Традиционная парадигма лингвистического исследования

Под традиционной парадигмой лингвистического исследования мы понимаем европейскую ветвь осознания природы языка и предмета лингвистики. В отличие от восточной ветви европейская ветвь от Гераклита и до наших дней всегда использовала, во-первых, идею всеобщего, т. е. подходила к языку с универсально-безличной, а не с профессионально-ремесленной позиции жреца, писаря или правителя, во-вторых же, идею тождества-противоречия формы и содержания, т. е. никогда не теряла из виду водораздел между формально-логическим и бытийным, означающим и означаемым, средствами формализации и тем, что формализуется, образуя инвариантную составляющую любых возможных формализации.

За два с лишним тысячелетия преемственного развития европейская лингвистика накопила богатые спектры точек зрения и на природу всеобщего, и на природу связи формы и содержания. Лингвистический парадигматизм: исследователь, если его заботит признание коллег, обязан соотнести свой результат с высказанными уже точками зрения и концепциями.

К числу таких "подсознательных", не требующих обязательной экспликации правил и ориентиров, образующих "грамматику" лингвистического исследования, относятся не только всеобщее, связь формы и содержания, но и два основных познавательных движения – анализ и синтез. Тевт понял, что между буквами существует единая связь, приводящая все к некоему единству. Эту связь Тевт назвал грамматикой – единой наукой о многих буквах".

Античностью же заданы и пределы поиска лингвистических единиц – уровни фонем, слов, предложений как основы стратификации предмета лингвистики. Фонема – низшая, атомарная языковая единица. Введенный Аристотелем уровень предложений – верхний предел исследования.

Свидетельства кризиса традиционной парадигмы

Уровень фонем как нижний предел исследования, за которым вряд ли можно обнаружить значимые для лингвистики факты, вряд ли способен вызывать сомнения. "Профонетики", опирающейся на некий дофонетический уровень "элементарных языковых частиц", видимо, не существует. Значительно менее ясна ситуация с уровнем предложений – высших единиц. И основной виновник этой неясности – проблема значения, смысла.

В рамках традиционной парадигмы язык как целостность, единица может быть определен либо по всем трем уровням сразу, либо же производно от уровня высших единиц. И в том и в другом случае предложения берутся как множество автономных, самодовлеющих, независимых друг от друга смыслосодержащих единиц.

В пользу такой диссоциированной модели языка говорит переводимость на уровне предложений. Реальные процедуры перевода вовсе не так просты и однозначны. При переводе с английского аналитического языка, например, на любой флективный мы получаем n! эквивалентных предложений, где n – число знаменательных морфем английского, причем в самих флективных языках эти "эквиваленты" могут и различаться. Но, несмотря на эти осложнения, перевод все-таки возможен.

Против этой модели говорит ее явно недостаточная разрешающая способность. Модель, например, в принципе не способна уловить и выразить различие между набором случайно объединенных предложений и связным текстом.

Тогда как для не защищенного лингвистическими очками глаза различие между случайным набором предложений и связным текстом лежит как раз в области смысла.

Получается, таким образом, странность: смысл как инвариантное основание перевода с языка на язык может обращаться в бессмыслицу в пределах одного языка, причем делает это способом, неуловимым для традиционной парадигмы.

Восходившая к Аристотелю гипотеза отмеченности предложений смыслом как их неотъемлемым внутренним свойством и феномен перевода оказываются в отношении взаимоисключения. Мы обязаны либо принять гипотезу множественности типологически различенных смыслов и вывести из поля лингвистического зрения феномен перевода.

Переработки традиционной парадигмы, дополнения ее постулатом четвертого уровня – уровня смыслосодержащих и смыслосохраняющих языковых единиц.

Неразработанностью техники анализа предложений на глубину. Распределение глубин в предложениях устной и письменной речи. При этом пиковые и предельные значения для английского языка оказались на единицу выше, чем в греческом или русском.

Даже частичное, для некоторых языковых типов, подтверждение гипотезы глубины показывает, что в становлении синтаксиса языка если не определяющую, то, во всяком случае, ограничивающую роль играет "вместимость" человека – физиологические свойства и ограничения его мозга. "Сколькими способами говорится, столькими же способами означает себя бытии. Необходимость "дозировать" смысл по мере вместимости головы человека, фрагментировать его в доступные для восприятия части.

"Факты свидетельствуют о том, что "реальный мир" в значительной мере бессознательно строится на языковых нормах данного общества. Не существует двух языков настолько тождественных, чтобы их можно было считать выразителями одной и той же социальной действительности.

Если же речь идет о фрагментации смысла, о его дозировке для передачи с учетом возможностей и ограничений человеческого восприятия, то эти возможности и ограничения вовсе не обязательно должны однозначно диктовать способы и правила фрагментации. В этом случае плюрализм языковых структур на уровне предложений не отменяет подобия и единства смысла, реального мира, форм деятельности, что и делает возможным феномен перевода.

Если существуют "смыслы", которые нельзя выразить в одном предложении, то гипотеза глубины Ингве также подталкивает к поиску более высокой, чем предложение, единицы, а именно к идее конечной серии предложений, в которой формализуется смысл.