Литература

1. Пажитнов Л.Н. Слово и Дело Толстого: искусство и этика. – М.: Дет. лит., 1979.

2. Левицкий С.А. Очерки по истории русской философии. – М.: Канон, 1996.

3. Ленин В.И. Полн. собр. соч. 5-е изд. – М.: Политиздат, 1971 – 1975.

4. Асмус В.Ф. Мировоззрение Толстого // Избр. филос. труды: в 2 т. Т.1. –М.: Изд-во Моск. Ун-та, 1969.

5. Набоков В.В. Лекции по русской литературе. – М.: Независимая газета, 1996.

6. Толстой Л.Н. Полн. собр. соч. Юбилейное издание. Т.23. – М.: Худ. лит., 1957.

7. Толстой Л.Н. Собр. соч.: В 12 т. – М.: Худ. лит., 1972 – 1976.

8. Соина О.С. Л. Толстой о смысле жизни: этические искания и современность // Вопросы философии, 1985. № 11.

9. Мережковский Д.С. Лев Толстой и революция // В тихом омуте. Статьи и исследования разных лет. – М.: Сов. Писатель, 1991.

10. Толстой Л.Н. Собр. соч.: В 22 т. Т.19-20. – М.: Худ. лит., 1984.

11. Толстой Л.Н. Полн. собр. соч. Юбилейное издание. Т. 25. – М.: Худ. лит., 1937.

12. Аверинцев С.С. Философская антропология // София – Логос. Словарь. – К.: ДУХ I ЛIТЕРА, 2006.

13. Толстой Л.Н. Смерть Ивана Ильича // Собр. соч.: В 22 т. Т.12. – М.: Худ. лит., 1982.

14. Зеньковский В.В. История русской философии: В 2 т. Т.1. Ч.2. – Л.: ЭГО, 1991.

15. Померанц Г.С. Собирание себя. Курс лекций. – М.: ЛИА «Док», 1993.

16. Васечко В.Ю. Максима как феномен культуры. Диссерт. на соиск. уч. степ. д. филос. н. – Ростов н/Д, 2001. С.16.

17. Толстой Л.Н. О жизни // Собр. соч. в 22 т. Т. 17.

18. Русская философия. Словарь. Под ред. М.А. Маслина. – М.: ТЕРРА – Книжный клуб; Республика, 1999.

19. Толстой Л.Н. Путь жизни // Полн. собр. соч. Юбилейное издание. Т.45. – М.: Худ. лит., 1956.

20. Москалькова Т.Н. Противодействие злу в русской религиозной философии. – М.: Проспект, 1999.

21. Толстой Л.Н. Что такое искусство? // Собр. соч. В 22 т. Т.15. – М.: Худ. лит., 1983.

22. Лавров П.Л. Старые вопросы (Учение графа Л.Н. Толстого) // Избр. произв. В 2 т. Т.2. – М.: Мысль, 1965.

23. Луначарский А.В. К юбилею Л.Н. Толстого // Луначарский А.В. и др. Силуэты: политические портреты. – М.: Политиздат, 1991.

В. Д. Шмелев антропологическая направленность религиозных исканий л. Н. Толстого

Неустойчивое положение нашей страны в собственном самоопределении, когда она одной ногой находится в недавнем прошлом этакратической системы, а другой – в формирующемся рыночном капитализме, настоятельно требует от современных философов выработки ориентиров дальнейшего развития всех социальных институтов, включая православную церковь и ее учение. Казалось бы, что сегодня, когда идет активное возрождение теологических истин, восстанавливаются прежде разрушенные и строятся новые часовни и храмы, обсуждаются религиозные догмы на радио, в прессе, на телевидении, то говорить о каком-то переустройстве нашей религии просто неуместно. Однако, это мнение ошибочно. Без приспособления к современным условиям жизни православие может проиграть в историческом соревновании за умы русских людей с представителями других конфессий и оказаться на задворках истории. Определить векторы трансформации этого вероисповедания – настоятельное веление нашего времени. Но это невозможно без обращения к духовному наследию мыслителей «серебряного» века России. В их трудах хранится богатейшее сокровище идей, раскрывающих основные пути реформирования российской религии.

Философы пореформенной России, эпохи, на которую пришлось творчество Л. Н Толстого, волей судьбы попали в самую гущу социальных преобразований, охвативших все стороны жизни нашего Отечества. Коснулись перемены и православия, которое было в то время главным центром духовного мира и регулятором поведения широких слоев населения, в массе своей крестьянского. Реформирование этой духовной составляющей превратилось в предмет глубокой озабоченности российской интеллигенции. Успешность решения возникшей проблемы во многом определялась учетом глубинных особенностей православной веры. Русская религия имела и, можно сказать, имеет до сих пор, существенную самобытность. Она ориентирует людей на загробное бытие, на бытие после смерти. Для русского верующего человека гораздо предпочтительнее умирать, чем жить; смерть более угодна Богу, чем все его деяния на бренной Земле. Земная жизнь есть всего лишь краткий миг предуготовления к вечной потусторонней жизни. Земной индивидуум – не более чем божья тварь, червяк, хотя и сотворенный по образу и подобию Божьему. Такая парадигма прошла через столетия исторического развития России; она сохранялась даже во время господства воинствующего атеизма, распространенного при социализме; сохраняется и поныне в патриотической идее Отчизны. Отдать жизнь за Бога, за царя, за партию, за Родину похвально и свято, особенно если это происходит у всех на виду. Подобного рода поступки человека – бессмертный подвиг, прославленный в веках. За них награждают орденами, всячески превозносят и чтят.

Исходя из принятой за основание парадигмы, православие преобразовало соответствующим образом и весь культ, который качественно отличается от других христианских культов. Так, наиболее почитаемыми святыми в нем считаются глубокие старцы, уже стоящие на пороге могилы, или юродивые, лишенные нормального человеческого образа. Решающее значение здесь придается мистическим таинствам, воплощенным в особых церковных обрядах, без выполнения которых всякий простой верующий не может непосредственно общаться с Богом, просить Его о прощении своих грехов. Скрепляющим началом объявляется благодать Божия, придающая всему неземной ореол. Кроме того, мистическое животворящее свойство приписывается останкам умерших святых – святым мощам, на частичке которых обязательно устанавливается алтарь, самое священное место православного храма.

Наличие этих особенностей в русской конфессии философы «серебряного» века объясняли трагическими последствиями принятия христианства в период становления Киевской Руси. Из всех предлагавшихся русским князьям вариантов религиозных учений Русь приняла греческое вероисповедание Византии, державы, уже клонившейся к упадку. Собственно, это и предопределило в православии его специфический облик. Остановившись на отмиравшей ветви христианства, оно поднимает на щит в жизнедеятельности И. Христа события, связанные с его кончиной: распятие Спасителя и последующее чудесное воскресение, перенесение тела Христова в небесную обитель, его явление своим ученикам. Все другие вехи жизненного пути Распятого оказываются в тени, превращаются в не востребованные.

Ориентация на потустороннее, горнее, как его называют православные богословы, содержит в себе и плюсы, и минусы. Длительное время она устраивала народные массы и их властителей, так как безупречно выполняла компенсаторскую функцию – функцию утешителя в безрадостной и тяжелой жизни. Верующий надеялся, что на смену царства юдоли и печали, где протекало его бытие, наконец-то придет божье царство, где уже не будет его земных бед, а только долгожданное благоденствие. Эти упования выступали мощными стимулами в повседневной практической деятельности русских людей. В исключительно трудных жизненных ситуациях они приводили даже к коллективному суициду, когда верующие люди наглухо запирались в общей избе и сжигали себя заживо, как это ярко представлено в «Хованщине» М. П. Мусоргского, или добровольно замуровывались в подземных помещениях, находясь без пищи и воздуха, пока не наступала смерть.

В то же время такая направленность православия совершенно неизбежно приводит к тому, что главные человеческие ценности: семья, любовь, материальный и духовный труд, родная земля, родная природа, достижения науки, литературы и искусства и т.д. – все это отходит на второй план, принижается, расценивается как источник греховности. Православная церковь, абсолютизируя веру в трансцендентного Бога, невольно призывает человека отказаться от всего земного в пользу небесного. Она навязывает ему императив, что он должен посвятить свою жизнь служению Господу – носителю абсолютной истины, абсолютного добра и абсолютной красоты. Для этого верующий должен аккуратно посещать храм, возносить хвалу и молитвы к Богу, выполнять церковные обряды. Если он исправно совершает указанные действия, то ему гарантирована достойная загробная жизнь. Разумеется, такое отчуждение человеческих ценностей, отведение им второстепенной роли с необходимостью возводит пропасть между земным и небесным, между человеком и Богом. Они становятся не соединимыми. Активность и инициативность людей сковываются и направляются в бесплодную сторону.

Со вступлением России в индустриальную эпоху требования к качеству ее граждан существенно переменились. Бурный рост промышленности и торговли, развитие предпринимательства, перемещение крестьянства в необжитые уголки страны, начавшаяся его массовая миграция в растущие города для работы на фабриках и заводах, - все это ломало средневековые перегородки и поставило в повестку дня усиление активности и подвижности каждого индивидуума. А нарастающее с каждым днем производство товаров и услуг превращало земные ценности в глазах людей в превалирующие. Прежние упования исключительно на небеса пришли в противоречие с изменившимися условиями жизни. Уводя человека в заоблачные выси, они все больше и больше превращались в вериги на ногах его земной деятельности. Образовавшееся противостояние между догмами православия и потребностями личности требовало безотлагательных действий.

Различные общественные силы предлагали свой выход из объективно сложившейся ситуации. Идеологи левого крыла в лице народников и марксистов выступили с предложением вообще отправить религию в небытие, как ненужное и устаревшее образование российской действительности. Представители правого крыла, философствующее духовенство, напротив, ратовали за сохранение православия в неизменном виде. И только либеральное течение русской философии, к которому принадлежал и Л. Н. Толстой, осознавшее глубинный недостаток нашей религии, стремилось к его конструктивному преодолению. Рецепты предлагались самые различные, но все предлагавшие видели свою задачу в том, чтобы внести в православие жизнеутверждающие мотивы и переориентировать его на земные проблемы. Кратко и образно эту задачу сформулировал Д. С. Мережковский. Он писал: «"Не люби земного, люби небесное", – таков завет христианства, только христианства. "Люби земное в небесном, небесное в земном" – таков завет религии Св. Духа – Св. Плоти» (1, стр. 234).

Религия Св. Духа – Св. Плоти Д. С. Мережковского содержала в себе призыв к преобразованию русского православия во вселенское вероучение, где в качестве основания фигурирует уже не умерший И. Христос, а лик Христа живущего. Такая переориентация, по мнению Дмитрия Сергеевича, будет больше соответствовать истине. Существующая форма религии, подчеркивает он, хотя и называется христианством, но вовсе таковым не является. Она не смогла покинуть родные пенаты Ветхого завета; ее последователи в большей мере придерживаются заповедей Моисея, чем Христовых заповедей из Нагорной проповеди. Это происходит вследствие того, что православные богословы, объявляя человеческую плоть нечистой и провозглашая Бога бесплотным Духом, проигнорировали основополагающий постулат Нового завета. А он состоит в том, что «две заповеди, ветхие, разъединенные или, по крайней мере, не соединенные – любовь к Богу и любовь к человеку – Христос впервые соединил окончательно в новую заповедь единой любви к Богу и к человеку. В этом соединении вся подлинная сущность, вся новость Нового завета. Можно любить Бога только в человеке, можно любить человека только в Боге; любовь ко Христу, Богочеловеку и есть последнее соединение любви к Богу с любовью к человеку» (2, стр. 109-110).

Предложенная Д. С. Мережковским новая религиозная конструкция в какой-то мере была созвучна с воззрениями В. В. Розанова. Этот русский философ тоже был не удовлетворен вероучением и действиями православной церкви. Он считал, что на вопросы, что такое человек до рождения, в период рождения, до смерти, после смерти православие в своей доктрине так и «не сумело дать ответа, не только удовлетворительного, но и никакого; и от этого оно угасает» (3, стр. 342.). Достоверный ответ на эти животрепещущие вопросы, считает мыслитель, сможет не только продлить существование православной религии, но и придать ей новые жизненные силы. Но это возможно лишь в том случае, если православие воспримет половую любовь как источник бессмертия, если представит гендерные отношения и, особенно, их результат – семью, в качестве высших священных ценностей. А путь к этому открыт. Богословы должны только понять, что «смерть есть не смерть окончательно, а только способ обновления; ведь в детях в точности я живу, в них живет моя кровь и тело, а следовательно буквально я не умираю вовсе, а умирает только мое сегодняшнее имя. Тело же и кровь продолжают жить; и в их детях – снова, и затем опять в детях – и вечно» (4, стр. 59). Говоря другими словами, В. В. Розанов усматривает в категории пол и связанных с ним образованьях некий метафизический абсолют, который требует не порицания и отвержения, а безусловного освящения. Он призывает православие повернуться лицом к самым насущным естественным потребностям современного человека в любви, общении и труде.

Утверждения В. В. Розанова и Д. С. Мережковского о возведении на уровень «горнего» основных сторон человеческого бытия не нашли широкой поддержки в либеральном лагере российских любомудров. Даже умеренные реформаторы, возглавляемые В. С. Соловьевым, выступили против них. Так, видный сторонник соловьевской концепции С. Н. Булгаков подверг жесткой критике розановские и мережковские выкладки. Описывая попытки этих философов возвеличить повседневную жизнь людей, он подчеркивает, что их усилия носят безрезультативный характер. Все они приводят к порочному кругу. «Мы стремимся, - указывает этот русский мыслитель, - придать смысл своему существованию через других, а другие через нас; аргументация держится в воздухе» (5, стр. 281.). Самое большее, чего в этом случае можно достичь – это, сделав значительную уступку язычеству, прийти к суеверию. Подлинное решение поставленной задачи лежит на другом пути. Оно дано В. С. Соловьевым, разработавшим философию всеединства. В соответствии с данной доктриной, прежде разрозненные, Бог, природа, человек, провозглашаются нераздельными. Преобразование православия должно проходить уже с учетом этого законодательного момента. Богословам следует признать неразрывную связь трансцендентного Бога с исторической деятельностью людей, принять концепцию единого Богочеловечества. Реальное воплощение этого единства, с точки зрения С. Н. Булгакова, состоит в слиянии любви к Богу, о которой говорится в самой первой заповеди Евангелия, с любовью к ближнему, о которой вещается во второй. Обе заповеди необходимо прочно соединить в единое целое. При этом, однако, следует постоянно помнить о главенстве и превосходстве первой заповеди над второй.

Если привести все выдвигаемые варианты реформирования к общему знаменателю, то, мы непременно увидим, что таковым является их антропологическая направленность. Подавляющее большинство авторов, правда, в различной степени стремится подтолкнуть православие от божественного к человеческому: одни – с освящением человеческих качеств, а другие без оного. Причем и те, и другие совсем не покушаются на авторитет православной церкви, на ее статус и библейские авторитеты. Антропологическая составляющая христианской религии мыслится ими как дополнение к ее существующему облику. По большому счету число мистических компонентов в результате подобных преобразований вовсе не уменьшается, а, напротив, еще больше увеличивается. Думается, вследствие этой причины ни один из указанных реформаторов не подвергся жесткому преследованию со стороны церковных руководителей. Некоторых из них отечески журили, иногда грозили и одергивали, но, как правило, этим и ограничивались. Все они остались в лоне православной общины и даже входили, как С. Н. Булгаков, в число священнослужителей.

Совершенно по-другому отцы церкви отнеслись к идейному творчеству Л. Н. Толстого. Общеизвестно, что взгляды яснополянского графа были преданы анафеме, а сам он до конца своих дней был отлучен от православной общины. Чем вызвано столь нелицеприятное отношение к идеям мыслителя? Правда ли, что он стал антихристом, как называли на Руси отступников от православной веры? И за что такое тяжкое наказание наложило на него церковное руководство, абсолютно не посчитавшееся с общественным мнением передовой части русской интеллигенции? Отчего эдакая немилость? Эти вопросы будируются до сих пор. В наши дни некоторые представители художественной и философской общественности униженно просят православный клир простить заблудшего и вернуть его обратно в лоно церкви. Однако официальные религиозные круги и не помышляют о подобных действиях, трактуют их как невозможные. Нам тоже думается, что этого никогда не произойдет, поскольку Л. Н Толстой разошелся с адептами православия в сущностных чертах религиозного мировоззрения.

Началось все с того, что великий писатель земли русской подошел к преобразованию православной религии со свойственной ему обстоятельностью, наглядно проявившейся уже в сотворении «Войны и мира». Фактически не было ни одной грани этого вероисповедания, которая бы не попала в поле его зрения. Каждый аспект, как вероучения, так и непосредственного культа, был переосмыслен Львом Николаевичем, и всем им была дана соответствующая, порой не очень приятная для богословов, оценка. В отличие от своих собратьев по перу, он предложил изменить не просто внешний фасад православия, но и все возведенное здание. Подробно анализируя в своих произведениях истины Священного Писания, догматику, сам культ и его ориентацию, Л. Н. Толстой разрабатывает оригинальную философско-теологическую концепцию.

Основанием истинной религии, по убеждению российского графа, нужно принять не смерть, как в православии, а жизнь людей во всем ее богатстве и разнообразии. На самом нижнем уровне жизнь предстает как совокупность физико-химических процессов, которые протекают по объективным закономерностям, открываемым наукой. Это самый глубинный источник жизни, место, где она зарождается. И материалисты совершенно правы, определяя жизнь подобным образом. Ее можно назвать растительной жизнью, так как она связана с ростом, размножением и другими изменениями в живых организмах и в человеке. Такую жизнь мы наблюдаем при самом первом внешнем наблюдении ее проявлений в окружающей действительности. Конечно, она имеет определенные рамки и не составляет всей жизни. Вторая стадия, которой достигли люди в своем постижении жизни, характеризуется тем, что они перешли к исследованию пространственных и временных перемещений живых существ. В результате открылся новый уровень жизни, более высокий, чем прежде. Он расширил горизонт ее понимания и вывел за пределы растительной жизни. «Но, - заявляет Л. Н. Толстой, - мало этого: наблюдая в других людях и себе умственную жизнь, достигающую разностороннего улучшения жизни, мы еще отодвигаем линию, отделяющую жизнь от нежизни: говорим: то животная жизнь, а вот это настоящая жизнь» (6, стр. 22.).

Если судить по этим характеристикам человеческой жизни, приводимым русским писателем, то можно с уверенностью заключить, что он был хорошо знаком с тогдашним научным определением жизни как способа существования белковых тел, а также с теорией Ч. Дарвина об искусственном и естественном отборе. Однако научные трактовки жизни не удовлетворили Л. Н. Толстого. Он видит в них всего лишь подобие жизни. Почему? Да потому, что, по его мнению, они не раскрывают смысла человеческой жизни, не отвечают на основополагающие вопросы нашего бытия: «Зачем мне жить, зачем чего-нибудь желать, зачем что-нибудь делать?» (7, стр. 122.). Позднее к этим вопросам, изложенным в «Исповеди», Л. Н. Толстой добавит еще ряд вопросов. В частности мы встречаемся с подобным дополнением в его художественном произведении «Чем живы люди». Звучат новые вопросы так: «Что есть в людях и чего не дано людям и чем люди живы?» (8, стр. 23).

Наука, подчеркивает русский мыслитель, не способна справиться с подобной задачей. Она не может ответить на коренные вопросы бытия вследствие того, что понятия о бесконечном и абсолютном не входят в предмет ее компетенции. Эта отрасль сознания рассматривает одно конечное, эмпирическое, и на этом строит свои рассуждения. Правда, говорит Л. Н. Толстой, есть еще одна наука – умозрительная, которая исследует и ставит вечные вопросы о существовании мира и человека. Ее называют философией или метафизикой. Но и она, если имеет достаточно глубокий характер, совершенно однозначно отвечает «на вопрос «зачем существует мир и зачем существую я?», - «не знаю»» (7, стр. 126). Конкретизируя этот тезис о беспомощности философских воззрений в своем « Дневнике…» за 1902 год, Лев Николаевич замечает: «Три модные философии на моей памяти: Гегель, Дарвин и Ницше. Первый оправдывал все существующее; второй приравнивал человека к животному, оправдывал борьбу, т.е. зло в людях; третий доказывает, что то, что противится в природе человека злу, - есть ложное воспитание, ошибка» (6, стр. 49).

Единственной отраслью духовного производства, которая в состоянии разрубить этот гордиев узел и дать более или менее приемлемое решение мировоззренческих вопросов, утверждает писатель, служит религия. Она совершенно другими средствами, прежде всего, посредством веры, решает проблему добра и зла. Бороться со злом, ориентировать человека на добрые поступки является ее прерогативой. Ведь именно она разработала главные правила праведного поведения и активно распространяет их среди верующих. Именно ей предписано давать верные ответы на основополагающие вопросы жизни. А мы обязаны жить в соответствии с ее истинами: жить в Боге. Жизнь в Боге - самый высший уровень человеческой жизни. Только он может быть признан центральным звеном христианской веры.

Каково же содержание высшей ступени нашей жизни? Входит ли в него что-либо мистическое, недоступное для человека, или известное, но еще не освященное религией? А, может быть, лишь то, что заключено в тех рамках, в которые хотят загнать нас небесные посланники православной веры? Эти вопросы постоянно мучили русского мыслителя. Ответы на них других реформаторов казались ему субъективистскими и неистинными. Лев Николаевич скептически относился к творческим усилиям своих идейных собратьев. Он считал, что их построения не подводят нас к истине, а, напротив, запутывают и усложняют наше продвижение к ней. «Читая Мережковского об Эврипиде, - пишет писатель, - я понял его христианство. Кому хочется христианство с патриотизмом (Победоносцев, славянофилы), кому с войной, кому с богатством, кому с женской похотью, и каждый по своим требованиям подстраивает себе свое христианство» (6, стр. 63).

Отвергнув концепции божеской жизни других реформаторов, Л. Н. Толстой не возвратился к православию. Можно сказать, он отвернулся от официального православного кредо. Учение православной церкви, по его убеждению, есть псевдо-христианство, хотя она и претендует быть единственной хранительницей божественных истин. В нем в угоду церковной иерархии совершена сознательная подмена проповедуемой Спасителем реальной жизни человека в Боге. Православные богословы заменили эту жизнь, главные грани которой так ясно изложены в Евангелии, загробной жизнью, о которой никто, никогда и ничего не знал и не узнает. «Жизнь же та, - пишет русский мыслитель, - которая есть, которую мы одну знаем, которою мы живем и которою жило и живет все человечество, есть по этому учению жизнь падшая, дурная…» (9, стр. 375). Жизненные ориентиры в результате проведенного богословами сальто-мортале совершенно исказились. Любой верующий, как бы он ни старался совершенствовать себя, как бы ни стремился жить по божьим заповедям, все равно остается грешником, виновником мистического грехопадения Адама. И освободиться от грехов, по утверждению богословов, он может одной только верой в Иисуса Христа. Заметим, не в учение, а только в саму божественную личность. Иисус Христос - единственный избавитель от наших угрызений совести по поводу неблаговидных поступков. Веруй, молись, ходи в церковь, исполняй обряды и таинства – призывают человека священнослужители - и тебя обойдет участь грешников, когда наступит апокалипсис. Действуя так, ты действительно можешь спастись.

Л. Н. Толстой совершенно убежден, что догмы православия ведут в никуда; в них отсутствует истинное жизнепонимание, которое явил И. Христос в своем учении, описанном евангелистами в Священном Писании. Всего жизнепониманий, с которыми встретилось человечество, существует три: «Первое – личное, или животное, второе – общественное, или языческое, и третье – всемирное, или божеское» (10, стр. 69). Два из них (первое и второе) уже исчерпали себя, а третье еще не вступило в свои права в полную силу. Этим третьим жизнепониманием и выступает учение И. Христа. Несмотря на длительный период со дня его появления, оно так и не принято людьми. До сих пор верующие и неверующие люди придерживаются общественного жизнепонимания. На его принципах построена вся наша общественная жизнь. Отчего сохраняется подобный порядок? Да, оттого, что люди самостоятельно не смогли понять Христово учение. А их духовные отцы тоже не восприняли этого третьего жизнепонимания, говоря верующим, что оно трудно. Можно констатировать, что его подлинный смысл все еще им недоступен. Не поняв третьего жизнепонимания, а, может быть, не захотев понять, христианские проповедники исказили его и придали мистический вид. Вместо разъяснения и проповеди основных заповедей И. Христа православная церковь направляет прихожанина в сторону никому не нужных таинств и бесплодных молитв. Такая ориентация верующих выгодна одной лишь церковной иерархии, так как позволяет ей жить в роскоши и богатстве.

В действительности учение Спасителя просто и доступно для каждого вдумчивого человека; оно не содержит какой бы то ни было мистики. Взять, к примеру, эпизод со слепым, который обычно приводят для доказательства божественной, внеземной природы И. Христа. В Евангелиях утверждается, что Христос коснулся его и позвал с собой. Слепой прозрел, встал и пошел за ним. Смысл этого библейского высказывания, говорит Л. Н. Толстой, отнюдь не в том, что слепой человек обладал физическим недугом и преодолел его. Здесь объясняется духовное, а не плотское исцеление человека. Не зная учения Спасителя, человек и был слеп, а, осознав Христовы истины, прозрел и пошел за ним. Главное, подчеркивает русский мыслитель, что характеризует третье жизнепонимание, состоит в том, чтобы люди осознали и отбросили ложные таинства языческого толка, например таинства о поедании тела И. Христа и распития его крови, а также другие подобного рода установления и правила. Еще важнее, чтобы они взяли себе на вооружение образец совершенного поведения, продемонстрированный И. Христом. Следуя заветам Спасителя, они смогут справедливо и достойно устроить свою жизнь. Люди поймут, что жизнь должна строиться на основе разумения и любви. Ее нельзя направлять ни в прошлое и ни в будущее, а лишь в настоящее.

Чтобы доказать свою правоту Л. Н. Толстой предпринимает поистине грандиозное мероприятие – перевод четырех основных Евангелий с греческого оригинала на русский язык. Перевод не простой: по каждому важному пункту вероучения проводится сравнение с богословской интерпретацией, или с интерпретацией Рейса, и даются собственные комментарии. Причем писатель отмечает, что ознакомился почти со всеми трактовками Евангелий другими учеными и богословами. Так что упреки в его адрес о поверхностном, малокомпетентном подходе к содержанию христианских документов, не имеют под собой никакой реальной почвы. Л. Н. Толстой в вопросах религии, как говорил В. В. Розанов, был гораздо образованнее самого католического папы.

Анализируя евангельские истории, мыслитель постоянно подчеркивает, что они являют собой тесное переплетение мистической лжи и параметров истинной жизни. «И что ужасно при этом, - подчеркивает он, - это то, что ложь, смазанная с истиной, смазана с ней часто не врагами истины, но самыми первыми друзьями ее; то, что эта ложь считалась и была первым орудием распространения истины» (11, стр.795). Ярким примером служат фигуры Бога, Иисуса Христа, его отца и матери, сестер и братьев. Хотя богословы наделяют их сверхъестественными качествами, объявляют носителями абсолютного и небесного, тем не менее, это, по мнению Л. Н. Толстого, вовсе не так. Они земные и естественные. Бог есть не что иное, как разумение, данное каждому человеческому индивидууму. Поэтому не только И. Христос, но и все мы представляем собой сынов Божиих. Благодаря разумению и любви мы живем духовной жизнью. Духовная жизнь в корне отличается от плотской жизни; именно она есть истинная жизнь в Боге. Правила этой жизни открыл нам И. Христос, который вовсе не является вторым лицом Святой Троицы, а реальным, земным человеком. Он – потомок еврейского царя Давида, плод внебрачной любви. Сыном Бога, пишет Л. Н. Толстой, он называет себя оттого, что не знает своего настоящего отца. Богоматерь, братья и сестры тоже обычные люди.

На базе осуществленного перевода священных текстов русский мыслитель излагает в своем Евангелии программные положения третьего жизнепонимания. Они многоплановы и представляют собой концентрированные выводы, изложенные в краткой форме. Здесь приводятся соблазны, заманки и изъяны ложной жизни, основанной на уступках человеческой плоти. Все эти негативные стороны присущи людям, как плотским существам, и направляют их не к добру, а к злу. Основными из этих соблазнов являются соблазны против пяти заповедей из Нагорной проповеди. Первый состоит в том, что люди считают себя абсолютно чистыми, а других людей находящимися перед ними в долгу. Второй, что мы думаем, будто женщина создана только для нашей утехи. Третий, что люди делегировали свои права на земле государственной власти, требующей от них клятвы верности даже в неправом деле. Четвертый заключается в том, что люди думают исправлять злых людей путем наказаний и мести. И, наконец, пятый соблазн выражается в том, что «люди думают, что есть различия между людьми своего и чужих народов и что поэтому необходимо защищаться от чужих народов и вредить им» (12, стр. 896). Все эти соблазны, считает русский мыслитель, уводят людей от жизни в Боге.

Наряду с объяснением характерных черт ложной жизни третье жизнепонимание содержит в себе также главные правила праведной жизни в духе. К ним Л. Н. Толстой относит не только непротивление злу насилием, трактуемое, как в нашей, так и в зарубежной литературе его основополагающим приобретением. Причем, как нам представляется, раздуваемое иногда до непомерных размеров. Так и хочется сказать всем сторонникам такой точки зрения: «Не творите себе кумиров!». Ни к чему хорошему это никогда не приводило. Преувеличение статуса четвертой заповеди заслоняет действительное содержание гуманистического учения великого русского писателя, формирует образ «плачущего непротивленца».

Философско-теологическая концепция Л. Н. Толстого, излагающая правила добродетельной жизни в Боге, гораздо объемнее и шире. К ним мыслитель относит все заповеди из Нагорной проповеди, а также весь свод положений, представленных в Евангелиях Матфея, Марка и других апостолов, словом, все то в доктрине И. Христа, что относится к толкованию смысла человеческой жизни. Конечно, заповедь о непротивлении злу насилием тоже выполняет в системе взглядов яснополянского дворянина немаловажную и заметную роль. Данная заповедь, подчеркивает Л. Н. Толстой, явилась своеобразным ключом, с помощью которого удалось вскрыть истинный смысл христианского учения. Только опираясь на нее, стало возможным пересмотреть все другие требования христианства к верующему человеку, составляющие в своем единстве совершенный образец людского поведения. К тому же четвертая заповедь часто использовалась русским мудрецом для характеристики ложных путей российского государства и церкви. Эти социальные институты, отмечает Лев Николаевич, следуют в своей политике заповедям Моисея, а не заповедям И. Христа.

Разумеется, столь радикальный поворот к земному человеку был абсолютно не приемлем для православной церкви. Как тогда, так и в наши дни она выступает противником реформаторских устремлений великого гуманиста, предложившего миру новое мировоззрение. Концепция Л. Н. Толстого раскрыла людям естественные духовные ценности, к которым они должны стремиться в своей жизни. Его учение нашло и находит до сих пор своих бескорыстных последователей. Буквально сразу же после появления толстовских идей на свет образовалась целая когорта людей, пожелавшая, подобно ему самому, вести духовный образ жизни в Боге. Все эти попытки закончились без видимых результатов: они не вписались в реалии современной жизни. По-видимому, следовать идеалам великого русского первопроходца предстоит будущим поколениям.