- •{5} От издательства
- •{9} П. МарковО Таирове
- •{42} Ю. ГоловашенкоО художественных взглядах Таирова
- •{66} 1. Записки режиссера
- •{67} Автобиография1
- •{73} Записки режиссера6
- •{107} Актер
- •{109} Дилетантизм и мастерство
- •{117} Внутренняя техника актера
- •{127} Внешняя техника актера
- •{137} Режиссер
- •{145} Роль литературы в театре
- •{153} Музыка в театре
- •{157} Сценическая атмосфера
- •{175} Костюм
- •{181} Зритель
- •{194} 2. Об искусстве театра91
- •2 Января 1931 г.
- •4 Января 1931 г.
- •7 Января 1931 г.
- •{240} Как я работаю над классиками99
- •{243} Человек и проблема102
- •{246} Из беседы с режиссерами — выпускниками Государственного института театрального искусства имени а. В. Луначарского106
- •{255} Театр и драматург108
- •{266} 3. Режиссерские экспликации
- •{269} «Принцесса Брамбилла»116
- •{284} «Ромео и Джульетта»119
- •К постановке «Ромео и Джульетты»
- •{292} «Жирофле-Жирофля»122
- •Интервью
- •{295} «Гроза»123
- •Мы ставим «Грозу»
- •{299} «Святая Иоанна»127
- •Из выступления на Диспуте о современном советском театре
- •{302} «Любовь под вязами»128
- •Беседа а. Я. Таирова
- •Речь а. Я. Таирова на суде над персонажами спектакля
- •{307} «Антигона»130
- •Режиссерские комментарии
- •{311} «Негр»134
- •Режиссерские примечания
- •Картина первая
- •Картина вторая
- •Картина третья
- •{315} Картина четвертая
- •Картина пятая
- •Картина шестая
- •Картина седьмая
- •{319} «Машиналь»137
- •Режиссерская экспозиция
- •Доклад для ассоциации театральных критиков
- •Ответы на вопросы
- •{331} «Оптимистическая трагедия»144
- •Доклад труппе Камерного театра
- •{351} «Кармен»148
- •Доклад труппе Ленинградского Государственного Академического Театра оперы и балета
- •{361} «Египетские ночи»151
- •Доклад в Коммунистической академии
- •{376} «Мадам Бовари»173
- •Режиссерские заметки
- •Выступления на обсуждении спектакля в вто
- •Речь в связи с 125‑летием со дня рождения г. Флобера
- •{384} «Клоп»186
- •Маяковский на сцене
- •{393} «Чайка»192
- •Из беседы с участниками Всесоюзного совещания режиссеров и художников
- •Речь на обсуждении спектакля в Кабинете Островского и русской классики Всероссийского Театрального Общества195
- •{400} Речь на заседании Кабинета актера и режиссера Всероссийского Театрального Общества200
- •{403} «Без вины виноватые»203
- •Доклад труппе Камерного театра
- •{432} «У стен Ленинграда»221
- •Доклад труппе Камерного театра
- •{439} «Федра»223
- •Доклад труппе Камерного театра
- •{451} «Старик»227
- •Доклад труппе Камерного театра
- •{471} Приложения
- •{473} Из записных книжек236
- •{483} Письма
- •Н. И. Подвойскому247
- •С. А. Семенову250
- •С. А. Семенову
- •И. М. Майскому271
- •А. И. Назарову281
- •В. В. Вишневскому286
- •{492} О. Н. Олидор302
- •В. В. Вишневскому
- •В. В. Вишневскому
- •{497} В. В. Вишневскому
- •В. В. Каменскому331
- •В. В. Вишневскому
- •{505} Краткая летопись жизни и творчества
- •{581} Указатель пьес и спектаклей
- •Печатаются по тексту издания 1921 г. («Александр Таиров. Записки режиссера», м., изд. Камерного театра, 1921).
- •{545} Статья «Как я работаю над классиками» («Известия», 1933, 29 июля) развивает эти положения. Печатается по тексту газеты.
- •{546} Печатаются впервые по машинописному тексту с правкой автора, хранящемуся в цгали (ф. 2328, оп. 1, ед. Хр. 96, лл. 1 – 8).
- •Печатается текст статьи Таирова «Мы ставим “Грозу”», опубликованной в газ. «7 дней мкт», 1924, 18 – 25 марта, № 17.
- •{550} В сборнике публикуются по машинописному тексту, хранящемуся в цгали (ф. 2328, оп. 1, ед. Хр. 439).
- •Режиссерская экспозиция Таирова к спектаклю печатается по стенограмме доклада труппе театра 9 мая 1944 г. (цгали, ф. 2328, оп. 1, ед. Хр. 591, лл. 1 – 81) с некоторыми сокращениями.
- •В 1946 г. В. В. Каменский перенес тяжелую операцию — ампутацию обеих ног Он жил в 1940‑х гг. В селе Троица, на станции Сылва, Пермской ж. Д.
В. В. Вишневскому
5 марта 1947 г. [Москва]
Дорогой Всеволод!
Пробовал звонить тебе, но, по обыкновению, не дозвонился. Пишу. Меня очень огорчило и последнее совещание337и твое письмо338, и, мне кажется, было бы недостойно нашей дружбы, если бы я попытался это скрыть.
О читке пьесы Никитина и о «несогласовании» ее с тобой339.
Ты приписываешь Камерному театру привычки и инерцию, которых у театра нет Боюсь, что в этом отношении неведомыми мне путями, наоборот, у тебя образовалась своеобразная инерция. На читку пьесы вызывается вся труппа. Это не просто и не может быть сделано в любой день и в любую минуту. К тому же Никитин уезжает из Москвы и откладывать читку поэтому было абсолютно невозможно. Это не инерция, а рабочая необходимость, которой мы все, работающие в театре, в одинаковой мере подчиняемся. А вот какой инерцией объясняется то, что несмотря на мои неоднократные просьбы, продиктованные настояниями Никитина, о том чтобы ты своевременно прочел его пьесу и встретился с ним, — этого никак нельзя было добиться в течение более чем двух недель, — подумай сам.
Ты написал мне сейчас несколько своих мыслей по поводу этой пьесы. Я после читки и обсуждения пьесы труппой, которое закончилось в седьмом часу, еще до 9 часов (с 12‑ти часов!) возился с Никитиным и прочел ему твои соображения. Не правильнее было бы, чтобы он их услышал от тебя? Тем более, что он не намерен бросать работы, хотя его и очень сбивает то обстоятельство, что эта пьеса, сделанная им по госзаказу, принята комитетом без поправок и полностью оплачена. Считаешь ли ты подобную практику комитета, членом которого ты состоишь, правильной с государственной точки зрения? Или и это тоже является плодом моих «субъективно-ошибочных позиций»?
Я твердо надеялся, что после твоего возвращения из Барвихи, учитывая важность с партийной и государственной точки зрения правильности дальнейшей работы Камерного театра, мы, даже невзирая на твою обильную занятость, будем видеться часто и делово и творчески разрешать изо дня в день ряд стоящих перед нами задач. С этой целью я потребовал (несмотря на отсутствие у нас места и весьма сложное переселение, которое пришлось в связи с этим произвести), и мое требование было выполнено, и к твоему приезду была готова для тебя комната — рабочее место, о котором ты правильно говорил как о необходимости. Если я не ошибаюсь, ты в этой комнате не был еще ни разу. Ты отлично понимаешь, что я говорю об этом не в упрек, а потому, что такая неорганизованность и иррегулярность в работе твоей с театром лишает возможности {502} авторов увидеться и побеседовать с тобой, на что они, не без основания, претендуют, а также не дает возможности наладить постоянную органическую связь, при которой все разговоры о «несогласовании» отпали раз и навсегда.
За эти последние дни, которые вряд ли и ты считаешь для меня очень легкими, мне наряду с усиленными поисками необходимых пьес (я читаю ежедневно две‑три пьесы) приходится беседовать с авторами, и потенциальными, и «бывшими», как, например, со Штоком и Галичем340, что требует немалых сил и времени, и от которых я, не только по соображениям человечности, но и в заботе о выполнении постановления ЦК о драматургии341, не имею права уклоняться.
В театре всегда, и особенно сейчас, в разных областях, и, в частности, в репертуарной, бывают моменты срочные, не терпящие никакого отлагательства. Для примера: вчера мне принесли пьесу двух украинских драматургов в переводе И. Прута, которую я прочел и которая, с моей точки зрения, заслуживает внимания, в частности, в связи с необходимостью немедленного разрешения вопроса о постановке «Русского вопроса»342. С кем, как не с тобой, и в силу нашей дружбы, и в силу официального положения вещей, я должен в первую очередь решать это? И как я могу это сделать, если я не могу даже дозвониться до тебя?
Ты в своем последнем письме проводишь сравнение с военными операциями343. Объясни мне, как можно достичь необходимой оперативности в важнейших вопросах, когда мы с тобой видимся только на совещаниях или когда я, бросая все дела, приезжаю к тебе, а ты в это время говоришь по телефону, а в промежутках стараешься убедить меня в том, что у меня имеются навязчивые идеи, в то время как на самом деле они имеются не у меня, а у тебя. […] Неужели твоя предвзятая и навязчивая мысль при этом настолько застилает твое зрение, что ты пишешь, что если бы мы с ним «вели оба большую операцию», то мы уложили бы в землю армию? Неужели ты не видишь, что соответственная операция уже ведется довольно давно, а армия, т. е. в данном случае — Камерный театр, его коллектив, его труппа, его живые творческие возможности, не только не уложена в землю, а, наоборот, существует, в достаточной степени спаянная и в полной боевой готовности ждущая надлежащей пьесы, которой, к несчастью, ты нам пока не дал, для того чтобы по-настоящему выиграть сражение. Неужели, если у тебя не застилает зрение, ты не видишь этой боевой готовности нашей армии, которая выиграла своей работой и период Отечественной войны344, и «Чайку», и «Без вины виноватые», и «Старика», и «У стен Ленинграда», на свой запрос о которых ты так и не получил ответа ни в одной из реплик на последнем совещании345. Неужели крайне прискорбная, хотя и частная или, вернее, частичная неудача с «Ольгой Нечаевой»346, каких было много за последний год во всех без исключения театрах, может тебя настолько дезориентировать, что на этом заседании ты, после очень значительного и взволнованного вступительного слова, считал правильным и политически, и тактически принять активное участие в том своеобразном перекрестном допросе, в который превратилось на нем мое выступление. А ты еще пишешь о моих «срывах»!
Ведь до этого ты сам высказывал мнение, что пьеса Галича талантлива, а в пьесе Штока есть талантливые места, что раз авторы хотят работать, их, в интересах роста нашей драматургии, нельзя просто отбрасывать, что они должны быть обсуждены на художественном совете и т. д. и т. д.347. Почему же на заседании они вдруг превратились в «мальчишек», нагло подсовывающих какие-то эрзацы, за которые их надо чуть ли не четвертовать.
Поверь, дорогой Всеволод, что ничто не застилает моего зрения. Я вполне ясно вижу недостатки пьес, допускаю, что, может быть, той или иной пьесы не надо ставить совсем, а иную — позднее, после соответствующей работы и других постановок, но все это решается иначе, {503} и именно тому, чтобы это решалось иначе, не на закрытых заседаниях, а на открытом обсуждении и в работе с драматургами, и учит нас постановление ЦК партии348.
Я также вполне открытыми глазами смотрю и вижу и недостатки в нашей труппе, и недостаточность нашей режиссуры, и личные свои. Но и это разрешается не так, а серьезно и планомерно, что я делал, делаю и буду делать, но не в порядке паники, скандальной атмосферы и СОС, а в порядке настойчивой работы и очередных творческих исканий театра.
Ты произвольно берешь наш репертуар и спрашиваешь, что общего между Кулишом и Первомайским, Чеховым и бр. Тур. А что общего между Горьким и Мережковским, Сургучевым и Треневым, Уайльдом и Корнейчуком, Метерлинком и Вс. Ивановым, а вместе с тем они все были в репертуаре МХАТ349. Не подумай, что я утверждаю, что это хорошо. Наоборот — это плохо и очень плохо. Но почему в одном случае нужно кричать «караул», а в другом — «да здравствует». Не надо ни того, ни другого. Надо понимать, что на долгом пути театра бывают разные периоды, даже метания, правильные и неправильные линии — «зигзаги». Это надо понимать, но этим не надо ни утешаться, ни успокаиваться.
Вряд ли есть необходимость растолковывать мне, что «новая обстановка требует нового подхода» и т. д. Я это твердо и хорошо знаю. И ищу этого нового подхода. И, ища его, хотел и радовался тому, что буду искать его не один, а вместе с тобой. Так давай же это делать. Всерьез. На деле. Ведь если бы ты, вместо большой затраты времени на беседы с Пановой и Даром и на огромное количество письменных замечаний по поводу «Ольги Нечаевой», направленных и мне и им, творчески и конкретно встрял в непосредственную работу над экземпляром пьесы, то, смею тебя заверить, ты потерял бы меньше времени, и спектакль сейчас шел бы на сцене, фактом своего существования опрокидывая ту словесную шумиху, которая сейчас имеется. Но для этого нужна организационная работа, к которой я тебя со всей страстью и призываю. Нужно разговаривать не со мной о Сельвинском350, а с ним вместе со мной. То же относится и к Гинзбургу351, и к Берггольц, и к другим. Нельзя, неверно, несправедливо претендовать на то, что некоторые заказы (только заказы, а не постановки) были сделаны без тебя, когда тебя три с половиной месяца не было в Москве и когда даже мне не удалось, несмотря на мое настойчивое желание и твое твердое обещание, повидаться и поговорить с тобой в тот единственный день, когда ты был в Москве между Кремлевкой и Барвихой.
Ты присылаешь мне пьесу Давурина и говоришь, что «ее хвалят»352. У нас ее читали два человека: С. С. Ценин, которого ты знаешь, и научный сотрудник Т. Бондаренко, театровед, кончившая ГИТИС. Их заключения, которые я тебе посылаю, определенно отрицательны. Тебе пришвартовывает пьесу Чичеров, и ты, не читая, посылаешь ее мне. Не целесообразнее ли, чтобы ты присылал мне лично пьесы, которые ты лично знаешь и считаешь подходящими для включения в наш репертуар?
Меня торопят и комитет, и коллектив, и Богатырев, и жизнь установить очередные постановки и приступить к работе, а твоего заключения по пьесам Алигер353и Вершигоры — Винера354я до сих пор не имею.
Нам необходимо установить в нашей работе и ее программу, и ее организационные принципы. И я очень и очень прошу тебя об этом. Установить это все можно, конечно, не путем переписки, что я, кстати, и не очень люблю. Необходимо, как я уже не раз говорил тебе, чтобы у тебя были какие-то определенные часы в неделю, когда ты твердо бываешь в театре и когда и я, и авторы могли бы тебя видеть и многое решить.
Принципиально у меня нет с тобой никаких разногласий, ни по курсу на пять лет, ни о том, что все должно быть продумано, ни о том, {504} что отбор авторов надо делать целеустремленно и принципиально четко. Так вот, давай его делать. Не по долгу «службы», я знаю, что ты не «служишь» и я не «служу». Мы вместе должны делать дело, не по долгу службы, а по долгу своей совести, дело нужное искусству, стране, народу, отвлекаясь от всяких личных соображений, приязней и неприязней и т. д. Это азбука. Я ее знал еще гимназистом. И, конечно, не забыл ее и сейчас в свои шестьдесят один год. Я иначе никогда не мыслил и мыслить не могу. Ты ссылаешься на Михоэлса и Альтмана. Давай встретимся, если хочешь, с ними. Я буду этому очень рад. Поговорим начистоту. И проверим совместно, кто чего не понимает. Я лично думаю, что понимаем мы одинаково и что все дело в настоящей большой совместной работе, в которую я верю, которой хочу, которая должна быть и будет.