти обстоятельства следующим образом:

В последней инстанции (духовная) личность принимает решение […] по поводу (душевного) характера, и в связи с этим можно сказать: человек решаетСЯ. Всякое решение есть самостоятельное решение, а оно формирует человека. В то время как я формирую судьбу, я формирую личность, которой являюсь, характер, который имею, – таким образом, формируется личность, которой я становлюсь.[55]