Библиография

Баранникова Л.И. Введение в языкознание. Саратов, 1973.

Гивишвили Г.В. Есть ли у естествознания альтернатива богу // Вопросы философии, 1995.

Горелов И.Н. Проблема «глубинных» и «поверхностных» структур в связи с данными психолингвистики и нейрофизиологии // Горелов И.Н. Избр. труды по психолингвистике. М., 2003 а.

Горелов И.Н. Проблема функционального базиса речи в онтогенезе // Горелов И.Н. Избр. труды по психолингвистике. М., 2003 б.

Дарвин Ч. Происхождение видов путем естественного отбора: Книга для учителя. М., 1986.

Козинцев А.Г. Происхождение языка: новые факты и теории // Теоретические проблемы языкознания: Сборник статей к 140-летию кафедры общего языкознания Филологического факультета Санкт-Петербургского государственного университета / Гл. ред. Л.А. Вербицкая. – СПб., 2004.

Лалаянц И.Э. Тайны генетики. Люди и клоны. М., 2005.

Мейен С.В. Врачу, исцелися сам… // Знание – сила, 1978, № 7.

Муравник Г. Человек парадоксальный: Взгляд науки и взгляд веры // Новый мир, 2001, № 2.

Рамишвили Г.В. Языкознание в кругу наук о человеке // Вопросы философии, 1981, № 6.

Седов К.Ф. Дискурс и личность: эволюция коммуникативной компетенции. М., 2004.

Седов К.Ф. Нейропсихолингвистика. М., 2007.

Чайковский Ю.В. Избегание предтеч // Вопросы философии, 2000, № 2.

Чепмен Дж. Загадочные и удивительные. М., 2003.

Шестоднев против эволюции: В защиту святоотеческого учения о творении. Сбор. статей / Под ред. диакона Даниила (Сысоева). М., 2000.

Якушин Б.В. Гипотезы о происхождении языка. М., 1985.

§ 3. Гипотеза божественного происхождения языка

Хотя такой научный авторитет, как сэр Исаак Ньютон, говорил, что гипотез он не измышляет, гипотеза – законный способ пополнения научного знания. Гипотеза всегда шаг в неизвестное, на зыбкую почву творческих интуиций и еще не проверенных утверждений. Физиолог А.А. Ухтомский эмоционально восставал против догматизма в науке: «Ученый схоластического склада, который никогда не может вырваться из однажды навязанных ему теорий, кстати и некстати будет совать свою излюбленную точку зрения и искажать ею живые факты в их конкретном значении. Новые факты и люди уже не говорят ему ничего нового. Он оглушен собственной теорией. Известная бедность мысли, ее неподвижность, связанная с пристрастием к тому, чтобы как-нибудь не поколебались однажды уловленные руководящие определения, однажды избранные координаты оси, на которых откладывается реальность – какой это типический пример в среде профессиональных ученых!..» [Ухтомский 1950, 312].

Зная мировоззрение Ухтомского (князь и советский академик был православно верующим), за этими общими формулировками легко увидеть объект его критики. Рассмотрим сначала семиотические и собственно лингвистические основания божественной гипотезы.

§ 3.1. Внешний источник языка

В астрофизике по реликтовому излучению узнают о состояниях материи в первые мгновения возникновения Вселенной. При помощи специальных электронных накладок удалось услышать космический шум сразу после «Большого взрыва». Когда радиоволна реликтового магнитного излучения была переведена в световой сигнал, на экране предстало мироздание первых секунд. Епископ Василий (Родзянко) пишет: «Недавно я лично видел в Англии видеозапись этого сигнала... Эта картина показала весь космос того времени в виде разноцветного яйца, в удивительной гармонии и красоте» [Василий 1996, 35].

Ученым всех палеоспециальностей и обращающимся к проблеме происхождения языка лингвистам об этом приходится только мечтать. Многие филологи знакомы с работами анатома, антрополога и скульптора М.М. Герасимова, на основе реконструкции ископаемых черепов воссоздавшего облик древних антропоидов [Кодухов 1979, 54]. Наверное, нельзя отрицать отдельных удач. Однако, честно говоря, с трудом верится, что в восстановленном Герасимовым черепе скифского воина историки опознали изображенного на монетах и барельефах скифского царя Скилура. Впрочем, судить не беремся.

Отдавая дань таланту скульптура, необходимо заметить, что его работы в не меньшей степени могут быть названы фантазией художника, чем работой ученого. Не их ли имел в виду В.П. Алексеев, когда возмущался: «В популярных книгах, многих учебниках и особенно в общих руководствах по истории первобытного общества и первобытной археологии основные проблемы антропогенеза освещаются достаточно догматически. Я подразумеваю под этим не теоретический догматизм.., а уверенность, с которой излагаются зачастую спорные положения. Ископаемые предки человека описываются с такой полнотой, будто авторы видели их много раз живыми и даже исследовали так, как антрополог исследует современное население. Между тем многое в антропогенезе зыбко, факты немногочисленны...» [Алексеев 1984, 79-80].

Член-корреспондент АН СССР В.П. Алексеев (позднее академик) ни в коем случае не диссидент в советской науке. Он просто старался быть честным там, где это не поощрялось, но последней границы не переступал. Отмечая, что «даже традиционная «обезьянья», или приматная, концепция (антропогенеза – С.П.) остается неединодушно принятой», он все-таки исповедует, что «верит в традиционную концепцию, хотя и видит ее слабости, на которые подчас закрывают глаза…» [Алексеев 1989, 111]. Но все сомнения ученых и слабости теорий на страницы учебника не попадают. Без обращения к статьям и монографиям студент часто получает искаженное представление о положении дел в изучаемой им науке. Поэтому необходим комментарий к портретной галерее из кодуховского учебника.

На самом деле, по костям черепа невозможно восстановить даже форму ушной раковины и губ, не говоря уже об интенсивности волосяного покрова. Классическим примером рискованности реконструкций стала история с «небрасским человеком» (гесперопитеком), в котором ученые увидели переходный этап на пути к человеку. В штате Небраска обнаружили окаменелый зуб, отличающийся и от обезьяньего, и от человеческого. По одному зубу был восстановлен облик всего гесперопитека. Позднее нашли целиком сохранившийся скелет существа с такими же зубами. Увы, существом этим оказалась дикая свинья [Вертьянов 2003, 16].

К онечно, череп информации дает больше, чем зуб, но и он оставляет значительный простор творческой фантазии. М.В. Ломоносов с грубоватой простотой помора говаривал: «А вдохновение – это такая девка, которую завсегда изнасильничать можно» [Цит. по: Таранов 2000, 456]. Вот пример. В книге Б. Хобринка приведены три совершенно разные реконструкции одного и того же черепа австралопитека [Хобринк 2003, 23]. Одного взгляда на них достаточно, чтобы оценить степень точности герасимовских методов. Свод черепа дает возможность наметить самые общие очертания, но не черты лица. При сравнении ископаемого черепа и скульптурного портрета неандертальца с романтической меланхолией во взгляде, вспоминается ахматовское: «Ах если б знали, из какого сора растут стихи…»

Немецкий психолог-эволюционист Ф. Кликс, приводя рисунки австралопитеков, напоминает: «Не следует, однако, забывать, что эти физиономии реконструированы воображением художника» [Кликс 1985, 30]. (Кстати, в издании 1983 г. это уточнение отсутствует). С помощью такого «инструмента» можно реконструировать все что угодно – от фонетического состава Слова, которое было «в начале» (Ин. 1, 1), до партитуры ангельских труб из Апокалипсиса.

Хотя лингвистика путем сравнительно-исторического метода проникает за границы памятников значительно дальше других наук, но этимологизировать до бесконечности все же нельзя. Выдвинутый польским лингвистом Е. Куриловичем принцип невозможности реконструировать ad finitum (до бесконечности) сохраняет свою силу. Все, что находится за пределами надежных реконструкций по данным современных языков, принадлежит области непроверяемых интерпретаций.

Как указывает Г.А. Климов: «Прецеденты неограниченных во времени диахронических интерпретаций, надстраивающихся над реконструкциями, в большей или меньшей степени обозначают отрыв от фактической базы исследования и приводят к возрастанию удельного веса недостоверного языкознании» [Климов 1986, 57].

В отечественном языкознании была попытка создать аналог реликтового излучения. Н.Я. Марр вывел четыре «лингвистических элемента» – сал, бер, рош, йон. По его мнению, к ним восходят все существующие языки. Понадобилось вмешательство «вождя всех времен и народов», чтобы остановить данный произвол.

Реконструкции языка доисторического периода имеют предел, и в рамках своей науки лингвист вынужден довольствоваться весьма немногим – наблюдением над приматами и младенцами. Предлагается также судить о первоначальном человеческом языке по афазиям. Высказывается мнение, что локальные поражения головного мозга вскрывают «психические рудименты у человека» (И.И. Мечников) – утраченные в ходе эволюции древние языковые механизмы.

В.П. Алексеев, признавая, что «в трактовке речевых нарушений, как реликтов прежнего состояния речевой функции … много спорного», другого пути не видит: «И все же у нас нет иного пути, как использовать характер речевой функции при этих поражениях для суждения о ее древних состояниях, используя, конечно, все эти данные с большой осторожностью и реконструируя исходные состояния лишь в общем виде, не вдаваясь в детали» [Алексеев 1984, 218]. Наша задача скромнее и важнее одновременно – не выясняя особенностей первоначального языка, указать на внешний по отношению к человеку источник происхождения языка.

Обратимся к аналогии. Отдельно взятая фонема – информационный нуль, но соединение фонем информативно: 0+0=1. Почему возможен подобный парадокс? Данный арифметический абсурд вне диалектического закона перехода количества в качество. Где нет количества, не может появиться и качество. Ничего + ничего = ничего. Но, вдыхая воздух, выдыхаем-то мы смысл. Ответ прост и даже банален: символизация незнаковых объектов возможна только посредством интеллектуального начала. Между вдохом и выдохом находится опосредующая интеллектуальная среда – человеческий разум. Появление смысла и качественное языковое приращение возможны только при участии осуществляющего творческий акт субъекта.

Чтобы прийти к такому выводу не нужно никаких изысканий. Но часто бывает так, что наше сознание скользит по поверхности фактов, не находя в них интереса и не замечая за их обыденностью неожиданных следствий. А познание кончается вместе с сомнением и удивлением. Этот тавтологический пример дает информацию к размышлению. Через его самоочевидность становится наглядной невозможность появления самого языка без участия внешнего по отношению к человеку Разума.

Для смыслопорождения нужна творческая интеллектуальная энергия. Отождествление знакомого со знакомым – это низшая форма интеллектуальной деятельности, подобная сортировке карточек при отсутствии умения складывать их в слова. Мышление высших животных представляет собой «картографирование» без конструирования (синтаксиса). Не будучи подключенным к семиотически творческому интеллекту, язык животных не обладает возможностью изменения. Он не модифицирует свою одномерную структуру. Его биологически обусловленные означающие не имеют потенций семантического приращения. Язык животных аналогичен мертвому языку. Чтение мертвого языка – это отождествление известного с известным, только воспроизводящее заложенные в язык смыслы. Бесконечным повторением попыток прочтения Вергилия невозможно вызвать никаких изменений в латыни. Точно так же «картографирование» обезьяны не имеет никакой возможности превратиться в символизацию человека. С семиотической точки зрения между нами непроходимая пропасть.

Превращение непроизвольной и нечленораздельной вокализации обезьяны в семиотическую сталкивается и с проблемой передачи усвоенного навыка. Сделавший это открытие обезьяний уникум должен был закрепить его на генном уровне или успеть за свою жизнь обучить еще кого-нибудь. Как установила генетика, благоприобретенные признаки не наследуются. Чтобы объяснить своим сородичам принципы семиозиса, надо было иметь такого же талантливого ученика и обладать даром педагога (или дрессировщика?), бесконечно превосходящим мастерство А.С. Макаренко или Дуровых.

Гений стоит перед проблемой объяснения решения вопроса, который другими еще даже не поставлен. История науки знает массу случаев невосприимчивости современников к гениальным прозрениям. Например, Леонардо да Винчи не смог объяснить спроектированный им вертолет. Более того, американский астроном С. Ньюком (1835-1909) считал невозможным создание летательного аппарата тяжелее воздуха как раз накануне полета братьев Райт 17 декабря 1903 г. А ведь это ученый с мировым именем, почетный член Петербургской АН. Как же обезьяньего «Леонардо» могли понять существа, которым было предложено двинуться в сторону от собственной природы? Печально известный случай с Камалой¹ и подобные ему показывают, что даже человека научить языку не удается, если упущены первые пять лет жизни ребенка.

Проблема в том, что «язык выполняет свою функцию только тогда, когда оба участника коммуникации находятся на одинаковом уровне развития языковой способности. Поэтому единственный путь к прогрессу путем эволюции состоит в том, что два или более члена сообщества проходят одинаковые полезные мутации в одно и то же время. Это абсолютно маловероятно» [Цит. по: Гудинг, Леннокс 2001, 169].

Д. Бикертон показывает невероятность интерпретации отдельного предложения слушающим, не владеющим данной знаковой системой. В предложении из 10 слов возможны 3 628 800 их комбинаций, «но для первого предложения данного абзаца только одна такая комбинация дает правильную и осмысленную фразу. Это означает, что 3 628 799 других сочетаний будут неправильными. Как мы этому научаемся? Ни родители, ни учителя не могут научить нас этому навыку. Мы можем знать, как это делать, только располагая неким рецептом построения предложений, рецептом столь сложным и совершенным, что он позволяет автоматически исключить все 3 628 799 неверных способов сочетания десяти слов и выбрать единственно верный. Но поскольку такой рецепт должен применяться ко всем предложениям, а не к данному конкретному примеру, этот рецепт для каждого языка исключает больше противоречащих грамматическим нормам языка грамматических конструкций, чем имеется атомов в космосе» [Цит. по: Гудинг, Леннокс 2001, 172-173].

Ради справедливости скажем, что данный пример кажется нам натяжкой. Длина произнесенного предложения ограничена объемом оперативной памяти и колеблется в пределах так называемого «магического числа» 7 ± 2. Первое предложение, конечно, никак не могло быть больше «магического числа». Предложение из пяти элементов – это нижний предел «магического числа», представляющий собой если не элементарную, то очень простую структуру с субъектом, предикатом, объектом, атрибутом и сирконстантом (обстоятельством). Число комбинаций высчитывается по факториалу числа, который определяется произведением натуральных чисел от единицы до этого числа. Факториал числа 5 равен 120 – 5! =1х2х3х4х5=120.

Проведите эксперимент. Пусть кто-нибудь загадает число от 1 до 120, а вы попробуйте его с первого раза угадать. Если не получится, не меняя условий эксперимента, повторяйте попытки. Когда надоест, сделайте выводы о педагогическом даре «учителя» и способностях «обучаемого», которые, в отличие от вас, все-таки смогли договориться «вглухую». (Нам почему-то не верится, что у кого-нибудь хватит терпения доиграть до победного конца).

Причем надо помнить, что «объяснение» здесь не просто процесс передачи знания. В семиотическом и психологическом плане перед нами формирование абстрактного мышления и бинарных оппозиций, что бесконечно далеко выходит за пределы возможностей обучаемого. Здесь мы снова обратим внимание на невозможность появления элементарных оппозиций из чего-либо предшествующего им. В.П. Алексеев считает «весьма вероятным, что в качестве врожденной психической структуры, на основе которой формируются бинарные оппозиции, выступает осознание одного из реально существующих в природе видов симметрии» [Алексеев 1984, 252].

Бинарные оппозиции не могли возникнуть «из осознания», так как до их появления еще нечем было осознавать. Да и мощностей мышления самого учителя не хватило бы на осмысление «изобретенного» им способа коммуникации. Так что при отсутствии навыков теоретика-языковеда даже нашему гипотетическому гению невозможно было решить подобную задачу. А вообще говоря, это операция генной инженерии по переписыванию видового генома. Самая смелая фантазия не решится признать за первобытным человеком таких возможностей.

Перед гением остро встал бы и интимный вопрос. Это, конечно, тоже предусмотрела эволюция, заботливо подготовив параллельно эволюционировавшую особь другого пола. Эволюции приходится приписать целеполагание и планирование широкомасштабной долгосрочной программы по его осуществлению. Так, может быть, за термином эволюция скрыт некто Другой?

На этого Другого можно выйти и с синтаксической стороны. Синтаксическая основа языка – предикация. В акте предикации человек определяет себя по отношению к действительности через категорию модальности. Профессор В.С. Юрченко пишет: «Именно потому, что мироздание имеет субъектно-предикатное строение, именно поэтому над ним и в нем есть Бог. Суть в том, что между субъектом и предикатом нет внутренней, органической, имманентной связи. Их связывает некто «посторонний», стоящий вне суждения. Грамматическая связка (в языке глагольная, в космосе – биологическая) сама по себе – это только «тесемочки», которые должен кто-то завязывать» [Юрченко 2000, 42].

Конечно, довольствоваться только аналогиями нельзя. Они бывают убедительны, если кто-то желает убеждаться. В логике же аналогия считается худшим из видов доказательств. Преодолев неуместный при решении подобного рода проблем лингвистический изоляционизм, можно обнаружить кое-что и поосновательнее.