Этнопедагогические традиции приобщения детей к трудовому и культурному опыту русского народа

Задание к занятию:

Познакомьтесь с материалами, раскрывающими этнографическую и этнокультурную характеристику социализации русского ребенка в традиционной культуре.

В заключение рабочей группой (4-5 студентов) сформулируйте 5 вопросов об одном из этапов жизненного цикла ребенка для выявления уровня освоения этого материала другими студентами. Вопросы должны быть Вами сформулированы об одном из следующих этапов: дородовый, рождение, младенчество, детство, отрочество, юность. Подготовьте эти вопросы в форме теста. Для чего сформулируйте вопрос кратко и предложите 4 варианта ответов на него. Учтите, что только один из ответов должен быть правильным, из оставшихся вариантов ответа: один - абсолютно неверный, два других – частично правильные, то есть либо включающие дополнительные неадекватные части ответа, либо представляющие правильный ответ не в полном объеме. Подготовьте материал для проверки, сопроводив его правильными ответами на отдельном листе.

Роль обрядов и обычаев, связанных с рождением Ребенка и периодом младенчества.

ДОРОДОВЫЙ ПЕРИОД. По общеславянскому взгляду, рождение детей – большое счастье для семьи. Дети - Божие благословение, дар Божий. Счастье в браке зависело, прежде всего, от того, есть ли дети, поэтому жить семейно и бездетно значило «не исполнять закона», то есть главного жизненного предназначения. В детях видели продолжателей семейной трудовой традиции, носителей семейного имени (с V века – фамилии), наследников накопленных знаний, умений и имущества. С религиозной точки зрения только рождение детей оправдывало и очищало «греховные» интимные отношения, делая брак благочестивым. ²

У кого детей много, тот не забыт у Бога. В русском обществе с давних времен образцовой семьей была многодетная семья, а образцовой женщиной — мать в окружении многочисленных чад. Образ женщины — многодетной матери формировался в России на протяжении многих веков. Его корни уходят в эпоху древней и средневековой Руси. Тогда многодетность, или, как говорили, многочадие, являлась жизненной необходимостью. Многочисленные болезни, эпидемии, постоянные войны уносили десятки тысяч человеческих жизней, и только многодетность да­вала возможность сохранить род человеческий от вымирания, гарантировала воспроизводство населения, сохранение семейной собственности. Православная церковь поддерживала стремление общества к самосохранению и саморазвитию. На Руси уже в X—XIII веках, в период распространения христианства, духов­ные отцы в многочисленных сохранившихся до наших дней по­учениях указывали на необходимость «многочадия», «благочес­тивого родительства», они полагали, что дети являются, главным благом для любой семьи и главным оправданием существования женщины на земле. По особым епитимийным сборникам того времени назначалось наказание женщинам, которые «в утробе имеют, а родити не хочут». За это прегрешение полагалось семь лет покаяния и поста, а за применение контрацептивных средств на женщину налагалась епитимья в пять лет поста и покаяния.

В более позднее время, в XVIII — начале XX века, идеал многодетности также поддерживался условиями реальной жизни и православными представлениями о нравственности, глубоко укоренившимися в народной среде.¹

Церковь

Бесплодие рассматривалось как большое несчастье, знак судь­бы, Божье наказание («Бог не дал своих родити за мои грехи»), порча, насланная колдуном по навету злых людей. Большим гре­хом считалась любая попытка предохранения от беременности. Противозачаточные средства, имевшиеся у знахарок и колдунов и описаний в старинных травниках и лечебниках, считались «бе­совским зельем», а женщины, их применявшие, нарушали пра­вила благочестивой жизни. Прерывание же беременности, даже на ранних стадиях, было грехом, приравнивавшимся к детоубий­ству, нарушением нравственных норм.

Бабенка не без ребенка, не по-холостому живем, Бог велел. Рождение детей, воспринимавшееся как дарованная Богом ми­лость, в то же время осмыслялось и как тяжелая работа, которой Бог наказал женщину за грехи первородителей Адама и Евы.

У древних славян был своеобразный взгляд на новорожденного ребенка. На него смотрели как на «пришельца» из мира иного, мира духов. Так, если новорожденный умирал («ушел в мир иной»), то это не было трагедией для семьи. Считалось, что он попадет к духам, праотцам (языческая мифология) или к ангелам (христианство).

Еще один факт, указывающий на то, что новорожденный не считался человеком – это применение к нему термина среднего рода (дитя, мелочь, тваря, блазота и др.), а также называние его мальчиком независимо от пола. То есть к ребенку относились как к бесполому существу.

Зачавшая женщина как бы вбирала в себя и олицетворяла противоборство «чистых» и «бесовских» сил за душу человека: она считалась «нечистой» и одновременно обретшей огромную колдовскую силу над всем окружением – явлениями природы, животными, людьми. Родственники и соседи, подруги и близкие тайно восхищались новым состоянием «мужатицы», но и побаивались его.

Все желания и прихоти забеременевшей женщины должны были удовлетворяться. Говорили, что «не она сама, вторая душа просит». Душу ребенка обычно представляли как некий образ без мяса и костей – «ни девочку, ни мальчика». Некоторые говорили, что она, «как газ или пар». В народе считалось, что «душу в младенца, когда он зарождается в момент соития, вкладывает Ангел», что «Господь создает дитя и дает ему душу». Поэтому и живущее в утробе существо – уже одушевленное, хотя церковь и не считала его таковым, т.к. оно еще не было окрещено. Оттого и исполнялись прихоти беременной женщины.

Вложенная в зародыша душа, согласно народным верованиям, с самого начала своего роста и оформления испытывала постоянное противоборство «чистых» и «бесовских» сил. «Злой дух» мог постараться и наслать на мать, носящую в утробе младенца, тяжелую болезнь. Поэтому, чтобы уберечь и себя и дитя, беременная женщина должна была строго соблюдать все предписания – обычаи, ритуалы, нормы поведения, рацион питания. Суеверия заставляли ее постоянно «блюсти себя», чтобы даже ее случайный проступок не сказался на здоровье или характере будущего ребенка.

Опасениями за беременную, за ее окружение, за судьбу ее будущего ребенка объясняются многие старинные запреты. Ограничения в поведении объяснялись суеверными убеждениями – кабы чего не случилось и не отразилось на здоровье и характере малыша. Так, существовал запрет передвижения: ей надлежало не выходить из дому без особой надобности, поменьше встречаться с новыми людьми, бывать в местах их скопления, где собираются и злые духи: на перекрестке дорог или на берегу у водоема, где обычно идет общая стирка. Появиться там можно было только после того, как мать окропит беременную святой водой.

Беременная не должна была много говорить – у новорожденного язык к небу прирастет; суетиться и егозить – будет неспокойный; прикарманивать чужое – возникнет пятно, по форме напоминающее украденную вещь. Попросту говоря, в русских приметах как бы отразилась известная православная формула: «Детям расплачиваться за грехи родителей».

Этнографы считают, что большинство запретов и предписаний дородового периода основаны на так называемой магии подобия. Носящей ребенка нельзя сидеть на камне – роды будут тяжелыми как камень; шагать через веревку – ребенок может запутаться в пуповине; переступать через коромысло – станет горбатым; протискиваться через жерди в заборе – будет щуриться, станет близоруким; есть печень животных – ребенок родится с темными, «синими», как печень, губами. Чтобы младенец не срыгивал молоко, зачавшая, как бы ни хотела есть, не должна была набрасываться на пищу с жадностью; сколь бы ни мучилась от жажды – не должна была «отхлюпывать» из полного кувшина или, того хуже, ведра с водой.

В отличие от дворянок, затягивавших себя в корсеты, крестьянки никогда туго не подпоясывались: «Перенесешь столько мучений, сколько витков на веревке…» И тем и другим категорически запрещалось грубо и жестоко обращаться с домашними животными. Пнешь ногой кошку или собаку – родишь ребенка с нехорошими «щетинками»: грубыми, покрытыми волосами родинками или родимыми пятнами. У беременной хозяйки, утопившей котенка, по поверью, мог родиться слепой ребенок, а у той, что наступила на жабу, - дитя со сросшимися пальцами или глазами навыкате.

У многих славянских народов веками сохранялся запрет беременной женщине смотреть на огненный круг заходящего солнца или пожар: если она при этом случайно дотрагивалась до своего тела, то в данном месте у младенца могла появиться красная родинка («запечется там кровь») или красноватое родимое пятно («вроде обожженного»). Родимые пятна могут по­явиться на теле ребенка также в том случае, если она в испуге выронит из рук какой-либо предмет. Подобные дефекты объясняли и тем, что матери, будучи «тяжелыми», резали птицу, домашнее животное (брызнула кровь) или неаккуратно собирали красные ягоды – вишню, смородину (раздавили одну из них).

Не полагалось будущей матери и смотреть на умерших, провожать его на кладбище, ходить на похороны, иначе дитя – не жилец или кожа у младенца будет желтого или синего цвета (117), а так же смотреть на инвалидов и уродцев. «Оберегом» от покойников считался хлеб (символ жизни) – кусочек его беременная постоянно должна была держать при себе на тот случай, если вдруг ей встретится урод или нужно присутствовать на поминках по умершему родственнику.

Встречи с красивыми людьми, напротив, сулили младенцу счастье и красоту. Чтобы усилить, укрепить действие этого «рецепта», знахарки рекомендовали сразу же после встречи умыться проточной водой. У русских и поныне существует убеждение, что ребенок будет похож на того человека, на портрет, фотографию которого чаще всего заглядывалась роженица. Поэтому родственники обычно приводили ее посмотреть на красивых соседских детей, старались специально указать на доброжелательного, внешне привлекательного человека.

На первый взгляд странные, эти запреты объективно предохраняли здоровье и матери, и малыша – в самый ответственный, ранний период его жизни от болезней и нарушений в развитии.

Пожелание реже покидать дом было, в известной степени, связано с обычаем, по возможности дольше скрывать беременность. Это объясняли опасностью сглаза будущей матери и ее ребенка, порчи их «злыми людьми», а в итоге – «скидывания» плода. Ведь слово или взгляд недоброго человека может тяжело ранить душу. Считалось, что женщину, рано растрезвонившую о своей беременности, мог наказать сам черт: прямо в утробе подменить младенца, подложив «своего» - неопрятного, крикливого и непослушного, сущего «чертенка». Или вещицы, женщины-оборотни, могли украсть плод-недоносок, заменив его посторонним предметом – полешком или камушком.

А когда беременность переставала быть для кого-либо секретом, полагалась подшучивать над ней – отчего это «молодая» неожиданно располнела, медленно ходит, неловко поворачивается. Особенно доставалось женщинам, носившим двойню. К ним вообще относились с предубеждением и опаской – как ко всему необычному и привлекавшему всеобщее внимание.

Для «оберега» беременной жены мужу предписывалось спать с ней тесно обнявшись, положив на нее руку или ногу. Если же муж надолго оставлял беременную жену, уходя на заработки, и ей приходилось спать одной, то она должна была подпоясываться мужниным поясом – так она сохраняла память о нем и уберегала себя и ребенка от «злых сил». Этим же объясняется обычай скрывать предполагаемый день родов, сколь бы очевиден он не был. Поэтому принято было не готовиться к главному дню заранее – не мастерить и не покупать колыбельки, не шить «приданного» новорожденному.

Большое значение имел пол ребенка. Мальчик обещал крестьянской семье помощника, который с детства помогал и отцу, и матери в повседневной трудовой жизни. А девочка – разорение, так как, выходя замуж, она покидала родной дом и при этом забирала часть накопленного семьей семейного богатства в виде приданного («дочка - чужая скотинка», «растить дочку, что лить в дырявую бочку: весь дом проживешь»). Отсюда, у славян, как и большинства народов, идет предпочтение ребенка мужского пола. Поэтому родители пытались предопределить пол младенца задолго до его рождения.

Так, по знахарским приметам, если в первую брачную ночь муж повязывал голову бабским платком, через девять месяцев непременно рождалась девочка, а если надевал собственную шапку – мальчик. Тайное переодевание жены в мужнину одежду, зачатие ребенка в первые дни после месячных или не менее чем 14-дневного воздержания – все это также способствовало рождению мальчика. «Программирование» пола ребенка основывалось и на противопоставлении «правого» (мужского) и «левого» (женского). Если супруги хотели девочку, ее следовало зачать, лежа на левом боку, если мальчика – на правом. Большое значение придавали тому, какую руку первой подает беременная – правую или левую, на какой бок садится, с какой ноги ходит, какую отставляет, в каком боку плод. Все «правое» предвещало мальчика.

«Заказать» мальчика можно было, спрятав под подушку топорик, рубанок, если девочку – то веретено, плошку. Эти же предметы служили и оберегами: прялка сохраняла девочку от злых духов, топорик служил мальчикам защитой от лешего.

Но первая и главная из примет – форма живота: «востропузая - будет мальчик». То же говорили о маленьком, прямом животе, или о животе, казавшемся приклеенным, у женщины, мало поправившейся «на тело».

Напротив, если женщина полнела всем телом и окружающие нескоро замечали, что полнота эта особая, надо было ждать дочки, как и в том случае, если живот принимал форму широкую, «неправильную».

Токсикозы, отвращение к определенной пище или запахам тоже толковали в пользу девочек. Если беременную тянуло на сладкое, фрукты, свеклу, еду без запаха – «Ох, причуд много, верно – девка!»

Если хотелось съесть соленого, пряного, острого – значит, мальчик. Многие народы полагали, что мясная пища дарит наследников, а молочная – наследниц. Женщины, легко переносившие начало беременности и тяжело – последние ее месяцы, по поверью, были «тяжелы» мальчиками. Пятна на лице, его полнота, одутловатость – верные признаки рождения будущей соперницы матери: «Дочка (она) всегда красоту отымает!». То же – и цвет сосков: потемневшие, резко увеличившиеся, делавшие женщину более «бабистой», - значит, «соперница-дочка»; розоватые, посветлевшие – надежда на рождение сына-работника.

Однако, анализ источников (12, 117) показывает, что, если с одной стороны, ее оберегали от всего неприятного и безобразного, выполняли какие-то желания, то с другой стороны женщина не освобождалась от обычных работ по хозяйству. Беременность обычно мало что меняла в жизни деревенской женщины: день ее начинался рано и проходил в бесконечных хлопотах по дому. Однако, сообщив о своей беременности, женщина, рожавшая в первый раз, вправе была рассчитывать на освобождение от тяжелых работ. Свекровь, заставляющую беременную сноху тяжело трудиться, односельчане осмеивали принародно. Уже в самых ранних ( - вв.) древнерусских епитимийных сборниках, регулировавших семейную жизнь, предусматривались наказания для тех мужей и родственников, что принуждали беременных к тяжелой работе или поколачивали их. Трагические же последствия приравнивали к детоубийству и душегубству – следовали штрафы и церковные наказания в виде многодневных постов, покаяния, многочисленных поклонов.

В то же время от беременной требовали много двигаться, чаще бывать на ногах, постоянно выполнять легкую работу – чтобы плод был не слишком большой и роды прошли легко. Однако запрещалось работать темными вечерами и ночами – это время суток считалось самым благоприятным для разгула «злых сил».

Особое, привилегированное положение беременная женщина занимала в зажиточных крестьянских семьях. Ее хвалили за любой труд, жалели, не упрекали. Старались не сердить и не бранить, следили за тем, чтобы, выполняя какую-либо работу, она по неопытности не «зашибла» себя. «Забрюхатевшей» придумывали дела, которые и занимали бы ее, и не слишком утомляли. Запрещали, например, вытягиваться – развешивать белье на веревках, собирать фрукты с деревьев: «дерево засохнет, всю силу бабе отдаст». (Современные акушеры не советуют совершать подобные движения женщинам со слабой вынашиваемостью и частыми выкидышами.) Не разрешалось также присутствовать при рубке или распилке деревьев – ребенок мог родиться с заячьей губой; а если беременная знала о запрете и пренебрегла им – то и вовсе калекой: без пальцев или конечностей.

В семьях малосостоятельных, где была большая нужда в рабочих руках, беременную, как правило, не освобождали от будничных дел, но не допускали к особенно тяжелым: поднятию грузов, кипячению белья, выпеканию больших по весу хлебов в подовой печи. Однако она оставалась в такой семье главной рабочей силой. К тому же муж и домашние не сразу узнавали о ее положении, поэтому преждевременные роды или выкидыши никого не удивляли – как и то, что больше всего детей в крестьянской России рождалось в августе – начале сентября.

Но при этом выкидыши в простонародье приравнивались к абортам: и в том, и в другом случае только что сотворенная душа погибала. Корить «скинувшую» могли только старшие: свекор, свекровь, реже – родители, но не муж. Его самого могли упрекнуть в том, что он «работой загонял» свою жену или «ночью подавил». Иногда причину выкидыша видели в действии вредоносной магии – за неудовлетворение желаний будущей матери. Чтобы закрепить плод, ей в карман передника вкладывали замочки без ключей и колечки.

РОЖДЕНИЕ РЕБЕНКА. С рождением ребенка было связано большое количество примет, которые определяли характер доли новорожденного. Потому как расположен и как выглядит ребенок при появлении на свет, а также учитывая время рождения, можно было определить его судьбу. Так, если ребенок родится лицом вниз, то скоро умрет. Если с длинными волосами на руках и на ногах – будет счастлив. Родится с сжатыми кулачками – будет скуп; держит руки у головы – умен (8).

Принимали роды повитухи - деревенские женщины, неоднократно сами рожавшие, добрые, набожные, ласковые, хо­рошо знавшие свое дело. Их помощь была необходима, так как роды у крестьянских женщин, с детства много работавших в поле и в доме, протекали в большинстве своем трудно. Болезнь и ско­ропостижная смерть женщины при родах были распространены довольно широко, не говоря уже о смерти новорожденных. Повитуха могла не только помочь женщине во время родов, но и по необходимости оказать медицинскую помощь.

Мужчины и дети не должны были присутствовать при родах. С точки зрения русских крестьян, мужчина-акушер – нелепость, противоречие здравому смыслу, как женщина-коновал, например» (12 с.149).

Деревенская повитуха пользовалась большим «почетом». Повитуха по сути дела это та же акушерка, но ее функции были гораздо более широкими и значимыми. Так как в ее задачу входило не только принять ребенка и помочь матери в родах, но и обратить весь процесс так, чтобы обеспечить счастливое будущее ребенка и семьи. Значимость ее роли подтверждается и тем, что она была одной из главных участниц обряда крещения.

Деток родить — не веток ломить. Роды в русской деревне обычно происходили вне жилого помещения: в бане или в хлеву, в присутствии бабки-повитухи, свекрови или матери роженицы. Муж, члены семьи, а тем более посторонние люди к роженице не допускались. Это объяснялось распространенным у русских людей представлением о сакральной нечистоте родов, роженицы и новорожденного. Женщина и ребенок считались источником «скверны» и казались опасными для окружающих. Осквернен­ными были и помогавшие при родах, и помещение, в котором женщина рожала. В основе этих поверий лежало мифологическое понимание акта рождения, который связывался с «иным миром», из него новорожденный приходит в наш мир, неся с собой не­чистоту и враждебность «того света». Такая языческая, по своей сути, позиция была поддержана православной религией, утверж­давшей греховность человеческой жизни и, следовательно, гре­ховность зачатия и родов.

Каждая повитуха знала много практических приемов для облегчения родов, использовала лекарственные травы, главным об­разом усиливавшие схватки и кровоостанавливающие, умела оп­ределять состояние здоровья роженицы и новорожденного, вы­править ребенку головку, вправить вывихи или грыжу. В ее обязанности входило также выполнение первых послеродовых процедур: обрезание пуповины, убирание последа, мытье новорожденного и матери.

Практическая помощь всегда сопровождалась различного рода магическими действиями. Все они совершались по принципу подражательной магии. Так, при трудных родах развязы­вали все узелки на одежде роженицы, распускали ей волосы, раскрывали в доме все двери, ворота, поднимали крышки сундуков, ларей, снимали с устья печи заслонку и т. п. Это по­лагалось делать потому, что «всякая замкнутость мешает бы­строте родов». Также роженицу заставляли проползать под дугой, под столом: как она выползет из-под стола, так и мла­денец «выползет из матери». Для облегчения родов бабка-по­витуха использовала различные предметы, имевшие устойчивое сакральное значение: угольки, яйца, соль и др. Роженицy поили водой, настоянной на угольках, выскочивших из печи, водой, слитой с куриного яйца, приговаривая: «Как курица яичко скоро сносит, так бы и ты, раба Божья, скоро распласталась», по­сыпали четверговой солью порог бани, полок, а затем просили отведать этой соли роженицу и т. п.

Многие повитухи при особенно трудных родах обращались (за помощью к Богу и христианским святым:

Главной по­мощницей повитух во время родов считалась св. Соломония (св. Соломонида), которая, по апокрифическому Евангелию, прини­мала роды у самой Богородицы. Считали, что эта святая дает роженицам здоровье:

Заговор над роженицей. «Золотник, золотник, русский царь, встань на месте, царь на кресле, встань на месте, крест на голове, - где тебя мать родила, где оставила».

К женщине, начинающей мучиться родами, призывают повивальную бабку. Деревенская повивальная бабка, как только заходит в двери к больной, говорит: «Отпирайте, отпирайте! отперли, отперли. Запрягайте, запрягайте! поезжайте, поезжайте! поехали, поехали! Едут, едут!»

Это говорится для того, чтобы больная скорее разрешилась от бремени. После этого бабка осматривает больную и начинает ей помогать своими средствами.

Бабка берет квашню, замешивает в ней ржаное и приговаривает: «Я тебя, квашеночка, творю с вечера до утра, тако бы рабице Божией (имярек) мучиться один часок минутный». И дает больной принимать это тесто с ложки. Если приведенные слова не помогают, то бабка наливает в какой-либо сосуд воды и шепчет про себя в воду такие слова: «Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Из города Иерусалима идет Иисус Христос. Мати Мария родила Сына, Иисуса Христа, не болевши, не стонавши и люди не слыхавши. Так бы рабице Божьей (имярек) родить младенца не стонавши, не болевши и люди не слыхавши». И дает эту воду пить больной. Не помогают и эти слова, также в воду говорят другие:

«Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа. Стану я, рабица Божия (имярек), благословясь, пойду перекрестясь, из избы дверями, из двора воротами, в чисто поле за дверями, в восточную сторону. В восточной стороне – Окиан-море, на Окиане-море лежит бел камень, на белому камню лежит гроб Господень, у того гроба Господнего стоит Богородица с четырьмя евангелистами: Иоанн и Лука, Матфей и Марк – и вся силы небесныя, и отстреляйте от раба Божиего (имярек) уроки и прикосы, и, оттуда пришли и туда подите, и от царя и от царицы, и от попа и от попадьи, и от мужика и от женки, и от парня, и от девки-простоволоски, от черноволоски, и русоволоски, и красноволоски, и от двоеглазого, и от одноглазого, и от слепого, и от своей лихой думы и мысли, и от чужой думы и мысли, и раб Божий, которых слов недоумею, и те слова в число, которыя слова не лишние, и те слова не уменьшают, и те слова «ключ» и «замок» от земли и до неба, отныне и до века, и век по веку, аминь, за аминем аминь».

Приговорить на зверя, в мырку, по правому боку провести хвойной три раза и проговорить: «Слава Богу, добрым людям на похвальбу, а завистливым – на завидость».

Когда ребенок появлялся на свет, бабка-повитуха громко со­общала роженице о том, кто родился: мальчик или девочка, и старалась оповестить об этом отца. Радуясь рождению ребенка, в крестьянской семье все-таки отдавалось предпочтение появле­нию на свет мальчиков. Это было вызвано в первую очередь хозяйственно-экономическими причинами. Выросший сын, как правило, оставался с родителями и рассматривался как работ­ник, помощник в старости. Дочка же, выходя замуж, покидала родительский дом и была лишним ртом в семье.

Отец оповещал о рождении ребенка остальных родственников. В некоторых дерев­нях при рождении мальчика стреляли из ружья, а при рождении девочки на угол избы прибивали прялку.

В это время повитуха продолжала магические действия, ста­раясь защитить новорожденного от нечистой силы, обеспечить ему хорошее будущее и угадать его судьбу. Необходимость за­щиты младенца объяснялась верой православных крестьян в то, что во время родов ангел-хранитель ребенка борется за его душу с находящимся тут же дьяволом, а по более древним представлениям, младенец приходит из «иного мира», который всегда может забрать его назад.

Повитуха использовала весь имевшийся в ее распоряжении арсенал магических ритуалов, как христианских, так и более древних, сохранявшихся в народной среде еще с языческих вре­мен. Будучи православным набожным человеком, она окуривала помещение ладаном, обрызгивала святой водой все углы, двери, окна, зажигала лампады и венчальные свечи около икон, читала молитвы, обращенные к Господу и святым угодникам. В то же время, как носитель древних традиций, она стремилась оградить новорожденного от враждебного воздействия «иного мира». Так, первым актом, отделявшим младенца от запредельного мира, считалось обрезание пуповины и захоронение плаценты. Пови­туха проделывала эти необходимые практические процедуры под чтение специальных заговоров, затем, также под заговор, уби­рала пуповину в укромное место, часто за божницу, а послед хоронила в берестяной коробочке в месте, считавшемся сакраль­ным: под печью, под порогом или под святым углом избы, где висели иконы. Принято было считать, что эти действия не по­зволят хозяевам «иного мира» соединить пришедшего в этот мир ребенка с миром запредельным, забрать его назад. Кроме того, ритуальное прятание пуповины и последа было обусловлено представлением о том, что через них можно нанести вред ребенку и роженице. Захоронение плаценты объяснялось также и поверь­ем о том, что она является принадлежностью «иного мира», в который ее и следует отправить.

Магические действия сопровождались исполнением гигиени­ческих процедур — обтиранием и обмыванием ребенка. С точки зрения мифологии при этом происходило смывание природного, всего, что ребенок принес с собой из потустороннего мира. По­витуха произносила заклинания, перекрещивала ребенка, воду, полотенце и окропляла их святой водой.

В дальнейшем ее действия были направлены на обеспечение благоприятного течения жизни младенца; для этого она завора­чивала новорожденного в отцовскую рубаху — «чтобы отец его всегда любил», в полотенце — «чтобы был приятен всем людям», а также отрезала пуповину мальчику на топоре или колуне, чтобы был хорошим мастеровым, девочке — на прялке или ве­ретене, чтобы была домовитой хозяйкой.

Повитуха прилагала усилия также узнать в этот день судьбу ребенка. По поверью, такую возможность ей предоставлял сам Господь, который в момент рождения наделял ребенка судьбой и записывал ее в книгу. Знаком счастливой или несчастливой судьбы ребенка был день и час, в который он родился. На счаст­ливую судьбу указывало рождение в Пасху.

Считали, что «пасхальный» ребенок на всю жизнь получил Божье благословение. Рождение ребенка в пятницу или в понедельник рассматривалось как знак трудной судьбы, а появление на свет в дни памяти святых мучеников означало, что ребенку «на роду написаны» муки. По поверью, Бог подсказывал пови­тухе судьбу новорожденного с помощью событий, разворачивающихся во время его рождения за окном. Луч солнца, неожи­данно осветивший улицу и людей за окном, обещал малышу счастливую жизнь, севшая на забор ворона — тяжелую судьбу, влетевшая в окно ласточка — скорую смерть и т. п. Кроме того, повитуха искала знаки судьбы на теле ребенка, в его позе при рождении. Если младенец появлялся лицом вниз или у него была ямка на голове, считалось, что он недолго проживет на этом свете. ¹

Считается счастливым тот, кто был рожден заключенным в пузыре с головы до ног, как в яйце («в сорочке уродился», «в рубашке родился»). Эту тонкую перепонку зашивают в тряпочку или засмаливают в медальон, носят вместе с крестом на шнуре, веря, что это дает на всю жизнь счастье рожденному.³ Ребенок, родившийся с волосами на голове — будет скромным; девочка, при появлении на свет сразу же открывшая глаза, будет хорошей хозяйкой, а мальчик — плутоватым и т. п.

После родов, как по народным представлениям, так и тре­бованиям православной церкви, необходимо было провести ри­туальное очищение от послеродовой скверны. Для этого пригла­шался священник, который читал специальную молитву «Во внегда родити жене отроча» в том помещении, где проходили роды, и в избе, или заказывалось чтение той же молитвы в церкви семьей роженицы. Одновременно с этим устраивали очистительные обряды языческого происхождения. Так, роженицу в течение трех дней после родов каждый день мыли в бане, печи или просто в избе в шайке. Во многих местностях России на третий день после родов выполняли обряд «размывания рук», во время ко­торого бабка-повитуха и роженица поочередно поливали друг другу на руки воду из чаши, в которую были положены сереб­ряная монета и зерна злаковых культур. Вода для размывания рук должна быть «непочатой», то есть взятой непосредственно из колодца или реки до восхода солнца. В нее полагалось до­бавить крещенскую воду, освященную в церкви накануне Кре­щения или на реке в день Крещения. Серебряная монета при­давала очистительную силу воде, а зерна должны были обеспечить дальнейшую плодовитость роженице.

На очищение от родов – обряд размывания рук:

1. Как хмель легок да крепок, так и ты будь такая же; как яичко полное, так и ты полней; как овес бел, так и ты будь бела!

2. Расти с брус вышины да с печь толщины!

После родов женщина, которая рожала произносила следующее:

Я, раба Божия (имярек), рожденная,

Я, раба Божия (имярек), крещеная,

Шла через три порога,

Несла три золотые рога

К рабе Божией (имярек) рожденной,

К рабе Божией (имярек) крещеной,

Живот вниз направляти.

Я живот вниз направляю,

В гору не поднимаю,

Не сама собою живот направляю,

Силой Бога из него изгоняю.

Золотника прошу, как родного брата:

Золотник-золотниченкий,

Братец ты, светлый месяц,

Я тебя прошу, как родного брата:

Сядь ты на мое местечко,

На золото крылечко.

А тут тебе не гулять,

Тут тебе не бывать,

Тут тебе не воевать –

И тихохонько и легохонько,

На лес сухой да на яр глухой

Из животика ея, рабы Божией (имярек), выбывать. («777 заговоров и заклинаний русского народа».)

Приняв ребенка, повитуха совершала ряд ритуальных действий, которые были направлены на то, чтобы «продолжить» и завершить процесс, начатый природой. Анализируя ряд исследований по данному вопросу (8, 10, 60, 61, 64, 100, 107, 118), можно выстроить некую последовательность в их выполнении. Итак, сначала повитуха совершала над ребенком ряд физических действий: гладила ему головку, стараясь сделать ее круглее, сжимала ноздри, чтобы они не были слишком плоскими и широкими и другие необходимые действия, твердо веря, что этим путем она дает надлежащую форму детским членам. То есть новорожденный был для нее некой «заготовкой», из которого в ходе ритуала можно получить «настоящего человека» (8 с. 18).

Над новорожденным повитуха произносила различные заклинания и приговоры:

«Благослови, Господи, пар да веник. Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа. Парится, умывается раб Божий (имярек), на корысть, на радость, на Божью милость, на благодать Христову. Бабушка Соломонида парила истинна Христа во второй паруше. Истинный Христос не страхал, не пугался и не полохался, так и ты, раб Божий младенец (имярек), не пугайся, не страхай и не полохайся; злому, лихому – тени в глаза, а завидящему – гвоздь в сердце. Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа. Аминь.»

«Парю я раба Божия, младенца (имярек), от скорбутныя ломоты, от шепоты, от денныя и от ночныя, от полуденныя и полунощныя, от девки-косматки, от бабы простоволосыя. Освободи, Господи Боже, от отцевыя думы и от материнския. Аминь,аминь,аминь.»

«Будь, мое дитятко, счастливо и талантливо; будь, мое дитятко, губернаторша или чиновница, попадья или протопопица.»

«Грызу и загрызаю двенадцатью грыж грыжу пуповую, грыжу нутряную, грыжу сердцевую, грыжу шулятную.»

«Как на хлеб, на соль и на камешок ничего не приходит, так бы и на рабицу Божьему (имярек) ничто не приходило. Ни притчи, ни прикосы, ни озевы, ни оговоры и никакия скорби. Поставлю я кругом тебя (родильницы) тын железный от земли и до неба, от востока до запада.»

«Мою я младенца в жару да в пару. Как идет из каменки жар, из дымника пар, из сеней дым, так бы сходили с раба Божия, младенца (имярек), всякие скорби и болезни.»

«Расправлен – теперь уж уродцем не будешь!»

«Не будь курнос и спи крепче!»

Особым образом было окружено обрезание пуповины. Ее обрезали на определенном расстоянии от живота для того, чтобы не было отклонений в сексуальной сфере. Оно происходило у мальчиков и у девочек на разных предметах, которые будут необходимы им во взрослой жизни. Половая дифференциация заключалась в том, что обрезание обычно происходило у мальчиков – на топоре или на оружие, а у девочек – на гребне или на прялке. Имелись различия даже в том, чем перевязали пуповину: у мальчика – хлебным ножом, у девочки – ножницами. Завершалась эта процедура перевязыванием пуповины суровой ниткой или прядями льна и вплетением ее в волосы матери (иногда туда вплетали и волосы отца).

Еще одним значительным моментом в «доведении» новорожденного до состояния «настоящего» человека – обмывание и одевание. По народным воззрениям, роды делают роженицу и ребенка нечистыми. До окончания очистительных обрядов прикосновение к ним считалось опасным и губительным для других. Такой взгляд на женщину связан с ее послеродовым состоянием. Согласно церковным устоям этот период составляет сорок дней.

Для ребенка этот очистительный обряд носил символический смысл. С помощью него происходило отделение ребенка от того мира, откуда он пришел. С ребенком смывали то, что указывало на его принадлежность нечеловеческому, природному.

Очищение ребенка, как и очищение родительницы, совершалось посредством огня и воды. Обыкновение купать новорожденного в холодной воде бытовало во многих местах России. Но в отдельных местах обмывание совершалось и в бане, где ребенка распаривали, чтобы затем лепить из него «настоящего» ребенка.

При первом купании полагалось обмерить новорожденного. Считалось, что длина «локтя» повитухи соответствует нормальному росту ребенка. При этом обычно в воду клали серебряные деньги, желая тем самым ему в будущем богатства. После купания девочки воду выливали в малинник (малинник, по славянским поверьям, символ красоты), а после купания мальчика воду выливали на перекресток дорог, чтобы он был счастлив.

Следующий акт приобщения новорожденного к сфере культуры – одевание. После купания ребенка заворачивали в рубаху отца, причем эта рубаха не должна быть новой и чистой. Лучше, если она поношенная. Старые поношенные вещи воплощали идею преемственности, передачи благ и ценностей от одного поколения к другому. Поэтому далеко не случайно детская «новизна» (пеленки, одежда) делалась из старины. Заворачивание новорожденного в отцовскую рубашку было важным, так как, во-первых, это символизировало связь между отцом и ребенком. Во-вторых, означало принятие ребенка отцом. Затем новорожденного клали на косматый тулуп (чтобы ребенок был богат) и давали в руки ребенка вещи, которые должны действовать на его ум и возбуждать в нем интерес к тем предметам труда, с которыми будет связана его повседневная жизнь. Например, девочке давали веретено, прялку, чтобы из нее вышла хорошая прядильщица, мальчику – нож или кинжал, чтобы он стал храбрым воином.

КРЕЩЕНИЕ И ИМЯНАРЕЧЕНИЕ. Спустя несколько дней после родов к родительнице приходили соседи и знакомые, поздравляли отца и мать ребенка с новорожденным. Они приносили с собой пироги или какое-нибудь лакомство, а ребенку обычно дарили на «зубок» серебряную ложку. Более широкий круг гостей собирался в крестины, которые устраивались после совершения обряда крещения.

Следующий этап по переводу новорожденного в мир людей был связан с такими церковными таинствами, как крещение и имянаречение.

Возьмите некрещеное, принесите нам крещеное. Главным со­бытием с появлением новорожденного в семье считалось креще­ние ребенка в православной церкви или в старообрядческой об­щине. С точки зрения русского православного человека, крещение – это второе рождение «по образу и подобию Божьему» (61 с.15).

Выполнение этого обряда было обусловлено законом Рос­сийского государства, по которому регистрация рождений, браков и смертей была передана православной церкви. Православные люди верили в то, что обряд крещения снимет с ребенка пер­вородный грех, сделает его невинным перед Богом, поставит его под защиту и покровительство Иисуса Христа. Крещение счи­талось крестьянами необходимым и для преобразования ребен­ка — пришельца из «иного мира» — в дитя «нашего», земного мира: «некрещеный ребенок — чертенок». По обряду ребенок получал имя, то есть из безликого существа становился человеком: «с именем Иван – без имени болван». Имя выбиралось свя­щенником по святцам — церковному календарю дней памяти православных святых — или давалось родителями. При выборе имени родители отдавали предпочтение именам умерших пред­ков, в надежде на то, что ребенок наследует все их лучшие ка­чества. Часто давались также имена, в которых был заложен кой-то особый смысл. Так, долгожданного мальчика могли на­звать Богданом, девочку — Ангелиной.

Новорожденного крестили обычно на восьмой или сороковой день. Выбор для крещения восьмого дня соединялся православ­ной церковью с евангельским рассказом об обрезании Иисуса Христа на восьмой день его жизни, сорокового дня — с еван­гельским рассказом о внесении младенца Иисуса, как того тре­бовал церковный обычай, в храм.

В случае, если младенец рождался слабым и мог умереть некрещеным, обряд проводился на дому вызванным специально священником или сразу же после родов бабкой-повитухой. Кре­щение ребенка, находящегося при смерти, в крестьянском быту считалось обязательным. Русские крестьяне считали, что некре­щеного младенца ждет печальная загробная участь. Он не смо­жет попасть в мир предков-«родителей» и будет вечно скитаться около дома, вымаливая у домочадцев крещение. Эти представ­ления расходились с учением православной церкви, которая утверждала, что умершие некрещеными младенцы не будут забыты Богом, так как они родились от православных родителей и при­общились к православию в материнском лоне. Благополучному пребыванию младенцев в загробном мире, по православным представлениям, должна помочь молитва:

«Господи, помилуй чад моих, умерших во утробе моей, за веру и слезы мои, ради ми­лосердия Твоего. Господи, не лиши света Твоего Божественного!»

Учитывая настроения крестьян, православная церковь давала разрешение повитухам крестить находящихся при смерти мла­денцев. Повитуха окропляла новорожденного три раза святой водой со словами «Во имя Отца и Сына и Святого Духа. Аминь» и давала ему имя. Если же ребенок выживал, то в церкви священник совершал положенный по чинопоследованию обряд, но без опускания в купель.

Крещение ребенка проводилось в присутствии восприемников родителей, которые в ходе таинства отрекались за младенца, как положено, от сатаны, вводили его под покровительство Бога, то есть делали все то, что не мог сделать сам новорожденный. Ро­дители при крещении в церкви не присутствовали, так как считались после акта рождения нечистыми, а роженице вообще не полагалось сорок дней после родов посещать храм. Восприем­ников было обычно два: крестная мать и крестный отец, хотя каноническое православие требовало только одного: для маль­чика — мужчину, для девочки — женщину. Однако сила традиции взяла верх, и церковь разрешила присутствовать при об­ряде и второму восприемнику.

Отношения между крестными и физическими родителями, между крестными и крестником воспринимались как отношения, родства. Крестные, считавшиеся духовными родителями ребенка, должны были отвечать за его нравственное развитие, оказывать ему помощь в трудных обстоятельствах. Крестники также были обязаны выражать заботу, уважение и почтение к своим крест­ным. Деревенская этика требовала от крестных взять на воспи­тание крестника, если у него умерли родители. В свою очередь, крестник должен был взять на себя попечение о старых и боль­ных крестных родителях.

Большое значение, которое придавалось в русской деревне ин­ституту восприемничества, обязывало родителей ребенка очень внимательно относится к выбору крестных. Лучшими для ребенка восприемниками считались молодые, сильные, здоровые, по воз­можности богатые люди, они были способны вырастить ребенка, а кроме того, по поверью, передать ему свои хорошие качества. В крестные приглашались обычно близкие родственники, так как сочетание кровного и духовного родства представлялось более надежной гарантией. В русских деревнях был распространен также обычай приглашать, в крестные первого встречного на улице человека. Это делалось в случае частой смертности ново­рожденных в семье. Принято было считать такого крестного «божьим кумом», то есть человеком, которого Бог специально посылает, чтобы он помог новорожденному подольше пожить на земле.

После крестин по традиции в тот же день полагалось устра­ивать крестильный обед, или, как его еще называли в деревнях, «бабины каши». Это был завершающий этап крещения. Главными гостями являлись кум, кума и бабка-повитуха. Предполагалось присутствие всех близких род­ственников семьи. А самого главного виновника торжества клали на расстеленную вверх шерстяную шубу, чем выражали ему пожелание богатства. Праздник был насыщен народными обрядами и проходил очень шумно и весело. Даже дети принимали участие. Они обычно приходили на обед и требовали, чтобы им дали выкуп за ребенка. В некоторых местах повитуха выносила им крестную кашу на улицу, беря с детей обещание не обижать будущего товарища. В других местах детей приглашали за стол после взрослых. А кое-где для них специально организовывали обед. Также дети, как правило, разыгрывали забавные действия с петухом и курицей. Так, в Тверской губернии дети, закончив есть кашу, выбегали на улицу и ловили петуха или курицу – в зависимости от пола новорожденного. Кто будет ловить птицу: мальчик или девочка также зависело от пола новорожденного. Затем они клали птицу в чашку из под каши и бросали вверх. После этого приносили в избу и ставили на стол, желая, чтобы дитя начало скорее бегать, было проворным и рано начало петь (77 с.23). Помимо поздравлений от детей, звучали пожелания и от взрослых: «Доброго здоровья и многие лета!» (60 с.16).

Каждый из приглашенных обязан был привезти с собой какую-либо празд­ничную еду, повитухе преподносили горшок с пшенной или греч­невой кашей, сваренной на меду.

Трапеза начиналась после приезда крестных родителей с ре­бенком из церкви и выполнения ими вместе с повитухой ряда ритуальных действий. Крестный отец вносил в дом мальчика, а крестная мать — девочку, войдя, они направлялись к печи и слегка прижимали к ней ребенка, затем проходили в передний угол и прикладывали его к божнице. Этот ритуал предполагал приобщение ребенка сначала к домашнему очагу и домашним дyxам, а затем к домашним христианским святыням.

После выполнения этого обязательного ритуала ребенок пере­давался отцу. Все присутствовавшие на обеде становились вокруг стола, на котором стоял только горшок с «бабиной кашей». По­витуха поднимала несколько раз вверх горшок с кашей, приго­варивая различного рода заклинания:

«Пошли, Господь, чтоб наш сынок велик рос и счастлив был. На полке (то есть пола­тях. — И. Ш.) — ребятки, под полком — телятки, а наверху (в конюшне. — И. Ш.) — жеребятки. Пошли, Господь, в этот дом хлеб да соль, поля — копами, на лугах — стогами, амбар — коробами, на гумне — ворохами, а в печи — пирогами».

Затем она с силой бросала горшок на стол, так что он разбивался, а каша рассыпалась по скатерти. Родственники ложками съедали кашу.

В некоторых местностях России вместо каши повитуха при­носила пирог, который также несколько раз поднимала вверх с приговорами:

«Чтобы новорожденное было во всех частях и по всем шерстям счастливо, чтобы на гумне было пшено, на дворе грязно, на столе честно», а затем, отламывая по куску, наделяла им всех присутствовавших. Исполнявшиеся приговоры имели раз­личные варианты, но всегда сохранялся их смысл. Затем все бла­годарили повитуху и одаривали ее деньгами. После этого начиналась совместная трапеза всей родни. Родственники пили за здоровье новорожденного, поздравляли родителей с приобщением ребенка к православной церкви, желали им «вспоить, вскормить и на коня посадить» новорожденного сына, «вспоить, вскормить, а нам до свадебки дожить» новорожденную дочку, чествовали крестных родителей, сидевших на почетном месте, под иконами.

Мифологический смысл крестильного обеда объяснялся как ритуал включения новорожденного в человеческое общество и как ритуал перераспределения запасов жизненной силы, обладателем которой по народным представлениям являлся родственный коллектив, а также выделения части ее новорожденному.

По народным поверьям, до крещения ребенок беззащитен перед любой порчей, его мог украсть или подменить черт, «защикатать мыши-оборотни» (19 с.224). поэтому родители не затягивали с этим. Традиционной датой крещения был восьмой день после рождения ребенка (Япония – 7 день, Индия – 9-12 день).

Древним обрядом включения ребенка в жизнь общества был обряд первого подпоясывания младенца. Он проводился на со­роковой день после рождения, в день «принятия очистительной молитвы» в церкви матерью. Поясок вместе с рубашечкой дарила крестная мать. Она надевала на ребенка подаренную рубашечку с пожеланием расти здоровым, красивым, трудолюбивым и доб­рым. После этого крестнику преподносились подарки, а затем устраивалось небольшое угощение.

Обряд опоясывания ребенка по своей сути христианский. Он исполнялся в далекие времена священником во время крещения младенца, но к XIX в. этот элемент выпал из чинопоследования таинства крещения и при этом сохранился в народном быту. Его сохранности способствовали, вероятно, древние представления о поясе как обореге от нечистой силы, а также как знаке принадлежности к христианскому миру. Человек без пояса воспри­нимался как нехристь.

Одним из важных шагов в подготовке к крещению был выбор родителей - кумовьев. Как правило, их выбирали из близких людей – родственников или друзей семьи. Приглашение в восприемники расценивалось как знак доверия, уважения. При этом отказ считали грехом. Крестные считались духовными родителями. В случае болезни или смерти родителей на них возлагалась ответственность за воспитание ребенка. Кстати, обычай выбирать крестных существовал и в дохристианской Руси. Кумовьев могло быть двое, трое или больше.

В церкви при обряде крещения присутствовали только крестные. Родителям это было запрещено.

Воду для крещения обычно приносил восприемник, причем не в коем случае не на коромысле – чтобы ребенок не был горбатым. Несли всегда два ведра в знак будущего материального благополучия ребенка. Затем младенца трижды погружали в воду, надевали на него рубашечку, платочек или чепчик и нательный крест. Матери старались сделать первый головной убор ребенка как можно красивее. Они шили его из кумача, стегали на вате, украшали бахромой, ленточками, стеклянными пуговицами. Интересно, что рубашечку, в которой крестили первенца, хранили для последующих детей этой семьи. Считалось, что таким образом между детьми устанавливается кровное и духовное родство

Из вышесказанного видно, что славяне придавали большое значение приметам. Свои приметы имелись в дородовом периоде и конечно они имелись и в крещении (10). Если ребенок во время крещения плачет и кричит, то это верный признак того, что он будет жить долго, и напротив, если ребенок молчит, то он непременно вскоре умрет. Если волосы ребенка, остриженные священником, закатанные затем в воск и брошенные в купель поплывут, то ребенок будет жить, если потонут – то умрет.

Таким образом, с момента крещения ребенок мог называться христианином и стать полноправным членом семьи и всего православного мира, человеком в полном смысле этого слова.

Имянаречение имело большое значение для ребенка, так как это означало его переход из мира духов в мир людей. Имянаречение завершало период новорожденности. Имя ребенку давали рано и в языческой и в христианской Руси. Оно носило смысл оберега.

До принятия христианства у славян имена выбирались родителями. Древнерусские имена были своеобразными характеристиками людей. Имя давалось человеку как примета, по которой его можно было выделить из семьи или рода. Кроме выбора существовал и обычай выходить за ворота и спрашивать имя первого встречного или первой встречной. Какое имя называли, такое и давали новорожденному. Считалось, что это принесет ребенку счастье (30, 104, 117).

По мнению ряда исследователей (64 с.113), наречение ребенка определялось временем и обстоятельствами появления его на свет. В старинных рукописях встречаются такие имена, как: Зима, Дорога, Полетко, Суббота, Мороз, Подосен; называли и по профессиям: Кожемяка, Быкодер; по именам разных животных, птиц, рыб: Заяц, Линь, Сом, Гусь, Соловей, Баран, Кот; по народностям, жившим возле места рождения: Татарин, Мордовин, Черемис; по внешности человека: Мал, Бел, Кудряш, Черныш, Пузо, Губа; по чертам человеческого характера: Добр, Храбр, Горд, Молчан, Умник, Дурак, Крик, Звяга, Шумило, Неупокой, Томило; по отношению к ребенку: Мил, Любава, Ждан, Неждан, Нелюб.

В семьях, имевших по десять-двенадцать детей, было не просто выбрать оригинальное имя. Поэтому родители прибегали к простому способу – нарекали детей «номерными» именами: Первуша, Вторак, Третьян и т.д. Интересно, что и сейчас отголоски этих имен сохранились в наших фамилиях – Первушины, Второвы, Третьяковы.

В древних грамотах встречаются и такие имена, в которых как будто отражается неприязнь к ребенку: Ненаш, Болван, Кручина, Неудача, Волчий хвост, Упырь Лихой, Гнилозуб и т.д. Однако, они не несли в себе отрицательного отношения родителей к детям. Это объясняется суеверием людей того времени. Родители давали такие прозвища, заменяя ими истинные имена, боясь, что ребенка кто-нибудь сглазит или наведет порчу. С точки зрения наших предков, имя должно отражать не только характер человека, но и формировать его, делать таким, каким его хотят видеть называющие его люди. Эти имена использовались в быту почти шесть столетий.

С принятием христианства на Руси установилась традиция давать имя святого, в день которого ребенок родился. Это имя называют ангельским, крестным. Иногда его называют «рекло» от «нарекать» и дают его по святцам. Отсюда русская традиция праздновать день ангела или именины каждый год. Считалось, что мальчика следует называть по имени святого, празднуемого после дня рождения, девочек – до или в день рождения. Давая ребенку имя, родители тем самым ставили его под защиту определенного святого. Народная мудрость гласит: «С именем – Иван, а без имени – болван», «Без имени ребенок – чертенок». Если ребенка называли именем великомученика, то он будет в жизни много мучиться, если святого равноапостольного – жизнь будет удачной.

МЛАДЕНЧЕСТВО. Для того, чтобы охарактеризовать особенности воспитания детей в период младенчества необходимо остановиться на описании быта детства. То есть тех вещей, которые способствовали социализации ребенка, путем раннего, непроизвольного приобщения к культуре.

Как считает ряд исследователей (11), одним из таких средств являются детские колыбели. Они различались по конструкциям и материалу, используемого для их изготовления. Но их объединяла одна особенность – все колыбели были подвесные. Исследователи по данному вопросу считают, что висячее положение колыбели обуславливалось не только соображениями удобства, но имело и мифологическое содержание. Русские крестьяне полагали, что пространственная оторванность новорожденного от земли – от «низа», обеспечивает ему сохранение жизненной силы. «Низ», по их представлениям, - это подземный мир, откуда приходят дети. Отсюда обычай класть под колыбель нож, ножницы, топор, полено, веник, которые рассматривались как средства, преграждающие путь в иной мир. То есть, с мифологической точки зрения, колыбель представлялась концом пути, по которому ребенок пришел из потустороннего мира. Эта одна из символических функций колыбели.

Другая заключала в себе идею начала жизненного пути. Колыбель выступает, как временный дом человека, который обеспечивает безопасность перехода от одного состояния в другое. Вследствие того, что значение колыбели было наполнено мифологическим содержанием, то возникало ряд предписаний и запретов по отношению к ней. Нельзя было оставлять зыбку открытой, а то в нее проникнет «домовой». Запрещалось качать пустую колыбель – ребенок лишится сил. По этой же причине существовал запрет перешагивать или протягивать руку через колыбель. И вообще ребенка старались не оставлять одного. Если это случалось, то в изголовье прятали самострел или лук.

Помимо этого существовали определенные требования к внешнему убранству колыбели. Предметы, имеющие отношение к колыбели, выступали в качестве оберегов ребенка. В целях защиты от сглаза полог делали из материнской юбки или сарафана. Это также использовалось и в практических целях для защиты младенца от мух, комаров, света, ветра и т.д. Использование именно этой одежды было связано с тем, что колыбель уподоблялась материнской утробе. Над зыбкой всегда висели крестик и образочки. На самой колыбели также имелись украшения в виде вырезанных крестов, кругов (символ солнца) или крестов в кругах для оберега младенца.

Родители стремились сделать колыбель не только безопасной, но и удобной, красивой, для того, чтобы сделать жизнь ребенка веселой и счастливой, не смотря на все тяготы этого периода. Все предметы, используемые в убранстве колыбели, имели свое предназначение. Для придания необходимой жесткости на дно колыбели стелили сено (солому), а сверху простыни и одеяльце, в голову клали подушечку из перьев или овечьей шерсти. Изголовье ограждали дощечкой с крышкой. В эту емкость складывали имущество ребенка: соски, рожки и т.д.

Интересно, что новорожденного не сразу укладывали в колыбель, а спустя несколько дней. Примечательным является сам процесс укладывания в зыбку первый раз. Он сопровождался ритуальными действиями, похожими на обряд новоселья. Перед тем как уложить младенца в зыбку помещали кота (по народным поверьям, защитника младенцев) или ее окуривали ладаном. При этом приговаривали:

«Тихон утиши, смирника умири, щекотун не щекоти» (11 с.237)

Большую часть своего времени новорожденный проводил в подвешенной к потолку колыбели, называвшейся также «люль­кой», «зыбкой», «колышкой». Дo годa находился в ней почти постоянно, а затем вплоть до двух, а иногда и трех лет в ней только спал. В русской деревне колыбель воспринималась как первый дом младенца на его пути из «иного мира» в мир людей.

Колыбели делались в виде длинного деревянного ящика, су­живающегося книзу, в виде лубяного овального короба, в виде корзины, плетенной из щепы, а их дно выкладывалось из по­перечных перекладин или состояло из крепко натянутой сетки, сплетенной из веревок, пеньки, лозы. Колыбели имели две дужки из лозы, за которые привешивались веревками к очепу — де­ревянному шесту, врубавшемуся одним концом в стену и про­ходившему сквозь металлическое кольцо, закрепленное в мати­це — потолочной балке. С очепа спускалась длинная веревка с петлей на конце, предназначенная для раскачивания колыбели ногой. Постелью младенцу служил соломенный матрасик или просто настеленная толстым слоем солома, сено, старая одежда, тряпки.

Наряду с такими стационарными люльками в русской деревне были также легкие переносные колыбели, в которые матери ук­ладывали грудных детей во время работы в поле. Они пред­ставляли собой деревянную раму с натянутым на нее в виде мешка холстом. Люлька подвешивалась на прочный сук дерева с помощью веревки, продетой в металлические кольца по углам рамы. В некоторых деревнях эти люльки употреблялись и в до­машних условиях, но для постоянного использования они были неудобны, так как при раскачивании могли перевернуться.

Иногда в крестьянских семьях случалось, что ослабевшие после родов или сильно уставшие от полевой работы матери, спящие рядом со своим грудным ребенком, во сне наваливались на него всем телом. Ребенок погибал от удушья. В народе считалось, что на мать ложится страшный грех, а ребенок не войдет в Царствие небесное. Для искупления младенца будто бы нужно было провести матери три ночи в храме и молиться, стоя в начерченном рукой священника круг. Матери при этом испытывали все ужасы от нашествия злых духов.³

Первое укладывание младенца в колыбель сопровожда­лось различными магическими действиями, которые, по распро­страненному среди крестьян убеждению, должны были способствовать здоровью и спокойствию младенца, защищать его от бед и нечистой силы.

Для защиты от нечистой силы под матрас или солому клали нож или ножницы, для крепкого сна – свиной хрящик, сон-траву. Иногда перед тем, как уложить младенца в колыбель, в нее клали кота, чтобы он принял на себя все несчастья, которые могли обрушиться на ребенка. При первом укладывании ребенка произносили:

«Гос­поди, благослови! Дай, Бог, святой час. Пошли, Господи, Ангела своего хранителя сохранить (Николая) от злого духа и усыплять его спокойным сном».

В русской деревне полагалось укачивать ребенка и петь ему колыбельные песни. Это делалось для того, чтобы ребенок мог уснуть хорошим, здоровым сном и чтобы, засыпая, он чувствовал себя в безопасности, под защитой сидящей рядом матери или бабушки.

Русские женщины считали, что во сне ребенок наби­рается силы и здоровья.

Колыбель мерно качалась движением стопы вверх — вниз, вверх — вниз, шуршали нитки на веретене, раздавалась монотонная, бесконечная песня с мерным тактом, определенной ме­лодикой и ритмом, со множеством шипящих звуков: «шиш вы, куры, не шумите», «шла наша Дрема, ш-шш-шш» — или с мяг­ким «бай-бай-бай», «люли-люли-люли». Новорожденный в пер­вые месяцы жизни не понимал содержания песен, но он слышал голоса матери, бабушки, няньки, узнавал их, успокаивался под пение и мерное движение колыбели.

В годовалом возрасте ребенок уже понимал простенький сюжет песни. Мать, зная это, выбирала колыбельную в зависи­мости от настроения малыша. Если он был слишком весел, шум­лив, она пела ему об Угомоне, Буке или сером волчке, которые придут и заберут его, но мама защитит своего дитя, если он постарается заснуть. Если ребенок был спокоен, тих, мать пела ему песенку, какой он хороший, любимый и каким он скоро ста­нет большим, красивым, добрым. Колыбельные песни создавали ребенку хороший душевный настрой, ощущение защищенности, счастья и покоя. Мать, особенно молодая, очень заботливо от­носилась к уснувшему малышу. Она старалась посмотреть, улы­бается ли ее дитятко во сне, или плачет. Если улыбается, то значит, это «ангельская душенька с ним беседует, на все доброе его наставляет». Если всхлипывает, то его «нечистая сила стра­щает». В первом случае надо было смотреть на ребенка и улы­баться вместе с ним, а во втором — несколько раз благословить спящего, прочитать молитву, чтобы отогнать нечистого. В случае, если ребенок плохо спал, беспокоился во сне, плакал, полагалось отогнать от него криксу или зыбочника — виновника плохого настроения малыша. Криксу — страшное злое существо — можно было изгнать с помощью приговора:

«Криксы-вараксы! Идите вы за крутые горы, за темные лесы от младенца!»

С зыбочником бороться было легче: надо было тщательно прикрывать пустую колыбель и не качать ее без младенца.

В русском языке существовало множество слов для обозна­чения детей этого возраста. Они характеризовали ребенка преж­де всего с позиции физического развития и соответствия возраста и поведения. При этом не делалось разделения детей, так как, по древним поверьям, они приобретали пол, только «войдя в разум». По всей России детей первого года жизни, мальчиков и девочек, называли «дитё», «младенец», «младень». Столь же широко их называли «кувяка» (то есть издающий звук, плач), «повитыш» (находящийся в пеленках), «паполза» (ползающий, не умеющий ходить), «слюдяник», «слигоза» — (пускающий слюни), «дыбок» (начинающий вставать на ножки), «жевжик» (юркий подсосок, сосущий грудь) и т. д. А детей постарше — «дитё», «дитятко».

Оленка в пеленках, Никитка у титьки. Первый год жизни ребенка, требующий постоянного наблюдения и ухода, считался самым главным и самым трудным для матери и новорожденного. От матери требовалось сохранить малыша на земле, ребенку же нужно было укорениться в мире, людей. В русской деревне опас­ность смерти была реальной для каждого новорожденного, так как крестьяне не располагали эффективными средствами борьбы с родовыми травмами, серьезными болезнями младенцев, а также не были знакомы с правилами гигиены, выполнение которых по­зволяло предотвратить заболевания. Опасность смерти, грозив­шая младенцу, с мифологической точки зрения воспринималась как опасность, идущая от «иного мира». Считалось, что ново­рожденный, особенно в, первые месяцы жизни, все еще тесно с ним связан и может быть возвращен назад, туда, откуда был взят. Кроме того, незащищенностью младенца могла воспользо­ваться нечистая сила, подменив его своим чертенком. С таким взглядом в какой-то степени перекликались и христианские пред­ставления о том, что в первый год жизни ребенок принадлежит Богу и тот может им распоряжаться по своему усмотрению: «Бог дал, Бог взял».

Задачу сохранения и укоренения ребенка можно было выпол­нить в том случае, если следовать системе правил, созданной не одним поколением людей. Эти неписаные правила, переда­вавшиеся от одной женщины к другой, включали в себя чисто практические советы по уходу за ребенком на основе народного опыта и рекомендации религиозно – магического характера. Общественное деревенское мнение не прощало матерям пренебре­жения традиционными правилами ухода за детьми. Женщин, младенцы которых умерли от «небрежения», принято было счи­тать «негодящимися», то есть ненужными людям и Богу. Правда, следует отметить, что уход за новорожденным в русской деревне не совсем соответствует требованиям медицины, и многие из при­нятых в деревне правил, вряд ли стоит брать на вооружение со­временным матерям.

Новорожденного в русских деревнях заворачивали в три пе­ленки и свивальник. Одной пеленкой, сложенной треугольником, повязывали голову, называлась она «изголовник», другая, тоже треугольная, — «подгузник», использовалась для пеленания гузна — нижней части тела, третья — простынка, была необ­ходима для окутывания всего тела. Свивальник — длинная ши­рокая лента — служил для закрепления пеленок. Пеленание младенца начиналось с изголовника, который накладывался на голову, а его концы, перекрещиваясь на груди, заводились под мышки и на спину. Затем «навивался» подгузник. Ребенок ук­ладывался попкой на подгузник, боковые концы заводились во­круг бедер и укладывались в паховые складки. Третий конец поднимался и завертывался из-под ягодиц через промежность к пупку. После этого ребенка начинали закутывать в простынку, которая была расстелена под ним. Правая рука малыша вытя­гивалась вдоль туловища, край простынки заводился под левую руку, а затем под спинку. Положив также вдоль тела левую руку, левый край простынки заводили с правой стороны под спинку. Нижний конец простынки поднимали вверх. После этого младенца перевивали свивальником от лопаток до таза. Если свивальник был широкий и длинный, свыше трех метров, то он накладывался кругами, если короткий, то крест-накрест.

Ребенок в пеленках и свивальнике напоминал собой неболь­шой плотный кокон, в котором невозможно было пошевелить ру­ками, ногами и головой. Такой способ пеленания был известен в России с древних времен. Крестьянские женщины считали его очень удобным и разумным, так как завязанный таким образом младенец доставлял мало хлопот своей матери или няньке. Его было легко переносить, нянчить и качать, так как, плотно за­тянутый свивальником, он не мог вертеться на руках, а его го­ловка была прочно закреплена. Малыш не мог случайно выпасть из колыбели на пол, перевернуться вниз лицом, расцарапать себя ручками, вздрогнуть во сне и испугаться.

Необходимость такого пеленания новорожденных объяснялась также и тем, что оно, по мнению крестьянок, давало возможность исправить врожденные физические недостатки ребенка: придать нужную форму головке, спрямить кривые ножки, выправить по­звоночник, выровнять ручки, ножки, тельце или, как говорили матери, «сделать ребенка ровненьким».

Считая полезным пеленание, утвержденное многовековой тра­дицией, русские крестьянки в то же время понимали, что не­умелое пеленание может принести малышу вред: нарушить пи­щеварение, затруднить дыхание, привести к искривлению позво­ночника. Они старались запеленать младенца, аккуратно укладывая пеленки и свивальники, старались возможно чаще развязывать детишек, заниматься с ними «потягушками», раз­личными упражнениями, чтобы привести в движение занемевшие мышцы. «Потягушки» сопровождались пением «потешек» — спе­циальных песенок, которые превращали физические упражнения в развлечение для матери и ребенка.

Так, распеленав ребенка, мать укладывала его на подушку, поглаживала его, потягивала ножки, ручки и говорила: «На кисеньку потягушеньки, на Петеньку порастушеньки».

Ребенок пеленался до тех пор, пока не начиналось окостенение позвоночника, то есть приблизительно до пяти месяцев. Потом ему полагалась длинная рубашка с пояском, одинаковая как для мальчиков, так и для девочек, и стеганый ватный чепчик, кол­пачок. В обеспеченных семьях, особенно где было мало детей, младенцам надевались поверх рубашечки нагруднички, напоми­навшие жилетки, а на ножки — вязаные чулочки и котики (са­пожки, сшитые из мягкого подбрюшного меха овцы).

Молодые матери старались, чтобы их малыш выглядел кра­сиво, чтобы соседи, зайдя в избу или увидев младенца на жатве, покосе, могли про него сказать: «Убран как куколка». Свиваль­ник украшали вышивкой, обшивали лоскутками ткани, на чепчик нашивались пуговки, бусинки, ленточки, бахрома, рубашечка подвязывалась красивым пояском.

В русской деревне новорожденных редко заворачивали в одея­ло, выходя на улицу. Оно имелось не у всех, только в богатых крестьянских семьях, живших в больших торговых или ремес­ленных селах, куда скорее достигали городские веяния. Одеяла фактически не были нужны, так как крестьяне считали вредным выносить новорожденных на улицу в осенне-зимний период, разве только в баню. Если же нужда заставляла выйти, то матери заворачивали детей в большое количество тряпок, шубу или каф­тан взрослых обитателей дома.

Пеленки и одежда младенцев всегда шились из старой, материнской или отцовской одежды. Это объяснялось не только естественной заботой о детях — выношенная мягкая ткань не оцарапает нежную кожу малыша; хозяйственностью крестьян -никакая тряпочка не должна выбрасываться, но и древними поверьями, связанными со старыми вещами. Одежда, ношенная матерью и отцом или кем-нибудь в доме, рассматри­валась как вещь, освоенная людьми, она должна была передать новорожденному необходимые ему человеческие качества, роди­тельскую любовь и нежность.

Русские крестьяне считали необходимым довольно часто ку­пать своих младенцев. В первый месяц их купали три — пять раз в неделю, а затем до года — два-три раза в неделю. Принято было считать, что купание придает ребенку бодрость и здоровье, а также смывает с него враждебную человеку силу и нечистоту «иного мира», с которым он, по поверью, пока еще тесно связан. Мыли ребенка в хорошо натопленной бане, а в деревнях, где бань не было, — в печи или около печи.

Первое купание младенцев пpoвoдилocь сразу после родов, как только мать уложена в постель. Младенца купала бабка-пови­туха в теплой воде, настоянной на травах; васильке, череде, мяте, руте, душице, любистоке, сенной трухе. В воду бросали также сepeбряные монеты, соль. Добавляли освященную в церкви воду. Ароматические травы должны были сделать кожу ребенка чис­той, а лицо красивым; соль, по поверью, помогала «отвердению косточек» и защищала от «дурного глаза»; серебро обеспечивало жизнь в богатстве. Святая же вода, считалось, должна была по­мочь от всяких бед и защитить ребенка от болезней. Подготовка к купанию малыша сопровождалась молитвой, словами:

«Во имя Отца и Сына и Святого Духа. Аминь, аминь!»

Ребенка мыли мягкой тряпочкой и овечьей шерстью, а затем парили небольшим березовым веничком, опуская его в теплую воду и приговаривая:

«Не я тебя правлю, не я тебя парю, а бабушка Соломонида шелковым веничком по бумажному телу».

Существовало убеж­дение, что теплая вода делает ребенка добрым, а веником парили для того, чтобы укрепить мышцы, сделать новорожденного силь­ным, крепким, наделить его спокойным и хорошим сном. Такое ритуальное купание проводилось в течение трех дней после рож­дения ребенка. Затем малыша купали в воде с добавлением че­реды и с обязательным парением.

Купание новорожденного сопровождалось краткой молитвой и различными песенками заговорного характера:

Вода текучая,

Дитя растучее,

С гуся вода,

С тебя худоба,

Вода книзу,

А дитя кверху.

Вымытого ребенка обычно смазывали от опрелостей лампадным маслом, посыпали картофельной мукой или мелкими опилками.

Русские крестьянки старались, по возможности, кормить но­ворожденных материнским молоком. Если у матери его не хва­тало, прикармливали коровьим, разведенным водой. Брать в кор­милицы к новорожденному постороннюю женщину не полагалось. По поверью, выкормленный ею ребенок не будет любить свою мать, будет для нее чужим, а также чужое молоко может при­нести новорожденному вред. Ребенка могли сразу же после рож­дения прикладывать к груди матери, считая, что молозиво будет для него полезным, но чаще дожидались, когда у матери будет молоко.

Первое кормление ребенка грудью обставлялось довольно тор­жественно. Грудь омывали святой водой, осеняли крестом мать и новорожденного, благословляли их. По обычаю, мать давала первый раз ребенку правую грудь, чтобы он не был левшой. Ребенок вскармливался материнским молоком в течение года — полутора лет, или, как принято было говорить в деревнях, три — шесть постов. В счет шли только Великий пост (пост перед Пас­хой) и Успенский пост (перед днем Успенья Божьей Матери, 14/28 августа).

Отлучение от груди, с точки зрения русских крестьян, озна­чало окончание определенного этапа в жизни ребенка, переход его на новую ступень освоения мира, прекращение его тесной, органической связи с матерью. В некоторых деревнях это даже осмыслялось как «прощание» с малышом. Оно проводилось, по возможности, в дни, считавшиеся сакральными (в чистый четверг на страстной неделе, в воскресенье перед масленицей), или в дни, «когда нет святого мученика» (в дни православного кален­даря, на которые приходится память святых, не погибших му­ченической смертью), и сопровождалось некоторыми ритуальными действиями. Мать должна была в этот день вместе с ребенком отстоять обедню в церкви и подойти к причастию. После обедни она сажала ребенка на стол, что в обычное время делать не полагалось, так как по народному представлению стол — это ладонь, которую Бог протянул людям. Мать давала ребенку кусок хлеба, посыпанный солью, и говорила: «Дай Бог от груди отстать, а к хлебушку пристать», «Возьми, Господи, младенца Петра на свои хлеба!» Затем читала заговор от тоски и сухоты:

«На море не океане, на острове на Буяне, на полой поляне, под дубом мокрецкий сидит раб Божий (имярек) тоскуя, кручинится в тоске неведомой и в грусти недознаемой, в кручине недоска­занной. Идут восемь старцев со старцем незваных, непрошеных. Гой ты еси раб Божий, со утра до вечера кручинный! Ты что, почто сидишь на полой поляне, на острове на Буяне, на море на океане! И рече раб Божий (имярек) восьми старцам со стар­цем: нашла беда среди околицы, залегла во ретиво сердце, щемит, болит головушка, не мил свет ясный, постыла вся родушка. Возопиша восемь старцев со старцем грозным — грозно начали ломать тоску, бросать тоску за околицу, кидма кидалась тоска, от востока до запада, от реки до моря, от дороги до-пере­путья, от села до погоста нигде тоску не приняли, нигде тоску не укрыли; кинулась на остров на Буян, на море на океан, под дуб мокрецкий. Заговариваю я раба от наносной тоски по сей день, по сей час, по сию минуту. Слово мое никто не превозможет не аером (воздухом), ни духом».

Заговор должен был сгладить тоску матери по младенцу и младенца по матери.

«Приде красна весна, сойдут белые снега, оголятся серые горючие камни. Отпали бы тоска и телесная сухота от белых грудей, от буйной головы, от черных бровей, от ясных очей, от бела лица, от ретиваго сердца. Семьдесят жил и семьдесят суставов, и в едином суставе ключ и замок. Во веки веков. Аминь.»

В день отлучения от груди принято было гадать о будущем ребенка. На пол, на расстеленную скатерть клали различные предметы: деньги, хлеб, книгу, нож (веретено). Ребенка спускали на пол и смотрели, к какому предмету он потянется ручками. Если возьмет деньги — будет торговым человеком, нож (вере­тено) — хорошим ремесленником (хорошей хозяйкой), книгу — умным и знающим, хлеб — хорошим землепашцем.

Наряду с материнским молоком младенцу давали и другую еду. Прикармливание начиналось с первого дня его рождения. Повитуха, приняв ребенка от матери, через несколько часов да­вала ему в тряпочке разжеванный хлебный мякиш, иногда с солью. Сок хлеба с солью считался хорошим средством от колик - «грызи в кишках», с которыми, считалось, каждый мла­денец рождался. Такую соску ему давали в течение всех первых месяцев жизни. С пяти-шести месяцев детям начинали давать толокно, разведенное в коровьем молоке, а затем жидкие кашки. Кормили детей из рожка, который делался из рога коровы, на срезанный острый конец которого натягивался вымоченный в со­леной воде и промытый сосок коровы. Пользоваться ложкой и чашкой ребенок начинал по прошествии года жизни. При этом вручение ложки малышу свидетельствовало, что он уже подрос и встает на новую ступеньку жизни: «кашка на ложки, а молодец на ножки». Во время кормления кашкой, толокном, киселем мать или нянька ласково уговаривали малыша хорошо поесть:

Пришел кисель,

На залавочке присел,

На залавочке присел,

Поесть Оленьке велел.

Уход за ребенком в первый год его жизни заключался также и в том, чтобы научить его сидеть и ходить. По мнению русских женщин, ребенок, рано начавший сидеть и ходить, более жизнестоек, чем малыш, поздно ставший на ножки.

Ребенка приучали к сидению довольно рано, месяцев в пять. Его сажали в корзинку или коробку, обкладывая со всех сторон подушками, давали игрушки, чтобы он занимался ими и не от­влекал мать от домашних дел. Наряду с этим были специальные приспособления, чтобы приучить ребенка к сидению. Они назы­вались «сидухи», «сиделки», «сидулкий» и представляли собой креслице высотой около 40 см, выдолбленное из ствола дерева, с высокой спинкой и чуть более низкими стенками — подлокот­никами. Ребенок сидел в нем таким образом, что его спинка при­жималась к задней стенке креслица, ручки удобно лежали на подлокотниках, ножки стояли на лавке. За спинку подкладывалась мягкая подушечка, чтобы младенец не ударился затылком, а впереди прикреплялась деревянная планка, предохранявшая ребенка от падения. Малыш не мог перевернуть «сидуху», так как она специально делалась довольно тяжелой.

Первые шаги, сделанные малышом, доставляли большую ра­дость всем нянчившим его домочадцам. Увидев идущего ребенка, все кричали: «Дыбок, дыбок, который Мишке годок?» Малыша, делавшего первые шаги, любили водить по лавке, приговаривая, чтобы ему было приятно и весело: «Ходит котик по лавочке, водит кошку за лапочки!»

Суеверное разрезание следа. Как только ребенок встанет впервые на ножки, мать или другая женщина быстро схватывает нож и торопится поскорее провести по полу этим ножом между ступней ребенка, чтобы разрешить нехождение и разрезать невидимые путы. Но эта опасная поспешность часто сопровождалась порезами пальцев ребенка.³

Если малыш долго не начинал ходить, то его пытались обучить этому искусству: ставили около лавки, укладывали его ручки на край и ласково манили к себе. Упавшего во время такой учебы ребенка утешали: «Плюнь тут, батюшка, плюнь, родной». Ребе­нок, совсем было готовый расплакаться, топал ножкой, плевал, забывая о своей неприятности. Если же малыш продолжал горь­ко плакать, мать утешала:

У лисы боли,

У медведя боли,

У нашего Петеньки

Ничего не боли.

Для обучения ребенка ходьбе в некоторых деревнях исполь­зовались также ходульки, представлявшие собой доску с круглым отверстием или деревянное кольцо на четырех ножках с коле­сиками. Младенец, поставленный в отверстие, упирался ручками в край доски, делал шажок, отчего колесики начинали двигаться, заставляя ребенка перебирать ножками.

Молодые матери старались посвящать новорожденному мла­денцу много времени, лаская его, поглаживая, качая на руках или в люльке, тормоша, «тетешкая», балуя, радуя его и себя песенками — «пестушками», играя с ним. Все это рассматри­валось как важный, элемент ухода за ребенком, без которого он «никогда не войдет в разум», то есть не станет достойным че­ловеком. Телесный же контакт с матерью нужен был для того, чтобы ребенок уверенно чувствовал себя в новом для него мире и не хотел вернуть в «иной мир», из которого пришел. Естест­венно, что в условиях крестьянского хозяйства выделить время для «тетешканья» малыша было довольно сложно. Это зачастую становилось возможным в первую очередь в семьях с большим количеством взрослых людей, где мать могла освободиться на длительное время от части хозяйственных забот. Однако и в семьях, где необходимость заставляла мать надолго передать ребенка на попечение бабушки или старшей дочери, «няньканье» ею малыша считалось желательным. Возвратясь с поля, с ого­рода, мать всегда старалась найти время «потешить свою дитю».

Игры с младенцами до годовалого возраста, называвшиеся «пестушками», «потешками», были просты, но в то же время учи­тывали физические и психологические особенности развития ре­бенка. Они проводились под пение коротеньких песенок и вклю­чали в себя подбрасывание, качание ребенка на руке, припля­сывание, притопывание и т. п. Так, например, ребенка сажали на колени, слегка подбрасывали вверх, подражая качке при езде на лошади, и пели:

Бабушка Петровна

Поехала по бревна,

Вскачь погонила,

Бревно уронила,

Ногу изломала.

Как старику показать?

Шубный рукав привязать!

Или, изображая «козу», указательным пальцем и мизинцем «бодали» ребенка, приговаривая:

Идет коза рогатая,

Идет коза бодатая:

Ножками — топ-топ!

Глазками — хлоп-хлоп!

Кто кашки не ест,

Кто молока не пьет,

Того забодает, забодает!

Большое значение и распространение имели игры с ладош­ками и пальчиками малышей, такие, как «ладушки», когда под песенку ребенка заставляли хлопать в ладошки, как «сорока».

«Сорока» – повсеместная забава. Ею веселили маленьких детей. Матери или няньки, посадив ребенка на колени или поставив его возле себя, перебирают по пальцам ребенку и ласкают, чтобы он не плакал, приговаривая: «Сорока-ворона, детям кашку варила: одному дала, другому дала…- и, защекотав под мышкой, произносят скоро: - А третьему не дала. Сорока улетела!» Общеупотребительными были игры «в кулачки» и в «шильце». В первой мать или бабушка сжимала и разжимала перед ребёнком кулак, приговаривая: «Ручка хвать, ручка хвать», заставляя его делать то же самое. Во второй игре взрослый старался попасть своим пальцем в указательный палец малыша, приговаривая: «Шило, шило, проскочи!» Произнося последнее слово, взрослый старался, чтобы его палец соскользнул с пальца малыша, чтобы пощеко­тать его животик. Некоторые игры с пальчиками сопровождались счетом. Мать брала ручку ребенка, дотрагивалась до мизинца и медленно говорила: «Этот палец», затем она прикасалась к безымянному пальцу, продолжая: «С этим пальцем» — и быстро и громко произносила: «Два пальца!»

Все игры были не только приятным развлечением для матери и малыша, но и несли немалую воспитательную нагрузку. «Потешки», обучали ребенка необходимым движениям (прыжкам, бегу, скачкам, умению пользоваться пальчиками, кистью руки), развивали ловкость сообразительность, укрепляли физически, вы­зывали у него желание двигаться, создавали радостный настрой. Кроме того, многие игры, особенно игры с пальчиками, были хорошим стимулятором умственной деятельности ребенка.

В распоряжении малышей колыбельного возраста были также и игрушки, которые делал для них отец или старший брат. Это, как правило, различного рода погремушки, называвшиеся в де­ревнях «побрякушки», «тарахтушки», «таратушки», «колотушки», использовавшиеся для самостоятельной игры малышей. Их да­вали ребенку в руки, вешали на шею или привязывали к ко­лыбели, сидухе, ходунку. Наиболее широко была распространена погремушка из точеного деревянного полого внутри шарику бо­чонка, восьмигранника с мелкими камешками, горохом внутри. Она имела небольшую деревянную ножку, которую младенец держал в руке и тряс шарик, получая удовольствие от движений руки и раздававшихся звуков. Кроме того, малышам давали по­гремушки в виде небольшого кубика, сделанного из бересты или сложенного из тонких дощечек, а также погремушки, состоящие из палочки, к которой прикреплен деревянный кружок с блес­тящими звенящими подвесками. Любимыми игрушками малышей и более взрослых детей были погремушки из мочевого пузыря домашних животных. Пузырь тщательно очищался от содержи­мого, натирался золой, чтобы снять жир, заполнялся горохом, надувался через соломинку, завязывался, обмывался сверху и высушивался. Такую легкую побрякушку накидывали ребятам на веревочке на шею или давали в руку, при игре она сильно грохотала. Погремушки делали из горлышка гуся или утки. Для этого сырое горлышко промывалось, заполнялось мелкими ка­мешками, свертывалось кружком, высушивалось и обшивалось тряпочкой, чтобы ребенок его не обсасывал.

Первый этап жизни ребенка, по крестьянским понятиям, за­канчивался к тому времени, когда он был отнят от груди, обу­чился есть ложкой и пить из чашки, умел сидеть, ходить, про­износить первые осмысленные слова: «мама», «баба», «тятя», «деда», «няня». Увидев, что ребенок вошел «в первый разум», родители считали необходимым пригласить в дом крестных ро­дителей и ближайших родственников «на постриг». Крестная мать или крестный отец состригали с головы малыша прядку волос и дарили ему денежку, рубашечку или платьице. Затем устраивалось угощение для всех собравшихся, которым как бы завершалась первая ступень жизни ребенка и начинался новый ее этап.

Расставание ребенка с колыбелью совпадало с отнятием от груди и носило также ритуальный характер. Этот момент был очень важным для ребенка, т.к он переходил из стадии «зыбочного ребенка» (младенчества) в период собственного детства. Одним из показателей этой возрастной градации являлась способность стоять и ходить. В это время происходил обряд обрезания волос и ногтей. До этого было запрещено стричь волосы и обстригать ногти. Мотивировалось это тем, что иначе можно «обрезать язык» и ребенок долго не будет говорить. Ребенка ставили на тулуп, сыпали монеты (?) и обрезали волосы.

Таким образом, прохождение ребенком всех ритуальных обрядов, связанных с рождением, давало ему право на получение своеобразной санкции на существование и «закрепление» в мире взрослых.

Сосун — не век сосун, через год стригун, а там и в хомут. Ребенок, достигший полутора — двух лет, сумевший выжить и «закрепиться» на земле, вступал в новую стадию жизни, про­должавшуюся до шести-семи лет и называвшуюся «младенчест­во». По мнению крестьян, в этом возрасте ребенок должен был расти, физически крепнуть, учиться думать, говорить, познавать мир, то есть «входить в разум».

Мы проанализировали обряды, обычаи, приметы, связанные с рождением ребенка и периодом младенчества, с точки зрения их символического смысла. Все они направлены на сохранение здоровья матери и ребенка, на помощь ребенку укрепиться в этом мире; на включение в воспитание детей не только матери, но и отца. При этом часть обрядов дифференцировалась по половому признаку, благодаря которым, ребенок получал направленность на освоение своей половой и социальной роли, представление о своей будущей трудовой деятельности. Некоторые из них символизировали приобщение новорожденного к семейству и отчасти к более широкому родственному коллективу. Дальнейшая социализация ребенка была связана с такими этапами «жизненного круга», как детство, отрочество, юность.

1. Характерные черты этапа детства.

Начальным этапом «жизненного круга» было младенчество и длился он с рождения до 1-3 лет.

По крестьянским понятиям первый этап за­канчивался к тому времени, когда ребенок был отнят от груди, обу­чился есть ложкой и пить из чашки, умел сидеть, ходить, про­износить первые осмысленные слова: «мама», «баба», «тятя», «деда», «няня». Увидев, что он вошел «в первый разум», родители считали необходимым пригласить в дом крестных ро­дителей и ближайших родственников «на постриг». Крестная мать или крестный отец состригали с головы малыша прядку волос и дарили ему денежку, рубашечку или платьице. Затем устраивалось угощение для всех собравшихся, которым как бы завершалась первая ступень жизни ребенка. Начинался новый этап – детство. Он разделялся на два этапа: первый – до 5 лет, второй – с 5-6 лет и заканчивался в 7 лет.

По мнению крестьян, в этом возрасте ребенок должен был расти, физически крепнуть, учиться думать, говорить, познавать мир, то есть «входить в разум». Уход за ребенком в этот период жизни со стороны матери или бабушки был минимальным. Отец так же, как и раньше, почти не вмешивался в его жизнь. Считалось, что малыш может уже сам сказать все, что ему нужно, и угадывать каждое его желание не требуется.

Ма­лышей этого возраста часто называли «стригунками-жеребята­ми», резвящимися на воле. Традиционно считали, что если с под­росшими детьми много возиться, то они вырастут балованными, малосамостоятельными людьми. «Засиженное яйцо, — говорили крестьяне, — всегда болтун».

Жизнь детей зимой отличалась от летней жизни. В зимнее время они сидели по избам, почти не бывая на улице, проводя время на печке со старым дедом или бабкой, слушая их сказки, бродя по избе за матерью или отцом, играя со старшими братьями и сестрами. Летнее время - от восхода до заката солнца проводил на улице под надзором старших братьев и сестер, ко­торые присматривали за тем, чтобы он не потерялся и не рас­шибся. Домой четырех - пятилетний ребенок прибегал, чтобы по­есть, и снова убегал на улицу, где играл со своими ровесниками.

Характерной особенностью первого периода детства является то, что половая ориентация была слабо выраженная. Мальчики и де­вочки проводят время обыкновенно вместе и играют сообща в одни и те же игры, собираясь посреди улицы и возясь с песком и пылью или же с раннего утра и до позднего вечера пропадая где-нибудь на задворках и являясь домой только поесть»(№48,с.5).

Пища ребенка этого возраста была такой же, как и пища всей семьи. Однако детей двух — четырех лет редко сажали за общий стол, их кормили отдельно и тогда, когда малыш этого захочет. Шести - семилетним детям, если они оказывались к обеду или ужину дома, полагалось садиться за стол вместе со всеми, есть из одной миски со взрослыми, выполняя все правила по­ведения, принятые в деревне во время трапезы (Прил. №1). Ребенок не дол­жен был за столом болтать, смеяться, вертеться, бросать еду на пол. Мать, видя такое поведение малыша, молча выводила его из-за стола, сажала на лавку около печи и подавала еду в отдельной миске. Это воспринималось детьми как большое на­казание, после которого они вряд ли стали бы нарушать заве­денный порядок семейной трапезы.

Уход за детьми включал в себя еженедельное мытье в бане. Мать, отправляясь с ребенком в баню, старалась для укрепления здоровья попарить его получше и подольше. Мыть детей чаще, чем один раз в неделю, не полагалось: «Чего его чаще-то мыть, ведь он не молотил, не запачкался» (№47,с.7). Если ребенок днем пере­пачкался, то его лишь слегка обтирали мокрой тряпкой, считая, что от грязи он не может заболеть и умереть: «Бог даст живота, и так будет жить, а пошлет Бог смерть, так тут как его ни обмывай, все равно помрет» (№47,с.7).

Одеждой детей этого возраста служила длинная рубашка сшитая из старой материнской, отцовской рубахи или старого ситца, холста, подвязанная пояском. Ее покрой был одинаков как для девочек, так и для мальчиков. Иногда девочкам, «на отличку», шились рубашки, рукава которых были другого цвета, чем стан. Использование по преимуществу одежды, не фиксирующей внимания на половой принадлежности ребенка, было обусловлено древним, труднопонимаемым в наши дни поверьем о том, что мало­летний ребенок — существо бесполое и что он станет мальчиком и девочкой только тогда, когда окончательно «войдет в разум».

В одних рубашках, без головного убора и обуви дети бегали по улице начиная с апреля месяца и до октября, пока не выпадет снег. Зимой надевалась более теплая одежда, обычно снятая с плеча старших братьев или сестер, натягивались шапки, обува­лись валенки с портянками. Ранней весной, когда дети выбира­лись на улицу, можно было наблюдать довольно занятную кар­тину детской жизни. «Детишки, — писал очевидец, — выбегают сначала в полушубочках, в зипунишках, часто без шапок,. на ногах, лаптишки размочалившиеся, под подошву коих привязаны «колодки», имеющие вид скобы, чтобы не очень уж промочиться, — а потом все это сбрасывается: ребятишки, раздевшись, разувшись, то бегают по лужам, то прудят, распружают ручейки, строя на них мельницы» (№29, с.215). Такое невнимание крестьянских жен­щин к детской одежде объяснялось их представлениями о здо­ровье и болезнях. В деревнях обычно считали, что простуда по­является оттого, что в человека вошел холод, а он входит только в тех, кто слишком тепло одевается.

В богатых семьях детей по праздничным дням старались одеть понаряднее: мальчика - в красную рубашечку с красивым тка­ным пояском, на голову маленький картузик, а ножки обуть в сапожки или лапти, сплетенные по ноге ребенка. Костюм маль­чика в торжественный день дополнялся штанами, которые пред­ставляли собой две узкие штанины, несоединенные между ног и подвязанные веревочкой на талии. Девочек в праздник наря­жали в ситцевое платьице или вышитую рубашечку, голову под­вязывали ярким платочком (№53, с. 379-380, прил.№3)

Ребенок до семи лет в русской деревне не воспитывался в современном понимании этого слова. Считалось, что ребенок в стадии младенчества — существо глупое, неразумное и целена­правленно учить его чему-либо не имеет смысла. Дети до семи лет, а иногда и до восьми лет, не имели никаких даже самых минимальных домашних или хозяйственных обязанностей. Роди­телям не приходило в голову показывать малышам, как надо шить или прясть, плести лапти или запрягать лошадь. Однако это не означало, что родители не предпринимали никаких усилий, чтобы вырастить из своего малыша достойного, трудолюбивого крестьянина, ремесленника или всеми уважаемую хозяйку дома. Крестьяне ненавязчиво приучали ребенка к мысли о том, что ему придется в жизни много трудиться и что труд может быть радостью и удовольствием. Этот основной постулат крестьянской жизни закладывался в душу ребенка через своеобразную игру «в труд» взрослых с детьми, а также поощрением любого же­лания малыша включиться в работу.