§ 3. Герменевтические проблемы юридических текстов

По справедливому мнению А.А. Ушаковой, язык является единственным строительным материалом, из которого создается правовая материя¹²³. Поэтому качество языка официальных документов свидетельствует об уровне правовой культуры государства, отношении общества к законности.

В уголовном законе, по мнению Н.С. Таганцева, выработан свой собственный язык: литературно тяжелый, неизящный, но имеющий громадное преимущество по своей точности и определенности¹²⁴. Точность и определенность являются важными показателями эффективного толкования и применения закона на практике. К сожалению, начатые в начале 90-х гг. прошлого века правовые преобразования не способствовали четкости и точности выражения законодательной воли в нормативных правовых актах. Данные изменения привели к усложнению юридических понятий и терминов, громоздкости словосочетаний и юридических конструкций, в итоге – к усложнению самих текстов нормативных правовых актов. Это в свою очередь затрудняет понимание текста закона.

М.Б. Кострова отмечает, что при детальном текстуальном анализе УК РФ 1996 г. можно выявить несколько негативных тенденций: отсутствие единообразия практики применения правовых норм с неточно выраженными, неясными признаками; увеличение многообразия вариантов их толкования, нестабильность. Объясняется это недостаточной точностью и ясностью языка уголовного закона¹²⁵.

Простоту и ясность нормативно-правовому акту придает синтаксическое строение, логическая связь между частями и стиль. Соотношение языка и стиля является одной из переломных проблем понимания.

На неясность законодательного текста обращают внимание многие авторы¹²⁶. Причиной этого дефекта, по справедливому мнению большинства ученых, является нарушение следующих требований законодательной техники:

- употребление термина только в одном значении в соответствии с общепринятой терминологией;

- обозначение одним термином одних и тех же понятий;

- указание, какой смысл придается использованному термину, если он имеет несколько смыслов или его смысл отличается от обычного;

- использование юридических конструкций в соответствии с определенными правилами;

- логическая последовательность, согласованность и однородность нормативного материала;

- отсутствие противоречий между частями нормативного акта (различными нормативными актами);

- своевременная отмена потерявших значение или недействующих документов и др.¹²⁷

Как видно, среди перечисленных требований первые три являются по определению герменевтическими. Однако это не означает, что все остальные требования не имеют к ней отношения, так как соответствие текста технико-юридическим требованиям в целом и каждому в отдельности – результат интерпретации (понимания смысла).

Так, по мнению дореволюционных ученых, установлению неясности нормы права предшествуют: а) словесное (грамматическое) толкование, определяющее смысл, который имеют слова сами по себе и в связи с правилами речи; б) реальное толкование, имеющее цель раскрыть действительный внутренний смысл нормы с помощью всех данных, способных пролить свет на действительную мысль законодателя¹²⁸.

Одна лишь неясность вербального выражения не всегда свидетельствует о неясности самой нормы. В то же время, ясный вербальный смысл, неадекватный действительному (социальному) значению правовой нормы, свидетельствует о наличии дефекта ее выражения в тексте закона.

Установление технико-юридического дефекта – есть герменевтический процесс (постижение, толкование и применение). По справедливому мнению Л.В. Полововой, практически все технико-юридические дефекты требуют для своего установления толкования правового предписания, так как без уяснения смысла законодательного текста невозможно установить его дефектность¹²⁹.

И в том и в другом случае в понимании текста закона большая роль принадлежит интерпретатору, благодаря его компенсаторным возможностям. Компенсация технико-юридических дефектов относится к числу герменевтических проблем юридических текстов. Т.Я. Хабриева справедливо отмечает, что в одних случаях достаточно применения самых простых способов толкования (грамматического, систематического, логического и др.) для разъяснения смысла закона, того или иного положения. В других случаях возникает необходимость в специальных юридических приемах толкования¹³⁰, например в разъяснениях Пленума Верховного Суда РФ.

Авторы выделяют разновидности дефектов юридических текстов: темнота, неточность, неполнота, двусмысленность¹³¹.

«Темнота» выражения (или неясность в тесном смысле слова) имеет место в случаях, когда содержание термина, использованного законодателем, не известно. Е.В. Половова сравнивает этот дефект с пробельностью закона, ссылаясь на работу В.В. Лазарева¹³². Мы не разделяем подобной позиции.

Во-первых, В.В. Лазарев посвятил свою работу пробелам в праве¹³³, а не в законе. Пробел в праве предполагает отсутствие правового регулирования там, где оно необходимо для реализации интересов субъектов общественных (правовых) отношений. Пробельной может быть отрасль этих отношений, а может быть и какой-то отдельный их элемент. Технико-юридический дефект, являясь неадекватным отражением в тексте закона нормы права, не характеризует норму права как таковую, а свидетельствует о недостатке ее вербального выражения. Справедливости ради следует отметить, что связь между пробелами в праве, в законе и технико-юридическими дефектами, вероятно, гораздо сложнее, чем мы представляем. Однако с точки зрения герменевтики уголовного закона она видится нам именно такой.

Так, неизвестно содержание выражения, использованного законодателем в ст. 22 УК РФ при характеристике лица, страдающего психическим расстройством, не исключающим вменяемости, – «не могло в полной мере осознавать фактический характер и общественную опасность своих действий». «Темнота» этого выражения обусловлена отсутствием каких бы то ни было (медицинских, психологических, юридических и социальных) признаков меры соз-

нания указанных выше обстоятельств: оно либо присутствует, либо отсутствует. Степени развития вменяемости не известны ни юридической, ни медицинской науке¹³⁴.

Представляется «темным» выражение: «…, сопряженное с…». Этот оборот часто используется при определении квалифицирующих признаков составов конкретных преступлений. Например, пунктами «в», «з», «к» ч. 2 ст. 105 УК РФ предусматривается убийство, сопряженное с совершением других (указанных в названных пунктах) преступлений. Однако не ясно (не известно), что подразумевается под термином «сопряженность». Для обозначения причинности законодатель использует другие формулировки: «в связи с…»; «вследствие…»; «повлекшие…».

В практике применения этих положений закона возникает проблема отграничения единичного сложного преступления от случаев множественности преступлений, которая в конечном итоге выливается в решение вопроса о квалификации подобных убийств по нескольким статьям Особенной части УК РФ или по соответствующему пункту ч. 2 ст. 105 УК РФ. В настоящее время эти вопросы не имеют однозначного (и сколько-нибудь удовлетворительного) решения. Но это исключительно правовая проблема, а герменевтическая проблема состоит в том, что факт использования законодателем термина, не имеющего собственного смысла, свидетельствует о его устранении от им же созданной правовой проблемы, решение которой оставляется на свободное усмотрение интерпретатора там, где этой свободы быть не должно.

Неточность употребления слов и выражений имеет место в тех случаях, когда законодатель обозначает предмет недостаточно определенно в качественном и количественном отношении¹³⁵. Например, в ч. 4 примечаний к статье 158 УК РФ определяются признаки крупного и особо крупного размера похищенного имущества: «Крупным размером … признается стоимость имущества, превышающая двести пятьдесят тысяч рублей, а особо крупным – один миллион рублей».

В указанной вербальной редакции смысловая неточность возникает из-за функциональной неопределенности знака пунктуации. Тире может быть знаком определения (особо крупный размер – один миллион рублей). Оно же может быть знаком, заменяющим глагол (действие): особо крупный размер превышает один миллион рублей. Обе функции этого знака вполне приемлемы и согласуются с контекстом. Дефектность формулировки заключается в том, что законодатель не определил смысловую функцию данной вербальной конструкции.

Неполнота словесного выражения смысла нормы (положения) в тексте закона, по мнению В.В. Васьковского, заключается в том, что законодатель упустил из виду некоторые стороны предмета, которому дал определение. При этом неполнота словесного выражения смысла правовой нормы часто обнаруживается благодаря определенности использованной формулировки, необоснованно ограничивающей его толкование. Так, ст. 145 УК РФ предусматривается ответственность за необоснованный отказ в приеме на работу или необоснованное увольнение беременной женщины или женщины, имеющей детей в возрасте до трех лет. Этим уголовно-правовым запретом гарантируется защита конституционных прав и свобод личности в сфере трудовых отношений. Смысл норм трудового права, регламентирующих порядок приема на работу и увольнения лиц, пользующихся социальными льготами, заключается в гарантии их прав и законных интересов в данном случае в связи с материнством и детством.

К лицам, чьи законные интересы в связи с воспитанием ребенка признаются и гарантируются трудовым законодательством, относятся не только женщины, матери, но и мужчины, а также лица, заменяющие родителей. Однако в силу определенности (ограниченности) указанной выше редакции ст. 145 УК РФ норма о правовых гарантиях трудовых (конституционных) прав личности в тексте уголовного закона получила неполное отражение.

Б. Спасов не признает неполноту технико-юридическим дефектом, так как считает, что посредством интерпретации можно выяснить только содержание правовой нормы, но не дополнить ее¹³⁶. Утверждение справедливо, но лишь постольку, поскольку оно касается компенсаторной функции интерпретатора. Установить подобный дефект посредством интерпретации возможно, а устранить, действительно, нет. В случаях неполноты вербального выражения нормы права это может сделать только законодатель.

Двусмысленность выражения имеет место тогда, когда словесный смысл нормы допускает различные способы понимания. Так, согласно ст. 75 и 76 УК РФ для обозначения условий их применения (освобождения лица, совершившего преступление, от уголовной ответственности) законодатель использовал выражение: «Лицо, впервые совершившее преступление…». В юридической литературе такому обстоятельству, как совершение преступления впервые, дается различная трактовка. Авторы вкладывают в это понятие несколько смыслов: фактический и юридический. Они конкурируют, и единого мнения до сих пор нет.

Столкновение фактического и юридического смысла иногда предусматривается самим законодателем. В таких случаях он бывает предусмотрительным и создает особую словесную конструкцию. Эта предусмотрительность обнаруживается в тексте ст. 8 УК РФ: основанием уголовной ответственности является совершение деяния (фактический смысл. – О.П.), содержащего все признаки состава преступления, предусмотренного настоящим Кодексом (юридический смысл. – О.П.).

В целях лаконичности изложения используются специальные юридические термины.

Юридический термин представляет собой указанное в законе слово (словосочетание), являющееся обобщенным наименованием юридического понятия, имеющего точный и определенный смысл, обладающее адекватностью отражения содержания понятия, смысловой однозначностью, независимостью значения термина от контекста, логической соотнесенностью его с другими родовыми терминами, профессиональным уровнем практического употребления¹³⁷.

От того, как выстроен терминологический аппарат в нормативном правовом акте, зависит устойчивость, определенность и лаконичность закона.

Проблема юридической терминологии неотделима от проблемы юридических понятий, поэтому необходима научная разработка последних, их анализ, точное определение. Понятие – это логически оформленная общая мысль о классе предметов, явлений¹³⁸. Термин – слово или словосочетание, название определенного понятия какой-либо специальной области науки. Терминология – совокупность, система терминов¹³⁹. Связь между термином и понятием есть, но надо иметь в виду, что термин может обозначать разные понятия. Неясность юридического термина в нормативном правовом акте, неудачное словесное оформление могут привести к недостаточно четкому выражению законодательной мысли. Термин, отражающий определенное понятие, должен играть в тексте нормативного правового акта самостоятельную роль, не терять своего смысла.

Однако следует иметь в виду, что если законодателем не соблюдаются требования к юридической терминологии, то это может привести к нечеткой или неправильной интерпретации текста нормативного правового акта. Зачастую законодатель не придерживается каких-то строгих принципов при толковании юридических терминов, определяет некоторые термины через однокоренные и обобщенные понятия. Например, п. «б» ч. 2 ст. 90 УК РФ в качестве принудительной меры воспитательного воздействия, применяемой к несовершеннолетним, предусматривается передача несовершеннолетнего под надзор специализированного государственного органа. Термин «специализированный государственный орган» в тексте этой статьи не имеет определенного содержания. Он был использован законодателем в ст. 73 УК РФ, в соответствии со смыслом которой под ним понимался орган, исполняющий приговор об условном осуждении, то есть уголовно-исполнительная инспекция. Этот смысл одноименного термина не применим к ст. 90 УК РФ.

Своего самостоятельного значения в названной статье УК РФ он не имеет. По действующему законодательству РФ, орган, уполномоченный на осуществление контроля за поведением неблагополучных в криминальном отношении несовершеннолетних (комиссия по делам несовершеннолетних и защите их прав), не является государственным. А государственный орган (подразделение по делам несовершеннолетних в органах МВД) не обладает указанными в ст. 90 УК РФ полномочиями¹⁴⁰.

Особое внимание следует уделять и системности терминов, которая необходима при определении терминологического поля законодательства. Системность терминологии следует рассматривать как вторичный продукт по отношению к системе понятий. В литературе выделяется целый ряд подсистем терминологической системы, при этом классификация проводится по историко-временному критерию на досоветскую, советскую и постсоветскую терминосистемы. «Системность и логическая выстроенность всех терминов, а также смысловая адекватность понятийной и терминологической систем, являются необходимыми условиями построения грамотного текста нормативно-правового акта» ¹⁴¹.

Использование юридических терминов вне терминологического поля (терминологической системы) существенно затрудняет процесс понимания юридического текста. Например, в ст. 90 УК РФ используется термин «надзор», относящийся к терминологическому полю УК РСФСР 1960 г. В терминологическом поле УК РФ он не задействован, а используется законодателем не только вне вербальной¹⁴², но и понятийной¹⁴³ систем. Это дает интерпретаторам основания предполагать случайное употребление данного термина в тексте уголовного закона¹⁴⁴.

Терминологическая развитость свидетельствует об уровне культуры законотворчества, поэтому для понятности и общедоступности языка закона необходим строгий контроль законодателя за правильностью, последовательностью, четкостью и единством используемого терминологического поля.

Наличие нескольких значений у одного слова является главнейшей помехой при интерпретации текста. То же относится и к многозначности терминов.

Как указывает П. Рикер, проблема множественности значений одного термина на деле может быть очерчена в лексической семантике как полисемия, то есть как возможность одного слова иметь более, чем один, смысл¹⁴⁵. Полисемия в контексте филологии не является отклонением от нормы, она принадлежит к той сфере, где образуется и функционирует любой язык. Однако то, что безразлично для философской герменевтики и привычно для филологической, настораживает в юридической, тем более применительно к использованию терминологии как словообразования, предназначенного для узкого профессионального употребления.

В юридическом тексте часто встречаются термины, имеющие несколько самостоятельных значений. Например, «состав преступления», «в составе организованной группы»; «неправомерный акт», «половой акт», «судебный акт» и пр. Самый простой способ устранения проблемы многозначности термина является его определение непосредственно в тексте закона. Этому служат дефиниции.

Однако однозначность выражается не только в одном единственном

значении термина, но и в его одинаковом восприятии и единообразном толковании в пределах отрасли права. В.Ю. Туранин справедливо отмечает, что в процессе работы над созданием правовой нормы необходимо устранять не многозначность как таковую, а то, «что мешает связать с термином известный смысл и узнать предмет, выраженный данным термином»¹⁴⁶.

Взаимосвязь слов и словосочетаний в тексте называется синонимией. Исходя из точности и ясности нормативных правовых актов, следует ограничить использование в тексте синонимов рамками целесообразности. Именно не устранять, а сокращать, так как синонимия играет прагматическую роль, она уточняет, детализирует волю законодателя, уточняет его мысль.

Часто синонимирующее слово указывается в скобках вслед за уточняющим словом или выражением. Например, «выполнение работ (услуг)» в ст. 127² УК РФ; «без специального разрешения (лицензии)» – ст. 172 УК РФ; «создание вооруженного формирования (объединения, отряда, дружины или иной группы)» – ст. 208 УК РФ.

Затрудняется понимание смысла слов наличием в тексте омонимов¹⁴⁷.

Терминологическая омонимия является еще одним встречающимся в нормативном правовом акте явлением, которое выражается в содержании терминов с разными значениями. Например, в УК РФ термин «небрежность» имеет строго определенный смысл, обозначает один из видов неосторожной вины. Однако в некоторых статьях УК РФ он используется для обозначения объективной стороны преступления («небрежное хранение огнестрельного оружия» – ст. 224; «небрежное отношение к службе» – ст. 293). Все это может создать проблему для правоприменителей, возможность усмотрения, поскольку можно предположить, что данные преступления могут совершаться только по небрежности, исключая легкомыслие¹⁴⁸.

По мнению Е.Г. Мирошникова, для ясности юридического языка необходимо, чтобы в тексте использовались максимально простые слова, термины, фразы, широко употребляемые в обычной жизни, чтобы отсутствовали сложные конструкции с использованием причастных и деепричастных оборотов (ч. 2 ст. 188 УК РФ, ч. 2 ст. 92 УК РФ), не было злоупотреблений иностранными словами (например, «иммунитет» в ст. 11 УК РФ; «эмиссия» – ст. 185 УК РФ; «эмитент» – ст. 185¹ УК РФ; «эпизоотии» – ст. 249 УК РФ), архаичными выражениями («сокрытие» в ст. 199² УК РФ; «пиратство» – ст. 227 УК РФ)¹⁴⁹.

С нашей точки зрения, в своих выводах указанный автор допустил слишком широкое обобщение. Видимо, следует отличать заимствование иностранных слов от заимствования терминологии, принадлежащей другим отраслям права.

Необходимость использования иностранной терминологии обусловлена развитием международных отношений, сотрудничества. Однако не всегда является оправданным использование таких слов. В некоторых случаях можно было бы заменить их русскими синонимами, доступными для понимания обычных людей.

На наш взгляд, оправданным является использование иностранных слов в следующих случаях: а) когда их разъяснение дается в самом законе; б) иностранное слово используется как термин, принадлежащий правовой традиции, является достаточно часто встречающимся в юридической лексике; в) указание данного термина наиболее ясно выражает значение того или иного правоотношения. В этом смысле, например, употребление в законе термина «эксцесс исполнителя» представляется необходимым, так как служит средством лаконичного обозначения непростого понятия, которое в русскоязычном варианте весьма сложно для утилитарного употребления («совершение исполнителем действий, которые выходят за рамки умысла соучастников…»).

В то же время использование законодателем профессиональных (часто иностранных) терминов, сложных словосочетаний, далеких от герменевтического значения повседневной речи, обусловлено сложностью общественных отношений, регулируемых другими отраслями права. Это, в свою очередь, определяет бланкетность норм Особенной части УК РФ и, следовательно, заимствование в тексте уголовного закона терминов, относящихся к другим отраслям права. Чаще всего подобное обстоятельство имеет место в разделе УК РФ о преступлениях в сфере экономики, в главе о преступлениях против правосудия и др.

В связи с этим важно отметить, что при использовании термина, относящегося к другой отрасли права, следует учитывать смысл бланкетной нормы в целом, а не ограничиваться терминологическим родством (схожестью) слов, так как в них может быть заключен различный смысл. В противном случае подобное заимствование неоправданно.

Так, в примечании к ст. 139 УК РФ (нарушение неприкосновенности жилища – глава Особенной части УК РФ о преступлениях против конституционных прав и свобод личности) термин «жилище» определяется при помощи дефиниции, сформулированной в соответствии со смыслом жилищного законодательства Российской Федерации.

Как уже отмечалось, полисемичность терминов, использованных в юридическом тексте, может преодолеваться при помощи дефиниций, придающих слову одно из нескольких значений. По мнению В.М. Савицкого, дефинитивные нормы, может быть, и удлиняют законодательство, если иметь в виду количественную сторону дела, зато совершенно очевидно, что они в большей степени способствуют правильному пониманию и применению закона, а значит, улучшают качество и весь механизм правового регулирования¹⁵⁰.

В данном случае дефинитивное определение жилища увязывается с тем, что в основании бланкетности уголовно-правовой нормы лежит жилищное право, в то время как в гл. 19 УК РФ обеспечивается реализация конституционных прав и свобод. В соответствии с Конституцией Российской Федерации неприкосновенность жилища относится к конституционным гарантиям неприкосновенности частной жизни.

Думается, что конституционное право каждого человека на обособление личного пространства для реализации естественных физических и духовных потребностей (например, восстановления сил, саморегуляции, адаптации к ситуации стресса и пр.) имеет существенные различия с жилищным правом, относящимся к вещным правам.

Таким образом, дефиниция жилища в примечании к ст. 139 УК РФ не отвечает смыслу гарантии естественного права человека, о котором идет речь в Конституции РФ. Полисемичность термина «жилище» устранена, но смысл правовой нормы искажен и ее понимание не достигнуто.

Следовательно, сама по себе дефиниция термина, относящегося к другой отрасли права, не гарантирует понимания юридического текста и адекватности выражения в нем смысла правовой нормы.

По мнению Д.А. Керимова, избежать таких трудностей можно путем расширения диспозиции правовой нормы и сокращения вследствие этого количества норм. К тому же «противоречия между правовыми нормами могут иметь место, как свидетельствует практика, вне зависимости от их количества. Из меньшего или большего количества правовых норм логически вовсе не вытекают трудности, связанные с ясностью и доступностью их языка»¹⁵¹. Преодоление этих трудностей – задача законотворчества.

Зачастую использование специальных юридических терминов становится неизбежным. Главное не злоупотреблять этим, поскольку использование сложных и непонятных терминов и выражений без каких бы то ни было объяснений недопустимо.

А. Шнитцер справедливо утверждает, что к ясной форме выражения права может вынуждать только низкий уровень развития людей¹⁵². По нашему мнению, неясная форма выражения права свидетельствует о низком уровне правовой культуры. Т.В. Губаева считает язык права смешанным, то есть в основном он совпадает с обычным литературным языком, однако в нем есть и некоторые специально созданные для выражения правовых понятий конструкции¹⁵³.

Е.А. Крюкова выделяет язык законодательного акта как самостоятельный стиль современного русского литературного языка в силу его влияния на развитие русского языка в целом и богатейшего лексического состава языка законодательных актов¹⁵⁴.

По мнению П.П. Згонникова, в процессе создания правового акта часто возникают стилистические ошибки, которые делают его неясным, неудобным для чтения, что препятствует быстрому и правильному пониманию закона и подзаконного акта¹⁵⁵.

Стиль – это совокупность приемов использования языковых средств выражения тех или иных идей, мыслей в различных условиях речевой практики, слога¹⁵⁶.

Каждому автору, каждой нации, разным произведениям присущ разный слог. Стиль языка закона – это особый стиль, который своеобразно использует законы языка. Это своеобразие и определило возникновение юридической герменевтики. Однако точное следование законам языка с учетом его герменевтических проблем является, пожалуй, одним из тех идеальных результатов, стремление к которым со стороны законодателя было бы весьма желательным

для общего блага. Но, к сожалению, часто при формулировании уголовного закона допускаются герменевтические противоречия.

При обращении к правовому тексту следует иметь в виду, что формулируется он не одним человеком, а коллективом, к тому же подвергается неоднократному обсуждению различными лицами, прежде чем он станет нормой права. Естественно, первоначальный стиль корректируется благодаря многочисленным поправкам и изменениям, если таковые имеют место. Как правило, трудно определить, кто является автором законодательного текста. Поэтому автор в обычном герменевтическом смысле остается нам неизвестным. А следовательно неизвестно, чью волю необходимо интерпретировать в процессе толкования.

Что касается фактических составителей законопроектов, их мнения и заявления относительно смысла создаваемых норм получают авторитетное значение только в том случае, если положительно доказано или с полнотою достоверно следует допустить, что с ними был согласен законодатель. По мнению Е.В. Васьковского, при толковании нормативных актов многие авторы нередко прибегают к помощи так называемых ножниц и клея: серьезные научные работы и судебные решения делают из материалов ненадлежащего употребления¹⁵⁷.

Естественно, на стиле правового документа отражается и национальный элемент. Однако, несмотря на это, любой юридический термин должен обладать стилистической нейтральностью. Он должен быть лишен экспрессивной окраски, характерной для литературного языка, но на практике такие термины все же имеют место, например «порча» (ст. 214 УК РФ), «надругательство» (ст. 244 УК РФ), причем последний не имеет законодательно закрепленной дефиниции, что может привести к искаженному его пониманию. Данный термин используется как в отношении тел умерших, мест захоронения, так и в отношении Государственного герба РФ или Государственного флага РФ.

Язык права, в том числе и язык уголовного права, оперирует различными терминами. По мнению Н.С. Таганцева, некоторые факторы могут отрицательно повлиять на точность законодательного текста. Сюда можно отнести следующие факторы, во-первых, «живые языки», которые достаточно разнообразны, поэтому в них слово может иметь несколько значений в зависимости от жизненной ситуации; во-вторых, недостаточную грамотность законодателя; в-третьих, закон – продукт деятельности многих лиц¹⁵⁸.

Одной только ясности не достаточно, необходима и точность отражения в тексте закона смысла правовой нормы. Ясность означает – хорошо видимый, воспринимаемый понимаемый, логичный, стройный, четкий. Точный – показывающий, передающий что-либо в полном соответствии с действительностью, с образцом, полностью соответствующий заданному, должному. Точность – степень истинного соответствия¹⁵⁹. По справедливому мнению Д.А. Керимова, хороший закон исключает «развитие» его смысла и сформулирован так, что не нуждается в дополнительных разъяснениях¹⁶⁰.

Особенностью языка является и то, что многие понятия в нем составные, в том числе и юридические. Однако некоторые многозначные определения могут употребляться в нескольких значениях, а в некоторых юридических терминах есть непривычные для литературного языка соединения слов, порядок слов в отдельных словосочетаниях. Правильный порядок слов в предложении – обязательное условие ясности нормативного правового акта. Такой порядок подчиняется логическим закономерностям¹⁶¹.

Для языка закона в то же время является специфичным употребление в качестве однородных членов предложения слов, обозначающих сопоставимы и несопоставимые понятия.

Многочисленны и такие соединения слов в качестве однородных членов, в которых сочинительной связью соединены слова, не являющиеся однородными членами предложения¹⁶². Неправильное соединение однородных членов предложения может повлечь неясность текста.

Насыщены наши законы и фразеологическими оборотами, то есть устойчивыми сочетаниями слов, которые воспроизводятся в тексте нормативного правового акта как готовые единицы языка. Например «необходимая оборона», «крайняя необходимость», «причинение вреда здоровью» и пр. По справедливому мнению некоторых ученых, наличие таких оборотов является достоянием правового языка. С их помощью происходит точное закрепление нормативной воли, сохраняется документально-юридический стиль документа, достигается правильное понимание и применение предписаний на практике¹⁶³.

Одним из требований к юридическим текстам является «формальный язык изложения …текстов с помощью фразеологических оборотов»¹⁶⁴. Обычно фразеологические обороты используются в варианте юридического текста как шаблоны. Иногда это противоречит литературной норме в силу неоправданного «расчленения» слов. Однако подобное расчленение встречается в повседневной практике. Например: «содействовать – оказать содействие», «ликвидировать – произвести ликвидацию».

Объектом лексической правки могут быть и так называемые плеоназмы (обороты речи, содержащие однозначные, а следовательно, лишние слова), такие как «спросить вопрос», «прейскурант цен», «временная отсрочка» и пр.; тавтологические выражения (повторение сказанного близкими по смыслу, часто однокоренными словами), например «информационное сообщение», «период времени», «реальная действительность» и так далее.

Специфичным является также использование авторами юридических текстов паронимов, то есть близких по звучанию терминов, но разных по значению («гарантийные – гарантированные», «выборная – выбранная», «оплатить – заплатить»).

Одной из основных семантических категорий служит предложение, которое является базой в проблеме понимания. Все остальные категории выполняют вспомогательную роль при выявлении смысла предложения. «Понимание языковых выражений – это понимание текстов (письменных или устных). Языковой текст – это множество предложений, связанных друг с другом логическими отношениями»¹⁶⁵.

Основная языковая единица текста закона – нормативное предложение, которое образуется из слов, словосочетаний и, в свою очередь, подчиняется внутренним закономерностям организации текста нормативного правового акта¹⁶⁶. От качества предложения многое зависит. Поэтому ему должны быть присущи адекватность грамматической формы, отсутствие перегрузки однородными членами, простота и доступность стиля.

Знаковая форма выражения общественных отношений имеет как положительные, так и отрицательные моменты. С одной стороны, текстуальная форма закона упрощает его понимание (ускоряется процесс правопонимания), с другой – усложняет (появляется искаженное, упрощенное представление о сущности правоотношений).

По этой причине в литературе ставится вопрос об обеспечении единства терминологии, употребляемой в нормативных правовых актах (ее стандартизации, унификации), о необходимости выработки единых требований, предъявляемых к использованию юридической терминологии в правовом тексте.

Для обеспечения единства терминологического поля и стабильности в употреблении терминологии В.Ю. Туранин предлагает предъявлять следующие требования к терминологии: «1) тождественность понятия и выражающего его требования; 2) однозначность термина; 3) доступность понимания термина; 4) общепринятость используемого термина; 5) нормированность термина;

6) лаконичность формулировки термина; 7) системность термина; 8) стилистическая нейтральность термина; 9) максимально четкое дефинирование юридических терминов, нуждающихся в пояснении значения; 10) ограниченное использование терминов, выраженных устаревшими словами; 11) отказ от чрезмерного использования иноязычной терминологии в законодательном тексте, что предопределяется принципом преемственности понятий и приоритетом использования терминов с русскими корнями»¹⁶⁷.

Унификация устанавливает и закрепляет единые требования к использованию терминов, систематизирует понятия, исключает из оборота устаревшие термины и способствует рациональной организации нормотворческой деятельности. Терминологический разнобой является одним из основных изъянов многих правовых актов.

По мнению В.Ю. Туранина, полная унификация юридической терминологии будет способствовать повышению формальной определенности права, ликвидации противоречий в понимании правовых текстов, их доступности. Неупорядоченная терминология снижает информативные возможности закона, отрицательно сказывается на правоприменении¹⁶⁸.

С целью унификации коллективом авторов сформирован состав юридической терминологии, изданный в 1998 г. в виде Словаря-справочника по российскому законодательству (термины, понятия, определения). Л.Ф. Апт предлагает придать Словарю статус государственного, официально публиковать, переиздавать «в контрольном состоянии по типу Общественного классификатора отраслей законодательства»¹⁶⁹.

В.Ю. Туранин предлагает создать свод словарей с целью разрешения проблемы, связанной с языковыми стандартами в Российской Федерации, и оформить его в качестве приложения к Федеральному закону «О русском языке как государственном языке Российской Федерации», тем самым придать своду официальный, государственный статус¹⁷⁰.

Термин должен соответствовать лексическим, грамматическим и стилистическим стандартам государственного языка Российской Федерации. К сожалению, таких языковых стандартов в нашей стране до сих пор нет, в отличие от других стран (Германия, Великобритания и др.). Не следует забывать также, что термин должен соответствовать нормам современного русского литературного языка, контекст не должен затруднять правильного понимания конкретного термина. Это требование должно предъявляться ко всем словам, входящим в правовую норму, составляющим ее лексический фон.

Важным для понимания языка закона является и графический способ выражения правовых норм, которые тесно связаны с языковыми. Текст Уголовного кодекса РФ структурирован (главы, разделы, статьи и так далее) для согласованности и единства его частей. Это позволяет свободно ориентироваться в его содержании, а также придает четкость системе изложения норм уголовного права.

Глава II

ГЕРМЕНЕВТИЧЕСКИЙ ПОДХОД К АНАЛИЗУ

ТЕКСТА УГОЛОВНОГО ЗАКОНА

§ 1. Понимание уголовного закона

В юридической литературе почти не встречается исследований вопроса о понимании уголовно-правовых текстов. Простое объяснение этому – отсутствие разработки проблем понимания в юридической герменевтике. Существенно, по нашему мнению, другое обстоятельство: проблема понимания очень близка к проблеме толкования текстов, которое является более востребованным практикой.

В силу того что понимание является деятельностью, непосредственно связанной с толкованием и применением уголовного закона, основное внимание уделяется именно этим герменевтическим категориям. Понимание же определяется весьма приблизительно, а именно как уяснение смысла закона (нормы, положения), предшествующее его разъяснению (то есть толкованию). Например, Н.Н. Вопленко считает уяснение первым элементом толкования, поскольку термин «толкование» тесно связан с понятием «познание»¹⁷¹.

Однако понимание и толкование связаны более глубоко. Эта связь имеет герменевтическую природу. Так, П. Рикер утверждает, что понимание не перестает предварять, сопутствовать и завершать объяснительные процедуры¹⁷².

Понимание предваряет объяснение путем сближения читателя с субъективным замыслом автора текста. Оно создается через предмет данного текста, то есть мир, который является содержанием текста и который читатель воспринимает лично благодаря своему интересу к нему. Весьма уместно в этом контексте вспомнить мысль, сформулированную Г.С. Фельдштейном: «Для юриспруденции как науки (основанной на понимании права) необходим определенный уровень образованности, далеко выходящей за грань простой грамотности,

но требующий зарождения интереса (выделено. – О.П.) к изучению правовых явлений»¹⁷³. На данном этапе происходит проникновение субъекта (читателя) в другое сознание (сознание автора текста). В процессе этого формируются автономные (субъективные) значения объекта понимания с целью обозначить их в своей системе координат.

Понимание сопутствует объяснению, так как для изъяснения, то есть обращения достигнутого субъектом внутреннего понимания вовне (первая функция сравнима с чтением, а эта – с письмом), необходим поиск кодов коммуникации, позволяющих при помощи знаковых форм (в данном случае вербальных) донести до сознания другого субъекта смысл текста, прошедшего интерпретацию через указанную выше систему координат.

Понимание завершает объяснение, поскольку в результате всей проделанной работы (указной выше), когда субъективное восприятие проходит через фильтры согласования его с социальным опытом, поиск оптимальных способов выражения мысли, формируется новое понимание, отличающееся от первоначального ясностью, простотой и точностью.

В силу этого утверждение о том, что объяснение (толкование) развивает понимание – справедливо: «Больше объяснять, чтобы лучше понимать»¹⁷⁴.

Таким образом, не удивительно, что рассмотрение проблемы понимания так или иначе сводится к проблемам толкования юридического текста.

Обращает на себя внимание еще один аспект. Как видно из сказанного выше, основа понимания является интуитивной¹⁷⁵. Смягчив категоричность этого вывода, можно выразиться иначе: понимание – скрытый (внутренний) процесс интеллектуальной деятельности субъекта. Он не имеет текстуальной формы и проявляется вовне только благодаря толкованию, то есть через коммуникативные связи. Особенность понимания и толкования юридических текстов состоит в том, что в роли коммуникативных связей выступает правовое общение субъектов правовых отношений, а вербальной формой их выражения выступает текст уголовного закона.

В связи с изложенным выше возникают вопросы: 1) выделяются ли в герменевтике собственные проблемы понимания; 2) как эти проблемы сказываются на понимании уголовного закона?

В герменевтическом плане понимание, как уже отмечалось, находится в зависимости от субъективной (индивидуальной) системы кодов обозначения объектов, корректируется системой коммуникаций и в силу этого имеет множество вариаций. Герменевты отмечают, что в действительности текст всегда есть нечто большее, чем линейная последовательность фраз. Он представляет собой структурированную целостность, которая может быть образована несколькими различными способами. Это обусловливает множественность интерпретаций, которая (даже при их конфликте) не является недостатком или пороком, напротив, свидетельствует о достоинствах интерпретации¹⁷⁶. Поэтому полисемия выражений (текстуальная полисемия) так же, как и полисемия лексическая, является типичным герменевтическим свойством всякого текста.

Таким образом, текстуальная и лексическая полисемия с точки зрения герменевтики есть благо и ее движущая сила.

Но как это благо сказывается на понимании уголовного закона? Весьма показателен в этом отношении пример лексической и текстуальной полисемии в формулировке п. «в» ч. 2 ст. 105 УК РФ: убийство лица, заведомо для виновного находящегося в беспомощном состоянии.

Слово «состояние» в русском языке обозначает: 1) положение, в котором кто-то находится; 2) пребывание, нахождение. «Находиться в состоянии» означает иметь возможность¹⁷⁷. Как видно, основная смысловая нагрузка в толковании этого слова ложится на характеристику ситуации.

Слово «беспомощность» используется для обозначения неспособности справиться своими силами, слабости. Прилагательное «беспомощный» харак-

теризует указанные выше качества человека нуждающегося в помощи, поддержке¹⁷⁸. Смысл этого слова – суть качества личности, характеристики человека.

Между указанными смыслами имеется различие: в состоянии беспомощности может находиться далеко не беспомощный человек (находящийся в состоянии сна, неведения или заблуждения, под влиянием гипнотического, физического или химического воздействия и пр.). Беспомощным является человек, не обладающий способностью воспользоваться своими силами, вернее, не имеющий сил: ребенок, престарелый, больной, невменяемый и тому подобный.

Различие в указанных смыслах определяется своеобразием того, что на языке герменевтов определяется как дискурс (значение¹⁷⁹). Все перечисленные смыслы обозначаются на основе различных дискурсов: в одном случае – ситуация, а в другом – человек.

Следует отметить, что полисемия как герменевтическое явление возникает из отношения дискурса и воспринимающего его субъекта. Множество дискурсов не означает полисемии – это множество разных объектов для интерпретации.

Так что же является дискурсом в понимании выражения: «лица, находящегося в беспомощном состоянии»? Ответ напрашивается сам собой. Исходя из системы знаков, составляющий текст в п. «в» ч. 2 ст. 105 УК РФ, дискурсом в понимания указанного словосочетания является ситуация.

В п. 7 постановления Пленума Верховного Суда РФ от 27 января 1999 г. «О судебной практике по делам об убийстве (ст. 105 УК РФ)» разъясняется, что по п. «в» ч. 2 ст. 105 УК РФ надлежит квалифицировать умышленное причинение смерти потерпевшему, неспособному в силу физического или психического состояния защитить себя, оказать активное сопротивление виновному. К лицам, находящимся в беспомощном состоянии, могут быть отнесены, в частности,

тяжелобольные и престарелые, малолетние дети, лица, страдающие психическими расстройствами, лишающими их способности правильно воспринимать происходящее.

Очевидно, что толкователь осуществил интерпретацию смысла словосочетания «лица, находящегося в беспомощном состоянии» в значении беспомощности как качества жертвы, характеристики человека, то есть с использованием другого дискурса. Для восстановления равновесия требуемое для этого значения словесное обозначение (выражение, словосочетание) должно быть другим: «убийство беспомощного лица». Таким образом, интерпретация с герменевтической точки зрения осуществлена неверно: в противоречии с тем значением, которое определяет содержание дискурса по букве закона.

Как уже отмечалось, процесс понимания текста предполагает проникновение в сознание автора (его цели и мотивы). Это объясняется тем, что понимание (как и объяснение) с герменевтической точки зрения представляет собой не только процесс, но и действие – акт субъекта интерпретации. По мнению ученых, действие может быть прочитано так же, как и текст. П. Рикер отмечает: «Действие несет в себе изначальное сходство с миром знаков, правил, норм, короче говоря – значений»¹⁸⁰. Герменевты даже определяют действие как квазитекст.

Для понимания текста не достаточно ограничиться лексическим, синтаксическим и семантическим анализом составляющих его знаков. Следует также понять выражение мыслей автора текста как действие (напомним, что чтение и письмо составляют герменевтическое единство).

Это необходимо еще и в утилитарных целях. Поскольку между идеями автора и восприятием интерпретатора всегда существует определенное расстояние, понимание, достигнутое в результате лексического и тому подобного анализа текста, не может быть окончательным. Необходимо убедиться в правильности найденного значения текста путем установления мотива и цели его автора (в данном случае законодателя).

Понимание и объяснение в социальных (в том числе правовых) науках имеет ту же природу, что в философской и в филологической герменевтике. Но, как уже отмечалось, в юридической герменевтике оно требует развития до стадии социального уровня понимания. Условно все, что связано с формированием структуры дискурса и отношений «обозначающее – обозначаемое – соотносящее», выбором кодов коммуникаций и прочее, может быть отнесено к ментальной стадии понимания.

Понимание на социальном уровне (столь необходимом для юридической герменевтики) не может быть достигнуто без уяснения целей и мотивов законодателя. П. Рикер справедливо отмечает, что с герменевтической точки зрения «мотивация действий (понимание – объяснение) ставит нас перед очень сложным комплексом явлений: 1) причиной в смысле внешнего принуждения или внутреннего побуждения и 2) основанием действия в стратегическом или инструментальном плане»¹⁸¹.

Попытаемся воспользоваться уже известным примером. На вопрос о мотивах включения в п. «в» ч. 2 ст. 105 УК РФ формулировки «лица, заведомо для виновного находящегося в беспомощном состоянии» как признака, усиливающего наказуемость убийства, с точки зрения первого аспекта мотивации можно ответить: «Это сделано для установления соответствия между повышенной степенью общественной опасности преступления с указанными признаками и его наказуемостью».

Ответ удовлетворительный. Но он одинаково отвечает обеим моделям ментального понимания указанного текста. В то же время, как было показано выше, одна из них является ошибочной в силу несоответствия дискурса в понимании (объяснении) Пленума Верховного Суда РФ и значения, отвечающего тексту (выражению, словосочетанию) закона. А это значит, что с этих позиций приемлемы обе трактовки, хотя мы знаем, что одна из них не достигла понимания с герменевтической точки зрения.

Второй вопрос мотивации (стратегический или инструментальный) имеет несколько различных решений.

1. Этот признак позволяет учесть особенные страдания жертвы, не способной или не имеющей возможности принять меры к самосохранению.

2. Этот признак позволяет учесть особую жестокость преступника (или степень общественной опасности его личности), проявившуюся в насилии над беспомощной жертвой.

3. Включение этого признака является средством усиления гарантий защищенности лиц, нуждающихся в особой социальной заботе в силу своего социального, физического и др. статуса.

Все эти мотивации имеют различные последствия для понимания текста закона (а также объяснения и применения).

В первом варианте по п. «в» ч. 2 ст. 105 УК РФ следует квалифицировать убийство лица, которое сознает обстоятельства осуществляемого над ним насилия, а также свою неспособность (или отсутствие возможности) принять меры к самосохранению. Это понимание значительно расширяет основания квалификации убийства по соответствующему пункту ч. 2 ст. 105 УК РФ в сравнении со сложившейся практикой. В то же время оно препятствует квалификации по указанному пункту убийства невменяемого, ребенка и тому подобного.

Во втором варианте для указанной выше квалификации достаточно признака заведомости в действиях преступника, независимо от того, имела ли ситуация убийства какое-либо субъективное значение для жертвы и независимо от ее статуса. С этих позиций убийство спящей или связанной по рукам и ногам жертвы так же можно понимать как убийство лица, находящегося в беспомощном состоянии.

Наконец, третий вариант мотивации в точности совпадает с разъяснением правил квалификации убийства, данного Пленумом Верховного Суда РФ.

Так чем же на самом деле руководствовался законодатель при создании текста, представленного в п. «в» ч. 2 ст. 105 УК РФ? Без решения данного вопроса невозможно достичь полного его понимания. Установление указанного мотива означает новый виток по герменевтическому кругу. В этом состоит диалектика герменевтики.

Попытаемся пройти путь от частного к общему и обратимся к истории законодательства и системе норм прошлого и действующего Уголовных кодексов. В УК РСФСР 1960 г. беспомощное состояние жертвы убийства не выделялось в качестве самостоятельного признака, усиливающего наказуемость. Это обстоятельство относилось к числу тех, которые характеризовали особую жестокость убийства (как следует из постановления Пленума Верховного Суда СССР от 27 июня 1975 г. «О судебной практике по делам об умышленном убийстве»¹⁸²). В действующем УК РФ этот признак и признак жестокости разделены: каждый из них получил самостоятельное значение.

На обратном пути к частному можно сформулировать вывод о том, что выделение жестокости преступника нельзя рассматривать в качестве мотива закрепления в законе положения с рассматриваемым текстом.

Осталось еще два варианта. Один из них согласуется с дискурсом, сформировавшимся в результате грамматического анализа текста (беспомощное состояние жертвы в значении ситуации убийства). Другой согласуется с дискурсом, положенным в основу судебного толкования (беспомощность в значении качества жертвы), ошибочного с точки зрения герменевтики текста закона.

На достигнутом уровне понимания анализируемого текста мы, выступая в роли интерпретатора, столкнулись с дихотомией, которую герменевты считают тупиком понимания: или один мотив или другой – или текстуальная форма не соответствует духу закона, или понимание закона (объяснение, разъяснение, толкование) не соответствует значению зафиксированного в нем текста.

Социальный уровень понимания текста закона с привлечением методов исторического, систематического, логического и политического анализа, а также согласование его с духом права и опытом правового общения позволяет сделать вывод о том, что право реализуется постольку, поскольку оно востребовано как регулятор отношений в реальной жизни людей и их общностей.

Точно так же и язык является живым постольку, поскольку он используется как средство коммуникации (система кодов, используемых в практике общения). Изменения, происходящие в толковании, орфографии, синтаксисе и пр. современного русского языка объясняются именно этим обстоятельством. Практика живого общения вносит изменения и в коммуникативные системы.

Так же и направление в практике применения уголовного закона свидетельствует о востребованности того или иного качества нормы.

Следовательно, и с точки зрения духа права, и с точки зрения герменевтики вмешательство агента (интерпретатора) в развитие смысла не только допустимо, но и неизбежно.

В философской герменевтике этот постулат представлен в следующем виде: «Действовать (напомним, что понимание рассматривается герменевтами как действие. – О.П.) – в тесном смысле слова означает приводить в движение систему, исходя из ее начального состояния, заставляя совпасть способность делать с возможностью, которую представляет замкнутая в себе система. С этой точки зрения следует подвергнуть анализу отдельные типы рациональности, структурирующие отдельные системы, в разрыве между которыми начинают действовать человеческие силы. Таковы общие черты понимания, помимо тех, которые можно заимствовать из теории текста, сближающие поле текста и поле практики»¹⁸³.

Если предположить, что интерпретация, данная актом судебного толкования выражению «лицо, находящееся в беспомощном состоянии», более соответствует духу уголовного права (поскольку исходит из мотива, востребованного реальными обстоятельствами развития социальных и правовых отношений), то с герменевтической точки зрения вмешательство воли интерпретатора в развитие смысла толкуемого им текста допустимо. С практической точки зрения это означает необходимость привести текст закона в соответствие с тем значением, которое придает ему судебная практика, то есть изменить выражение «лицо, находящееся в беспомощном состоянии» на словосочетание «беспомощное лицо».

Однако подобное развитие понимания уголовного закона возможно не всегда. Многие термины, словосочетания, выражения, обладающие полисемантичностью, не имеют судебного объяснения (толкования). В некоторых случаях судебное толкование не раскрывает их смысла с герменевтической точки зрения. Как уже отмечалось, одному и тому же термину, выражению или словосочетанию могут даваться различные по смыслу объяснения в различных актах судебного толкования.

В силу этого для герменевтики уголовного закона имеет существенное значение не только структура дискурса как основа понимания текста, но и мотивы, которыми руководствовался законодатель, прибегая к той или иной текстуальной форме выражения смысла правового положения. Облегчить решение этих задач можно путем устранения лексической и текстуальной полисемии. Но это является проблемой законодательной техники.

Понимание смысла правовой нормы, как мы уже указывали, всегда начинается с анализа его языковой формы. Язык уголовного права – это одно из выражений права, вербальная форма его существования. В текстах права официально фиксируется воля и интересы законодателя¹⁸⁴. «Право способно воздействовать на волю и сознание людей только с помощью языка. Именно язык служит средством передачи информации о содержании правовых предписаний»¹⁸⁵.

В.М. Баранов, В.А. Белов, А.С. Александров и М.В. Баранова считают, что юристами роль языка упрощается, сводится к некоему проводнику. Самостоятельное значение он (язык) имеет лишь в редких случаях, когда идет речь о грамматическом способе толкования нормы права¹⁸⁶. Подразумевается, что язык – это функциональное средство выражения воли законодателя и доведения ее до сведения участников общественных отношений.

Язык, по мнению С.С. Гусева и Г.Л. Тульчинского, выступает как средство, как канал для познания, а равно формулирования нормы, или же как среда ее обитания¹⁸⁷.

Юридический язык выступает функциональным средством выражения воли законодателя и доведения ее до сведения участников общественных отношений.

Язык уголовного закона – это язык Уголовного кодекса РФ 1996 г., так как в нем сказано, что уголовное законодательство состоит из данного кодекса и новые законы, предусматривающие уголовную ответственность, подлежат включению в него.

Современная русская юридическая культура ориентирована на классическую грамматику. Как нами уже было показано, основная единица языка – слово (совокупность слов), в свою очередь, составляет лексику. Из слов образуются словосочетания, из последних – предложения. Законодатель из многих значений слова всегда выбирает одно, он актуализирует его в речевой ситуации. Самим текстом правовой нормы придается слову определенное значение. Поэтому возникает необходимость определения значения слова только в его контексте¹⁸⁸.

Выше был показан герменевтический принцип понимания (объяснения) текста (в том числе уголовного закона) в его методологическом значении. Это объясняет определенную меру условности, обобщения, абстрактности рассуждений. На практике в обозначенном нами методологическом русле реальный процесс понимания текста осуществляется при помощи множества частно-научных методик.

Словесное понимание состоит из анализа лексического, синтаксического, логического и стилистического элементов состава речи. Наибольшие трудности возникают при понимании лексического элемента. Так, могут возникнуть трудности в понимании отдельного слова, особенно если в тексте закона оно имеет несколько значений. Данную задачу должен облегчать законодатель, объясняя смысл в каждом конкретном случае. Особенно следует обращать внимание на технические термины, которые не являются редкостью в нашем законодательстве. Юридический термин отличается от научных, технических и прочих терминов четкой текстуальной определенностью, специфическим документальным оформлением.

По мнению А.И. Рарога и Ю.В. Грачевой, необходимо придерживаться правила, при котором технический термин, используемый в нормативно-правовом акте, должен употребляться в том смысле, который дан ему соответствующей отраслью знаний. Это обеспечит однозначность толкования, семантическую определенность и полноту юридических формулировок¹⁸⁹.

Появление в уголовном законе терминологии, относящейся к другим отраслям знаний и деятельности, закономерно в той же мере, в какой закономерно развитие существующих общественных отношений и появление новых в связи с открытием и освоением ранее неизвестных отраслей общественной практики и в силу бесконечности этого процесса.

Термины, заимствованные из других отраслей знаний и практики, используются в тексте уголовного закона лишь постольку, поскольку они касаются сферы уголовно-правовой охраны (например, сфера компьютерной информации, экономики и пр.). Словесный способ понимания несвойственных уголовному праву терминов, как правило, является достаточным, поскольку их расшифровка обеспечивается специальными отраслевыми источниками.

В силу того, что подобные термины в целом не отличаются полисемичностью, их понимание может и должно ограничиваться буквальным смыслом. Вмешательство агента (субъекта интерпретации) в развитие их смысла не допускается.

Например, смысл терминов «микробиологические агенты», «реагенты» и «токсины» (ст. 248 УК РФ), «промышленный образец» и «полезная модель» (ст. 147 УК РФ), «предупредительная маркировка (ст. 180 УК РФ), «радиоактивный фон» (ст. 246 УК РФ) и пр. не может варьироваться по определению, поскольку термин – это всегда специальное понятие, что само по себе исключает полисемию. Следовательно, маловероятны и трудности в процессе их понимания.

Обременения привносятся не в понимание, а в прочтение текста, которое требует затрат времени, дополнительных информационных ресурсов и тому подобного. Однако сетовать на это бесполезно. Например, распространение функций уголовно-правовой охраны на сферу эксплуатации космического пространства еще более обременит понимание текста уголовного закона, но не добавит этому процессу герменевтической сложности.

В то же время следует отличать герменевтические проблемы текста уголовного закона от его уголовно-правовых проблем.

Так, термин «огнестрельное оружие» посредством словесного метода и в соответствии с определением, данным ему Федеральным законом от 13 декабря 1996 г. «Об оружии»¹⁹⁰ понимается как устройства и предметы, конструктивно предназначенные для поражения живой или иной цели на расстоянии снарядом, получающим направленное движение за счет энергии порохового или иного заряда.

Огнестрельное оружие рассматривается в уголовном праве как предмет преступления, имеющий самостоятельное уголовно-правовое значение в силу того, что он представляет собой угрозу общественной безопасности. Поэтому в законе и предусматривается уголовная ответственность за незаконный оборот огнестрельного оружия, его хищение. Не меньшую опасность для населения представляет и боевая техника, оснащенная устройствами для поражения цели (факты хищения и незаконного оборота которой получили распространение и угрожают общественной безопасности). Это дает основания юристам ставить вопрос о недостаточности имеющегося в законе определения.

Однако с точки зрения герменевтики, данное в законе обозначение смысла предмета является точным, ясным и достаточным. Необходимость усиления уголовно-правовой охраны общественной безопасности – вопрос не герменевтический, а правовой и политический.

То же можно сказать и о понимании оценочных понятий, содержание которых не ограничено законодателем, что предоставляет интерпретатору свободу в определении их смысла.

Например, в законе не конкретизируется отличие «особой жестокости» от «жестокости» (ст. 102 УК РФ), хотя в ст. 111 УК РФ раскрывается «особая жестокость» как «издевательства или мучения». Но в свою очередь не расшифровывается, что относить к «издевательствам», а что – к «мучениям». Само слово «особая» требует определения с герменевтической точки зрения, а с правовой им определяется оценочное понятие.

Очень часто в УК РФ законодателем используются такие понятия, как «существенный», «крупный», «особо крупный». Они также требует соответствующей интерпретации. Во многих случаях наблюдается различный подход законодателя. Например, в некоторых ситуациях критерии вреда не определяются (например, примечание к ст. 146 УК РФ, ст. 195, 196, 197 УК РФ). В других же, наоборот, указывается стоимостная величина ущерба. Например, примечание к ст. 158 УК РФ, примечание к ст. 290 УК РФ, примечание к ст. 293 УК РФ.

За разные преступления предусматривается разный «крупный ущерб», что является нелогичным. Как нам кажется (и это не только наше мнение), законодателю необходимо определить однозначное понятия «крупного размера», «крупного ущерба».

Практика применения уголовного закона нуждается в определении их признаков, что составляет неизменную заботу специалистов в области уголовного права. И.Я. Козаченко, к примеру, считает, что важную роль в обеспечении единого понимания оценочных понятий играют постановления Пленума Верховного Суда РФ, поскольку многие из них приобрели «статус, близкий к статусу формально-определенного понятия»¹⁹¹.

В литературе высказываются различные мнения относительно сокращения этих понятий или отказа от них или, напротив, упорядочения их системы. Но, как уже отмечалось, все эти вопросы являются по своей сути правовыми.

С герменевтической точки зрения, оценочные понятия – не что иное как «рациональная полисемия», к которой автор текста прибегает намеренно в целях распространить действие правовой нормы или обеспечить избирательность ее применения. В логико-грамматическом аспекте подобное понятие может быть сформулировано безупречно.

Согласно словесному способу понимания текста смыл закона определяется лексической структурой его текста. Примером словесного понимания текста ст. 120 УК РФ (принуждение к изъятию органов или тканей человека для трансплантации) служит анализ, предпринятый Т.В. Кондрашовой: «Наиболее сложным, на наш взгляд является вопрос о том, кто именно может быть потерпевшим в рассматриваемом преступлении. Практически во всех научных источниках потерпевшим называют донора. Но в ст. 120 УК РФ речь идет о принуждении не к донорству (отдаче своих органов или тканей), а к изъятию органов или тканей. Термин «изъять, исключить» в русском языке означает вычленение из чего-либо, удаление, устранение. То есть изъятие должен производить не донор, а другое лицо. Следовательно, при буквальном толковании (правильнее сказать: понимании. – О.П.) данной нормы мы приходим к выводу, что потерпевшим является лицо, которое под влиянием принуждения должно произвести изъятие органов или тканей для трансплантации, а не донор»¹⁹².

В результате словесного толкования делается вывод: либо смысл нормы понятен, либо нет. Норма считается понятной, если в результате словесного анализа допускается только один определенный способ понимания. В противном случае норма признается неясной.

Филологический способ понимания представляет собой анализ словесной оболочки текста. Сущность этого способа заключается в выяснении смысла нормы при помощи средств грамматического анализа текста. Это сложный внутренний мыслительный процесс, происходящий в сознании интерпретатора, реализующего правовую норму. По мнению Ю.С. Ващенко, он является разновидностью интерпретационной практики, которая направлена на установление смысловых параметров правовой нормы при помощи различных языковых средств¹⁹³.

В то же время филологическое толкование выступает приемом познания нормативно-правовых актов, направленным на внешнюю и внутреннюю форму выражения слов. С его помощью изучается происхождение слов, уясняется смысл правового предписания, эволюция правовых идей.

Выделяется два вида филологического понимания: этимологическое и логико-грамматическое.

Этимологическое понимание – первоначальный уровень филологического толкования. Посредством этимологического анализа реконструируется внутренняя форма слова. Его применение позволяет с наибольшей полнотой уяснить смысл идей, направляющих правовое регулирование. Определяется характер юридического термина, устанавливается время его появления в русском языке в качестве определенной значимой единицы, выявляется его внутренняя форма, семантика, уделяется внимание истории юридического понятия, процессу изменения слова. Его значение заключается в практической направленности.

Вот, например, как объясняет происхождение слова «право» Т.В. Губаева. «Идеи истинности и абсолютной реальности, имеющие непосредственное отношение к каждому человеку, соединились в легально-нравственном терми-

не правда, который происходит от общеславянского pravъ – прямой, правильный, настоящий – с развивавшимися в различных контекстах употребления смысловыми оттенками «добрый», «честный», «порядочный», «выдающийся по силе и изобилию», «деятельный», «смелый», «стремящийся вперед».

Одним и тем же термином обозначалась и правда жизни, понимающаяся как свободное самоотречение личности во имя общего блага, и правда в юридическом аспекте, трактуемая как важнейший принцип общественной справедливости. Отсюда было образовано отвлеченное понятие право в смысле правосудие, справедливость, власть, признанная обычаем и данная кем-то, сила, воля, свобода действия; власть и воля в условных пределах.

Это обстоятельство всегда подчеркивали русские философы, постоянно напоминая, что единственный язык, в котором есть общий корень у слов право, справедливость, правосудие и правда, – русский.

Ключевое понятие правда, объединившее познавательную категорию истины с этической категорией справедливости, предопределило восприятие правовой действительности.

Такая установка повлияла на развитие смыслового строя русского юридического языка»¹⁹⁴.

Напомним, что марксистская юридическая наука определяла право как волю господствующего класса, выраженную в законе. Трактовка слова «право» в отрыве от его изначального смысла, этиологических корней, будучи ориентированной лишь на политические интересы носителей власти, способствовала развитию уголовного законодательства России в направлении политической целесообразности, не скованной идеями справедливости и правды¹⁹⁵.