История и культура традиционной Японии, 3. (Orientalia et classica). - 2010

Главного героя рассказа Масудзи Ибусэ«Верноподданныйкомандир»— отставного лейтенанта Юити Окадзаки — рассмотрим в той же системе координат, что и старшину Яшу Гуменного: личные качества— взаимоотношения с сослуживцами — взаимоотношения с военнослужащими армии противника— взаимоотношения с местным населением завоеванных территорий. Сразу заметим, что последний пункт—взаимоотношениясместным населениемзавоеванных территорий — в рассказе отсутствует, как собственно и взаимоотношения с военнослужащими армии противника. «Враг» упоминается единожды в диалоге солдата Окая и ефрейтора Томомура («Окая сказал, что враг уж очень щедро сыплет снарядами.Тогда я сказал, что война— вещь разорительная. Деньги летят на ветер»12), его образ нейтрален, лишён эмоциональных коннотаций. Поэтому образ лейтенанта состоит из его личных качеств и взаимоотношений с сослуживцами.

Как и Яша Гуменный, ЮитиОкадзаки—хоть илокальный,ноначальник, «верноподданный командир». Гуменный эффективно выполняет командные функции,достигая позитивного результата (доставляет на огневую позицию боеприпасы) и проявляя себя идеальным воином-освободителем как в физическом, так и в моральном/идейном/духовном планах. В рамках командных функций он единожды прибегает к силовым методам («Догнал второго, третьего и тоже насильно заставил залечь прямо в лужах»13) как к единственно возможному и тем самым оправданному поведению в экстремальной ситуации, которое «обогащает» положительность образа старшины. ПрименениеЮитиОкадзакисиловых методов исловеснойагрессии(крик, ругательства, угрозы), когда он отдаёт команды, случается настолько часто, что эту его особенность можно считать подчеркнутой и характерной.

Если бы применение всего вышеупомянутого в ситуации, аналогичной ситуации Гуменного, происходило в боевых условиях, то,возможно, выглядело бы оправданным или, как минимум,приемлемым, хоть и чрезмерным («Ачто, если бы была ещё война? Нетаких бы слов наслышались! Навойне не такое услыхал бы!»14). Ноонопроисходит в вымышленных Юити Окадзаки ситуациях уже по окончаниивойны в деревне Сасаяма, где главный герой, рассудок которого помутился на фронте после ранения,живет вместе с матерью и является совершенно неадекватным: «Обычно он вёл себя довольно смирно, но по временам на него находило затмение... В такие минуты он вёл себя, как командир на поле боя...— Ложись, впереди враги! — угрожающе закричал Юити и, схватив юношу за плечо, хотел было затолкать и

его под галерею. — Ты что, сдурел?— молодой человек решительно сбросил с себя руки Юити. — А, сопротивляться, мерзавец! Зарублю! — взревел Юити и в тот же миг получил оплеуху. — Что, бунт?!»15 Естественно, Юити навлекает на себя ответную агрессию, и силовую,

исловесную:упомянутый юношаобзывает его «фашистскимчучелом»

и«привидением с того света».

Подобное поведение лейтенанта в рамках его командных функций еще до ранения во время войны по логике повествования также является неадекватным, хоть и вполне в русле кодекса поведения японского военнослужащего по отношению к сослуживцам ниже по званию (сравнимсвнимательным и заботливым командиром-«отцом» из рассказа Гончара). Неадекватность поведения Юити раскрывается через его контрпродуктивность и неприятие сослуживцами, что характерно, ниже по званию,а также самим автором, который вставляет в повествование ремарки. (Сослуживцы выше Юити по званию и, соответственно, их восприятиеврассказе отсутствуют.) «Верноподданный командир» Юити не стерпел, что упомянутый выше ефрейтор Томомура высказался о священнойвойне в уничижительной для неё категории разорительности, «ударил два раза Томомура по лицу, собрался было ударить в третий раз, но машина внезапно тронулась»16. В результате Томомура погиб, а Юити на всю жизнь повредил ногу и рассудок. Комментарий автора-рассказчика: «И вот за одну фразу "война— вещь разорительная" человека сперва побили, а затем отправили в иноймир.Навойненетолько на ветер бросают деньги, с человеческими жизнями здесь тоже не считаются»17. КомментарийУэды, денщикаЮити: «Водителя того грузовика наказали повсем правилам, хотя он, конечно, не хотел плохого ни ему [Юити], ниТомомура. А кто виноват—так это командир. Через край хватил. Апоплатился солдат!.. Уэда признался, что он ненавидит Юити. Раньше тот внушал ему только страх, а теперь страх сменился чувством ненависти»18.

Таким образом, по сравнению сукраинцем Яшей Гуменным,японец Юити Окадзаки — командир,во-первых, намного более словесно и физически агрессивный, во-вторых, контрпродуктивный,поскольку его действия, с одной стороны, вредят какподчинённым,так и ему самому, с другой, как правило, не связаны с выполнением военных задач и не прописаныв рамках реальных боевых/экстремальных ситуаций. Командование Юити и его подоплёка носят преимущественно идейный характер: «верноподданный командир» любит торжественно объявлять параграфы воинскогоустава, произносить речи о том,что долг военнослужащего —самозабвеннослужить родинеиим-

ператору, читать подчиненным нравоучения и кланяться на восток по всякому поводу: «Даже на корабле, когда сообщалось об успехах на фронте, он выстраивал своих солдат на палубе и заставлял их кланяться и кричать в честь императора троекратное "банзай". Он заставлял их проделывать это в любое время суток. С тех пор его подразделение стали именовать "верноподданным взводом**»19. Если во время войны «чрезмерное почитание императора, перешедшее у Юити всякие границы», просто «бросалось в глаза», то по её окончании представлено в откровенно сатирическом ключе, поскольку и идеология, и её транслятор утратили адекватность: «Когда мать покупала ему табак, он принимал его, как дар императора, — взяв его в руки, он оборачивался на восток и, полный глубокого чувства благоговения, отвешивал в честь императора поклон»20.

Оба— и Яша Гуменный, и Юити Окадзаки — воины идейные, но идейные по-разному. Идейность Гуменного состоит в верности товарищам из артиллерийской батареи, а не лично её командиру, и в чувстве долга, который старшина видит в выполнении конкретного боевого задания, благодаря чему советские войска смогут продолжить борьбу с врагом. Тогда как идейность Юити Окадзаки — в почитании императора посредством «поклонов поуставу», ощущения «безграничного восторга» от этой процедуры и поддержания дисциплины в русле знания и выполнения всё того же устава. Эта идейность схоластична, т. е. не имеет практического применения, не проявляется в выполнении боевой задачи: «Некоторые иронически замечали, что за- даваться-то их командир умеет, а подводной лодки боится»21, поэтому Гуменный получает ранение осколком вражеского снаряда, а Окадзаки совершенно негероическим образом — упав с грузовика.

Попутно заметим, что, в отличие от Яши Гуменного, Юити Окадзаки нельзя считать типичным персонажем-военным «в исполнении» Масудзи Ибусэ. Так, в его же рассказе «"Боевой друг"—солдатская песня» ( 1975) центральным образом военного является «национальный герой» полковник Ниси, командир танковой части, защищавшей остров Иводзима. Высокое звание национального героя Ниси получил до войны, поскольку, «будучи еще лейтенантом, он завоевал первое место в скачках с препятствиями на Всемирной олимпиаде в Лос-Анджеле- се»22. Как командир Ниси не охарактеризован, однако внимателен и даже заботлив как подчиненный и вежлив с другими солдатами. Но самое главное, что, несмотря на ожесточённые и безнадёжные бои и постоянныеувещевания американцев, считавших недопустимым, чтобы полковник погиб на Иводзиме, Ниси не сдался в плен и двадцать второго марта сорок пятого года погиб в бою.

И в заключение краткая сравнительная характеристика проанализированных персонажей. Если центральный образ военного в рассказе Олеся Гончара— идеальный воин, герой-освободитель (где герой — это характер, в который автор вложил значительный позитивный смысл), то в рассказе Масудзи Ибусэ— прописанный в сатирическом ключе антигерой, ккоторому другиедействующие лица если и относятся с сочувствием, то только по причине его состояния здоровья. Такое кардинальное отличие проанализированных персонажей вполне естественно, поскольку они являются элементами отличных друг от друга литературных систем — украинского социалистического реализма и антивоенной японской прозы 2-й половины XX столетия.

Список литературы

1.ГончарО. Т.Весна за Моравою // Онже. Гори сшвають: Оповщання. — К.: Веселка, 1984. С. 14—26.

2.Захарчук I. В. Вшна i слово (МШтарна парадигма лггератури соц!ал1стичного реал1зму): монография/ Луцьк: ПВД«Твердыня», 2008. — 406 с.

3.Ибусэ М. «"Боевой друг"— солдатская песня» // Современнаяяпонская

новелла. 1945—1978.М.: Художественная литература, 1980.

С.587-597.

4.Ибусэ М. Верноподданный командир // Японская новелла (1945— 1960). М.: Издательство иностраннойлитературы, 1961. С. 60—76.

Примечания

1 ГончарО.Т.Весна за Моравою. С. 18.

2Там же.

3Там же. С. 20.

4Тамже. С.21.

5Там же. С. 22.

6Там же. С. 24.

7Захарчук I. В.Вшна i слово. С. 73.

8Там же. С.68—69,76. 9 Там же. С. 76.

10Там же. С. 73.

11ГончарО.Т.Весна за Моравою. С. 25.

12Ибусэ М. Верноподданный командир. С. 68.

13Гончар О. Т.Весна за Моравою. С.21.

14Ибусэ М. Верноподданный командир. С. 62.

15Там же.

16Тамже. С.68.

17Тамже. С.69.

18Тамже. С.73.

19Тамже. С. 71—72. 20 Тамже. С.60.

21 Тамже. С.72.

22 Ибусэ М. «"Боевойдруг" — солдатскаяпесня». С. 588.

D. Kupko

CONSTANTS AND DIFFERENCESOF MILITARY MAN IMAGE IN SHORT PROSE OF M. IBUSE AND O. HONCHAR

Looking throughprose ofJapanese and Ukrainian writers about World War Пone would surely notice an imageof military mannaturally present in mostshortstories, narratives andnovels ofmentioned theme.Thesubject of comparative study stated in report is the image of Japanese and Ukrainian military man inJapanese and Ukrainian shortprose in thelate forties and the fifties of the twentieth century correspondingly. Whereas the objectof the study is "Loyal subject commander" short storyofMasuji Ibuse and "Spring beyond Morava" short story ofOles Honchar. From speaker's point of view these short stories are the most significant and demonstrativefor the theme disclosure. Central images of military menin short stories mentioned above will be analyzed as characters that are synthetic images, created by different artistic means such as personal qualities, relaiionsMpwithcomrades-in-arms, military menof enemy troops and residential population of conquered/liberated territories.

вы-сэнсэя я устроил заседание «Общества по обсуждению каллиграфии». Раз в месяц мы собирались примерно на пару часов, чтобыуслышать из уст сэнсэярассказы об историикаллиграфии, икаждый раз сэнсэй, заранее приготовивраздаточные материалы, размноженныена допотопном копирующем устройстве, читал поистине тщательно продуманные, обстоятельные лекции описьменности, начиная с древнейшего письма цзягувэнь и заканчивая каллиграфией последнихлет династииЦин.В то время,разумеется, районГиндзы был ещё выжженным полем, а с крыши храма можно было бросить взгляд на Императорский дворец и паркХибия.

Мацумару Тогё, Ясунака Коу,Хирао Кодзю, Xomma Ходзо,Икуи Сика...всегочленов общества тогда былодесять с лишнимчеловек; теперь бы сказали, что во главе с сэнсэем мы представляли собой сообщество, поставившее себе цель возродить каллиграфию нанаучной основе. В дальнейшем, когдаХотта-сан стал преподавать в университете Кокугакуин и ему потребовалось создать план лекций по истории каллиграфии,распечатки тех прошлых лекций Ни- сикавы-сэнсэя оказались самым полезным подспорьем и воскресили воспоминанияопрошлом,но, насамомделе, скажу больше: невозможно оценить, насколько в те годы наше научное сообщество нас же самих воодушевляло и держало на плаву.

Нисикава-сэнсэй, хоть и нет необходимости лишнийраз напоминать об этом, родился в Токио,став третьим сыномвеликого мастера кистиНисикавыСюндо, известного и прославленного в каллиграфических кругах эпохиМэйдзи. С молодых ногтей получив отцовское воспитание, сэнсэй,к примеру, уже в пять лет, глядя наотца, увлечённого резьбой печатей, умолял родителя разрешить ему самому попробовать, и тогда Нисикава-отецподобралдля малыша деревянные заготовкидля печатейс такимисочетаниями иероглифов, как, например, «Гуманный обладает долголетием3», и дал их сыну; о появлении на свет своей первой печати и о многом другом сэнсэйувлекательно повествует в своейкниге«Печати и я»: «Позаимствоваву отцарезец, я долбил им по камню, пытаясь хоть что-то проковырять...»

Перед тем как приступить к письму, сэнсэй обычно делал множество набросков, пробных вариантовпредстоящего произведения, полных мельчайших подробностей, и в этом тожесостояло наследство, доставшееся ему ототца.Дажееслитеперь взглянуть на то, что сохранилось, громадный объём творческогонаследия великого мастера Сюндоприводит в изумление. Кроме того, неисчислимы тома всевозможныхпособий и справочников. Нельзя сказать, что-

бы манера письма сына была совершенно непохожейнаотцовскую, болееверным былобы заметить, что некийособый характер старика Сюндобыл унаследован сэнсэем полностью,в его исходном виде.

Не секрет, что в отношении письма для Нисикавы-сэн- сэя огромным откровением явилась фигура Чжао Чжицяня, выдающегося деятеля культуры китайской династии Цин, однакоэто восхищение ни в коемслучае не ограничивалосьисключительно внешней стороной:стилем письма или техническими приёмами каллиграфа; по сравнению с этим гораздобольший отклик в душе сэнсэя вызывала нату-

ра этого человека, его взгляд на искусство, его упорные духовные искания. В тоже время очень интересновотчто:если сравнить проникнутую исключительноманерой ЧжаоЧжи-х^яня каллиграфию сэнсэя с письмомсамого Чжао Чжи-цяня, всёже, пожалуй, отчётливо броситсяв глаза «японскость» первого и «китайскостъ» второго. Не знаю, очевидно это или нет, но данное сравнениеуказываетещё и на тообстоятельство, чтокаллиграфиякитайцев икаллиграфия японцев, в конечномитоге,не могут считаться равноценнымивещами.

Как каллиграф, сэнсэй поистине был полной противоположностью по отношению к скончавшемуся околодесяти лет назад Судзуки Суйкэну.Посравнениюс Нисикавой-сэнсэем, который, основываясьна последовательном изученииклассики, добивался преимущественно логически выстроенных, организованных с точки зрения структуры произведений каллиграфии, письмо учителя Суйкэна строилосьисключительно на чувстве, ощущении, экспромте, импровизации,врезультате чего обаявляли собой два полюса каллиграфии; при том что оба были великими каллиграфамиЯпонии послевоенного времени, каждыйпроповедовал свой личный метод, представлял свою ортодоксальную школу.

Чтокасаетсяписьма Нисикавы-сэнсэя, то я всё больше ибольше думаю,что такую каллиграфиюможно было бы назвать образцовой: это письмо,основанноена образовании,культуре, воспитании, образце. Этописьмо человека с широким кругозором и обширными знаниями классическойпоэзии и словесности вообще,и при этом письмо разностороннее, иными словами,в основекаждого произведения содержится исторический подход, за любой работой стоят классические образцы Более того, если уж говоритьо вышеупомянутой классике — будь то обнаруженные в древних землях западного участка Шёлкового пути различные образцы письма (например,письмена на шёлке, относящиеся крайней Цинь)илиже знаки ханьского времени— учёное сообщество сможетболее тщательно пересмотреть те опорныеположения, которые обращают на себя наибольшее внимание благодаря современным взглядам на историю (вкаком-то смысле сэнсэй, вероятно, был лидеромучёного сообщества в этой области)— если подойти с этой стороны, то, скорее всего,не будет сильным преувеличением сказать, что в качестве каллиграфа сэнсэй принадлежитпрошлому инастоящему Китая даже более,чем Японии.

Если одним словом назватьосновную тему, которая занималасэнсэякак учёного, тоэтобыло объяснение роли Шёлкового путив отношении упрощения иероглифики в те периоды, когда происходилиизменения в письменных стилях. Плодом этого интереса стала диссертация на тему «Письмена династии Цзинь, обнаруженные вЗападных Землях: исследование письмас исторической точки зрения», которая стала ориентиром, вехойдля нашегодальнейшегопродвижения и за которую нельзя не отдать дань благодарности сэнсэю.

И всё-таки, почему сэнсэй считал вершинойВан Си-чжи и горячо интересовался памятниками каллиграфии династий Цзинь и Тан, Цинь и Хань, или памятниками каллиграфии Шести Династий, то есть всеми теми историческими эпохами, во время которых происходили изменения в письменных стилях? На самом деле только благодаря этому можно уяснить для себя основные воззрения сэнсэя на науку и искусство. Иными словами, время, когда происходили изменения в письменных стилях, говоря исторически, ни в коем случае не было законченнойэпохойни в экономическом, ни в социальном отношении, а потому необходимо не только отдать должноеэнергии и трудолюбию китайскогонарода, но также не забывать о том, что это было время чрезвычайного духовного подъёма. Отсюда следует, что сэнсэй разделял взгляды техлюдей, которые на таком историческом фоне занимались созданием

418 А. П. Беляев

новыхзнаков и письменныхстилей, сочувствовал их тяготам и лишениям, сопереживал их горе и радости, сделал эти чужие, прошлые жизни частью своей— с этой точки зрения, думаю, верным былобы сказать, что сэнсэйвсерьёз взялся за объяснение действительного состояния каллиграфии и занимался поиском подходящих для этого терминов и выражений.

Поэтому в том, что касается дальнейшего развития исовершенствования, формирования вышеупомянутойпозиции в отношении науки и искусства, — всем этим мы напрямую обязанысвоему учителю, и в этом заключается его величайшая заслуга.

Второго июля, в присутствиичленов семьии последователей, Ни- сикава-сэнсэй был с почестями похороненв семейной усыпальнице при буддийском, относящемся к течению Нитирэн, храмеДайондзи (район Акабанэ, Токио), где почил вечным сном.Буддийскоеимя сэнсэя звучит как «Благочестивый мирянин, воплотивший в себеВысшийзаконБудды, Скромность, Воздержание, Учение, СветиСпокойствие».

2. Имя

Если посмертное имя Нисикавы звучит так длинно иизысканно, то с прижизненнымвсё несколькопроще,хотя и тут уместен комментарий.

Известно, что большинство иероглифов японского языка имеют, помимо собственно японских, «китайские чтения», правда адаптированные для японского уха. Из-за этого, в частности, возникают разночтения в именах многих японцев, живших в древности.Например, одни и те же иероглифы, составляющие имя одного из величайших каллиграфов эпохи Хэйан по фамилии Оно, могут быть прочитаны как по-японски— Митикадзэ, так и по китайским чтениям: Тофу. Именалюдей двадцатого века в основномчитаются по-японски воизбежание путаницы одним-единственным образом, но что касается Нисикавы, укоренённость в китайскую культуру даёт повод для двоякого прочтения его имени.

Иероглиф, которым пишется его имя щ (в сочетаниях этот иероглиф имеет значение «тихий», «спокойный», что совсем не вяжется с резкой, мощной каллиграфической техникой мастера), по-японски читается «Ясуси», и именно так его обычно и транскрибируют, однако китайское чтение того же иероглифа—«Нэй», поэтому, если хотят лишний раз подчеркнуть китайскую грань личности мастера, употребляют последний вариант чтения его имени.