Отношение к демократии
В целом по шестнадцати странам, где были проведены опросы Нового Европейского Барометра, около половины (47%) граждан позитивно оценивают демократию как форму правления, и еще 10% – нейтрально. Мы видим, что при преобладании в балансе позитивно-нейтральных оценок доля негативно-скептических оценок демократии в посткоммунистических странах достаточно высока (43%).
Для уточнения картины отношения к демократии и удовлетворенности демократией как системой народовластия обратимся к данным упоминавшегося выше проекта австрийских ученых. В 1999 году доля удовлетворенных демократией и политической системой страны в целом («полностью» и «частично») составила: в Польше – 61%, Венгрии – 59%, Чехии – 55%, Словакии – 53%, Болгарии – 53%, Румынии – 44%, Украине – 29% и России –24% (Ulram).
В середине 1990-х годов по уровню политической удовлетворенности Чехия, Словакия и Польша заметно не отличались от Австрии (Ulram, 20). Более того, Восточная Центральная Европа в целом в конце 1990-х годов по уровню недовольства была похожа на страны Южной Европы в первые годы после освобождения от авторитарных фашистских режимов, т.е. в период первой фазы демократической консолидации.
Постсоветская Россия, также как и Украина, разительно отличается от своих бывших западных соседей по социалистическому лагерю по показателю удовлетворенности демократией. Более того, в этом измерении Россия (как и, наверное, и все остальные страны СНГ) уступала не только странам Европы или Северной Америки, но даже многим странам Черной Африки. Например, в 1999–2000 гг. этот показатель В Ботсване был равен 75%, в Гане – 54%, в Малави – 57%, в Намибии – 63%, в Нигерии – 84%, и лишь в Зимбабве – 17% (Bratton M., Mattes R., 2001, 109).
В апреле 2000 г., по данным РОМИР, с тем, что демократическая система, несмотря на определенные проблемы, является лучшей системой государственного управления, были согласны только 48% респондентов («полностью» – только 9,1% и «согласны» 38,7%). 28% были не согласны с тем, что демократия является лучшей системой правления (в том числе «полностью не согласны» – 4,2%; затруднились с ответом 24,3% опрошенных)1. В африканских странах, заметим, напротив, был выявлен весьма высокий уровень поддержки демократии как системы властвования (в опросах использовался вариант ответа «демократия предпочтительнее любой иной формы правления»): в Ботсване – 82%, в Гане – 76%, в Малави – 66%, в Намибии – 57%, в Нигерии – 81%, и в Зимбабве –71%. Мы видим, что россияне и по данному показателю уступают африканцам.
В России на рубеже XX–XXI в., в 1999 г., была самая большая доля неудовлетворенных демократией – 75% (на Украине –70%). Для сравнения: в Польше – 38%, в Венгрии – 41%, в Чехии – 44%, в Словакии – 46%, в Болгарии – 46%, в Румынии – 56%. В России лишь незначительное меньшинство – 16% респондентов - было согласно (полностью или частично) с утверждением, что существующая в стране политическая система является демократией, а большинство – более половины (52%) – респондентов не разделяло это мнение (Colton T., McFaul M., 2001,4).
Возникает естественный вопрос, чем обусловлено столь резкое отличие России от других стран, прежде всего центрально- и восточноевропейских обществ, по показателю удовлетворенности демократией. К сожалению, выявленные в 1999–2000 гг. различия между странами нельзя объяснить исходя только из различий в нынешнем уровне жизни и динамике социально-экономической ситуации в последнее десятилетие, хотя такое объяснение и напрашивается. Действительно, в тех посткоммунистических странах, где к началу XXI в. уровень жизни приблизился к европейским стандартам, доля респондентов, высказавших удовлетворение демократией как формой правления, больше, чем там, где прогресс в экономике менее заметен. Но, например, в Болгарии или Румынии жизненные стандарты за десять лет реформ ощутимо не выросли, а в этих странах больше сторонников демократии, чем в России. Следовательно, простейшее «вульгарно-материалистическое» объяснение в данном случае является нерелевантным.
Необходимо заметить также, что на протяжении последнего десятилетия XX в. доли недовольных демократией в центрально- и восточноевропейских странах изменялись в зависимости от разного рода обстоятельств и внутри каждой страны варьировали в достаточно широком диапазоне значений. В Польше – от 32% в 1991 г. до 38% в 1999 г. при средней за период 1991–1999 гг. 32%; наименьшая доля,19%, была зарегистрирована в 1997–98 гг., наибольшая, 57%, в 1993 г. В Венгрии – от 39% в 1991 г. до 41% в 1999 г. при средней 47%; минимум был отмечен в 1998 г. – 36%, максимум – 64% в 1993 г. (первая половина). В Чехии – от 24% в 1991 г. до 46% в 1998 г. (при среднем значении 32%). В Словакии – от 41% в 1991 г. до 46% в 1998 г. Наименьшая доля (25%) была зарегистрирована в 1995 г., наибольшая (67%) - во второй половине 1993 г. Второй пик (57 %) был зафиксирован в 1998 г. К сожалению, у нас нет возможности рассмотреть здесь колебания российского показателя.
Смена режимов не привела к установлению подлинного народовластия. С этим практически никто спорит. Демократизация не завершена. Нет возражений. Означают ли вышеприведенные эмпирические факты, что в посткоммунистических странах существует определенный потенциал недовольства демократией, на который могут опереться силы, заинтересованные в установлении не-демократических форм правления? Несомненно. Величина такого потенциала статистически значимо меняется от страны к стране что в общем, также объяснимо. Возможен ли переход в отдельных посткоммунистических странах к авторитарным формам правления? – Вот тут начинается область неопределенности. Высказываются противоположные суждения, за которыми явственно прослеживаются политические симпатии их авторов.
Определенную пищу для размышлений в этой связи дают данные ответов на вопрос о желательности перехода к недемократическим формам, полученные в рамках австрийского проекта. В качестве альтернатив здесь рассматривались: возврат к коммунистическому правлению, правление военных и режим сильной руки. Доля сторонников возврата в прошлое колебалась в интервале от 2% (Латвия) до 39% (Россия), доля сторонников военного режима – от 1% (Словения, Венгрия) до 15% (Россия). Удельный вес «тоскующих по сильной руке» составил от 11% (Хорватия) до 41% (Россия). Не вдаваясь в детали распределения, скажем, что по каждой из стран были получены в целом вполне предсказуемые распределения ответов.
В 1999 г., отвечая на вопрос о выборе между демократией и диктатурой, вариант «демократия предпочтительнее диктатуры при любых обстоятельствах» выбрали 32% опрошенных в России (в 2000 г. – уже 39%), на Украине – 44%, в Болгарии – 54%, в Румынии – 66%, в Польше – 61%, в Словакии – 64%, в Чехии – 64%, в Венгрии – 71% (Ulram). В западноевропейских и североамериканских странах этот показатель, как правило, заметно выше, и в ряде стран значительно выше: например, в Германии и Австрии в 1990-х годах он был равен примерно 90%.
Полярный вариант ответа – «в ряде случаев диктатура может быть предпочтительнее» в 1999 году в России выбрали 29% (в 2000 г. – 21%), на Украине – 34%, тогда как в Болгарии – 16%, в Румынии – 20%, в Польше –10%, в Словакии – 15%, в Чехии – 13%, в Венгрии – 12%. Сравнение опять не в нашу пользу.
В качестве дополнительного индикатора, измеряющего демократические ориентации, в австрийском проекте использовалась субъективная оценка способности демократии справиться с проблемами, стоящими перед страной. В 1999 г. в России по данному вопросу оптимистическую точку зрения высказали 19%, пессимистическую точку зрения – 54% респондентов, а на Украине соответственно – 42% и 52%. Мы видим, что на рубеже XX–XXI вв. и на Украине, и особенно в России, баланс мнений был не в пользу тех, кто считал, что демократически избранные власти способны справиться с насущными проблемами этих стран.2
Противоположная ситуация наблюдалась в Центральной и Восточной Европе, где соотношение оптимистов и скептиков было в пользу первых: в Болгарии – 54% против 44%, в Румынии – 74% против 26%, в Польше – 61% против 36%, в Словакии 55% против 44%, в Чехии – 55% против 42%, и в Венгрии – также 54% против 42%.
На основе комбинации ответов респондентов на вопросы о предпочтительной форме правления и о способности демократии разрешить текущие трудности можно построить типологию и определить пропорции, в которых различные типы представлены в населении конкретной страны. Такая типологическая схема применялась в исследованиях политической культуры южно-европейских и латиноамериканских стран. Питер Ульрам впервые использовал ее для посткоммунистических стран. В качестве типов были выделены следующие четыре: «убежденные демократы», «обеспокоенные демократы», «отчужденные» и «сторонники авторитаризма» (названия условные). К первому типу относились индивиды, предпочитающие демократию другим формам правления и убежденные в ее возможностях вывести страну из трудностей. Ко второму типу – индивиды с продемократическими установками, высказавшие сомнения в способностях нынешнего (демократического) режима справиться с ситуацией. К третьему типу – люди с индифферентным отношением к форме правления. К четвертому типу – респонденты, предпочитающие диктатуру при определенных обстоятельствах.
По расчетам Ульрама в странах Центральной и Восточной Европы «убежденные демократы» составляли почти половину населения: 48% в Польше, 47% – в Венгрии и Чехии и 46% – в Словакии. «Обеспокоенные демократы» соответственно: 14%, 25%, 18 и 18%. «Отчужденные» – это вторая по численности группа: в Польше – 27%, в Венгрии – 16%, в Чехии – 22% и в Словакии – 21%. Верящие только в сильную руку составляли во всех этих странах явное меньшинство, соответственно: 10%, 13%, 14% и 15%.
В России в 1999 г. было 17% «убежденных демократов» и столько же «обеспокоенных демократов». 27% респондентов было отнесено к третьему типу («отчужденные») и 39% были идентифицированы как «сторонники авторитаризма». На Украине соответственно: 32% и 12%, 21% и 34%.
Приведенные выше цифры вновь указывают на разительное отличие России от стран Центральной и Восточной Европы. В какой-то мере они подтверждают неоднократно высказывавшиеся опасения, что в России в начале XXI в., как когда-то в Германии, в Веймарской республике, существуют благоприятные объективные и субъективные условия для установления авторитарного режима (протофашистского или неофашистского типа, «либерального фашизма» и т.д.) и что именно этим наша страна отличается от центрально-европейских стран. К объективным условиям, безусловно, относятся концентрация власти в руках одного человека (по Конституции у нас «суперпрезидентская республика») и слабость гражданского общества; к субъективным условиям – пауперизация и фрустрация, разочарование в либеральных реформах и антидемократические ориентации, характерные, как следует из приведенным выше данных опросов, для значительной части общества.
В определенных кругах современную Россию сравнивают с Францией времен правления генерала Де Голля, чей авторитаризм способствовал заметному прогрессу страны, но в конечном счете, потерпел поражение. Наша проблема в том, что авторитаризм усиливается, но в отличие от Франции у нас нет исторически развитого гражданского общества, реальной оппозиции режиму и давних демократических традиций.