Библиография

Бородай М.Ю. От природно-биологической к социальной и исторической детерминации поведения человека (К постановке // Биология в познании человека. М., 1989.

Геном, клонирование, происхождение человека / Под ред. ч.-к. РАН Л.И. Корочкина. Фрязино, 2004.

Гивишвили Г.В. Есть ли у естествознания альтернатива богу // Вопросы философии, 1995.

Дольник В. Происхождение человека. Широкоизвестная теория, дошедшая, наконец, до нас // Наука и жизнь, 1993, № 8.

Козинцев А.Г. Происхождение языка: новые факты и теории // Теоретические проблемы языкознания: Сборник статей к 140-летию кафедры общего языкознания Филологического факультета Санкт-Петербургского государственного университета / Гл. ред. Л.А. Вербицкая. – СПб., 2004.

Кондрашов Н.А. К вопросу о происхождении языка // Вопросы языкознания в свете трудов И.В Сталина. М., 1950.

Лалаянц И.Э. Тайны генетики. Люди и клоны. М., 2005.

Левин Г.Д. Опыт интеллектуального покаяния // Вопросы философии, 2004, № 6.

Узнадзе Д.Н. Психологические исследования. М., 1966.

Чайковский Ю.В. Философия дарвинизма против философии эволюции // Вопросы философии, 2007, № 9.

Энкерберг Дж., Уэлдон Дж. Гипотеза творения. Научные свидетельства в пользу Разумного Создателя. Симферополь, 2000.

Энгельс Ф. Диалектика природы М., 1997.

§ 2. Другие теории

В учебнике Л.И. Баранниковой указывается, что существует более 500 гипотез о происхождении языка [Баранникова 1973, 330]. Разобраться в таком материале сложно, да и нужды особой нет. В проблеме происхождения языка необходимо различать две стороны: откуда и как появился язык. Первое основание классификации (по источнику происхождения) является мировоззренчески значимым, второе – в этом отношении нейтрально. С мировоззренческих позиций «трудовой теории» противостоит только теория божественного происхождения языка.

Классификации гипотез по материалу первичной речи (жест, звукоподражание), по факторам-генераторам языка (труд, досуг, творчество) и по условиям рождения речи (индивид или коллектив) совместимы с любой из этих двух мировоззренчески непримиримых гипотез. Непримиримых в рамках религиозных и научных традиций православной России.

Например, Ч. Дарвин придерживался междометной теории и якобы верил в Бога. Этим признанием он закончил свою знаменитую работу «Происхождение видов». Но, как следует из его автобиографии, веру в ходе своих ученых занятий Дарвин потерял [Дарвин 1986, 370]. И последнюю фразу его книги, где он говорит о Творце, можно рассматривать как дань общественному мнению, еще не готовому к столь шокирующим откровениям (Основные аргументы «православного» эволюционизма разбираются в гл. IV. Богословское осмысление его ложности см. в [Шестоднев 2000]).

Чем можно заменить «трудовую теорию»? Г.В. Гивишвили пишет, что «никакой рациональной альтернативы марксистской «трудовой теории» никто так и не предложил по сию пору» [Гивишвили 1995, 41]. На самом деле, недостатка в теориях нет, но все они вписаны в рамки философии эволюционизма. Одну из последних, принадлежащую нейрофизиологу Т. Дикону, весьма оптимистично комментирует антрополог А.Г. Козинцев: «Труд Дикона – новый этап не только в нейролингвистике, но и в давнем философском споре. Защищать нативистские или редукционисткие¹ идеи в вопросе о глоттогенезе стало теперь так же сложно, как отстаивать креационизм после выхода книг Дарвина» [Козинцев 2004, 45].

Сделаем краткое отступление, приведя несколько комментариев к научному наследию Дарвина. После выхода его книг еще ничего, кроме мировоззренческой позиции, и не нужно было защищать: «Дарвин очень скромно оценивал свою теорию и соблюдал удивительную осторожность в выводах. Его книги полны раздумий, сомнений, оговорок. Под влиянием критики он многое менял в своих представлениях…» [Мейен 1978, 34].

И.Э. Лалаянц: «…Дарвин смог «бросить вызов» устоявшемуся мнению и предложить свои сроки «сотворения человека». За одно это ему вечная слава. Но не следует забывать того непреложного факта, что все рассуждения Дарвина были чисто умозрительны и не подкреплены каким бы то ни было материальными свидетельствами» [Лалаянц 2005, 206].

По проблемам макроэволюции книги Дарвина полностью состоят из непроверяемых гипотез и, как теперь выяснено, ошибок: «Надо сказать, что видообразование – это загадка, над которой бился, но так и не нашел удовлетворительного решения Дарвин. Да и для современной науки это тоже проблема с пока открытым финалом» [Муравник 2001, 167].

Согласно Дикону, не мозг создавал язык, а язык создал человеческий мозг: «Началом начал было употребление орудий, затем возникла потребность в символизации, и лишь в ответ на эту потребность перестроился мозг» [Козинцев 2004, 44]. Дикон реанимирует принцип Ж.Б. Ламарка – «потребность создает себе орган». Ж. Кювье, иронизируя над этим оставленным наукой принципом, писал, что «привычка жевать, например, привела через несколько столетий к появлению зубов; привычка гулять – к появлению ног» [Цит. по: Чайковский 2000, 96]. Устройство и поведение животных является свидетельством ложности данного принципа.

Какая потребность, например, заставила рыбку-брызгуна развить свой ротовой аппарат для стрельбы по насекомым, находящимся над поверхностью воды? Причем для попадания брызгуну пришлось освоить явление рефракции – преломления световых лучей в воде. Делая поправку на рефракцию, брызгун целится несколько в сторону от того места, где сидит, как ему кажется из-под воды, насекомое. Такая способность теорией материалистической эволюции не объяснима (Примеры подобного рода, откуда заимствован и данный, см. в [Чепмен 2003]). Животные, реагируя на стимулы внешней среды, приспосабливаются, в рамках стабилизационной программы своего вида, к изменившимся условиям. При отсутствии стимула никакой потребности в изменении видовой программы жизнедеятельности не происходит. Ясно, что никакого стимула у брызгуна, который прекрасно находит себе корм и под водой, не было.

Самую заметную связь с эволюционной теорией имеет, пожалуй, жестовая теория, сформулированная в ХIХ в. немецким психологом и философом В. Вундтом. Согласно В. Вундту, язык возник из жестов, сопровождавших непроизвольные выкрики предгоминидов. В настоящее время она получила широкое признание. Б.В. Якушин видит в первобытной пантомиме иконические знаки, передававшие впечатления о событиях [Якушин 1985, 133]. Один из основателей отечественной психолингвистики И.Н. Горелов признавал, что «нечленораздельные жестовые сигнализации в антропогенезе (и филогенезе) появились раньше языковых средств» [Горелов 2003 а, 218].

К.Ф. Седов считает: «Исследования в области филогенеза языка позволяют видеть в репрезентативно-иконической коммуникативной стратегии реликтовые способы передачи информации, а весь путь онтогенетического развития дискурсивного мышления интерпретировать как иллюстрацию к картине овладения человечеством языковыми формами общения» [Седов 2004, 166]. Еще более решительно он выступает за жестовую теорию в своей последней работе: «Наблюдения за речевым онтогенезом, результаты фоносемантических штудий, опыты с приматами позволяют с ответственностью и определенностью говорить о том, что жестовая теория на сегодняшний день является наиболее убедительной частью авторитетной гипотезы языкового филогенеза» [Седов 2007, 196-197].

Однако столь же решительно следует указать: перед нами уравнение с тремя неизвестными параметрами из трех. Искомый Х-1 (онтогенез речевой способности) выводится из фактов недоказанного филогенеза (Х-2) на основании априорно принятого биогенетического «закона Геккеля» (Х-3). К тому же «авторитетная гипотеза языкового филогенеза» покоится на ложной предпосылке.

И.Н. Горелов признает, что «давно известный тезис Э. Геккеля «онтогенез повторяет филогенез» не может быть принят буквально. Через сопоставление онто- и филогенетических данных мы и попытаемся создать более или менее удовлетворительные основания для интерпретации наблюдаемых фактов и для гипотез относительно наблюдаемого» [Горелов 2003 б, 33].

Неверное допущение повторения в индивидуальном развитии стадий предполагаемой эволюции своего вида естественно приводит к неправильным выводам. Из наблюдений над младенцами выводят, что язык сначала был жестовый, потом появилось пралогическое (дологическое) мышление, а затем уже дискурсивное (логическое) мышление современного человека. Но экстраполировать данные, полученные в ходе исследований приматов на младенца, методологически некорректно. В онтогенезе мы имеем дело уже с человеком, у которого уже в позднепренательный период развитие корковых зон мозга уклоняется от приматного. Но это не эволюционное уклонение. Представим себе художника, рисующего на наших глазах две картины. Сначала никак нельзя судить о его замысле. Первые линии и штрихи одинаковы на обоих полотнах. Количество информации растет, и вскоре мы начинаем различать рисунки обезьяны и человека. Между рисунками нет генетической связи. Они связаны источником возникновения.

Внутриутробная жизнь эмбрионов проходит общие стадии не потому, что когда-то один вид породил другой, а потому что это целесообразно для данного этапа осуществления генетической программы. В зависимости от целей программы в определенный момент времени в нее вводится новая информация, и происходит спецификация биологических особенностей вида. Развитие младенца – это действительно эволюция (лат. evolution ‘развертывание’), разворачивание записанной в человеческом геноме информации.

Из того факта, что обезьяны способны освоить несколько сотен жестов и даже якобы строить из них примитивные предложения, отнюдь не вытекает, что они способны преодолеть интеллектуальный потолок своего вида. Нет никакой логической необходимости переносить опыт дрессировки на поведение обезьяны в реальных условиях. И нет никакой возможности объяснить, каким образом обезьяна сумела отказаться от механического «прочтения» повторяющихся знакомых ситуаций, вышла за пределы своей видовой логики, жестко детерминированной задачами обеспечения жизнедеятельности, и, превратив жесты в символические заменители предметов, стала человеком.

«Язык» животных – наследственно обусловленная совокупность безусловно-рефлекторных действий, в которых животное наглухо заключено. Один из самых философичных лингвистов современности Г.В. Рамишвили пишет: «Теория, построенная на антропологических началах, усматривает «действие» языка и там, где оно не всегда сопровождается конкретным звуковым выражением. Поэтому при установлении отличительных черт между «языками» человека и животного следовало бы исходить из этого фундаментального свойства (а не искать различия хотя и в осязаемой, но периферийной области языка – в его формально-звуковых структурах). При этом необходимо обратить внимание на то, что сигнальная система в мире животных полностью биологически детерминирована, зависит от внешних стимулов и используется в том ограниченном пространстве и времени, к которым животное генетически раз и навсегда приковано…» [Рамишвили 1981, 105].

Ф.М. Достоевский назвал вечные вопросы человеческого бытия – Бога и души, смерти и бессмертия, смысла жизни – «проклятыми». «Проклятый» вопрос вопросов всех наук – источник энергии, структурирующий хаос и поддерживающий порядок во Вселенной. Пока он не решен, любые теоретические построения будут домом на песке.

Семиотическая граница вида, как и морфологическая (в биологическом смысле термина), непереходима. Превращение звуковых рефлексов животных в искусство человеческого языка, как и другие события в эволюционистской модели Вселенной, запрещено термодинамикой. Автор каждой новой гипотезы происхождения Вселенной, жизни, человека и языка должен пояснить, где источник энергии, необходимой для не вынуждаемых законами природы скачков. Ответ в общем-то есть – это вакуум. Но этот ответ перечеркивает все эволюционные построения, в том числе и распространившуюся в последнее время «православную» версию телеологической эволюции (См. гл. III, § 3.6; гл. IV).