9550

31

жизни, культуры и т. д.) эвoлюции взаимоотношения философии и науки. Наибольший вклад в его трансформацию внесли представители немецкой классической философии, И. Кант и Г. Гегель в особенности.

И. Кант оказал влияние путем разведения предметов философии и науки, а Г. Гегель – определением и разведением их методов.

Как известно, И. Кант вывел за пределы философии сферу онтологии, область объективного рационального знания, оставив ее исключительно за наукой. По И. Канту «критического» периода предметом философии является сознание, познание и ценности. Сохраняя верность редукционистской традиции взаимоотношения философии и науки, И. Кант ставит гносеологию, общую теорию сознания и познания выше онтологии, считая, что именно решение гносеологических проблем определяет решение наукой ее онтологических проблем, которые в то же время непосредственно опираются на эмпирическую информацию об объектах, а последняя не может быть выведена из философских систем. Таким образом, хотя наука не выводима из философии, но она все же определяется ею, ибо ученые в ходе осуществления процесса познания не могут не опираться на те или иные представления о возможностях и способах достижения истинного знания об объектах (предметах). Здесь в центр и попадает противоположность «мышление и его симулирование».

Г. Гегель стремился спасти редукционистскую традицию взаимоотношения философии и науки с приоритетом философии путем размышлений о двух различных методах воспроизведения сущности познаваемых объектов – диалектического и метафизического. Г. Гегель полагал, что в силу онтологически всеобщего характера развития как характеристики бытия любых объектов, именно диалектический метод познания способен привести к абсолютно–истинному постижению реальности, в том числе, к построению истинной системы природы. И такой системой может быть лишь диалектическая онтология, диалектико–логическая «философия природы». Частнонаучный тип познания, как он реализовался в новоевропейской культуре и исследованный Г. Гегелем, оказался на поверку наделенным метафизическим способом познания, который искажал онтологическую природу познаваемых объектов. Как показал Г. Гегель, тогдашние науки при построении своих теорий абстрагируются от идеи развития изучаемых ими объектов (механика И. Ньютона). Г. Гегель был склонен считать метафизическими эмпирический опыт, математику и формальную логику. Он уверял в необходимости переоснащения естествознания диалектикой для достижения объективной истины о природе, в замене метафизического метода познания диалектическим.

Считая себя представителем диалектически развивающейся Абсолютной Истины, составляющей субстанцию всякого истинного мышления, Г. Гегель от ее имени в «Философии природы» отстаивает в целом перспективную и эвристичную идею всеобщей эволюции природы, развития ее от более простых форм организации к более сложным. Это онтологическое развитие, происходящее универсально и дифференциально, включает в себя: внутренние

32

объективные противоречия как источник развития, переход количественных изменений в качественные, сохранение законов функционирования низших форм в высших путем их подчинения законам последних («диалектического снятия» первых вторыми).

Вто же время Г. Гегель догматизировал многие представления тогдашней частной науки, выдавая ее относительные истины за абсолютные. Он утверждал, например, что число планет в солнечной системе равно семи (по числу известных современной ему астрономии), что пространство трехмерно и эвклидово и не может быть другим, что необходимость первичнее случайности, что мир детерминистичен, а случайность есть лишь проявление (правда, объективное) необходимости. Такое абсолютизирование многих положений тогдашнего естествознания противоречило диалектике, идее универсальности развития, представителем которой он считал себя. Оно тормозило развитие науки, что подтвердила последующая история науки. Ведь построение любой теоретической системы, системы «Философии природы» в том числе, требует опоры на эмпирический материал. И Г. Гегель вынужден был заимствовать его

усовременной ему науки: многие ее положения, казавшиеся тогда доказанными, бесспорными истинами, не требующими дальнейшего развития в рамках онтогносеологической противоположности истины и заблуждения. Т.е. диалектическая система как нечто определенное («конечное») стала противоречить самой себе с точки зрения диалектического метода, видящего на всем определенном печать его ограниченности и конечности.

Та же участь постигла и «Философию природы» Ф. Шеллинга, который навязывал теоретическому естествознанию от имени философии некий истинный метод познания, коему ученые должны были непременно следовать, чтобы получить абсолютно–истинное и объективное знание об изучаемых ими предметных областях, конечных и ограниченных. Новая версия утверждала: только философия и философы находятся в положении универсального субъекта познания, который обладает истинным методом и масштабом познания всевозможных объектов.

Однако ученые все больше убеждались в мощи конкретнонаучного знания, его практической применимости и эффективности. Вызревало недовольство менторской и поучающей позицией философии по отношении к науке, как и стремление освободиться от ее опеки и зависимости как от факторов, становящихся тормозом в развитии науки.

Витоге появилась вторая версия редуционистского типа взаимоотношения философии и науки, основанная уже на приоритете науки, за образец которой бралось естествознание. «Первая редакция» этой версии редукционизма возникла вместе с позитивизмом. Вторая ее «редакция» возникнет вместе с философией постмодернизма, которая за образец «научности» принимает не естественные, а гуманитарные науки, оставаясь приверженцем тезиса О. Конта, что наука есть, так сказать, «сама себе философия», а традиционная философия должна быть заменена соответствующим ей идеалом «научности».

33

Позитивистское взаимоотношение философии и науки оформляется в 30– х гг. XIX в., будучи теоретически сформулировано и обосновано в работах О. Конта, Г. Спенсера, Дж. Ст. Милля, нашедших поддержку в среде естествоиспытателей.

Контовский закон трех стадий своей предпосылкой имеет представления К. Сен–Симона о развитии общества. Объясняя его сменой господствующих философско–религиозных и научных идей, К. Сен–Симон указывал, что в истории определяющее значение принадлежит «индустрии» (=всем видам экономической деятельности людей) и соответствующим ей формам собственности и классов. Всемирная история есть поступательное движение человечества от низших общественных систем к высшим с переходом от религиозного через метафизическое (=философское) к положительному или позитивному, собственно научному мышлению. От первобытного идолопоклонства люди переходят к политеизму и основанному на нем рабству и, далее, к монотеизму христианства, которое и привело, утверждал К. Сен– Симон, к феодально–сословному строю. С XV столетия, по мере того, когда указанное общество, оказывается, все больше впадает в кризис, возникает научное мировоззрение, светские ученые и индустриалы-промышленники. Французская революция, будучи закономерным утверждением этой прогрессивной смены, «клонилась» от правильного пути восхождения, от построения научной общественной системы, привела страну в неорганизованное состояние. Путь его построения лежит через расцвет промышленности и сельского хозяйства, всемерное развитие производительных сил, искоренение паразитизма. Пролетариат и буржуазию К. Сен–Симон объединял под единой категорией «индустриалов», а в «Новом христианстве» (1825 г.) он выступил с позиций защиты интересов рабочего класса, называл его эмансипацию конечной целью своих устремлений. Т.е. фактически им предлагался мистический, симулятивный вариант преодоления классовых противоречий «экономизма» в сторону социализма и социальности в широком смысле слова – в духе восходящей к Р. Декарту религиозной рационализации17.

Этот элемент симуляции сохраняется в концепции трех стадий О. Конта. Его формула, что наука есть сама себе философия означает, что 1) историческая миссия философии по отношению к науке закончилась, она сыграла необходимую положительную роль в рождении науки в целом и в возникновении многих научных теорий; 2) сделано это двумя путями: во– первых, формированием и развитием культуры абстрактного (теоретического) мышления, во–вторых, умозрительным конструированием ряда общих идей и гипотез о структуре мира (идеи атомизма, существования объективных законов, системной организации действительности и эволюции ее объектов, единства человека и космоса и т. д.). Но ребенок науки стал взрослым, ученик–наука превзошел учителя–философию. В прошлом полезная позиция философии– патрона к науке является теперь уже неуместной, вредной для развития науки, объективно тормозя ее развитие. В XIX в. наука прочно встала на свои собственные ноги и в плане накопления большого количества фактов, и в

34

отношении методологической оснащенности своих исследований, и в плане создания значительного числа собственных теоретических построений, и в отношении признания обществом ее огромной практической и познавательно– мировоззренческой значимости. Теперь задача виделась в недопущении философского стиля мышления и его умозрительных спекуляций (это и есть симуляция мышления) в науку, разрушающих позитивное мышление, точный и эмпирически проверяемый язык научных теорий.

Как видно, О. Конт переводит обсуждение взаимоотношения философии и науки в плоскость противопоставления мышления и его симулирования, а не остается в границах онтогносеологической противоположности истины и заблуждения. К сожалению, в литературе на это не обращается внимания, отсутствует и аппарат понятий для выражения этой проблемы «противоположности противоположностей».

Поэтому вполне логичным кажется требование О. Конта по отношению к философии, так сказать, беременной симулированием: сама философия должна быть построена теперь по канонам положительного мышления естествознания, находящегося в области действия онтогносеологической противоположности истины и заблуждения. Традиционной философии отныне место на интеллектуальном кладбище человеческой истории, рядом с мифологией и религией, как столь же несовершенными по сравнению с наукой формами познания, которые не могли выбраться за границы противоположности мышления и его симулирования, впадая в это последнее. Согласно позитивистам, польза от тесной связи конкретных наук с философией – проблематична, а вред – очевиден.

Для конкретно–научных теорий единственной, пусть и не абсолютно надежной, основой и критерием их истинности должна быть только степень их соответствия данным опыта, результатам систематического наблюдения, измерения, эксперимента или статистическим данным. Но именно в этом утверждении позитивизм сам впадает в критикуемое им симулирование – подобно тому, как Г. Гегель абсолютизировал относительные истины конкретных наук от имени диалектики, носителем–представителем которой он считал себя.

Дальнейшая история науки показала, что позитивистская версия взаимоотношения философии и науки хотя и отражает реальную научную практику многих успешно работающих ученых (часто не знающих глубоко философию и ее историю и, тем не менее, получающих блестящие эмпирические и теоретические результаты), в целом является ведущий в тупик симуляцией, а не мышлением, более глубоко проникающим в бытие взаимоотношения философии и науки и познающим его. Во–первых, потому что большинство создателей новых теоретических концепций (А. Эйнштейн, Н. Бор, В. Гейзенберг, М. Борн, В.И. Вернадский, Н. Винер, И. Пригожин и др.) сознательно используют когнитивные онтогносеологическое ресурсы философии и при выдвижении, и при обосновании новых исследовательских программ, демонстрируя необходимость и эффективность обращения ученых–

35

теоретиков к профессиональным философским знаниям. Действовать подобным образом их заставляет, с одной стороны, четкое осознание того, что научные теории логически не выводятся из эмпирического опыта, а свободно конструируются, изобретаются мышлением и надстраиваются над опытом в качестве его теоретических объясняющих схем. С другой стороны, это понимание того, что один и тот же эмпирический опыт может быть в принципе совместим с разными (часто взаимоисключающими) теоретическими схемами (волновая и корпускулярная теория света, номологическое и стохастически– случайное объяснение результатов эволюции, читатель в состоянии продолжить примеры).

Значит, во–первых, поскольку локальный эмпирический опыт (а он всегда «локален»!) принципиально не дает возможности сделать окончательный выбор в пользу той или иной научной гипотезы, то вполне уместно использовать – в качестве дополнительного ограничения, влияющего на предпочтение одной из конкурирующих теорий, – ее соответствие тем общим философским идеям, которые уже хорошо себя зарекомендовали в различных областях науки и культуры. Ведь с адаптационной точки зрения человечество ищет не просто истинные идеи, но и плодотворные теории, приносящие практическую пользу и благо. Во–вторых, соответствие научных идей определенным философским концепциям способствует достижению единства, интеграции человеческой культуры, ее обозреваемости и управляемости как целого. Вписывание с помощью философии (ее универсальных понятий и терминов) той или иной научной концепции в наличную культуру в качестве ее органического элемента придает этой концепции статус онтологической подлинности, ибо культура и есть та тотальная реальность, в которой непосредственно живет человек и относительно которой создает свои «парадигм–представления». И отношения здесь не подлежат «перевертыванию».

Хотя позитивистская концепция уже не пользуется доверием подлинного мышления среди современных философов (она «изжила» себя с помощью внутренней и внешней критики), позитивистский редукционизм во взаимоотношении философии и науки отнюдь не преодолен и постоянно воспроизводится – в качестве стихийного умонастроения ученых. Для его воспроизводства имеются серьезные предпосылки: структурированность самой научной деятельности, подавляющую часть которой, примерно 97%, как указывается в «Основах философии науки» занимают эмпирические и прикладные исследования и разработки, успех в которых действительно напрямую никак не связан с профессиональным знанием философии. Постоянно воспроизводясь, эта социальная база составляет объективный источник безразличного и даже негативного отношения значительной части ученых к философии. Позитивизм абсолютизирует эту установку, распространяет ее на всю научную деятельность. Но без тех 3% ученых– теоретиков, которые, судя по опыту развития науки, активно используют ресурсы философии, находятся с ней в постоянном контакте, создают новые

36

фундаментальные направления и программы научных исследований и тем самым задают определенный вектор восходящему развитию науки, отсекая познающее бытие мышление от симулирования, прогресс в науке невозможен ни сегодня, ни в будущем.

И, далее, в этом «пространстве мышления», а не симулирования, получают возможность работать уже «остальные» 97% тех, кто занят в сфере науки. Вновь подчеркну, что позитивисты считали вредным для развития науки контакт ее не с философией вообще, а со старой, умозрительной, «ненаучной» философией или «метафизикой», фактически понимаемой ими как воплощение не мышления, находящегося в границах действия альтернативы истины и заблуждения, а симулирования, вместе с которым мы оказываемся в пределах противоположности мышления и его симулирования. Многие из них верили в возможность построения «хорошей», научной философии. Такая философия, считали они, возможна только в том случае, если она ничем не будет отличаться от других частных наук по своему методу. Будучи наукой («по определению» она возможна только как «частная»), философия должна отличаться от остальных наук только своим предметом, чем соответственно каждая наука и отличается от других. Как известно, в ходе развития позитивизма на роль научной философии выдвигались весьма разные теории, среди которых: 1) общая методология науки как результат эмпирического обобщения, систематизации и описания реальных методов различных конкретных наук (О. Конт); 2) логика науки как учение о методах открытия и доказательства научных истин (причинно-следственных зависимостей) (Дж. Ст. Милль); 3) общая научная картина мира, полученная путем обобщения и интеграции знаний разных наук о природе (О. Спенсер); 4) психология научного творчества (Э. Мах); 5) всеобщая теория организации (А. Богданов); 6) логический анализ языка науки средствами математической логики и логической семантики (Р. Карнап и др.); 7) теория развития науки (К. Поппер и др.); 8) теория, техника и методология лингвистического анализа (Л. Витгенштейн, Дж. Райл, Дж. Остин и др.). И все попытки построить различные виды «научной философии» в статусе философии вообще, а не подчиненной ей узкой области, оказались несостоятельными. Каждая из них неявно опиралась на «метафизические» идеи, которые были отвергнуты как бессмысленные, все они оказались малоэффективными в плане возможностей конкретного практического применения в реальной научной практике.

«Второе издание» этой версии редуционистского взаимоотношения философии и науки к гуманитарным наукам в виде философии постмодернизма мы здесь специально рассматривать не будем. Об этом отчасти речь пойдет в дальнейшем. Здесь же следует указать на три основные значения термина «метафизика», которые обнаружили себя при анализе взаимоотношения философии и науки: 1) в так называемом аристотелевском смысле, согласно которому «метафизика» равнозначна философии, онтологии, отсекающей от познающего бытие мышления область симулирования, 2) в гегелевском смысле антидиалектики, делающей то же самое, но уже на уровне развития как

37

способа существования бытия и его познания, 3) в позитивистском смысле «антинаучности», симулятивности, противоположной позитивному мышлению естественных наук (в которую они впадают сами, предлагая позитивистскую редакцию прочтения философии)); данная традиция продолжена в философии постмодернистов.

3. Диалектическая взаимосвязь философии и науки

Диалектическая взаимосвязь философии и науки является принадлежащей к сущности наиболее глубокого порядка, а соответствующая ей концепция – наиболее глубокой по смыслу и продуктивной, преодолевающей антиинтеракционизм и редукционизм, – как «взаимодействие ограничивающее», – с которыми исследователь сталкивается в поверхностных слоях их взаимоотношения. Именно на этом уровне можно говорить о преодолении симулирования, следовательно, о ее способности обосновать философию как разрешающую противоположность мышления и симулирования в пользу мышления, в пространстве которого уже в полной мере действует полярность категорий истины и заблуждения. Именно на этом уровне преодолеваются потуги Г. Гегеля абсолютизировать – от имени диалектики (приобретающей при этом симулятивный характер) – относительные истины частных наук, как и претензии позитивизма отбросить содержание философии, поскольку оно не соответствует симулятивным критериям их позитивной научности18. Ведь истина и заблуждение, подобно всем полярным противоположностям, недостаточны и предполагают выход за их пределы – выход уже в область мышления и его симулирования. Вот это симулирование и надо отсечь от мышления, познающего бытие (чего угодно). Поэтому «нам нет надобности, – как писал Ф. Энгельс, – приходить в ужас по поводу того, что ступень познания, на которой мы находимся теперь, столь же мало окончательна, как и все предшествующие. Она охватывает уже огромный познавательный материал и требует очень значительной специализации от каждого, кто хочет по–настоящему освоиться с какой–либо областью знаний»19.

Суть диалектического взаимоотношения философии и науки как двух, обладающих собственной спецификой систем знания: науки (единства эмпирического и теоретического уровней) и философии (теоретического мировоззрения) с ее основным вопросом, находит выражение в диалектической же концепции этого взаимоотношения, которая раскрывает его с момента их возникновения как двух не редуцируемых друг к другу и не отчужденных друг от друга противоположных органических элементов в составе более широкой реальности – культуры, являющейся тем целым, в состав которого они входят как ее «части», испытывающие воздействие иных культурных образований, но и имеющих внутреннюю логику своего взаимодействия. Внутренне же они связаны противоречивым единством, исключающим возможность процеживания специфики одной стороны через сито другой стороны, как и отчуждение их друг от друга. Диалектический характер их взаимоотношения

38

обусловлен соответствием с законом единства и борьбы противоположностей, специфическим содержанием каждой из сторон. Поэтому именно диалектическая концепция является наиболее корректной и приемлемой, а ее суть состоит в утверждении внутренней, необходимой, существенной взаимосвязи между философией и наукой, начиная от момента их выделения в качестве самостоятельных подсистем в рамках рационального сознания, отсекающего симулирование, вплоть до сегодняшнего дня; диалектически противоречивого единства между ними, их взаимодействия на принципах равенства, структурной сложности и развитии механизма взаимодействия частнонаучного и философского знания.

Мы используем далее многие языковые выражения и формулировки авторов книги «Основы философии науки», но смысл они приобретают именно в контексте предлагаемой автором данной книги концепции «противоположности противоположностей», поскольку мы берем их в контексте соотношения противоположности истины и заблуждения, с одной стороны, и противоположности мышления и его симулирования, с другой, что и придает им принципиально новый смысл.

То, что многие мыслители, особенно в прошлом, одинаково успешно проявляли себя и на философском поприще, и в области науки, равно как и то, что многие выдающиеся ученые–теоретики написали немало блестящих книг и статей по философии науки и в целом, и по отдельным ее философским проблемам – хорошо известный эмпирический факт из истории науки. Доказывает ли, однако он существование необходимой внутренней взаимосвязи между философией и частными науками? Ведь в качестве контраргумента можно привести доводы, что, во–первых, подавляющее большинство хороших ученых вообще серьезно не интересуются философскими вопросами науки, а во–вторых, мало ли чем занимаются гениальные ученые помимо науки (искусством, общественной деятельностью, спортом и т. д.). Это – дело личного интереса ученого и необходимым образом с его профессиональной деятельностью никак не связано. Доказательство внутренней, необходимой связи философии и науки лежит не в плоскости социологического анализа частоты обращения ученых к философскому знанию при решении своих научных проблем, а в анализе возможностей и предназначения конкретных наук и философии, их предметов и характера решаемых проблем.

Предмет философии, понятой как теоретическое мировоззрение – чистое всеобщее, всеобщее как таковое. Идеальное всеобщее есть цель и душа философии. При этом философия исходит из возможности постигнуть всеобщее рационально–логически, внеэмпирическим путем, оставаясь в границах онтогносеологической противоположности истины и заблуждения и отсекая симулирование. Предметом же любой частной науки является частное, единичное, конкретный «кусок» мира, эмпирически и теоретически полностью контролируемый пределами онтогносеологической пары категорий истина– заблуждение, а потому осваиваемый и практически. Характер внутреннего взаимоотношения философии и частных наук имеет диалектическую природу,

40

подтвердить одни философские конструкции и опровергнуть другие, чтобы не выходить за границы онтогносеологической противоположности истины и заблуждения в область симулирования мышления как его дегенерации, вырождения. Особенно это относится к тем философам, которые интересуются построением онтологических моделей, особенно структурой, всеобщими законами и атрибутами объективного мира.

Представляется, что отношение между философским и конкретно– научным знанием во многом аналогично (хотя отнюдь не тождественно) тому, которое имеет место между теоретическим и эмпирическим уровнями знания в конкретных науках. Известно, что научная теория всегда согласуется некоторым образом с данными наблюдения и эксперимента. Однако ни одна научная теория не является ни краткой суммой («стенографической записью» – Дж. Ст. Милль) результатов наблюдения и эксперимента, ни их индуктивным обобщением. Будучи продуктом специфической идеализации, теоретические понятия (материальная точка, идеальный газ, бесконечность, абсолютно прямая линия, пси–функция) включают в себя такое содержание, которое в принципе не может быть сведено к характеристикам знания на уровне наблюдения. Оно есть единство эксплицитного и имплицитного, «бытия» и «небытия» (в смысле «бытия» и «бесконечного небытия» в идеях Платона).

Поскольку в заключении любого формального вывода должны иметь место термины того же уровня, что и в посылках, постольку между теоретическим и эмпирическим уровнями знания не существует формально логического моста (В.А. Смирнов, Ст. Кернер). Создание научных теорий – это творческий акт, в ходе которого создается качественно новая по сравнению с эмпирическим знанием понятийная реальность, обеспечивающая определенный способ видения, объяснения и предсказания фактов, проникновения в сущность наблюдаемых явлений, следовательно, совпадения объективного и субъективного. Между эмпирическим и теоретическим уровнями знания существует взаимосвязь, однако эта связь не непосредственная, а опосредованная, и осуществляется она с помощью такой специфической методологической операции как эмпирическая интерпретация теории. Последняя представляет собой особый вид творческой, содержательно– конструктивной деятельности ученых, результатом которой является совокупность интерпретативных предложений.

Подобная ситуация имеет место и в отношении между философией и конкретно–научным теоретическим знанием с той лишь разницей, что последнее теперь само выступает в качестве одного из элементов «фактуального» базиса философии. Для философской теории «фактуальным» основанием служат не только результаты конкретно–научного (как эмпирического, так и теоретического) познания, но осмысления и других способов духовного и практического освоения человеком действительности. Посредством своего категориального аппарата философия пытается в специфической форме отразить реальное единство всех видов человеческой деятельности, осуществить теоретический синтез всей наличной культуры,