Lankov_A_N_Avgust_1956_g_Krizis_v_Severnoy_Koree

в северокорейской прессе. В конечном итоге эта недооценка иностранной экономической помощи и связанное с ней «головокружение от успехов» привело к ряду неосторожных политических решений начала 1960-х гг., которые едва не спровоцировали прекращение советской помощи в условиях, когда шансов найти ей адекватную замену не было.

Другой особенностью периода 1957-1960 гг. было постепенное сокращение советского присутствия в Корее. В начале 1957 г. в соответствии с уже упоминавшейся «Октябрьской декларацией», было значительно сокращено число находившихся в КНДР советских советников. Это, кстати, произошло по инициативе советской стороны, в соответствии с новой линией на постепенное свертывание сети советников в странах «народной демократии», где их присутствие воспринималось как досадное и ненужное напоминание о политической зависимости местных режимов от СССР. В начале 1957 г. в 17 корейских министерствах и приравненных к ним ведомствах у министров имелись «главные советники» из СССР, которые направляли и в некоторой степени контролировали деятельность соответствующих министерств (эта цифра не включает армию и спецслужбы). В январе—феврале 1957 г., после консультаций с корейскими властями, девять изсемнадцати советников министерского уровня были отозваны383. Вскоре за ними последовали остальные, хотя часть технического персонала и военные советники оставались в Северной Корее вплоть до начала 1960-х гг., а время от времени появлялись и в более поздние времена.

Символически и практически важным жестом северокорейских властей было принятое ими в 1957 г. решение о переводе на корейский язык обучения во всех классах шестой средней школы (кор. че юк кодынъ хаккё), в которой обучались дети находившихся на корейской службе советских корейцев и других советских жителей Пхеньяна. Преподавание в этом весьма привилегированном учебном заведении, готовившем молодых советских корейцев к поступлению в советские вузы, до этого осуществлялось на русском языке. Учебные планы там тоже были в основном советскими, хотя и с некоторой «кореизацией» (там были уроки по корейской истории и преподавался базовый курс корейского языка). Эта школа была весьма специфическим учреждением, крайне изолированным от корейского окружения, и контакты между ее учениками и их

383 Запись беседы В. И. Пелишенко (временный поверенный в делах) с Нам Иром (министр иностранных дел). 4 января 1957 г.

272 Ланьков А. Н. Август, 1956 год: Кризис в Северной Корее

«чисто корейскими» сверстниками были сведены к минимуму. Бывший ученик Шестой школы, сын высокопоставленного сотрудника сначала советских, а потом северокорейских разведывательных служб, вспоминает: «Мы держались особняком, и отношение к местным было натянутым. Мы относились к местным свысока. Мы были богаче, мы принадлежали к верхушке, мы были в целом лучше образованы. Нас, когда мы шли группой, легко узнавали на улице. Выдавал нас и иной внешний вид (хорошее питание), и манера одеваться и держаться. Наши девушки, например, купались и вполне могли появиться на пляже в купальниках - немыслимый для местных девушек поступок. Местные нас тоже не любили. Мы к ним — свысока, а они к нам - с завистью, а то и просто с ненавистью»384.

Можно предположить, что сам факт существования такой школы рассматривался большинством корейцев как символ особых привилегий и особой роли СССР в культуре и образовании Северной Кореи. В этой связи следует отметить, что советское посольство также неоднократно выражало опасения по поводу тех политических последствий, которые может иметь существование такого специфического учебного заведения385. Замена языка преподавания в конце 1957 г. привела к предсказуемому результату, который, в общем, и входил в планы властей. Советские корейцы, стремившиеся дать своим детям хорошее образование, не собирались отправлять их в корейские вузы, уровень которых был значительно ниже советских. Закрытие русской школы в Пхеньяне заставило некоторых советских корейцев отправить свои семьи или, по крайней мере, детей-старшеклассников назад в СССР, где можно было лучше подготовиться к поступлению в советские

384 Интервью с Дмитрием Янбаровичем Ли. Москва, 16 января 2001 г.

385 Ещё 28 февраля 1955 г., то есть во времена, когда отношения Москвы и Пхеньяна казались безоблачными, посол С. П. Суздалев в беседе с министром иностранных дел КНДР Нам Иром выразил свое беспокойство по поводу существования такой школы, так как «отдельное обучение детей корейских работников в советской школе могло бы быть не совсем правильно истолковано местными корейскими гражданами». См.: Дневник посла С. П. Суздалева за 28 февраля — 11 марта 1955 г. Запись от 28 февраля. КЧИ, документы 1955 г. Из этой записи, а также записи от 1 марта ясно, что принципиальное решение о постепенном свертывании образования на русском языке было принято именно в это время, в начале марта 1955 г., и при этом не вызвало никаких возражений посольства (скорее, наоборот, посольство активно поддерживало именно такой подход).

высшие учебные заведения386. Во многих случаях именно отъезд детей в СССР в 1957-1958 гг. провоцировал и отъезд всей семьи.

Так как в новой ситуации Советский Союз все больше воспринимался как источник идеологической опасности, то северокорейское руководство стало постепенно ограничивать неофициальные контакты с СССР и советскими гражданами. Самым явным каналом советского влияния, помимо советских корейцев, были студенты из КНДР, обучавшиеся в СССР. Это была единственная категория северокорейцев, постоянно находившаяся в «идеологически опасной» среде и имевшая возможность общаться с идеологически неблагонадежным советским населением. К тому же их контакты было практически невозможно отследить. В 1957-1958 гг. число студентов, обучавшихся за границей, было значительно сокращено. В мае 1957 г. зам. министра образования проинформировал советского дипломата, что КНДР больше не будет посылать студентов в другие страны «народной демократии», исключение делалось только для СССР. В результате многие студенты, не завершившие курс обучения, были отозваны на родину. В начале 1958 г. правительство предприняло следующий шаг — в СССР

было решено отправлять только аспирантов387. По-видимому, на это повлияло решение нескольких северокорейских студентов остаться в Москве и явное нежелание СССР выдавать этих перебежчиков.

16 декабря 1957 г. Советский Союз и Северная Корея подписали новое соглашение о гражданстве. В соответствиии с этим соглашением двойное гражданство безоговорочно запрещалось, а тем, у кого оно на тот момент имелось, предписывалось сделать выбор. Этот документ был логическим завершением более ранних тенденций, поскольку и Москва, и Пхеньян уже с начала 1950-х гг. подталкивали бывших советских корейцев к отказу от гражданства

СССР. Однако в политической атмосфере конца 1950-х гг. это соглашение было еще одним ударом по уже деморализованным

386 Запись беседы Е. J1. Титоренко (второй секретарь посольства) с Тян Чу Иком (член-корреспондент Академии наук КНДР). 17 октября 1957 г. АВП РФ. Ф. 0102. Оп. 13. Д. 6, папка 72.

Интересную информацию о Шестой школе предоставила автору Людмила Мефодиевна Ким (Ким Миль-я), дочь Ким Чэ-ука. Интервью с Л. М. Ким. Ташкент, 27 января 1991 г.

387 Запись беседы В. С. Захарьина (зав. консульским отделом) с Пак Киль Еном (зав. 1-м отделом МИД КНДР). 28 января 1958 г. АВП РФ. Ф. 0102. Оп. 14. Д. 8, папка 75.

советским корейцам, многие из которых к тому времени сохраняли советское гражданство только формально (они не потрудились продлить или заменить просроченные советские паспорта обычным порядком). Эти люди оказались перед трудным выбором. Они могли либо окончательно отказаться от советского гражданства

итаким образом потерять всякую надежду на защиту со стороны все еще относительно влиятельного посольства СССР, либо стать советскими гражданами и тогда лишиться высоких постов и хорошей работы в северокорейском госаппарате. Вскоре стало ясно, что последнее решение почти автоматически означает также и возвращение в СССР. В конечном счете большинство советских корейцев сделало мудрый выбор, благоразумно решив, что жизнь дороже карьеры, и остались в гражданстве СССР. Однако новое соглашение подрывало саму основу существования советской фракции

иеще больше ограничивало советское влияние на внутреннюю политику Северной Кореи.

Вскоре после этого Пхеньян одержал еще одну дипломатическую победу, на этот раз - в отношениях с Китаем. В 1958 г. было заключено соглашение о выводе китайских войск (так называемых «китайских народных добровольцев») с территории КНДР. Необходимые документы были подписаны в феврале 1958 г., во время визита Чжоу Эньлая в Пхеньян, а к октябрю того же года послед-

ний китайский солдат покинул КНДР (хотя китайские военные советники оставались в стране еще некоторое время)388. Фактически вывод китайских войск мало изменил военно-стратегическую расстановку сил — в случае начала новой войны или возникновения чрезвычайной ситуации китайские вооруженные силы могли

вернуться в Северную Корею в течение нескольких дней, поэтому степень безопасности КНДР практически не уменьшилась389. В то же время это событие предоставило все еще единому коммунистическому лагерю важное преимущество с пропагандистской точки зрения: американские войска по-прежнему оставались в Южной Корее, тогда как Север был якобы свободен от иностранного военного присутствия. Кроме того, подобно соглашению о граждан-

388 Kim Hak-jun. Pukhan 50 пубп sa. С. 428.

389 В китайском черновике Совместной декларации, объявлявшей о выводе китайских войск, содержалось заявление о том, что в случае войны китайские войска будут возвращены. Корейская сторона требовала, чтобы это обещание было исключено из окончательного текста Совместной декларации. См.: Записи беседы Н. М. Шестерикова (советник посольства) с Пак Гиль Еном (зав. 1-м отделом МИД КНДР). 17 февраля 1958 г.

стве с СССР, соглашение о выводе китайских войск также имело важные внутриполитические последствия: оно существенно ограничивало возможности для прямого вмешательства во внутреннюю политику КНДР со стороны Москвы или Пекина. Прямая китайская интервенция в интересах каких-либо внутриполитических сил всегда была маловероятной, но после вывода войск такая возможность была полностью исключена.

Примерно в то же время советские корейцы начали ощущать, что и они все чаще становятся объектом репрессивных кампаний. Как уже упоминалось, вначале главное острие репрессий было направлено против яньаньской фракции. Такая тактика была оправданна: так как в августе 1956 г. именно бывшие «китайские корейцы» составляли большинство участников и сторонников оппозиции, с ними первыми и следовало покончить. Однако после уничтожения яньаньской фракции произошло неизбежное: Ким Ир Сен обратил свое внимание на советскую фракцию, последнюю группировку в рукводстве КНДР и ТПК, которая не была связана с ним лично.

К тому времени стало ясно, что любое советское вмешательство, прямое или косвенное, крайне маловероятно. Как мы помним, в 1957 г. был арестован лидер советских корейцев и активный участник августовских событий Пак Чхан-ок. Осенью 1958 г. последовали новые аресты советских корейцев. Среди первых жертв были бывший глава штаба северокорейского военно-мор- ского флота Ким Чхиль-сон, еще один высокопоставленный офицер Ким Вон-гиль и Пак Ый-ван, хорошо известный своей прямотой вице-премьер, столь упорно отказывавшийся выступать с «самокритикой» во время пленума ЦК390. Как мы помним, к тому времени официально считалось, что Пак Ый-ван был одним из руководителей августовского заговора (что, скорее всего, не соответствовало действительности). В 1959 г. аресты и «идеологические проверки» советских корейцев стали обычным делом. Люди исчезали один за другим. Одних арестовывали, других снимали с постов и ссылали в сельскую местность в кооперативы и шахты на «перевоспитание» или же в лучшем случае переводили на низшие должности. По оценкам самих советских корейцев, по меньшей мере 45 высокопоставленных партийных работников из советской группировки (то есть приблизительно четверть ее изначаль-

390 Интервью с Зоей Пак (вдова Ким Чхиль-сона). Ташкент, 1 февраля 1991 г. По ее сведениям, Ким Чхиль-сон был арестован 28 ноября 1958 г.

276 Ланьков . Н. Август, 1956 год: Кризис в Северной Корее

ной численности) подверглись репрессиям и погибли в конце 1950-х и начале 1960-х гг.391

Советское посольство обычно не оказывало поддержки советским корейцам, хотя в случае с менее значительными фигурами советское гражданство само по себе давало некоторую защиту392. Когда советские корейцы обращались за разрешением вернуться в СССР, такое разрешение им давалось, но по своей инициативе посольство не вмешивалось в происходящее и не предпринимало целенаправленных попыток спасти тех, кто мог стать жертвой чисток (во всяком случае, сегодня о таких попытках нам ничего неизвестно). Единственным исключением представляются деятельность В. П. Ткаченко, будущего зав. корейским сектором ЦК КПСС, а тогда — молодого дипломата, благодаря решительным действиям которого был спасен не один человек. По меньшей мере в одном случае энергично действовал и аппарат советского военного атташе, организовав выезд из страны Пак Киль-нама, бывшего советского офицера (речь об этом любопытном эпизоде пойдет ниже). Однако такие акции были исключением и скорее отражали личную позицию дипломатов и офицеров, а не официальную политическую линию Москвы. В целом же посольство пассивно наблюдало за происходившей стране расправой над советскими корейцами393.

391Mirok ChosOn minjujuiii konghwaguk [Тайная история КНДР]. Seoul: Chung'ang ilbo sa, 1991. С. 371-372.

392Соответствовало это действительности или нет, пока судить сложно. Например, Александр Сон (сын видного советско-корейского партработника Сон Вон-сика), который в конце 1950-х гг. являлся офицером северокорейских ВВС, убежден, что именно советское гражданство спасло его от ареста

в1960 г., когда террор в армии достиг беспрецедентного размаха. Интервью

сАлександром Соном. Ташкент, 31 января 1991 г.

393Периоды такой пассивности уже были. Балаш Шалонтай обратил внимание автора на то обстоятельство, что в 1920-х гг. в Монголии значительная часть правящей элиты состояла из бурят (по сути — советских монголов), игравших там примерно ту же роль, что и советские корейцы в ранней истории КНДР. В конце 1930-х гг. Чойбаласан, по-видимому, с одобрения

СССР провёл чистки среди бурят и заменил их на местных монголов, в целом куда менее образованных. Это открыло перспективы грандиозного карьерного роста для местных кадров и укрепило контроль Чойбалсана над страной. Однако сходство между этими двумя случаями только внешнее, поскольку «советские монголы», по-видимости, были принесены в жертву в целях усиления политической стабильности заведомо просоветского режима, тогда как

вСеверной Корее наиболее вероятными причинами советской пассивности были, во-первых, стремление избежать дальнейшего осложнения все более непростых отношений с Пхеньяном и, во-вторых, невозможность эффективного вмешательства.

Нарастающее ухудшение советско-корейских отношений и усиление чисток означало, что связи с СССР перестали быть основой привилегированного статуса советских корейцев. Напротив, в новой ситуации контакты с СССР стали потенциально опасными.

Всередине 1959 г. потерял работу и подвергся унизительно-раз- громной «критике» Ю Сон-хун, советский кореец и бывший рек-

тор университета Ким Ир Сена. Его, в частности, обвиняли в сознательном насаждении в университете советских традиций394.

ВМВД приблизительно в то же время высшие чиновники совет- ско-корейского происхождения тоже стали жертвами хорошо отрежессированной критической кампании. У одного из них даже поинтересовались, «чьи интересы он защищает - компартии Советского Союза или ТПК?» До 1957 г. такой вопрос был бы невоз-

можным, так как официально считалось, что интересы «братских партий» не могут различаться по определению395.

Некоторые советские корейцы, особенно находившиеся на службе в вооруженных силах и полиции, попали в список тех заговорщиков, которые в 1956 г. якобы планировали военный переворот. Как уж упоминалось, это обвинение было, по всей вероятности, беспочвенным, однако после декабрьского (1957) Пленума оно стало занимать все более заметное место в официальной северокорейской риторике. Соответственно, и список подозреваемых тоже постоянно расширялся. Большинство обвиняемых принадлежало к«яньаньским генералам», что вполне объяснимо: яньаньская группа стояла за «августовским кризисом» и именно ее члены традиционно были широко представлены в армейском руководстве. Тем не менее некоторые советские корейцы тоже оказались среди жертв кампании. Их обвиняли не только в поддержке Пак Чхан-ока или иногда в критике политики Ким Ир Сена, но и в более тяжком преступлении — в тайной подготовке вооруженного переворота. К примеру, в ночь на 22 сентября 1959 г. Пак Иль-му, начальник автобронетанкового управления Корейской Народной Армии, был внезапно арестован военной контрразведкой и провел 18 дней в тюрьме. По его собственным словам, он «за время нахождения под стражей неоднократно допрашивался о трудовой деятельности в СССР и КНДР, об отношениях к политике ЦК ТПК и правительства в период авгус-

3 94 Запись беседы Б. С. Захарьина (зав. консульским отделом посольства) с Югаем Н. А., Юн Е. К. и Тюгаем М. Ф. 16 ноября 1959 г. АВП РФ. Ф. 0541.

Оп. 10. Д. 9, папка 81. 3 95 Там же.

Это обвинение выглядело абсурдным, однако были и другие, более правдоподобные. Например, документы сохранили ранние замечания Пак Иль-му и Пак Киль-нама о тяжелой жизни простого населения КНДР. Без сомнения, эти искренние и полные сочувствия замечания в новых условиях истолковывались как доказательство «контрреволюционной деятельности». В частности, в переданной в посольство северокорейскими властями справке говорилось: «Кроме этого, Пак Киль Нам, занимая важный военный пост, клеветал на правильную политику ТПК и правительство Республики. В начале 1947 года, выступая перед своими заместителями, сознательно извращал политику партии, заявляя, что мяса и масла народ не видит, что рыбу забирают насильно, народ не в состоянии приобретать вещи, так как не может добыть средств к существованию. Передавая ложные слухи, клеветал на правильную политику нашей партии»401.

С серьезными проблемами столкнулся даже Кан Чин, занимавший видное положение в коммунистическом подполье до 1945 г., подвергшийся преследованиям по политическим мотивам в конце 1940-х гг. и, казалось, к середине 1950-х гг. уже основательно забытый всеми. Кан Чин, работавший скромным переводчиком, потерявший все политические связи, хотя и сохранивший советское гражданство, был обвинен в... «терроризме»402. На настоящий момент трудно сказать, почему власти вдруг вспомнили о человеке, который давно уже находился в опале и не у дел, и решили расправиться'с ним окончательно (насколько можно судить, Кан Чин был репрессирован).

Учитывая данные обстоятельства, можно по достоинству оценить предусмотрительность замминистра внутренних дел Пак Пёнюля, который рассказывал автору этих строк, что после обращения за разрешением вернуться в СССР перестал появляться на службе под предлогом вдруг случившегося с ним затяжного приступа гипертонии. Он скрывался шесть месяцев, до тех пор, пока не были подготовлены все необходимые для отъезда бумаги403.

401Материала на Пак Киль Нама (перевод с корейского). АВП РФ. Ф. 0541. Оп. 10. Д. 9, папка 81.

402 Запись беседы Б. С. Захарьина (зав. консульским отделом посольства)

сЛи Чхан Чоном (зав. консульским отделом МИД КНДР). 31 октября 1959 г. АВП РФ. Ф. 0541. Оп. 10. Д. 9, папка 81. Установить точное написание имени Ли Чхан Чона не удалось.

40 3 Интервью с Пак Пён-юлем. Москва, 25 января 1990 г.