Глава 7. Модели возникновения мышления в истории психологии и оценка их проблемогенности

По вопросу о структуре ситуаций, порождающих мышление, существует, к сожалению, большая пестрота взглядов, обусловленная не только различиями теоретических позиций, но и сложностью мыслительного процес­са даже в его истоках. Из всей совокупности взглядов на] ситуации, порождающие мышление, можно выделить еле; дующие основные подходы: 1) предметно-информационные, 2) субъективно-мотивационные, 3) функциональные. Охарактеризовать их можно следующим образом.

Подходы предметно-информационные

Общий смысл этих подходов состоит в том, что структуру ситуаций, порождающих мышление, они ищут б предметно-информационном аспекте познания: в действии внешнего стимула и его соотношении с прошлым опытом, в информационных соотношениях частей образа, в информационных пробелах, в противоречиях между знанием и незнанием и т. д. При этом не подчеркивается или специально не анализируется роль таких факторов, как мотивация и действия субъекта при возникновении у него мыслительного процесса.

К таким подходам можно отнести следующие.

а) Ас с о ц и а н и с т с к а я концепция.

В концепции ассоцианизма структура ситуаций, по рождающих мышление, выступает как ассоциативное соотношение стимула с имеющимся ассоциативным опытом. Понимая мышление как поток ассоциативно связываемых представлений, психологи-ассоцианисты полагали, что мыслительный процесс может быть вызван действием любого стимула, если последний способен оживить имеющиеся представления по принципу их сходства или одновременности возникновения в прошлом. В свете этой концепции мыслящий субъект уже в самом начале мышления выступает как пассивный носитель начавшегося течения представлений: при этом не играет роли его мотивация, а избирательность и активность мышления фактически якобы отсутствуют. Образно говоря, уже в истоках своего мышления субъект по рукам и ногам связан характером стимула и имеющихся у него представлений. «Мы не можем думать так, как хотим, но должны думать так, как это определяется имеющимися у нас ассоциациями», — говорит Циген. (Считать мышление произвольным, по мнению Цигена, нет никаких оснований. Мышление лишь кажется нам произвольным вследствие бессознательной иннервации мышц проявляющейся в стискивании зубов, напряжении губных и затылочных мышц и т. д. Это все «придает протекающему при таких условиях мышлению характер произвольного и как бы активного участия с нашей стороны, хотя на самом меле оба последние фактора и отсутствуют». Даже самые высокие проявления умственной активности ассоцианизм не сумел в сущности отделить от репродуктивной деятельности памяти. «Мышление кажется нам произвольным, когда мы что-нибудь припоминаем. Загадка которую отгадывает ребенок, и задача, над разрешением которой работает мыслитель, представляют собой только видоизменения такого припоминания».

Заметим, что в работах представителей ассоциативной психологии нередко можно встретить термин «задача», который позднее стал принципиальным понятием в психологии мышления, начиная с вюрцбургской школы. Но «задача» в свете общей концепции ассоцианизма — это лишь род внешнего стимула, который способен вызвать тот же механический поток представлений, как и все другие стимулы. Субъект может проявлять активность в этом потоке представлений лишь в смысле напряжения внимания. (Как пишет И. Гнесен, при решении задачи мышление «должно прежде всего задержать, спустить ниже порога сознания все посторонние представления, препятствующие и мешающие серьезной работе мысли. Затем, когда совершился акт сосредоточения на вопросе, подлежащем размышлению, немедленно начинается игра представлений, т. е. к основному представлению то в одном, то в другом направлении присоединяются ряды других. Теперь надо следить за течениями мысли, чтобы рас­смотреть, куда они ведут». Пассивное слежение за игрой представлений — вот к чему сводится роль субъекта в процессе мышления согласно концепции ассоцианизма. Механический подход к вопросу закрывал путь к пони­манию действительной структуры ситуаций, порождающих мышление. Ее сложность была завуалирована, мышление квалифицировалось лишь как функция стимула; оставалось не ясным, почему та или иная реальная ситуация становится объектом размышления. Подчеркивая предметную (в том числе через прошлый опыт) обусловленность мышления, ассоциативная психология упускала его мотивационную обусловленность. Подчеркивая роль ассоциаций, роль реактивности, она свела на нет роль активности субъекта, значение его деятельности в возникновении (и протекании) мыслительного процесса. Предметная детерминация мышления, о которой много писали психологи-ассоцианисты материалистического крыла, совершенно не была ими рассмотрена по своей природе, сливаясь с детерминацией памяти и других психических процессов.

Исходя из ассоцианистского понимания мышления, любопытную попытку описать структуру ситуаций, порождающих мышление, предпринял Зигварт. Согласно Зигварту в основе мышления лежат акты суждения, наиболее общая форма которых «S есть Р». У человека сильно развита общая склонность совершать акт суждения и связывать новое с уже знакомым. В сознании человека имеются многочисленные ассоциативные синтезы субъектов S и предикатов Р. Но бывает так, что человек сталкивается с новым S, для которого у него не находится никакого сходного с ним представления Р. При этом человек испытывает чувство незавершенности привычной для него логической структуры. Имея опыт относительно полных синтезов, человек испытывает желание сделать незавершенный синтез завершенным, у него возникают вопро­сы «что есть S?», «S есть Р?» и т. п. Иначе говоря, основанием для возникновения мыслительного процесса служит то, что другие S имеют Р, значит и это S должно иметь Р. Возникающие при этом вопросы — это как бы ожидание и проектирование синтеза S и Р. «Это проектирование, или попытки к суждениям, которые выходят за пределы данного... являют собой живое движение, прогресс мышления, дух изобретения в области суждения. Можно прямо сказать, что вопрошание есть мышление».

Загварт в какой-то степени прав, утверждая, что нечтo новое, не имеющее предиката, может привлечь внимание человека и стать объектом мышления. Но всегда ли новое и логически несвязанное заставляет человека мыслить? Совершенно ясно, что в трактовке ситуаций, порождающих мышление, Зигварт делает чрезмерный акцент на логическую сторону дела, упуская в то же время другие, чисто психологические факторы. Его подход к вопросу, с одной стороны, отличается от ортодоксального ассоцианизма, поскольку он пытается объяснить возникновение мышления и ассоциациями и отсутствием их, с другой стороны, на этом подходе лежит печать тех же недостатков, которые свойственны ассоцианизму: неучет мотивационного фактора, контекста деятельности и др.

Как видим концепция ассоцианизма слишком ущербленно и механистично изобразила структуру ситуаций, порождающих мышление. Точнее говоря, эта структура вообще не является порождающей, так как в ней упущены чрезвычайно важные условия, делающие необходимым и возможным развертывание мыслительного про­цесса как познания «скрытых» отношений.

В ассоцианистской структуре исходной ситуации мышления было бы бесполезно искать упоминавшиеся ранее признаки проблемогенной ситуации: объективно эта структура не только не является проблемогенной (т. е. сигнализирующей о наличии проблемы, побуждающей к ее усмотрению и т. д.), но не может порождать и самых простых интеллектуальных задач (см. в гл. I об Интеллектуальной задаче и проблеме). Поэтому неудивительно, что психологи-ассоцианисты в сущности и не задавались вопросом о том, как и почему человек усматривает или ставит перед собой новые проблемы.

б) Концепция гештальтизма

Структуру ситуаций, порождающих мышление, гештальт-психологи искали (в основном или исключительно) в динамических соотношениях частей образа, т. е. в рамках непосредственно данной информации. Ясно, что этот подход мы тоже должны отнести к подходам предметно­информационным. Необходимо, однако, оговорить тот факт, что гештальт-психологи изучали «продуктивное» мышление, поэтому их взгляд на условия, порождающие мышление, трудно рассматривать как взгляд на детерминацию мышления вообще.

С точки зрения гештальт-психологии, «продуктивное» мышление возникает под влиянием проблемной ситуации. Проблемная ситуация содержит цель и условие, или тот объект мысли, по отношению к которому должна быть осуществлена цель. Под объектом мысли понимается не реальный объект во всем его содержании, а лишь его феноменальное психическое отображение. Продуктивное мышление выступает как изменение структуры феноменального объекта мысли, обнаруживающее его скрытые свойства. Мыслительный процесс возникает непосредственно под влиянием особенностей первоначальной плохой информационной структуры. Плохая структура лишена органической связности элементов, характеризу­ется разрывами в своей организации и, значит, неуравновешенностью, — это создает особое напряжение сил, которое непосредственно и порождает мышление, понимаемое как превращение плохой структуры в хорошую. Само это превращение обусловлено лишь тенденцией неуравновешенной структуры к равновесию и устойчивости, т. е. получается, что предмет мысли переконструирует сам себя. Таким образом, плохой гештальт, некий комплекс информации с заключенным в нем напряжением сил выступает у гештальт-психологов как объяснительный принцип возникновения мыслительного процесса.

Односторонность и механистичность этой концепции, навеянной успехами механической физики, совершенно очевидны. Она (как и ассоцианизм) не учитывает роль активности субъекта при возникновении мыслительного процесса. Мышление возникает лишь как следствие некоторых динамических соотношений внутри информации, и структуре феноменального объекта мысли. Начало мышления выступает как нечто такое, что случилось с субъектом под влиянием сил неуравновешенной структуры самого мыслительного материала. Если у ассоцианистов субъект при возникновении мыслительного процесса является пассивным носителем ассоциативного процесса, то у гештальт-психологов он выступает как пассивный носитель гештальт-процесса. В том и другом случае подчеркивается лишь реактивность, а не активность, следование за автоматически совершающимся процессом. Анализ возникновения мыслительного процесса идет в отрыве от понятия «действие». (Лишь некоторые гештальт-психологи, прежде всего—Дункер, сделали попытку преодолеть феноменологическое понимание гештальтпроцесса как объясняющего само себя. Дункер пытался вскрыть те процессы и действия, которые осуществляет субъект, оперируя с целью, условиями и которые способствуют переконструированию мыслительного материала).

Изображенная гештальт-психологами структура проблемной ситуации, сводимая ими к неуравновешенности феноменального объекта мысли, представляет собой слишком эфемерную почву для реального усмотрения проблем человеком. Она эфемерна оттого, что в ней отсутствует реальная динамическая связь субъекта с объ­ектом, не учитывается роль предшествующих мышлению неадекватных действий, такой-то мотивации и т. д. Употребляя принятый выше термин, можно сказать, что такая структура ситуации непроблемогенна. Именно поэтому генштальт-психологи не могли в сущности выделять и анализировать этап усмотрения проблемы в струк­туре мышления.

в) Концепции информационных «пробелов».

Согласно этим концепциям в той информации, с которой субъект имеет дело, могут обнаруживаться пробелы, побуждающие субъекта к их заполнению. Величина пробела, трудность его заполнения определяют трудности проблемы. Таким образом, структура ситуаций, порождающих мышление, это некоторая совокупность информации, обладающая досадным пробелом.

К указанной категории взглядов принадлежат, например, взгляды Бартлетта. Процесс мышления, по Бартлетту, начинается тогда, когда информация, имеющаяся в распоряжении субъекта, кажется обладающей некоторым пробелом. Этот пробел, опираясь на имеющуюся информацию, субъект и заполняете помощью своего мышления. Например, в эксперименте испытуемому даются две цифры: 1 ...17. Испытуемому предлагается рассматривать единицу как первое число, 17—как последнее число и заполнить пробел между ними таким способом, какой выглядит подходящим. Оказалось, что большинство людей заполняют этот пробел не словами, не рисунками и не любыми цифрами, а так, чтобы в ряду цифр от 1 до 17 получалась какая-то закономерность, например, 1, 5, 9, 13, 17. То есть, исходная информация действительно используется как отправной пункт, как индикатор для заполнения информационного пробела. Чем меньше информации требуется человеку для заполнения пробела, тем он умнее.

Бартлетт различает разные формы информационных пробелов, например, требующие интерполяции или экстраполяции. В последнем случае дается лишь намек на путь мышления, а весь остальной путь и даже конечный пункт не даны и должны быть открыты с помощью мышления. Это требует от человека большей умственной активности.

Что же заставляет человека восполнять информационный пробел? Бартлет утверждает, что «имеется в мышлении нечто такое, что симпатизирует единообразию и всеобщности и враждебно неопределенности». Это и заставляет человека заполнять информационный пробел.

Ясно, что концепция Бартлета о пробелах сама содержит существенный пробел. Она подчеркивает лишь предметную обусловленность мышления (или лучше сказать, один из аспектов предметной обусловленности), но совершенно не затрагивает вопрос о мотивационной или функциональной обусловленности мышления. Информационных пробелов у каждого человека очень много, но мы вовсе не начинаем мыслить по поводу каждого из них пробелов. Если же испытуемые Бортлетта начинали Всякий раз мыслить, то, очевидно, мотив мышления возникал под влиянием экспериментатора, его инструкции, а заданная информация уточняла лишь направление умственной деятельности.