Батай Ж. Проклятая часть Сакральная социология

возможность вполне распоряжаться собой. Дух строгого мышления, связанный с развитием науки и техники, непосредственно оснащен для этой фундаментальной операции. Но пользование комфортом и многочисленными услугами промышленной цивилизации не может ограничиваться небольшим числом привилегированных лиц; в старину роскошество выполняло определенные функции, манифестировало определенные ценности и предполагало связь между богатством и обязанностью манифестировать их. Но такая манифестация происходила от заблуждения, которое подталкивает нас к желанию схватывать как вещи то, чьим принципом является отрицание вещи. Итак, дух строгого мышления берется за разрушение пережитков старого мира. Закон капитализма оставляет ему свободу развивать материальные возможности, которые он несет в себе, но вместе с тем он допускает привилегии, препятствующие этому развитию. В таких условиях строгое мышление вскоре требует извлечь из науки и техники выводы, сводящие хаос современного мира к строгой логике самих вещей, то есть к рациональной взаимосвязи всех операций с вещами. С этого времени оно приобретает революционный смысл, который и был превосходно сформулирован Марксом.

__________197__________

IV. ИСТОРИЧЕСКИЕ ДАННЫЕ, Ш ИНДУСТРИАЛЬНОЕ ОБЩЕСТВО

5. Пережитки феодального строя и религии

Впрочем, необходимость в первую очередь уничтожить ценности прошлого нуждается в уточнении. В экономической системе Средневековья богатство неравномерно распределялось между теми, кто манифестировал принятые ценности, во имя которых расходовался труд, и теми, кто поставлял сам расходуемый труд*. Таким образом, сельский или городской труд имел рабский характер по отношению к манифестируемым ценностям — но не только труд, а также и работник по отношению к клирикам и дворянам. Последние претендовали на то, чтобы не быть вещами, а свойство вещи, если не считать словесных заверений, полностью выпадало труженику. Из этой исходной ситуации вытекает четкое следствие: нельзя желать освобождения человека, идя до предела возможностей вещи, и при этом оставлять свободными (как это делает капитализм) тех, чей единственный смысл в отрицании низменного труда ради возвышенных дел, которые, как утверждают, единственно способны вернуть человека к самому себе. Если угодно, пережитки феодального строя и религии, которыми пренебрегает капитализм, выражают собой неизменное и, вероятно, бессознательное стремление превратить рабочего в вещь. Получается, что рабочий может быть только вещью, раз мы можем освободиться лишь посвящая себя творческому делу, отрицающему труд рабочего. Завершение вещи (полная адекватность человека производству) может иметь освобождающее значение лишь в том случае, если старые ценности, связанные с непроизводительными тратами, будут разоблачены и повержены, как ценности римской церкви во время Реформации. В самом деле, не вызывает сомнения, что возвращение человека к самому себе требует прежде всего сорвать маски с лжецов — представителей аристократии и религии, чьи лица не подлинное лицо человека, а его видимссл>, приписываемая вещам. Возвращение человека к самому себе нельзя смешивать с заблуждением тех, кто пытается ухватить сокровенность, как хватают хлеб или молоток.

6. Коммунизм и адекватность человека полезности вещей

Отсюда и выстраивается радикальная позиция, из которой рабочий класс сделал политические выводы. В некотором смысле это

* Его поставляли все трудящиеся; масса поставляла не только собственные средства к существованию, но и средства к существованию рабочих, занятых в создании роскоши.

__________198__________

ПРОКЛЯТАЯ ЧАСТЬ ОПЫТ ОБЩЕЙ ЭКОНОМИКИ

странная позиция: прежде всего, это радикальное утверждение реально-материальных сил и не менее радикальное отрицание духовных ценностей. Коммунисты отдают предпочтение вещи перед всем тем, что осмеливается не признавать свою вещественную подчиненность. Такая позиция прочно опирается на вкусы пролетариев, от которых обычно ускользает значение духовных ценностей, которые сами сводят интересы человека к ясному и отчетливому интересу, которые рассматривают человеческий мир как систему вещей, подчиненных одни другим: плуг вспахивает поле, на поле вырастает урожай, а урожай кормит кузнеца, кующего плуг. Это вовсе не исключает возвышенных устремлений, но они подвижны, неопределенны, открыты, в отличие от устремлений древних народов, которые обычно традиционны и неизменны. В самом деле, пролетарии предпринимают освобождение человека через освобождение вещи (к которой их низвел мир, чьи ценности им были малодоступны). Они не направляют его по пути амбиций, не строят богатый и разнообразный мир по образу античных мифологий или средневековых теологии. Их внимание склонно ограничиваться налично присутствующим, зато они не связаны тесно высокими фразами, выражающими их чувства. В их мире нет никакого четкого предела, противостоящего общему порядку вещей, взаимно подчиненных друг другу. Строго реалистичная, резкая политика, все интересы которой сводятся к голой действительности, опять-таки наилучшим образом отвечает их желанию, которое не скрывает, что руководствуется эгоистически-групповыми задачами и которое выступает тем более грубо. На таком

пути политический борец легко оказывается подчинен жесткой субординации. Он легко соглашается с тем, что дело освобождения окончательно превращает его в вещь, как это бывает, когда дисциплина предписывает ему один за другим противоречивые лозунги. У такой радикальной позиции есть странное последствие: буржуазии, эксплуатации со стороны которой рабочие хотят положить конец, это дает ощущение, что она поддерживает свободу людей, не позволяет превращать индивидов в вещи. И все же перед нами мощное усилие, целью которого является свобода распоряжаться собой.

По правде говоря, буржуа не могут на самом деле забыть, что свобода их мира — это свобода смешения. В конечном счете они пребывают в растерянности. Внушительные результаты рабочей политики, всеобщее временное порабощение, которое единственно гарантированно вытекает из нее, пугает их, но они способны только ныть. У них нет больше чувства своей исторической миссии; очевидно, что в условиях роста коммунистического движения они не могут питать ни малейшей надежды.

V СОВРЕМЕННАЯ ДАННОСТЬ

1. ИНДУСТРИАЛИЗАЦИЯ СОВЕТСКОГО СОЮЗА

7. Некоммунистический мир на грани отчаяния

Во все времена можно было заявить: «Моральная опустошенность современного мира ужасает». В какой-то степени постоянная ненадежность — это определяющая черта будущего, как и непроницаемость мглы впереди — черта настоящего. Тем не менее есть причины подчеркивать, что в наше время в мире царит отчаяние. Я думаю не столько о возросшей опасности катастрофы — более стимулирующей, чем это кажется, — сколько об отсутствии веры, скорее об отсутствии идеи, которое обрекает современную мысль на бессилие. Тридцать лет тому назад многочисленные, чАсто противоречащие друг другу спекуляции предсказывали будущее, строя его по мерке человека. Всеобщая вера в бесконечный прогресс представляла всю нашу планету на все времена как вотчину, которой легко распоряжаться без всяких ограничении. С тех пор ситуация сильно изменилась. После окончате.*ьной победы, завершившейся установлением мира, в сознание все большего числа людей мало-помалу стало внедряться чувство приниженности перед лицом неизбежных проблем. Исключение составлял лишь коммунистический мир - СССР и поддерживающие его пуртии, монолитно прочные среди томящегося тревогой, разрозненного и лишь тревогой своей объединяемого человечества.

Сегодня этот блок, сам по себе обладающий незыблемой уверенностью в своей правоте, не только не доставляет поддержки нашему хрупкому оптимизму, а, напротив, довершает отчаяние. Сам полный безграничной надежды, он одновременно вселяет ужас в тех, кто не признает его законов и не полагается слепо на его принципы. В 1847 году Маркс и Энгельс восклицали (это первые слова «Манифеста»): «Призрак бродит по Европе, призрак коммунизма». В 1949 году коммунизм перестал быть призраком: это государство и армия (бесспорно сильнейшая на суше], поддерживаемые организованным движением, монолитная сплоченность которого обеспечивается безжалостным отрицанием любой формы личного интереса. Всколыхнулась не только Европа, но и Азия; несмотря на свое военное и промышленное превосходство, даже сама Америка за-

__________200__________

ПРОКЛЯТАЯ ЧАСТЬ ОПЫТ ОБЩЕЙ ЭКОНОМИКИ

стыла в ужасе, и ее негодование, выражаемое от имени узкого индивидуализма, плохо скрывает страх отчаяния. Сегодня боязнь СССР одолевает и лишает надежды всех, кто сам не коммунист. Никто не уверен в себе, не обладает решимостью, твердой самоорганизующей волей, кроме Советского Союза. Остальной мир в основном противопоставляет ему лишь силу инерции; он с покорностью терпит противоречия, которые несет в себе, он слепо живет текущим днем, в богатстве ли, в нищете ли, он подавлен, и его речь стала беспомощным протестом, скорее даже нытьем.

2. Интеллектуальные позиции по отношению к коммунизму

Отныне в Западной Европе и Америке, при отсутствии высоких идей, при отсутствии объединяющей и возвышающей надежды, человеческая мысль определяет себя прежде всего по отношению к доктрине и практике советского образа жизни. Эта доктрина имеет много сторонников, которые усматривают в идее диктатуры пролетариата и уничтожения капиталистического строя предпосылки достойной человеческой жизни. Основной целью советского государства, как это записано в Конституции 1918 года, является «уничтожение всякой эксплоатации человека человеком, социалистическое устранение общества и победа социализма во всех странах»*. Решение построить вначале «социализм в одной отдельно взятой стра-

OJ ____ ^

не»-1* и те пути, которыми пошла русская революция начиная с 1918 года, вызвали нарекания некоторых коммунистических групп. Но до сих пор одни лишь верные сторонники Советского Союза, полные решимости вместе с ним довести до победного конца революцию в своих странах, смогли на основе своих убеждений объединить рабочие массы. Коммунистическое диссидентство разделило бесплодие других активных тенденций, действовавших в демократических странах. Это произошло

потому, что основой диссидентства является отвращение, неприятие, а не надежда, питаемая собственной решимостью.

Впрочем, реакция оппонентов имеет два противоположных истока.

* Цитата искажена. В документе значится: «<„> уничтожение всякой эксплоатации человека человеком, полное устранение деления общества на классы, беспощадное подавление эксплоататоров, установление социалистической организации общества и победа социализма во всех странах» (Конституция (основной закон) Российской Социалистической Федеративной Советской Республики. М.: ВЦИК, 1918. С. 5-6). -Примеч. ред.

____________201_____________

V. СОВРЕМЕННАЯ ДАННОСТЬ

С одной стороны, выводы, сделанные Советским Союзом из своей доктрины, были ограничены внешними условиями: область социализма была ограничена не просто одной страной, но и страной индустриально отсталой. По Марксу, социализм — это результат предельно высокого развития производительных сил; достаточно зрелым для социалистической революции было бы современное американское общество, а не Россия 1917 года. Кстати, Ленин видел в Октябрьской революции первоначальные шаги, окольный путь мировой революции. В дальнейшем Сталин, полемизируя с Троцким, перестал рассматривать мировую революцию как предпосылку строительства социализма в России. Как бы там ни было, с этого момента Советский Союз принял правила игры, которой пытался избежать. Но, судя по всему и вопреки оптимизму Троцкого, выбирать не приходилось. Исторические последствия «социализма в одной отдельно взятой стране» нельзя недооценивать: не говоря о материальных трудностях, не идущих ни в какое сравнение с трудностями, с которыми пришлось бы столкнуться мировому социализму, сам факт того, что революция оказалась связана с одной нацией, мог исказить ее, придать ей неоднородный, трудно поддающийся пониманию и на первый взгляд разочаровывающий облик.

Однако реакционность «сталинизма» вызывает несогласие, а с другой стороны, критика «антисталинистов» совпадает с общей антикоммунистической критикой.

Воснове большевистской революции с самого начала лежало решительное пренебрежение частными интересами, личными убеждениями, удобствами и правами. В этом отношении сталинская политика заостряет черты ленинской политики, но не вносит ничего нового. «Большевистская твердость» противопоставляется «гнилому либерализму». Ненависть к коммунизму, ныне столь широко распространенная, основывается глазкыл! образом на этом полном, доведенном до последних крайностей отрицании индивидуального человека. Для некоммунистического мира индивид обычно составляет конечную цель; ценность и истина соотносятся с одиночеством частной жизни, которая слепа и глуха ко всему, чем она не является (точнее, они соотносятся с ее экономической независимостью).

Воснове демократических представлений (буржуазной идеи) о личности, несомненно, лежат самообольщение, упрощение, скупость и отрицание человека как элемента судьбы (игры сущих в мире сил); личность современного буржуа предстает как самая жалкая фигура из тех, которые приходилось воображать человечеству, но «личности», созданной для самоизоляции — и посред-

__________202__________

ПРОКЛЯТАЯ ЧАСТЬ ОПЫТ ОБЩЕЙ ЭКОНОМИКИ

ственности, — коммунизм предлагает совершить прыжок в смерть. Разумеется, «личность» прыгать отказывается, но этого еще мало, чтобы стать окрыляющей надеждой. Революционеры, с пониманием относящиеся к ее страху, испытывают от этого неудобство. Однако сталинизм столь радикален, что его коммунистические оппоненты в конце концов приходят к согласию с буржуа. Такое сообщничество, сознательное или нет, во многом содействовало слабости и апатии всех тех, кто хотел бы избежать жесткости сталинского коммунизма.

Помимо простых чувств, таких как согласие, неприятие или ненависть, сталинизм — ввиду его сложности и загадочности, обусловленных условиями его становления и развития, — способен вызвать и самые запутанные интеллектуальные реакции. Вне сомнения, одна из самых сложных проблем современного СССР связана с национальным характером советского социализма25. Уже давно делаются попытки сблизить некоторые внешние черты так называемого гитлеровского социализма и социализма сталинского: культ вождя, однопартийность, роль армии, молодежную организацию, отрицание самостоятельного мышления и репрессии. Цели, социально-экономические структуры резко различались, приводили к смертельному антагонизму двух систем, однако поражало сходство используемых методов. Такие сомнительные сравнения неизбежно привлекали к себе внимание благодаря преимущественному интересу к форме и даже к национальным традициям. Кстати, в подобной критике коммунистическая оппозиция смыкается с буржуазным либерализмом: образовалось «антитоталитарное» движение, стремящееся затормозить процесс, и его отчетливо консервативный характер несомненен.

Общественная мысль настолько ошарашена этой парадоксальной ситуацией, что время от времени прибегает к самым невероятным интерпретациям. Их не всегда печатают; приведу в качестве примера

одну блестящую, если и не обоснованную. Сталинизм — вовсе не аналог гитлеризма, напротив; это не национал-, а империал-социализм. Причем «империал» должно пониматься в смысле противоположном империализму той или иной нации: это слово берет свое происхождение от принципа империи, то есть всемирного государства, которое положит конец современной военно-экономической анархии.

Национал-социализм неизбежно должен был потерпеть крах, так как сами его принципы ограничивали его распространение одной нацией; не было средств ассимилировать завоеванные страны, присоединять к материнской клетке новые клетки. Напротив, Советский Союз — это рамка, в которую может вписаться любая нация; однажды к нему могла бы присоединиться и Чилийская республика, как это уже сделала Украинская республика.

__________203__________

V. СОВРЕМЕННАЯ ДАННОСТЬ

Такое воззрение не противоречит марксизму, однако отличается тем, что отводит государству ту главенствующую и определяющую роль, какую приписывал ему Гегель. Человек гегелевской идеи, человек «империал-социализма»26 — это не индивид, а государство. Личность умирает в нем, поглощается его высшей реальностью и ставится на службу государству; в широком смысле слова «государственный человек» — это море, куда впадает река истории. В той мере, в какой он участвует в государственных делах, человек одновременно теряет свою животную природу и индивидуальность; он становится неотличим от мировой действительности. Любая отдельная часть отсылает к целостности, а высшая инстанция мирового государства отсылает только к самой себе. Данная концепция, сильно отличная от реально-популярного коммунизма, чуждая активному энтузиазму, представляет собой очевидный парадокс; однако она выставляет напоказ бессмысленность и скудость индивидуализма. Нельзя упустить возможность поставить личность в иное положение, чем положение конечной цели, освободить ее и распахнуть перед ней более широкие горизонты. Из советского образа жизни мы знаем лишь отдельные предприятия или же ограничения личной свободы, а между тем в йем опрокидываются все наши привычки и жизненные устои, и происходящее там превосходит все те недалекие перспективы, которыми мы охотно ограничиваемся, Конечно, существование - и угроза - СССР неизбежно порождают разнообразные реакции. Простое

неприятие и ненависть имеют какой-то привкус попустительства. Одних мужественная любовь к молчаливой мысли, презрение к не оправдавшей себя организации и неприятие барьеров, которыми окружен народ, побуждают желать трудных и решительных испытаний. Другие, уподобляясь богомольцу, заранее готовому к наихудшему, но продолжающему упорно возносить к небесам молитвы, смиренно ждут разрядки, большей терпимости, однако все же остаются верны делу, которое когда-то показалось им способствующим мирному развитию человечества. Третьи плохо представляют себе этот мир, ужимающийся в размерах по мере расширения Советского Союза, но создаваемое им напряжение, как им кажется, несет в себе необходимость экономического обновления. Поистине, полнейший хаос в умах - таков результат воздействия большевизма на остальной мир и пассивности, морального бессилия, с которыми его встречают. Но, вероятно, одна лишь история способна каким-то военным решением положить всему этому конец. Нам остается лишь пытаться понять природу и сущность этого воздействия, которое у нас на глазах сотрясает мировой порядок гораздо глубже, чем это удавалось Гитлеру.

___________204___________

ПРОКЛЯТАЯ ЧАСТЬ ОПЫТ ОБЩЕЙ ЭКОНОМИКИ

3. Рабочее движение против накопления капитала

СССР способен к прямому изменению мира: силы, которые он объединяет, могут одержать верх над американской коалицией.

Он может изменить мир и косвенным образом: начало военного конфликта вынудит его противников изменить юридические основы своей экономики.

Как бы то ни было, если только не произойдет глобальной катастрофы, изменение социальной структуры диктуется стремительным развитием производительных сил, которое может лишь на некоторое время замедлить нынешний спад в Европе.

К какому именно решению приведут нас предстоящие потрясения, возможно, имеет для нас лишь второстепенное значение. Зато мы можем разобраться в природе вступивших в действие сил. Самым значительным изменением в размещении избыточных ресурсов стало их вложение в развитие средств производства; это открыло эру индустриализации и по сей день остается основой капиталистической экономики. То, что называют «накоплением», означает, что много состоятельных индивидов отказались от непроизводительных трат роскошного образа жизни и использовали свои свободные средства на покупку средств производства. Отсюда возможность ускоренного развития и даже, по мере самого развития, обращение части возросших ресурсов на непроизводительные траты. В конечном счете и само рабочее движение прежде всего связано с распределением богатства по двум противоположным статьям. Что в своей сути означают забастовки, борьба за повышение заработной

платы и сокращение рабочего времени? Удовлетворение требований рабочего движения повышает стоимость производства и уменьшает не только долю, отводимую на роскошества предпринимателей, но и средства, направляемые на накопление. Уменьшение рабочего времени на один час, повышение почасовой оплаты, обеспечиваемые ростом ресурсов, отражаются в распределении богатств: если бы рабочий работал больше, а получал меньше, то большая часть капиталисгической прибыли могла бы быть вложена в развитие производительных сил; этот эффект значительно увеличивается и социальным страхованием. Таким образом, рабочее движение и левая, вообще либеральная к трудящимся политика означают прежде всего то, что, в противоположность капитализму, более значительная часть богатства будет направляться на непроизводительные траты. Правда, целью этого вложения средств не является какая-то высшая ценность: оно направлено просто на то, чтобы предоставить человеку больше свободы распоряжаться самим собой. Тем не менее доля, направляемая на удовлетворение на-

__________205__________

V. СОВРЕМЕННАЯ ДАННОСТЬ

сущных нужд, возрастает за счет уменьшения средств, отводимых для улучшения будущей жизни. Вот почему у левых, которых мы знаем, есть склонность если не к разнузданности, то к саморасслабь лению; у правых же — к скупой расчетливости. Передовые партии в общем и целом вдохновляются щедростью и желанием жить, не откладывая жизнь на будущее.

4. Неспособность царизма к накоплению и колилунистическое накопление

Экономическое развитие России значительно отличалось от нашего, и те соображения, которые высказаны выше, к ней неприменимы. Даже на Западе левое движение не имело того смысла, о котором только что было сказано. Результатом Французской революции стало сокращение роскошных трат королевского двора и дворянства в пользу промышленного накопления. Революция 1789 года сократила отставание французской буржуазии от английского капитализма. Лишь много позже, когда левые оказались в оппозиции к промышленной буржуазии, а не к расточительному дворянству, они сделались щедрыми, не сдерживаясь более в глубине души. Царская Россия 1917 года мало отличалась от дореволюционной Франции: в стране господствовал класс, неспособный к накоплению. Неисчерпаемые ресурсы обширной территории не эксплуатировались ввиду отсутствия капитала. Только к концу XIX века стала развиваться кое-какая промышленность. Однако она слишком сильно зависела от иностранного капитала. «В 1934 г. лишь 53% инвестиций в эту промышленность были русскими»*. К тому же это развитие шло недостаточными темпами почти во всех отраслях экономики, отставание России от таких стран, как Франция и Германия, увеличивалось с каждым годом. «Мы отстаем все больше и больше», — писал Ленин**.

В этих условиях революционная борьба против царизма и помещиков — от демократической партии (кадетов) до большевиков — за короткий отрезок времени взрывообразно приобрела все черты того сложного движения, которое во Франции заняло период с 1789 года до наших дней. Но ее содержание с самого начала определялось ее экономическими основами: она могла лишь положить конец непроизводительным растратам и сосредоточить богатства для промышленного перевооружения страны. Она имела цели совершенно отличные от тех, что в промышленных странах ставят перед

* Jerri С.'27. L'URSS: La Тегте et les Hommes. P.: SEPT, 1946. P. 133. ** Ibid

___________206___________

ПРОКЛЯТАЯ ЧАСТЬ ОПЫТ ОБЩЕЙ ЭКОНОМИКИ

собой рабочие массы и партии, которые выражают их интересы. Необходимо было сократить непроизводительные траты в пользу накопления. Конечно, это сокращение должно было затронуть имущие классы, но вырученные средства не могли способствовать значительному улучшению положения трудящихся, их нужно было вложить прежде всего в оснащение производства.

Первая мировая война с самого начала показала в России, что в момент, когда комплексы промышленных сил, которыми являются нации, всесторонне растут и множатся, ни одна нация не может оставаться в арьергарде. Вторая мировая война доказала это окончательно. В первых промышленно развитых странах определяющим фактором развития был внутренний; в отсталой стране он исходил главным образом извне. Что бы ни говорили о внутренней необходимости для России промышленно эксплуатировать свои ресурсы, следует добавить, что в любом случае только разработка этих природных богатств помогла ей одержать победу в недавней войне. Россия 1917 года, руководимая людьми, жившими лишь насущным днем, могла выжить только при одном условии: развивать свою мощь. Для этого к руководству страной должен был быть призван класс, презирающий роскошные растраты. Роль иностранного капитала и растущее отставание в промышленном развитии ясно показывают, что буржуазия не была ни достаточно многочисленным, ни поднимающимся классом, что позволило бы ей победить. Отсюда парадоксальное положение пролетариата, вынужденного непреклонно подавлять сам себя, отказываться от жизни, чтобы сделать ее возможной. Бережливый буржуа отказывается от самой ненужной роскоши, но все же наслаждается благосостоянием; напротив, самоотречение рабочих происходило в условиях нищеты.

«Никто не может страдать так, как русский, и никто не может умирать так, как русский», — писал ЛеруаБолье28. Такая чрезмерная выносливость далека от расчетливости. Кажется, ни в одном уголке Европы

человек не был так далек от рациональных добродетелей буржуазной жизни. Эти добродетели требуют безопасных условий: капиталистическому образу жизни необходим строго установленный порядок, когда можно уверенно смотреть вперед. Образ жизни русского народа, постоянно подвергающегося на своих огромных равнинах набегам варваров, непрерывно преследуемого призраком голода и холода, скорее способствовал выработке противоположных качеств — беззаботности, грубости, привычки жить текущим днем. Отказ советского труженика от сиюминутной выгоды во имя будущих благ требовал доверия к какимто третьим лицам. И не только доверия, но и согласия на принуждение. Необходимые усилия должны стимулироваться сильными и непосредственными факторами; эти факторы были изначально заложены

____________207____________

V. СОВРЕМЕННАЯ ДАННОСТЬ

в самой природе огромной, бедной и опасной страны; они так и остались соответствующими ее размерам и ее нищете.

Влюбом случае люди, возглавившие пролетариат и столкнувшиеся с необходимостью индустриализации России без финансовых средств, не имели возможности действовать спокойно и расчетливо, как на капиталистическом предприятии. Своими революционными делами, да и самим фактом своего рождения в этой стране они всецело принадлежали к миру войны, который противостоит миру промышленности как смесь ужаса и страстного задора (с одной стороны, законы военного времени, с другой — знамя борьбы) — холодному подсчету барышей. В досоветской России экономика имела в основном аграрный характер, ее работа определялась потребностями армии, использование богатств в основном сводилось к расточению и войне. Армия лишь в малой степени пользовалась достижениями промышленности, которые без счета отдаются ей в других странах. Резкий скачок от царизма к коммунизму означал, что направление ресурсов на промышленное перевооружение могло иметь место только при наличии такого стимула, каким является дикая потребность войны. Капиталистическое накопление проходит как бы в тихом заповеднике, защищенном от мощных порывов, которые и пьянят и ужасают; богатый буржуа — это своего рода человек без страха и без страсти. Большевистский лидер, напротив, как и царские помещики, всецело принадлежал к миру страха и страсти. Но, как и капиталист первоначального периода, он выступал против расточительства. Кроме того, он обладал этими свойствами характера подобно каждому русскому рабочему и удалялся от рабочего лишь настолько, насколько в воинственных племенах вождь дистанцируется от тех, кем он командует. В этом плане изначальное моральное единство большевистских лидеров и рабочего класса не может подвергаться сомнению.

Во всем этом особенно примечательно, что жизнь удержизает-ся во власти сегодняшних потребностей. Конечкс, последующие результаты — это первопричина трудовых усилий, но о результатах вспоминают, чтобы вызывать самоотверженность, энтузиазм и страсть; сходным образом угроза обладает острой нерассуждающей заразительностью, заражая страхом. Это лишь один аспект картины, но особо подчеркнутый. В таких условиях разница между стоимостью произведенного рабочими труда и их заработной платой может быть значительна.

В1938 году «общий объем производства должен был составить 184 миллиарда рублей, из которых 114,5 миллиарда направлялись на производство средств производства и только 69,5 миллиарда — на производство предметов потребления»*. Данная пропорция не

Alexinsky G.w. La Russie revolutionnaire. P.: A. Colin, 1947. P. 168-169.

___________208___________

ПРОКЛЯТАЯ ЧАСТЬ ОПЫТ ОБЩЕЙ ЭКОНОМИКИ

отражает истинного разрыва между трудом и зарплатой. Тем не менее вполне очевидно, что распределяемые предметы потребления, изначально призванные составлять оплату труда, затраченного на их производство, могли оплатить лишь небольшую часть общего труда. После войны наметилась тенденция к сокращению этого разрыва. Тем не менее тяжелая промышленность сохранила привилегированное положение. 15 марта 1946 года председатель Госплана Вознесенский30 признавал: «Темпы производства средств производства, предусмотренные планом, несколько опережают темпы производства предметов потребления»*.

Начиная с 1929 года, в первые годы пятилетки, советская экономика приняла свой нынешний вид. Она характеризуется направлением почти всех избыточных ресурсов на производство средств производства. Первоначально и капитализм использовал для этого значительную часть имеющихся резервов, но в нем ничто не противостояло растратам (в ограниченных размерах растрата ресурсов не сдерживалось и даже могла осуществляться ему на благо). Советский коммунизм решительно отказался от непроизводительных трат. Он не запрещал их, однако произведенный им социальный переворот устранил их самые разорительные формы, а его деятельность постоянно требует от каждого величайшей производительности труда, на пределе человеческих сил. Ни один прежний экономический строй не мог в такой степени направлять избыточные ресурсы на рост производства средств производства, то есть на рост самой системы. В любой социальной организации, как и в любом живом организме, излишки имеющихся ресурсов делятся между затратами на рост системы и чистыми тратами, бесполезными и для поддержания жизни, и для развития. И вот тот самый народ, который едва не погиб от своей неспособности выделять достаточную часть средств на рост, совершил резкий переворот и уменьшил до минимума ту часть, которая до этого направлялась на роскошь и

неподвижность; отныне он живет лишь для непомерного развития своих производительных сил. Как известно, инженер и член партии Виктор Кравченко31, эмигрировавший из России, издал в Америке «сенсационные» мемуары, в которых он подвергает резким обвинениям правящий режим**.

*Ibid. P. 254.

**Kravchenko V.A.]'ai choisi la iiberte. P.: Self, 1947. P. 194. Я воспользовался этим важным документом, конечно, тенденциозным, но

зато подлинным, для того чтобы извлечь из него элементы истины согласно строгим правилам критики. Его явные неувязки, противоречия, поверхностность, вообще интеллектуальная слабость автора — все это еще не говорит о неподлинности книги. Это документ, подобный другим, к которому надо относиться с недоверием, как и к любому документу.

_____________209_____________

V. СОВРЕМЕННАЯ ДАННОСТЬ

Чего бы ни стоили нападки автора, из этой картины русской промышленной активности легко вынести навязчивый образ мира, поглощенного гигантскими трудами. Автор оспаривает ценность используемых методов. А эти методы, вне всякого сомнения, очень жесткие: около 1937 года репрессии были беспощадными, людей массами отправляли в ссылку, были случаи, когда объявляемые результаты подтасовывались и подгонялись под нужды пропаганды, из-за общего беспорядка часть труда растрачивалась впустую, а полицейский контроль, всюду видевший саботаж и оппозицию, деморализовывал управленческий аппарат и мешал производству. Собственно, эти недостатки системы уже известны (позднее даже появилась тенденция осуждать чистки тех лет как чрезмерно суровые); мы только не знаем, насколько значительны они были, а достаточно надежными детальными свидетельствами мы не располагаем. И все же обвинения Кравченко не могут быть противопоставлены основному содержанию его свидетельств.

Сложилась огромная машина, подавлявшая индивидуальную волю ради достижения наиболее высокого эффекта. Для личного каприза не оставлялось места. Рабочий получает трудовую книжку и отныне не может по собственной воле переезжать из ^орода в город, переходить с одного завода на другой. 20-минутное опоздание наказывается принудительными работами. Руководителей предприятий, словно военнослужащих, беспрекословным приказом назначают в какой-нибудь богом забытый уголок Сибири. На примере самого Кравченко можно понять суть мира, где у людей нет никакой иной возможности, кроме труда: эта суть — в создании гигантской индустрии для грядущих поколений. Страсть, счастливая или нет, — всего лишь мимолетный эпизод, оставляющий поверхностный след в памяти. В конце концов политическое отчаяние я необходимость молчать обрекают человека посвящать всего себя, кроме часов, отводимых на сон, лихорадочному т руду.

Повсюду: в зубном скрежете и в песнях, в i-нетущем молчании и в шуме речей, в бедности и в экзальтированном восторге — день за днем громадная рабочая сила, не использованная царским режимом, занята тем, что воздвигает здание, где накапливаются и множатся полезные богатства.

5. «Коллективизация» земли

Ограничение потребления отразилось и на селе.

Впрочем, «коллективизация» земли — в принципе самая спорная часть осуществленных изменений экономического строя. Не вызывает сомнения, что за нее была заплачена дорогая цена и что

14. Заказ №К-6713

___________210___________

ПРОКЛЯТАЯ ЧАСТЬ ОПЫТ ОБЩЕЙ ЭКОНОМИКИ

это был самый бесчеловечный момент преобразований, вообще никогда не отличавшихся милосердием. Но если судить об этой мобилизации российских ресурсов отвлеченно, то можно упустить из виду, в каких условиях она начиналась и для чего была нужна. Плохо понятна та поспешность, с которой осуществлялась ликвидация не богатых помещиков, а класса кулаков, уровень жизни которых был не выше, чем у наших крестьян-бедняков. Кажется, неблагоразумно было устраивать переворот в сельском хозяйстве в то время, когда решалась задача индустриализации, требовавшая мобилизации всех ресурсов. Издалека судить трудно, и все же объяснение, которое будет дано ниже, нельзя отвергнуть без всяких оснований.

В начале первой пятилетки было необходимо предусмотреть реальное обеспечение рабочих сельскохозяйственными продуктами. Так как план предполагал приоритетное развитие тяжелой промышленности за счет легкой, то в него трудно было включить значительное производство предметов мануфактуры, необходимых крестьянам. Напротив, предписывалось продавать им трактора, поставка которых тем лучше вписывалась в план, что сборочные конвейеры при необходимости могли пригодиться и для военного производства. Однако небольшим кулацким хозяйствам трактора были ни к чему. Отсюда возникала необходимость создать на месте этих частных хозяйств более крупные сельскохозяйственные предприятия объединенных крестьян (с другой стороны, необходимый на таких коллективных фермах бухгалтерский учет и контроль облегчал реквизиции, без которых крестьянское потребление не укладывалось бы в рамки плана, предусматривающего общее сокращение потребления. Никто не может отрицать препятствий, которые создают для реквизиций мелкие сельскохозяйственные предприятия). Эти соображения имели тем большее значение, что индустриализация требует большого оттока населения

из деревни в город. Если темпы индустриализации низки, то отток населения проходит естественным путем, без нарушения равновесия. Техническое переоснащение деревни без перебоев компенсирует убыток рабочей силы. Но быстрый промышленный рост требует рабочей силы в таких масштабах, на которые не

приходится ждать естественного отклика. Только аграрный «коллективизм» вкупе с машинами может обеспечить поддержание и рост сельскохозяйственного производства, без которых массовое строительство заводов привело бы лишь к нарушению равновесия.

Однако, скажут мне, эти резоны не могут оправдать жестокость, с которой обошлись с кулаками. Здесь необходимо поставить вопрос во всем его объеме.

___________211___________

V. СОВРЕМЕННАЯ ДАННОСТЬ

6. Уязвимые места критики, осуждающей жестокости индустриализации

В мирной жизни, к которой привыкли французы, уже невозможно представить себе жестокость как нечто неизбежное. Однако простота этого мира имеет свои границы, а за этими границами бывают ситуации, когда, обоснованно или нет, некоторые акты насилия над личностью кажутся незначительными по сравнению с теми бедами, которых пытаются избежать. Если отдельно рассматривать преимущественное производство сельскохозяйственных тракторов по сравнению с предметами домашнего быта, то трудно понять казни и ссылки, жертвами которых становились, по мнению некоторых, миллионы людей. Однако может статься, что непосредственный интерес вытекает из других целей, жизненную важность которых нельзя отрицать. Ныне легко увидеть, что Советы поднимали производство, заранее отвечая на вопрос о своей жизни или смерти.

Я не хочу оправдывать, я хочу понять — и потому мне представляется, что было бы поверхностным слишком долго говорить об ужасах. Легко утверждать, что мягкие меры могли дать Лучший результат, только по той причине, что репрессии были ужасны, а террор нам ненавистен. Кравченко, сделавший этот вывод, делает его наугад. Точно так же он спешит заявить, что руководство страны лучше подготовилось бы к войне, если бы использовало более гуманные методы. То, чего Сталин добился от русских рабочих и крестьян, шло вразрез с частными интересами, обычно даже с непосредственными интересами каждого человека. Если я правильно показал смысл происшедшего, то трудно представить, чтобы население единогласно и безропотно согласилось на гакие суровые лишения. Кравченко мог бы подкрепить свою критику, только если бы менее расплывчато доказал неудачу индустриализации. Одна ко он ограничивается лишь описанием беспорядка к бесхозяйственности. Доказательством неуспеха индустриализации якобы служат унизительные поражения 1941 и 1942 годов. И все же Красная армия одержала победу над вермахтом. Безусловно, с помощью ленд-лиза32. Тем не менее у Кравченко вырывается такая удивительная фраза: «Позднее, после Сталинграда, начались массовые поступления американского вооружения и продовольствия»*. Итак, в решающей битве Второй мировой войны победа была одержана русским оружием, в результате промышленных усилий советского народа. Кроме того, давая показания в Вашингтоне перед парламентской

* Ibid. P. 483.

___________212___________

ПРОКЛЯТАЯ ЧАСТЬ ОПЫТ ОБЩЕЙ ЭКОНОМИКИ

комиссией по расследованию антиамериканской деятельности, Кравченко делает еще и такое удивительное заявление: «Следует понять, что все разговоры о невозможности изготовления атомной бомбы в СССР из-за технического отставания российской промышленности по сравнению с американской или английской не только беспочвенны, но и опасны, потому что они вводят общественность в заблуждение».

Если не ограничиваться узкими задачами антисталинской пропаганды, книга Кравченко представляет большой интерес, но теоретической ценности она лишена. В той мере, в какой критика автора апеллирует не к чувствам, а к уму читателя, она непоследовательна. Сегодня он служит Америке, предостерегает (в своих показаниях комиссии) американцев, воображающих, будто Кремль отказался от курса на мировую революцию; в то же время он осуждает сталинизм как контрреволюционное движение. Какая бы ни встала перед ним политическая и экономическая проблема современной коммунистической организации, его ответ один и тот же: Сталин и его сообщники несут ответственность за неприемлемое положение вещей. Это означает, что другие люди и другие методы принесли бы успех там, где Сталин якобы потерпел поражение. На самом деле он уходит от трудного решения проблемы. Представляется, что Советский Союз (вообще Россия, учитывая еще царское наследие) не мог бы выжить без массового вложения ресурсов в промышленное перевооружение. Представляется, что если бы это вложение осуществлялось хоть чуть менее строго, хоть чуть менее сурово для населения, чем того требовал Сталин, то Россия могла бы погибнуть. Конечно, эти предположения не могут быть точно проверены, но они представляются убедительными, а книга Кравченко их не опровергает. Напротив того, она свидетельствует в пользу этого массового вложения ресурсов, жесткого, труднопереносимого, но в конце концов давшего свои плоды: ведь в Сталинграде Россия спасла себя своими собственными силами.

Было бы напрасно слишком обстоятельно задерживать внимание на ошибках, беспорядках и низкой отдаче от труда. Все это, несомненно, было, и самим советским режимом этот факт не отрицается, но, сколь бы велики ни были масштабы этих недостатков, все же был достигнут впечатляющий результат. Остается лишь вопрос о менее дорогостоящих методах, о более разумной цене. Некоторые могут

сказать: если бы в стране удержался царизм, то последовал бы капиталистический подъем; другие говорят о меньшевизме; третьи, наиболее здравомыслящие, о какой-либо иной форме большевизма. Однако царизм и правящий класс, на который он опирался, на самом деле играли роль утечки, трещины в замкнутой системе. Меньшевизм, призывавший на помощь нарождающуюся буржуазию, был

____________213____________

V. СОВРЕМЕННАЯ ДАННОСТЬ

криком в пустыне. Троцкизм означает неверие в возможность построения «социализма в одной отдельно взятой стране». Остается лишь отстаивать какой-то менее жесткий и более эффективный сталинизм, знающий заранее результат своих деяний, иначе использующий народное доверие, получая от него единство, нужное для работы всего механизма! Суть в том, что мы восстаем против бесчеловечной жестокости. Мы предпочли бы умереть, чем развязать террор; однако умереть может один отдельно взятый человек, а не огромное население, не имеющее перед собой иного выбора, кроме жизни. Русский народ должен был преодолеть отставание царской России, а это по необходимости было так трудно, требовало таких больших усилий, что силовые методы — во всех отношениях самые дорогостоящие — оказались единственным выходом. Имея выбор между тем, что нас прельщает, и тем, что увеличивает наши ресурсы, всегда тяжело отказаться от желаний во имя светлого будущего. Это еще не очень сложно, если мы в нормальном состоянии: рациональный интерес одерживает верх над другими соображениями. Но если мы изнурены, то только страх и экзальтация позволят нам не поддаться слабости. Без насильственных стимулов Россия не смогла бы выкарабкаться. (Нынешние трудности Франции, жийущей в менее неблагоприятных условиях, показывают, сколь велика эта необходимость: во время оккупации жизнь с материальной точки зрения была относительно благополучной, так как отсутствовало накопление — нам, французам, с великим трудом приходится заставлять себя работать на будущее.) Действуя по мере возможности, используя жесточайшие средства, сталинизм выразил собой страх и надежду, порожденные ситуацией сложной, зато открывавшей множество возможностей.

Критика сталинизма потерпела поражение уже в тот момент, когда попыталась представить политику нынешних руководителей как выражение интересов не столько класса, ска.-ьу.;о труппки людей, чуждых народным массам. Ни коллективизация земли, ни планы индустриализации не отвечали интересам руководства как группы, находящейся в ином экономическом положении. Даже противники не отрицают достоинств людей из окружения Сталина. Кравченко, лично знавший людей, близких к правящей верхушке, пишет ясно: «Могу сказать, что большинство руководителей, с которыми мне приходилось иметь отношения, были люди способные, знающие дело, энергичные и полностью преданные своему делу»*. В 1932 году Борис Су-варин33, который знал Кремль с первых лет революции, отвечая на мой вопрос: «Почему же, по-вашему, Сталин смог так выдвинуться и устранить всех остальных?» — сказал: «Наверное, после смерти Лени-

Ibid. P. 533.

___________214___________

ПРОКЛЯТАЯ ЧАСТЬ ОПЫТ ОБЩЕЙ ЭКОНОМИКИ

на он счел себя единственным человеком, который в силах довести до конца дело революции». Суварин говорил это без иронии, вполне серьезно. Действительно, сталинская политика — это очень суровый, крайне суровый ответ на определенную экономическую необходимость, который ведет к чрезвычайной суровости на деле.

Самое странное, что политику Сталина осуждают одновременно и как террористическую, и как термидорианскую. Это наивно свидетельствует о смятении, царящем среди его непримиримых оппонентов. Истина же состоит в том, что мы ненавидим террор и склонны относить его на счет реакции. Однако согласие между национализмом и марксизмом, точно так же как и чрезмерная индустриализация, явилось ответом на вопрос жизни и смерти: не имея глубоких убеждений, народные массы не стали бы драться все как один за коммунистическую революцию. Если бы революция не связала свою судьбу с нацией, ей пришлось бы погибнуть. По этому поводу У. X. Чемберлин34 вспоминает справедливо поразивший его эпизод: «Были времена, когда национализм был чем-то контрабандным, почти контрреволюционным. Вспоминаю, как я в Большом театре ожидал неизбежного взрыва аплодисментов после одной из арий из "Хованщины" Мусоргского35, оперы о старой России. Эта ария — мольба к Богу послать ангела, дабы спасти Русь (старинное название России). Эти аплодисменты более всего казались демонстрацией протеста против советского режима <...>»*. С приближением войны было бы неразумно игнорировать столь глубокие реакции; но следует ли из этого, что был оставлен марксистский принцип интернационализма? Протоколы закрытых заседаний партийного комитета Совнаркома (правительства РСФСР, Российской Федеративной Республики), которые приводит Кравченко**, дают мало оснований для сомнений. За кремлевской стеной партийные функционеры постоянно говорили об «отходе от ленинизма» как о «временном тактическом маневре».

7. Отличие мировой проблемы от русской проблемы

В самом деле, надо иметь совсем зашоренные глаза, чтобы не увидеть в современном Советском Союзе, со всей суровостью и нетерпимостью его жизни, проявление не упадка, а, напротив, страшного напряжения, огромной воли, которая не отступала и не отступит ни перед чем, чтобы решить реальные проблемы Революции.

Chamberlin W.H. L'enigme russe. Montreal, 1946. P. 340 См.: Kravchenko V.A. Op. ciL P. 560-566.

____________215____________

V. СОВРЕМЕННАЯ ДАННОСТЬ

Можно противопоставлять фактам «моральную» критику, подчеркивать, насколько реальность удаляется от ранее утверждавшегося «идеала» социализма, от интересов и мысли отдельной личности. Однако же перед нами условия СССР, а не всего человечества, и точно так же надо быть слепым, чтобы не видеть последствий реального различия между доктриной и методами Советского Союза (обусловленными особыми обстоятельствами России) и экономическими проблемами других стран. Современная советская система, привязанная к производству средств производства, находится в фундаментальном противоречии с рабочим движением других стран, стремящимся к сокращению производства промышленного оборудования и росту производства предметов потребления. Однако рабочие движения, по крайней мере в целом, точно так же отвечают обусловившим их экономическим нуждам, как и советская система отвечает своим собственным нуждам. Действительно, экономическая ситуация в мире определяется развитием американской промышленности, то есть изобилием средств производства и средств для их преумножения. Соединенные Штаты в принципе имеют даже возможность мало-помалу поставить в сходные со своими условия и экономику союзных им стран. Оттого в старых индустриальных странах (несмотря на их кажущуюся ныне противоположность) экономической проблемой становятся уже не рынки сбыта (вопрос о рынках в значительной степени уже не имеет возможного разрешения), а безвозмездное потребление. Ясно, что юридические основы промышленного производства не могут оставаться неизменными. Во всех отношениях, со всех сторон современный мир требует быстрых перемен. Пожалуй, никогда еще человечество не было охвачено таким множеством головокружительных процессов. Конечно, никогда еще на горизонте и не маячили столь явственно великие и внезапные катастрофы. Стоит ли об этом говортъ? Если бы ;#ги катастрофы разразились, то советские методы стали бы — при полнейшем молчании индивидуальной личности! — единственными, которые могли бы справиться с массовыми разрушениями. (Возможно, втайне от себя человечество даже стремится к столь полному отрицанию своего скупого беспорядка.) Но довольно, однако, расписывать ужасы — смерть ведь несет освобождение от самых невыносимых страданий, — пора обратиться к нашему миру с его возросшими возможностями. Нет ничего непосильного для того, кто просто признает материальные условия мысли. А мир всюду и во всем побуждает человека заняться его переустройством. Безусловно, нашим людям вовсе не обязательно выбирать путь, на который был вынужден встать Советский Союз. Сегодня же наши люди по большей части растрачивают свои силы на бесплодно-испуганный антикоммунизм.

___________216___________

ПРОКЛЯТАЯ ЧАСТЬ ОПЫТ ОБЩЕЙ ЭКОНОМИКИ

Но если перед ними стоят свои собственные проблемы, то им незачем расточать слепые проклятия и испускать вопли отчаяния от своих многочисленных противоречий. Пусть лучше постараются понять, подивиться жестокой энергии тех, кто поднимал советскую целину, тогда они приблизятся к разрешению тех задач, что стоят перед ними. Ибо развивающийся мир всюду и во всем требует перемен.

2. ПЛАН МАРШАЛЛА

7. Угроза войны

Если не считать теории и практики коммунизма, человеческий разум, как представляется, соглашается на неуверенность и довольствуется ближними перспективами. Кроме советского общества, в мире нет ничего, что находилось бы в восходящем движении, на подъеме. Остается лишь бессильный и нестройный хор сетований, уже слышанного, смелых заявлений о решительном непонимании происходящего. Конечно, такой разнобой благоприятнее для зарождения настоящего самосознания, чем его антагонист, и даже можно сказать, что, не будь этой беспомощности — а вместе с тем и напряженности, порождаемой агрессивностью коммунизма, — сознание не было бы свободным,

бодрствующим.

Всамом деле, положение тягостное, и этим оно способно заставить людей выйти из апатии. «Раскол»36, настоящий разрыв раздирает не только умы разных людей, но и человеческий разум в целом; ибо противоборствующие стороны имеют изначально общую природу! Тем не менее разъединение и ненависть остаются сильнейшими и, по всей вероятности, ведут к войне — войне безжалостной, самой жестокой и самой дорогостоящей в истории.

Впреддверии войны человеческая мысль находится в необычных условиях: в самом деле, каким бы способом ни строить эту мысль, нельзя представить себе ее продолжения после взрыва.