Основное содержание работы

Во введении говорится о том, как культурно-историческая, общественная и философская ситуация 40-х годов XIX века создала предпосылки для формирования в творчестве Достоевского модели «замкнутого пространства». Также определяется объект и предмет исследования, формулируются цели, основные задачи работы. Указывается методологическая база исследования, обозначается научно-практическая значимость работы, описывается апробация и общая структура диссертации.

Первая глава – «Литературоведение о художественном пространстве в творчестве Ф. М. Достоевского» – посвящена истории исследования в науке художественного пространства в произведениях писателя. Она состоит из двух параграфов.

В первом параграфе – «История изучения категории художественного пространства в произведениях Ф. М. Достоевского» – прослеживается развитие научной мысли в связи с изучением проблемы художественного пространства в произведениях Достоевского от первых попыток определить специфику художественного мира писателя в русской литературной критике XIX века до современных исследований, где выявляются типологические особенности и структура художественного пространства в отдельных текстах автора. Если в критике XIX века (В. Г. Белинский, Д. И. Писарев, Н. К. Михайловский и др.) преобладает социологический подход к интерпретации художественного мира Достоевского, то религиозные философы (Н. А. Бердяев, В. С. Соловьев, В. В. Розанов, Д. С. Мережковский) обращают внимание на такие характеристики художественного пространства писателя, как онтологичность и морально-нравственные свойства. Интерес к исследованию данной составляющей возрождается во второй половине XX века в работах Г. Д. Гачева, Р. Я. Клейман. В ряде работ (Д. Арбан, Ж. Катто, А. П. Чудаков, В. К. Кантор, Н. М. Чирков, С. М. Соловьев, А. Т. Ягодовская, Е. В. Ковина, Т. Ф. Извекова, А. Н. Кошечко) категория художественного пространства изучалась, как правило, на материале отдельных произведений писателя, а предметом рассмотрения выбирался один из аспектов художественного пространства: все это не позволяло целостно и системно осмыслить актуальную проблему. В качестве наиболее адекватного научного метода, соответствующего сложному предмету описания (каким является художественное пространство произведений Достоевского), обоснованно выбирается структурно-семиотический подход, изложенный В. Н. Топоровым.

Во втором параграфе – «Петербургская поэма» Ф. М. Достоевского «Двойник» в критике и достоевсковедении XIX – XX веков» – рассматривается развитие научных представлений о произведении писателя от критики XIX века до современности. Точки зрения исследователей можно объединить в несколько групп. Одну группу составляют критики и ученые, давшие оценку «Двойнику» как эстетически несостоятельному, подражательному произведению (И. В. Брант, С. П. Шевырев, К. С. Аксаков, Ап. А. Григорьев, В. В. Ермилов, В. Я. Кирпотин и В. И. Кулешов). В другую группу входят критики и ученые, высоко оценившие психологическую достоверность образов произведения (В. Г. Белинский, В. Н. Майков). С конца XIX века и на протяжении всего XX столетия критика, а потом и наука сосредотачивались на рассмотрении специфики конфликта «Двойника» и на определении причины и природы раздвоения героя. Одни исследователи связывали проблематику «петербургской поэмы» с внешним, социальным конфликтом, с «вытеснением» мелкого чиновника сильными мира сего (Ф. И. Евнин, М. Я. Ермакова). Другие обнаруживали причины конфликта в больном сознании героя и предлагали различные концепции раздвоения его личности. При этом многие (начиная с Н. А. Добролюбова) рассматривали раздвоенность сознания Голядкина как результат воздействия на него губительных социальных факторов. И только в последние годы литературоведы выработали концепцию, в соответствии с которой «Двойник» оценивается как первое художественное проникновение в глубины человеческой души, а Голядкин – как первый тип «подпольного человека» (О. Н. Осмоловский). Достижения литературоведов сделали очевидным факт: осмысление поэтики «петербургской поэмы» невозможно без изучения особенностей организации его художественного пространства; события «Двойника» укоренены в топографии Петербурга, причастной к трагедии «маленького человека» (Г. А. Федоров), судьба мелкого чиновника явлена как воплощение «социокультурного горизонта» петербургского периода русской истории (В. Н. Топоров, В. Н. Захаров).

Однако ученые, выявляя существенные пространственные характеристики «Двойника», системно не анализируют особенностей «вхождения» героя в конкретные петербургские пространства, не рассматривают их роли в развитии сюжета произведения. В связи с этим и возникает необходимость и исследовательская перспектива решить целый ряд «пространственных» проблем «петербургской поэмы» и прежде всего – «человеческую» проблему пространства, его социокультурного и сугубо личностного измерения.

В свете обозначенной проблемы открывается главное: события «Двойника» не просто связаны у Достоевского с конкретными петербургскими локусами (с Шестилавочной улицей и Фонтанкой – с окраиной и бывшей окраиной Петербурга), – в комплексе с другими местами города они образуют всеобщее враждебное и чуждое герою «замкнутое пространство». В пределах такого «замкнутого пространства» (пространственного «коридора», «лабиринта») человек, находясь в любой его точке, испытывает ряд отрицательных – психофизиологических, эмоциональных, нравственных – состояний, вызванных тем, что любой локус с его обитателями навязывает субъекту ограничивающую его линию социального поведения, «указывает» ему его место. В «замкнутом пространстве» угнетаются естественные и жизненно важные антропологические функции, ограничиваются аудиальные, визуальные возможности человека: он вынужден не смотреть, а подсматривать, не слушать, а подслушивать, не говорить, а запинаться, не дышать, а задыхаться. Он подвергается со стороны окружающих оскорблениям и всяческим издевательствам, враждебная среда старается низвести его до уровня «ветошки». Поэтому в поисках пригодного для жизни пространства человек вынужден блуждать: его постоянно сбивают с пути, ему «перебегают дорогу», его «толкают под руку», отвлекают, уводят в сторону от намеченной цели. В «пространственном лабиринте» возможно появление миражей, рождение двойника, который будет стараться занять место «живого человека», вытеснить его «из пределов бытия». Устранить источник гонения, избежать невзгод человек не может: он сделан из того же «материала», слеплен из одного и того же «куска», что и окружающий мир. Поэтому пространство отступления превращается в «коридор», ведет гонимого от одной беды к другой.

Пределы и жизненные тупики в «замкнутом пространстве» намечают человеку и вещи, маркирующие его социальное положение в обществе, замещающие его профессиональные и нравственные качества и в целом претендующие своими смыслами на то, чтобы полностью подменить индивида. В итоге «замкнутое пространство» из ожидаемого пространства жизни превращается в место гибели (нравственной, физической) всякого человека.

«Замкнутое пространство» выстраивается Достоевским как ложное, неистинное, как «недопространство», катализирующее негативную – интеллектуальную и эмоциональную – реакцию человека, вводящее его в пограничное – кризисное – состояние сползания от здравомыслия к безумию, от жизни к смерти.

Феномен «замкнутого пространства» воплощается в сюжете «Двойника» социально-физически и материально-предметно. В связи с исследованием физического выражения «замкнутого пространства» доказывается необходимость проведения анализа социокультурных свойств конкретных локальных пространств и главное – комплекса самоощущения и переживания героя в них. Обосновывается также важность исследования материально-предметного выражения «замкнутого пространства»: вещного наполнения локальных пространств, предметного мира героев, который рассматривается как специфическое средство их «самовысказывания» и раскрытия их ценностных пристрастий.

Во второй главе диссертации – Социально-физическое выражение ситуации «замкнутого пространства» в «петербургской поэме» Ф. М. Достоевского «Двойник» – прослеживается развертывание «замкнутого пространства» в его конкретных локальных формах.

Пространство «петербургской поэмы» как площадка социальных интересов героев целостно и дискретно одновременно: оно состоит из «замкнутых» локусов, «предписывающих» каждому в соответствии с его статусом определенную модель социального поведения. Это казенная квартира Голядкина в Шестилавочной улице, дом статского советника Берендеева у Измайловского моста, дом доктора Рутеншпица в Литейной улице, Невский проспект, ресторан, департамент, Фонтанка с Измайловским, Обуховским, Семеновским и Чернышевым мостами.

Развитие сюжета «Двойника» связано с потребностью героя добиться признания в доме Берендеева, что должно принести ему более значимое, социальное положение. Попытки освоения и постоянная устремленность Голядкина к дому статского советника обусловливают композицию пространства «Двойника», которое изначально выстраивается как пространство пути персонажа. При этом путь героя соотносится с путем, который он пытается преодолеть вверх по социальной лестнице, сменить чин титулярного советника на чин статского советника. Параллельно же с физическим и социальным путем заявлен и декларируемый Голядкиным путь «порядочного» мелкого чиновника: кто вопреки невзгодам действует в соответствии со своим нравственным кредо. Однако в действительности нечестность и непоследовательность Якова Петровича, вмешательство его противников и Двойника обусловливают искривление пути в социальном, физическом и моральном плане: он трансформируется в бессмысленное блуждание. В физическом плане это выражается в отдалении Голядкина от дома статского советника и постепенном вытеснении из чиновничьих кругов Петербурга. На социальном уровне данная тенденция проявляется сначала в невозможности для Якова Петровича обретения более высокого чина, а потом и в утрате им существующего служебного места. В нравственном смысле мотив запутанности выражается в несовпадении постулируемых героем моральных принципов с его неэтичными поступками.

Конкретные локальные пространства «Двойника» даны в двойном измерении: с одной стороны, актуализируются их социокультурные свойства (по преимуществу позитивные), с другой – для главного героя они наполняются негативными смыслами. Так, Невский проспект изображается как локус статусных прогулок, где можно себя показать и на других посмотреть. Но для Голядкина главная улица Санкт-Петербурга становится местом посрамления. Вместо обретения желанной свободы на Невском проспекте он подвергается разоблачению и насмешкам со стороны сослуживцев: Невский превращается в табуированное для мелких чиновников статусное пространство, где титулярный советник «тушуется». В поисках психологической и духовной поддержки Голядкин прибегает к доктору Рутеншпицу, однако вместо реабилитации, которую обычно получают болеющие люди на приеме у врача, Яков Петрович встречает враждебность и непонимание. Неудовлетворенный Голядкин спешит вернуться на Невский, посещает лавки и ресторан. Но в таком месте, предполагающем прием праздничной трапезы и дружеское общение, Яков Петрович лишь «закусывает» и выслушивает насмешки сослуживцев, а с момента появления Двойника терпит здесь издевательства. Из ресторана Голядкин наконец-то добирается до конечной цели своего пути, дома Берендеева. Но из желанного пространства социальной реализации жилище статского советника превращается в страшащее Якова Петровича пространство публичного унижения и гонения, где на него сыплются «щелчки и толчки». Фонтанка с пятью мостами, по которой после фиаско убегает Голядкин из дома Берендеева, поначалу выступает для титулярного советника в роли территории спасения и отступления, но в итоге оказывается местом психологического и эмоционального кризиса героя, столкновения с Двойником, началом физического и нравственного распада. А департамент, куда в итоге возвращается Голядкин, из места службы, осуществления социальных ожиданий трансформируется в площадку для безуспешных стычек с сослуживцами и Двойником, в еще одну площадку публичного унижения титулярного советника.

В изображении набережной реки Фонтанки в «петербургской поэме» сохраняется память о данном локусе как об окраине города, какой набережная была в конце XVIII века: по такой окраине блуждает изгнанный из дома Берендеева Голядкин. Но в 1830-40-е годы Фонтанка становилась социально престижным местом, где обустраивалась знать: на Фонтанке возле Измайловского моста живет статский советник Берендеев. Поэтому сюда устремляется амбициозный Голядкин, но и здесь он терпит поражение.

В связи с Аничковым мостом, мимо которого пробегает герой, писатель косвенно указывает на скульптурную композицию П. К. Клодта: это символическое начало обуздания стихии, место торжества человека. Однако для Голядкина Аничков мост превращается в место, где земля буквально уходит из-под ног: «Положение его в это мгновение походило на положение человека, стоящего над страшной стремниной, когда земля под ним обрывается, уж покачнулась, уж двинулась, в последний раз колышется, падает, увлекает его в бездну…».

Как видим, социокультурные свойства локальных пространств дополняются качествами социально «замкнутого пространства», и в связи с данными площадками обнаруживается пространственная перверсия: они становятся враждебными герою, выталкивающими его из обжитых и престижных мест. Даже квартира Голядкина утрачивает архетипические свойства Дома (обжитость, уют, защищенность). Казенный характер квартиры, враждебно настроенный слуга, Двойник делают ее чужим по отношению к Якову Петровичу пространством.

Во время своего блуждания Голядкин в любой точке «замкнутого пространства» испытывает психоэмоциональный дискомфорт. Он акцентируется писателем с помощью устойчивых лексических маркеров: «недовольный», «расстроенный», «крайне рассеян», «с маленьким трепетанием сердца», «со страхом», «в неописанной тоске», «почувствовал свое неприличие», «сконфузился», «с беспокойством, с большим беспокойством, с крайним беспокойством», «робко», «с досадным, тоскливым нетерпением»; «губы <…> затряслись, подбородок запрыгал, и герой наш заплакал», «боязливо», «странное и крайне неприятное ощущение»; «стали его терзать <…> угрызения совести»; «Встреча <…> была крайне неприятна господину Голядкину»; «немного сконфузясь и скандализируясь», «немного надулся», «волнение <…> все более и более увеличивалось», «побледнел», «нерешительно», «с совершенно потерянной физиономией», «стушевался». Указание на отрицательные психоэмоциональные состояния сопровождается антропологическими характеристиками, подчеркивающими угнетение жизненно важных функций и способностей героя, его невозможность полноценно, самостоятельно говорить, дышать, двигаться и пр.: «на цыпочках», «полушепотом», «торопливо», «суетливо», «притаился и не отозвался», «поспешил было спрятаться», «срезался», «запнулся», «сбился», «сбиваясь и путаясь», «на минуту смешался», «покраснел до ушей», «немного поморщился», «напряженно улыбнувшись», «машинально оправился», «потерялся», «улыбаясь с натуги», «торопясь и спотыкаясь» и т.п. Причем усиление негативных психоэмоциональных состояний и более частые указания на околомортальные (предсмертные) состояния наблюдаются по мере приближения Голядкина к дому статского советника и во время нахождения в нем: «ни жив ни мертв», «чувствовал ослабление и онемение», «мысленно обнаружил желание провалиться сквозь землю», «он знал, что непременно тут же на месте умрет, если обернется назад» и т.д. Соответственно и ограничение жизненных функций Якова Петровича в доме Олсуфия Ивановича достигает кульминации – Голядкин утрачивает самостоятельность, перестает отдавать себе отчет в собственных действиях: «подался вперед, словно пружину какую кто тронул в нем», «позабыл все, что вокруг него делается». По мере же удаления от жилища Берендеева жизненные способности титулярного советника восстанавливаются. Дом Олсуфия Ивановича, который Голядкин принимает за место истинной, настоящей (материально обеспеченной) жизни, оказывается на деле пространством медленного умирания Якова Петровича.

Использование библейских аллюзий и реминисценций (вальтасаровский пир, вавилонская башня, вавилонское столпотворение) позволяет Достоевскому охарактеризовать «замкнутое пространство» как «неосвященное» Богом, лишенное высокого смысла и обреченное на духовное умирание.

Сопоставляя роскошное торжество у Берендеева с пиршеством захватившего чужую землю и осквернившего священные сосуды халдейского царя Вальтасара, Достоевский указывает на то, что, дослужившись до определенного чина, получив материальные блага, общественное признание, чиновники, подобно достигшему всего и возгордившемуся царю, совершили дерзновение против Бога и впали в «безумие». Как и Вальтасар, они осквернили святыню, но у Достоевского под святыней понимается человеческий образ, чья природа неизбежно искажается в петербургском мире, навязывающем индивиду борьбу за материальное благополучие как единственную ценность. Подобно Вальтасару, чиновники обречены на возмездие, и оно свершается в истории господина Голядкина. Неотвратимость возмездия подчеркивается автором с помощью мотива возможного наводнения, отсылающего к сюжету «петербургской повести» А. С. Пушкина «Медный всадник».

Идея неминуемого наказания в «Двойнике» поддерживается библейской реминисценцией «вавилонская башня», «вавилонское столпотворение». Подобно героям библейского предания, попытавшимся перенять у Бога демиургическую функцию и создать свой вариант микрокосма (башню), прославить себя с помощью рукотворного идола, петербургские чиновники также стремятся сотворить собственную «башню» благополучия, материального счастья и предметного избытка. Так же, как и их библейские «предшественники», все гости Берендеева говорят на едином для всех языке – языке благолепия и лести мелких чиновников перед высокопоставленными особами и презрения высших служителей по отношению к низшим.

В «Двойнике» получают свое развитие способы моделирования локальных пространств, использованные Достоевским еще в «Бедных людях» (квартира, угол, лестница, Невский проспект и др.). В частности, в «петербургской поэме» пространство жизни главного героя (квартира в Шестилавочной улице на четвертом этаже) изображается как чужое необжитое, незащищенное от враждебного мира, лишенное покоя, уюта и комфорта место, символически закрепляющее маргинальное положение героя. Все названные смыслы, связанные с данным локальным пространством, ранее отразились у Достоевского в «Бедных людях» и позднее нашли выражение в «Униженных и оскорбленных», «Записках из подполья», «Преступлении и наказании», «Бесах» и других произведениях Достоевского.

В главе 3 - «Материально-предметное выражение «замкнутого пространства». Вещь в антропоцентрической перспективе» – на примере портретных характеристик и человеческих историй героев «петербургской поэмы» анализируется, как выраженная в социально-физическом плане ситуация «замкнутого пространства» находит свое логическое продолжение в материально-предметном мире. Социально «замкнутое пространство» чиновничьего Петербурга у Достоевского не только ограничивает сферу человеческой жизни карьерными интересами, социальными амбициями, но и воспитывает искаженное социокультурное понимание вещи как статусного знака. Вещь, будь то карета или столовый прибор, как знак истинного или ложного высокого социального положения становится объектом страсти петербургских чиновников, превращается в желанную достижимую мечту и приближается в своем значении к фетишу. В первом параграфе – «Господин Голядкин в системе вещей «петербургской поэмы» – показывается, как стремление обладать вещью у титулярного советника гипертрофируется и обретает масштаб материально-предметного вампиризма. Для страдающего им индивида важно количественное преумножение предметов, избыток которых должен всячески подчеркивать социальное превосходство их обладателя.

Сравнение героев «Бедных людей» и «Двойника» позволяет выявить разницу в их отношении к материально-предметному миру. Вещный мир Макара Девушкина ограничивается наличием нескольких необходимых ему предметов. Герой понимает смыслы вещей, способен создавать с их помощью площадку для гармонии и творчества. Его предметы органично включены в цикл человеческой жизни: именно поэтому пространство комнаты Девушкина «освящено» присутствием образа. В отличие от Макара, Яков Голядкин не ценит вещей своей повседневной жизни и не понимает их смыслов, что подчеркивается Достоевским с помощью приема олицетворения предметов, «оживание» которых герой не видит и не слышит. Единственной ценной для Якова, сакральной «вещью» становится пачка ассигнаций в силу ее функциональности – она дарует власть над другими, социально-статусными предметами, к которым тяготеет Голядкин: «панталоны почти совершенно новые», «манишка с бронзовыми пуговками», «жилетка с весьма яркими и приятными цветочками», «пестрый шелковый галстук», «вицмундир тоже новехонький и тщательно вычищенный», «голубая извозчичья карета» и пр. Данные предметы призваны создать Якову Петровичу образ респектабельного человека, вызвать у окружающих иллюзию материального благополучия и высокого социального положения Голядкина. Предметная алчность героя не ограничивается взятыми напрокат вещами, и он спешит посетить Гостиный двор, где уже не способен купить дорогих предметов («полный обеденный и чайный сервиз с лишком на тысячу пятьсот рублей ассигнациями», «затейливой формы сигарочница», «полный серебряный прибор для бритья бороды», «дамские материи»), но жаждет предвкусить обладание ими, испытать иллюзию владения ими. Однако знаки материально-предметного мира делают Голядкина особенным и возвышенным лишь в его собственных глазах. Имитация обладания вещью никак духовно не меняет Якова Петровича, замыкает его в горизонте социальных событий, сословных амбиций и статусном пространстве вещей. Социальная и духовная суть Голядкина (амбициозный титулярный советник) и после поездки к Берендееву остается прежней. Более того, инфляция вещных смыслов в сознании героя меняет его отношение к окружающим: Голядкин начинает конвертировать отношения между людьми в материально-предметный и товарно-денежный эквивалент, рассматривать остальных как объект купли-продажи, что обостряет его отношения с чиновниками и приводит его в итоге к безумию.

Во втором параграфе – «Чиновники в системе вещей «петербургской поэмы». Вещь как замена человека» – показывается, что вещь, являющаяся индикатором статуса в «замкнутом пространстве», где социальное оценивается как единственный и главный «человеческий признак», в определенный момент сама начинает претендовать на замену индивида, компенсировать его нравственные и профессиональные качества. При этом у Достоевского обнаруживается закономерность: чем более высокое положение человек занимает на социальной лестнице, тем заметна большая степень его приближенности к «мертвым» свойствам вещи, его зависимости от предмета. Такая особенность подчеркивается автором с помощью характеристики героев, в которой предмет выступает в роли «человеческого достоинства», подменяющего нравственные качества чиновников. Так, «значительный орден» доктора Рутеншпица придает ему значимость в глазах его самого и окружающих, замещает его профессиональные качества и прикрывает духовную пустоту героя, неспособность слышать и понимать своих пациентов. «Капиталец», «домик», «деревеньки» статского советника Берендеева рассматриваются им и его подопечными как его главные жизненные достижения и в то же время становятся у Достоевского ограничивающим Олсуфия Ивановича вещным пределом «замкнутого пространства», внутри которого начинается деградация героя: обретя материальное благополучие, он утрачивает способность рефлектировать и совершать адекватные поступки. Этим пользуются его подчиненные, добиваясь от Берендеева молчаливого согласия на «казнь» Голядкина. Еще одним признаком примитивизации разбогатевшего Олсуфия Ивановича оказывается восприятие им окружающих предметов и людей на равных, как объектов купли-продажи: «красавица дочка» становится эквивалентом «капитальца». Наибольшая же степень зависимости от предмета, «замаскированности» вещью человеческих и личностных свойств обнаруживается в образе генерала. Чиновниками он рассматривается как аналог божества, «освящающего» своей фигурой принятые в Петербурге сословно-иерархические отношения. Но, как показывает Достоевский, генерал является субъектом, лишенным личностных качеств (имени, лица), не способным внятно говорить и мыслить. Данные свойства компенсируются «звездой», «черным фраком», «сапогами», из которых и «состоит» герой.

Личность же Голядкина, оказавшаяся на низшей социальной ступени (титулярный советник), начинает оцениваться окружающими и им же самим как лишенная человеческих качеств вещь, что выражается автором с помощью образа «ветошки». Данный образ, ранее упоминавшийся Достоевским в «Бедных людях» в качестве реалии предметного мира, средства характеристики нищенских условий существования Макара Девушкина, в «Двойнике» становится формой обнаружения утраты в сознании Голядкина личностной идентичности и исчезновения границы между человеком и вещью. Проблема утраты такой границы решается в «Двойнике» в диалоге с «Мертвыми душами». Если Гоголь показывал экстремальный вариант полного стирания границ («овеществленного» человека, «прореху на человечестве Плюшкина»), то Достоевский демонстрирует переходный случай – «человека-ветошку», находящегося на пути к социальному «овеществлению».

В ситуации «замкнутого пространства» социально статусные вещи не просто устанавливают границы существования человека, но, нивелируя его личностные качества, способствуют обретению личностью зооморфных свойств. Достоевский использует анималистические сравнения и уподобления, отсылает к аллегорическому смыслу, закрепленному за конкретным звериным образом в той или иной культуре, чтобы показать постепенное приближение своих персонажей к состоянию существующих по правилам борьбы за выживание «хищников». При этом в «Двойнике» с помощью закрепленного за тем или иным животным мифологического кода актуализируется связь ряда героев (Андрея Филипповича, Антона Антоновича, Петрушки, Двойника) с «нечистой силой». В контексте произведения «нечистая сила» рассматривается в морально-этическом плане как отклонение личности от нравственных норм (честность, порядочность, правдивость и пр.).

На примере жизненных историй своих героев писатель показывает антропологический тупик «замкнутого пространства», где человек делает жизнь сферой реализации лишь социальных амбиций, вещь – единственной ценностью и индикатором личностных качеств, а сам уподобляется хищному «зверю». В такой ситуации человек утрачивает нравственные ориентиры, теряет шанс на духовное перерождение и деградирует. В последующем же своем творчестве Достоевский не только будет затрагивать связанную с ситуацией «замкнутого пространства» проблему овеществления и превращения индивида в объект торга, но и искать пути ее разрешения. В частности, в романе «Идиот» писатель покажет «положительно прекрасного человека» князя Мышкина, высоко ценящего и одинаково искренне любящего всех людей, строящего свою жизнь в соответствии с библейскими заповедями и пытающегося спасти таким способом окружающих.

В заключении подводятся итоги диссертации. Еще раз подчеркивается мысль о том, что в «Двойнике» Достоевский, показывая самоощущение человека в локальных пространствах Петербурга, разрабатывает и укрепляет модель «замкнутого пространства». В последующем творчестве писателя данная модель становится устойчивой. При этом Достоевский намечает процесс развития модели «замкнутого пространства», который связывается с появлением нового героя-идеолога, не принимающего, но изнутри ломающего «замкнутое пространство» и моделирующего альтернативное пространство жизни.

СПИСОК РАБОТ, ОПУБЛИКОВАННЫХ ПО ТЕМЕ ДИССЕРТАЦИИ