Lankov_A_N_Avgust_1956_g_Krizis_v_Severnoy_Koree

1. Исторический фон: Северная Корея и ее р у к о в о д с т в о . . . 4 1

Жизнь дипломатов в Северной Корее действительно была скучной и не слишком выгодной (по крайней мере, по сравнению

сдругими столицами). После налетов американской авиации

в1951-1953 гг. Пхеньян был практически уничтожен и представлял собой груды развалин. Экономическая ситуация оставляла желать лучшего: если у дипломатов и была валюта, они все равно не могли приобрести высококачественные товары, которых просто не было в пхеньянских магазинах. Действовавший внутри посольства магазин Востокинторга не отличался разнообразием товаров: так, когда в этот магазин «завезли» дамские чулки, для женского персонала посольства и член семей дипломатов в магазине была установлена норма «две пары в одни руки» (советник Лазарев тем не менее, воспользовавшись служебным положением, приобрел

12 пар - факт, который вызвал немалые пересуды в сов. колонии)18. Наверное, нашим читателям (кроме самых молодых) нет нужды объяснять, какое значение в СССР имел доступ к иностранной валюте и западным потребительским товарам. Многие дипломаты надеялись, что им со временем удастся покинуть столь унылое и скудное место, в котором они оказались по капризу судьбы и Управления кадров.

Конечно, и в те времена в посольстве работали также добросовестные, трудолюбивые и настойчивые дипломаты, которые стремились анализировать корейскую ситуацию и влиять на нее в интересах СССР (в этой связи можно упомянуть имена В. И. Пелишенко

иособенно Е. JL Титоренко, в несколько более поздние времена -

В.П. Ткаченко), но в целом у советских чиновников были серьезные основания для того, чтобы проявлять острожность и, следовательно, оставаться пассивными. В конце концов каждому чиновнику хорошо известно, что шанс получить наказание за бездействие обычно меньше, чем риск нарваться на неприятности из-за неправильного действия.

Свой отпечаток на ситуацию в посольстве, равно как и на со- ветско-корейские отношения в целом, накладывали также те стремительные и непредсказуемые перемены, которые происходили тогда в политике и в официальной идеологии Москвы. Сохранявшаяся в Кремле политическая нестабильность делала опасно неопределенной границу между «политически правильным» и «поли-

18 Запись беседы В. Петухова (советник дальневосточного отдела МИД

СССР) с JI. Г. Гольдиной (возвратившаяся из КНДР сотрудница посольства

СССР). 28 марта 1955 г. Коллекция «Чунан ильбо» (далее — КЧИ), документы за 1955 г. № 561/дв, 4/IV.55.

42 Ланьков Н. Август, 1956 год: Кризис в Северной Корее

тически ошибочным», так что у советских дипломатов были все основания бояться, что те или иные действия, допустимые и даже похвальные сегодня, со временем могут быть расценены как неадекватные, неправильные, даже «преступные» (в конце концов со времен сталинского разгрома МИДа в 1936-1938 гг. тогда прошло всего лишь два десятилетия). Эти опасения были оправданы и понятны, но, без сомнения, они негативно влияли на поведение советских дипломатов и порою не давали им реагировать на быстро меняющуюся ситуацию в Корее.

В то же время можно предположить, что, с точки зрения СССР,

ситуация в Северной Корее не вызывала тогда особенной тревоги — по крайней мере, по сравнению с бурлящей Восточной Европой, где в середине 1950-х гг. стали все отчетливее проявляться антисоветские тенденции и общая нестабильность. В Польше, Венгрии и отчасти в Восточной Германии Советский Союз воспринимался как очередное историческое воплощение традиционного противника - России. Это неизбежно вело к националистическому брожению, которое усилилось, когда народ чувствовал неуверенность самих властей. Другие социалистические страны Восточной Европы тоже проявляли недовольство правящими режимами, и советские представители при местных правительствах никогда не переоценивали популярность и стабильность установленных Москвой режимов. В Северной Корее ситуация была иной. Местный национализм, весьма сильный, был традиционно направлен в основном против японцев, а внутренняя антикоммунистическая оппозиция была крайне слабой и не воспринималась как потенциальный источник проблем.

Конечно, помимо народного недовольства существовала еще одна потенциальная опасность для советских позиций в социалистических странах — «национальный коммунизм» югославского, титовского толка, и в настоящее время мы осознаем, что в КНДР подобная опасность была вполне реальной. По сути, именно такой сценарий там и осуществился со временем: Северная Корея, сохранив верность основным принципам советского социализма в его ортодоксальной сталинской версии, тем не менее вышла из-под советского влияния и стала проводить независимую (по сути — националистическую) политику, которая во многих случаях противоречила советским интересам. Однако в 1953-1955 гг. не было никаких оснований ожидать, что Ким Ир Сен станет «корейским Тито». Северная Корея, только что пережившая разрушительную войну, казалась слишком зависимой от советской помощи. Положение самого Ким Ир Сена - изначально достаточно малоизвест-

1. Исторический фон: Северная Корея и ее р у к о в о д с т в о . . . 4 3

ного и второстепенного лидера, выбранного советской военной администрацией, казалось бы, также должно было исключать любые «антисоветские» поползновения с его стороны. Сегодня мы знаем, что этот расчет оказался ошибочным, но тогда подобная логика выглядела вполне убедительной.

Не следует забывать, что в те времена Северная Корея являлась одной из беднейших стран всего социалистического содружества. Основной причиной были гигантские разрушения, причиненные Корейской войной. В 1953 г. валовой национальный продукт КНДР составлял менее половины от уровня предвоенного 1949 г. В беседах с дипломатами северокорейские руководители признавали, что значительная часть населения систематически недоедает (в мае 1952 г., например, Пак Хон-ён заметил, что 27 % крестьян в стране голодают)19. Американские бомбардировки привели к тому, что не только в Пхеньяне, но и в большинстве городов страны не осталось ни одного неповрежденного строения, а подавляющее большинство горожан жило в землянках и подземных укрытиях20. Свирепствовали болезни, так как в условиях военного времени и серьезнейшей нехватки медицинского персонала только военнослужащие подлежали госпитализации. Острой проблемой стал туберкулез: в конце войны северокорейский врач сообщил венгерскому дипломату, что даже в армии потери от туберкулеза в последние полгода войны превысили потери от собственно боевых действий21.

Острой проблемой оставалась нехватка квалифицированного персонала, в первую очередь — научно-технического. До 1945 г. японские колониальные власти из политических соображений не поощряли развитие высшего образования в Корее, а те немногие корейцы, которые такое образование имели, в большинстве своем происходили из обеспеченных слоев населения и в 1945-1951 гг. ушли в Южную Корею. В апреле 1950 г. северокорейский министр иностранных дел сказал венгерскому дипломату, что в стране нет ни одного инженера-строителя и всего двое инженеров-железнодо- рожников22. Несмотря на немалые усилия по подготовке специалистов и в КНДР, и за ее пределами, главным образом в Советском Союзе, кадровая проблема сохраняла свою остроту на протяжении всего описываемого нами периода (как мы увидим, в конце 1950-х гг. политика Пхеньяна привела к дополнительным осложнениям в этом вопросе).

19Balazs Szalontai. Kim И Sung in the Khrushchev. Era. P. 44.

20Ibid. P. 43-46.

21Ibid. P. 44.

22Ibid. P. 22.

После 1953 г., года смерти Сталина, новая обстановка, складывавшаяся в Советском Союзе, привела к радикальным изменениям политического ландшафта во всем социалистическом лагере. Политическая система большинства социалистических стран (за исключением Китая, Северного Вьетнама и Югославии) с самого момента их возникновения была устроена таким образом, что на ней неизбежно сказывались крупные внутриполитические перемены в Москве. Разумеется, хрущевская политика десталинизации не могла не затронуть социалистический лагерь.

Реформы в СССР начались почти сразу же после смерти Сталина, но в первые 2—3 года темп перемен был достаточно медленным, поскольку Хрущёв был вынужден учитывать возможную оппозицию со стороны своих соперников, да и, вероятно, сам еще не был полностью уверен в правильности выбранного курса. Поэтому в 1953-1955 гг. можно было недооценить важность этого процесса — особенно если наблюдать за ним из восточноевропейских столиц. Однако через пару лет стало ясно, что у Хрущёва и его сподвижников намерения самые серьёзные и что он действительно собирается радикально обновить советский социализм. Были прекращены массовые репрессии, опустели лагеря политзаключенных, ослаблена цензура, расширились контакты с внешним миром, появились некоторые возможности для независимой неполитической общественной деятельности. Советское руководство отказалось от наиболее сомнительных элементов сталинского идеологического наследия, в том числе и пресловутой концепции «постоянного обострения классовой борьбы в социалистическом обществе», которая долгое время служила теоретическим обоснованием массовых репрессий.

Однако особое внимание в социалистическом лагере вызывала провозглашенная Хрущёвым новая модель отношений СССР

с «братскими социалистическими странами», а также новая концепция руководства. Новая модель предусматривала отказ от мелочной опеки, отзыв большинства советских советников, которые выступали в роли контролеров и надсмотрщиков, а также расформирование созданных при Сталине совместных компаний, которые к тому времени воспринимались в Восточной Европе как инструмент советской экономической эксплуатации. Все эти мероприятия и руководство, и население «братских стран» только приветствовало.

Отношение к новой модели руководства было более сложным. «Культ личности» (этот не слишком точный эвфемизм был придуман как раз в то время), чрезмерное восхваление и обоже-

1. Исторический фон: Северная Корея и ее р у к о в о д с т в о . . . 4 5

ствление всемогущего, всезнающего вождя были осуждены официально, и новым идеалом было провозглашено «коллективное руководство». Политическая структура коммунистического государства в послесталинскую эпоху оставалась авторитарной, но богоподобный и всемогущий Вождь на вершине управленческой пирамиды был заменен (по крайней мере, теоретически) властью Политбюро или другого подобного коллективного органа. Понятно, что подобные перемены не вызывали восторга в большинстве социалистических государств, руководители которых до 1953 г. последовательно копировали советскую модель, превращая себя в «маленьких Сталиных».

Это относилось к КНДР, где культ личности Ким Ир Сена начал формироваться на очень ранней стадии. Например, основанный в 1946 г. в Пхеньяне университет, первое высшее учебое заведение Северной Кореи, было названо в честь будущего Великого Вождя. Балаш Шалонтай отмечает в этой связи, что в Венгрии, например, университет в честь местного лидера впервые назвали только в 1951 г., причем Университет имени Ракоши располагался в одном из провинциальных городов и не имел особого значения. Уже с 1946-1947 гг. во время официальных мероприятий в КНДР наряду с портретами Сталина, Ленина и Маркса вывешивались портреты Ким Ир Сена, причем с его портретами не соседствовали изображения других высших руководителей КНДР. В отличие от Вьетнама, Китая и большинства стран Восточной Европы, в Северной Корее даже на ранних этапах ее истории не существовало традиции вывешивать портреты группы высших руководителей23. Наконец, первая статуя Ким Ир Сена появилась в КНДР в декабре 1949 г. — и это при том, что памятников Сталину, как ни парадоксально в КНДР не было. В отличие от большинства социалистических стран в КНДР культ Ким Ир Сена не сопровождался культами малых вождей, его «верных соратников»24. С учетом этих обстоятельств понятно, что призывы к «искоренению культа личности» восторга у Ким Ир Сена не вызывали.

В Пхеньяне немалое беспокойство вызывала и другая составляющая новой советской идеологии — так называемая теория «мирного сосуществования», которая утверждала, что в новых условиях появляются возможности для того, чтобы избегать крупных военных столкновений между социалистическими и капиталистическими странами. До этого, несмотря на все шумные кам-

23Balazs Szalontai. Kim И Sung in the Khrushchev Era. P. 20.

24Ibid. P. 242.

пании под знаком «борьбы за мир», которые были столь характерны для последних лет правления Сталина, войны между капитализмом и социализмом официально считались неизбежными и даже отчасти полезными для окончательной победы коммунизма. Согласно доктрине «мирного сосуществования» полная победа социализма могла быть одержана посредством мирного соревнования с капитализмом, что, правда, не исключало ограниченных военных конфликтов в тех регионах, которые казались стратегически не столь важными. В конце 1950-х гг. Хрущёв искренне надеялся «догнать и перегнать» развитые капиталистические страны в экономическом соревновании. В те годы советская экономика развивалась весьма динамично, так что эти надежды выглядели вполне обоснованными.

Власти большинства социалистических стран в принципе не возражали против перехода к мирным формам соревнования с «мировым империализмом». Однако для Северной Кореи, которая находилась в состоянии жестокой конфронтации с Югом, эта теория выглядела опасной попыткой потакания «американским империалистам», поиском компромисса с врагом. В середине 1950-х гг. Пхеньян вряд ли планировал новое нападение на Юг, но высокий уровень военных расходов свидетельствовал о том, что такая возможность не исключалось в будущем. Кроме того, в Пхеньяне не могли исключать и вероятность атаки со стороны Юга — ведь режим Ли Сын-мана даже формально не признавал права КНДР на существование. В этой ситуации в Пхеньяне опасались того, что утверждение принципов «мирного сосуществования» в качестве части официальной коммунистической доктрины снизит шансы на то, что Советский Союз окажет КНДР прямую поддержку в случае нового военного столкновения с Югом и его американскими покровителями. Таким образом, теория «мирного сосуществования», вполне разумная по своей сути, была истолкована в Пхеньяне как возможное «теоретическое обоснование» предательства интересов младшего партнера во имя сохранения лучших отношений с США и прочими «империалистическими государствами».

Какими бы неопределенными и противоречивыми ни были бы идеалы, провозглашаемые хрущевской Москвой, они представляли угрозу для лидеров старого закала. «Маленькие Сталины» Восточной Европы оказались перед рискованным выбором. Они могли либо попытаться приспособиться к новым веяниям и провести свою собственную десталинизацию, либо же, наоборот, дистанцироваться от Москвы и сохранить верность старому сталинско-

му курсу. Обе стратегии были весьма опасны. В том случае, если руководство той или иной восточноевропейской социалистической страны официально одобряло новую линию Москвы и поддерживало критику сталинизма, ее руководителям было бы трудно объяснить свои собственные слова и действия, предпринятые

вте, еще недавние времена, когда их страна послушно следовала сталинским курсом. Подобная ситуация создавала благоприятные условия для оппозиционных выступлений. Во многих социалистических странах партийная оппозиция, которую поддержали как недовольные из числа номенклатуры, так и более широкие слои населения, не преминула использовать эту возможность и отстранила от власти представителей старой гвардии. Именно такой поворот приняли события в Польше и Венгрии, отчасти —

вБолгарии. Не менее рискованным представлялся и отход от

СССР, поскольку советская экономическая, политическая и военная поддержка была важным условием выживания большинства коммунистических режимов. К тому же в создавшихся условиях никто не мог определить рамки дозволенного Москвой и предсказать, как советское руководство отреагирует на нестандартное поведение.

Наконец, политическую ситуацию осложнял и острейший продовольственный кризис, который поразил КНДР в начале 1955 г. Уже в январе 1955 г. правительство КНДР обратилось к СССР

иКНР с просьбой о предоставлении продовольственной помощи

иприняло решение о сокращении норм выдачи зерна по карточкам. Говоря о причинах неурожая, председатель корейского Госплана Пак Чхан-ок сказал советскому послу: «Фактический урожай в 1954 г. был не 2,9 млн тонн, как ожидалось, а 2,6-2,7 млн тонн. Однако крестьяне облагались натуральным налогом из предполагавшегося урожая 2,9 млн тонн. Размер натурального налога фактически составил 30—32 % урожая вместо предусмотренного законом 25—27 %. Поэтому крестьяне неохотно продавали хлеб государству сверх сданного ими натурального налога [...] недостаток продовольствия объясняется также необходимостью увеличить

помощь зерном крестьянам-беднякам, объединившимся в сельскохозяйственные производственные кооперативы»25.

Специальным постановлением от 5 декабря 1954 г. Кабинет министров КНДР запретил свободную торговлю рисом на рын-

25 Запись беседы С. П. Суздалева (посол СССР в КНДР) с Пак Чан Оком (зам. председателя Кабинета министров и председатель Госплана КНДР). 31 января 1955 г. КЧИ, документы за 1955 г.

48 Ланьков Н. Август, 1956 год: Кризис в Северной Корее

ках. Нарушителей этого запрета привлекали к ответственности26. К весне 1955 г. рис практически исчез из продажи и в государственных магазинах, и на рынках. Рабочие и служащие государственных предприятий получали рис по карточкам, хотя и по пониженным нормам, но в деревнях и небольших городах положение стало критическим. На протяжении полутора месяцев с начала апреля и до середины мая в венгерскую больницу в Саривоне поступило более 20 человек с диагнозом «крайнее истощение». В документах иностранных посольств говорится о том, как крестьяне весной 1955 г. отправлялись в горы на поиски съедобных трав, кореньев и даже коры деревьев. По данным венгерского посольства, в пров. Сев. Хамгён появились беженцы, которые уходили из охваченных голодом уездов. Бывали случаи, когда эти люди теряли сознание и умирали на обочине. Осенью 1954 г. килограмм риса в частной торговле стоил 40-50 вон, а к концу весны 1955 г. его цена возросла до 400 вон, то есть примерно в десять раз27. Именно голод вынудил Ким Ир Сена отложить его поездку в СССР, которая была первоначально намечена на начало весны 1955 г.28

В июле министр иностранных дел КНДР Нам Ир, знакомя нового советского посла с ситуацией в КНДР, заявил: «Вследствие неурожая в ряде провинций в прошлом году значительное количество населения КНДР нынче голодало». К осени 1955 г. ситуация

26Запись беседы В. А. Васюкевича (1-й секретарь Дальневосточного отдела) с А. К. Гришаевым (советник председателя Центрального Комитета потребительской кооперации КНДР). 8 февраля 1955 г. КЧИ, документы за 1955 г.

А.К. Гришаев, будучи советником в соверокорейской системе потребкооперации, во время поездки в Москву встретился с сотрудником МИДа и описал продовольственную ситуацию в КНДР. Впрочем, из контекста беседы не ясно, всегда ли крестьян наказывали за нарушение запрета. Создается впечатление, что наказания носили спорадический характер («Имеют место факты, когда крестьяне привлекаются к ответственности за невыполнение нормы продажи риса государству и за торговлю рисом на рынке. Все это вызывает недовольство среди населения»).

27Подробное описание голода 1955 г. на основании новых документов из дипломатических архивов см.: Balazs Szalontai. Kim И Sung in the Khrushchev Era. P. 62-67.

288 марта 1955 г. Ким Ир Сен сказал советскому послу Суздалеву: «Ким Ир Сен сообщил мне, что в связи с необходимостью разрешения ряда внутренних вопросов и, главным образом, исправления серьезных политических ошибок, допущенных Трудовой партией по отношению к крестьянству при проведении заготовок хлеба, в результате которых в деревне возник недостаток продовольствия и зерна для посева, он не сможет выехать в Москву ранее середины апреля». См.: Дневник посла С. П. Суздалева за 28 февраля — И марта 1955 г. Запись от 8 марта. КЧИ, документы 1955 г.

1. Исторический фон: Северная Корея и ее р у к о в о д с т в о . . . 4 9

нормализовалась, хотя жизнь корейской деревни оставалась очень бедной. Немалую роль в этом сыграла экстренная продовольственная помощь, предоставленная КНДР Китаем и Советским Союзом.

Характерно, что все эти признания и просьбы о помощи звучали в основном за закрытыми дверями, в то время как официально власти не признавали самого факта голода. Правда, 26 апреля 1955 г. в «Нодон синмун» была напечатана статья о продовольственных проблемах, вина за которые возлагалась на якобы расточительное поведение потребителей, которые неэкономно расходовали продовольствие. Однако кому-то из руководства даже такая острожная и, в общем, лживая формулировка показалась слишком радикальной, так что номер со спорной статьёй был изъят из распространения всего лишь через час после того, как был напечатан29. Официально считалось, что никаких проблем с продовольствием в КНДР не существует. Не исключено, что причина такой скрытности - вообще-то, вполне характерной для сталинистских режимов — была связана и с тем обстоятельством, что излишняя откровенность могла быть использована недовольными для критики руководства и лично Ким Ир Сена.

29 Об инциденте с отзывом номера «Нодон синмун» см.: Balazs Szalontai. Kim И Sung in the Khrushchev Era. P. 71.

2.1955: СОВЕТСКАЯ ФРАКЦИЯ ПОД УДАРОМ

Первая попытка руководства Северной Кореи отреагировать на новую, отчасти непонятную и потенциально опасную международную обстановку относится к концу 1955 г. До этого Ким Ир Сен и его окружение, в общем, игнорировали начавшуюся в Советском Союзе кампанию по десталинизации. Первые признаки пхеньянской реакции появились к концу 1955 г., и эти мероприятия Пхеньяна не сулили ничего хорошего ни тем, кто надеялся на либерализацию режима, ни тем, кто хотел просто следовать советской линии, какой бы эта линия не была. События осени 1955 г. и зимы 1955-1956 гг. стали первым признаком того, что Северная Корея намерена отдалиться от своего главного покровителя, Советского Союза.

Первым проявлением данной тенденции стала короткая, но интенсивная кампания, которую Ким Ир Сен и его соратники провели против ряда заметных членов советской группировки. Конечно, советская группировка вряд ли рассматривалась Ким Ир Сеном как единственный источник опасности. В северокорейской политической жизни в условиях постоянного ожесточенного соперничества фракций источником проблем могла стать любая группировка, и Ким Ир Сен это хорошо понимал. Снятие Пак Ир-у с поста и атаки на Чхве Чхан-ика в начале 1955 г. продемонстрировали, что Ким Ир Сен не особо доверял и «китайским корейцам». Однако ситуация, сложившаяся к 1955 г., означала, что наибольшую политическую опасность для Ким Ир Сена представляли именно «советские корейцы».

Как и в других социалистических странах, политическая и социальная структура в КНДР изначально строилась по советскому образцу, и культ личности Ким Ир Сена копировал культ личности Сталина. Поэтому любое принижение авторитета Сталина представляло собой смертельную опасность для престижа самого Ким