4 Вариант

Сенатору от республики Тува и вдове первого мэра Санкт-Петербурга Людмиле Нарусовой, видимо, не дают покоя телелавры ее собственной дочери Ксении Собчак. Вот она и решила устроить cобственное шоу в... Горсуде Петербурга.

Перед допросом свидетеля адвокаты подсудимых пытались возражать против допроса Нарусовой на том основании, что она не способна ничего показать по существу дела. Пройдя на кафедру, где опрашивают свидетелей, Людмила Нарусова сразу почувствовала себя в своей тарелке и попыталась взять процесс в свои руки:

– В первую очередь, – начала она, – я хочу ответить тем адвокатам, которые выступали против моего выступления в суде...

Но в этот момент Нарусова неожиданно получила отпор от судьи Валентины Кудряшовой:

– Свидетель, вы вызваны в суд в качестве свидетеля и извольте соблюдать Уголовно-процессуальный кодекс. Пожалуйста, отвечайте на задаваемые вам вопросы! Вы знаете кого-нибудь из присутствующих в зале? Кто эти люди?

– Я сразу, как вошла в зал суда, аж вздрогнула! – эмоционально заявила Нарусова. – Вот тот человек в форме (Нарусова указала на судебного пристава) показался мне схожим с человеком, который следил за Галиной Васильевной в октябре 1998 года. Но потом я поняла, что просто перепутала его с вон тем подсудимым (Нарусова указывает в сторону Краснова), который представился, когда возражал против моего выступления, как Кравцов.

(Газета «Московский комсомолец»)

5 Вариант

В участке молоденького чиновника из Сыскного провели к самому приставу, однако тот, увидев, что прислали не Бог весть какую персону, времени на объяснения тратить не стал, а вызвал помощника.

– Вот, пожалуйте за Иваном Прокофьевичем, – ласково сказал пристав мальчишке (хоть и мелкая сошка, а все ж из управления).

– Он вам все и покажет, и расскажет. Да и на квартиру к покойнику вчера именно он ездил. А Ксаверию Феофилактовичу мое нижайшее.

Фандорина усадили за высокую конторку, принесли тощую папку с делом. Эраст Петрович прочел заголовок («ДЕЛО о самоубийстве потомственного почетного гражданина Петра Александрова КОКОРИНА 23-х лет, студента юридического факультета Московского императорского университета. Начато мая месяца 13 числа 1876 года. Окончено ... месяца ... числа 18.. года») и дрожащими от предвкушения пальцами развязал веревочные тесемки.

– Александра Артамоновича Кокорина сынок, – пояснил Иван Прокофьевич, тощий и долговязый служака с мятым, будто корова жевала, лицом. – Богатейший был человек. Заводчик. Три года как преставился. Все сыну отписал. Жил бы себе студент да радовался. И чего людям не хватает?

Эраст Петрович кивнул, ибо не знал, что на это сказать, и углубился в чтение свидетельских показаний. Протоколов было изрядно, с десяток, самый подробный составлен со слов дочери действительного тайного советника Елизаветы фон Эверт-Колокольцевой 17 лет и ее гувернантки девицы Эммы Пфуль 48 лет, с которыми самоубийца разговаривал непосредственно перед выстрелом. Впрочем, никаких сведений помимо тех, что уже известны читателю, Эраст Петрович из протоколов не почерпнул – все свидетели повторяли более или менее одно и то же, отличаясь друг от друга лишь степенью проницательности: одни говорили, что вид молодого человека сразу пробудил в них тревожное предчувствие («Как заглянула в его безумные глаза, так внутри у меня все и похолодело,» – показала титулярная советница г-жа Хохрякова, которая, однако, далее свидетельствовала, что видела молодого человека только со спины); другие же свидетели, наоборот, толковали про гром среди ясного неба. Последней в папке лежала мятая записка на голубой бумаге с монограммой. Эраст Петрович так и впился глазами в неровные (верно, от душевного волнения) строчки.

(Б.Акунин)