1. Понятие "средние века". Хронологическое и понятийное наполнение термина. Представление об эпических и куртуазных пластах культуры.

В 4-5 веке н.э. распалась Великая империя Александра Македонского и началось Великое переселение народов (их тогда называли варварские: славяне, французы, немцы, испанцы – потом станут) на прежние Римские владения.

Письменная, высокоразвитая латинская культура начала соединяться с бесписьменной (у варварских народов не было письменности) культурой варварских народов, ориентированной на фольклор. Из этого синтеза родилось явление, которое мы называем культурой средневековья.

Первые письменные памятники этих малых варварских народов появились в 8 веке н.э. Но это была еще не литература, это были документы, своды законов, переводы Библии. А вот литературные произведения появились уже в период зрелого средневековья, т.е. с 11 века.

Особое значение имела клерикальная (религиозная) литература. Она создавалась в монастырях. Самые ее распространенные жанры:

- литургическая литература (гимны, обращенные к создателю),

- дидактическая литература (гимны, обращенные к людям),

- жития святых,

- миракли (чудеса).

Параллельно развитию клерикальной литературы развивалась светская литература. Уже начиная с 11 века языком светской культуры становится французский язык. Французский язык в период средневековья выполняет особую международную миссию как общеевропейский язык светской культуры. Получалось двуязычие: клерикальная литература создавалась на родном языке (английский, например), а светская – на французском.

В советских книгах Средневековье рассматривалось как шаг назад в истории культуры. Современные исследователи полагают, что Средневековье – противоречивая, сложная эпоха, но как безусловный шаг вперед в развитии человечества, как открытие духовных знаний, которые помогали человеку познать мир, познать себя.

Особенностью средневекового видения мира является разделение материи и духа. Эти понятия стали противоположными. Двумирность, т.е. с одной стороны маленький грешный земной мир, который является слабой тенью, подобием вечного, безграничного, бесконечного мира духовного.

Возникает вертикальная структура мира.

Человек в своей земной жизни был антинамичным, т.е. разорванным внутренне, потерял целостность, которая была в античности. Он был противоречивым, был разорван на дух и плоть. Плоть была грешна, а дух он мог проявить только когда умрет. Т.е. бренная жизнь человека была греховна и непонятна. Существовало двойное представление о пространстве и времени. Было время (грешное, земное) от рождения до смерти, и время (большое) от рождения человечества до страшного суда. Было пространство: узкое, зажатое, маленькое земное, и бесконечное пространство духа.

Т.е. в средневековье мы говорим о теоцентрическом видении мира. Человек как личность ничего собой не представляет. Он важен только в своем социальном статусе (феодал, крестьянин, рыцарь).

В конце 14, начале 15 века эта вертикаль превращается в вечную горизонталь, т.е. и земной и духовный мир становятся равнозначными. Все ученые Возрождения признавали Бога, но считали, что и земная и божественная жизнь – равноценны.

Три основные течения в светской литературе Средневековья

В литературе Средневековья кроме огромного потока клерикальной литературы, существовали:

- народная смеховая культура,

- героический эпос,

- куртуазно-рыцарская литература.

Куртуазный – придворный. Т.к. монастырь – был центром клерикальной литературы, точно также двор был центром светской литературы. Придворная куртуазная литература по отношению к 11 веку не имеет никаких отрицательных аннотаций, это зачатки, основы, всей светской европейской культуры.

Народно-смеховая культура

Ее отличал гротескный характер (гротеск – выходящий за пределы здравого смысла). Опираясь на средневековые авторитеты (традиции, церковные догмы, нормы), она их не просто осмеивала, а выворачивала наизнанку и создавала особый жанр дураческой драмы. Под колпаком шута – истина в дурацком освещении, в преувеличении – становилась необычайно понятной. Все, что считалось традиционным обретало смеховой и совершенно не клерикальный, а светский характер. Эти дураческие драмы были своеобразным ответом на аскетизм, догматизм клерикальной литературы. Это те устные сказания, которые пелись (передавались устно, не записывались). Люди, которые устно передавали эти побасенки устраивали потешное скоморошье представление на остроактуальные в определенный период темы.

Уже с 11 века начинается разделение между скоморохами и бардами. Рождается новый жанр – героический эпос средневековья, который исполняют барды.

Героический эпос Средневековья

Песни, основывались на историческом материале, самые известные: песнь о моем Сиде, песнь о Роланде.

Рыцарская куртуазная литература

В 11-12 веке достигает особого расцвета. Создается при дворах феодальных сеньоров. В основе этой культуры – особый рыцарский кодекс:

- служение Господу (как первое в Средневековье),

- служение своего повелителю,

- культ дамы.

Т.е. зарождаются основы будущей общеевропейской светской культуры. Культ дамы в своем развитии проходит очень значительную эволюцию. Первоначально он связан с культом Девы Марии, носит религиозный характер, религиозного почитания, не имеет ничего общего с земными страстями. Затем любовь к даме приобретает не только платонический, но и земной характер и становится протестом против средневекового аскетизма. Затем свободная любовь прославляется в противовес браку-сделке, браку, где нет любви. Наконец, культ дамы приобретает комический характер, потому что влюбленность в жену своего сеньора становится обязанностью рыцаря (это этикет, также как он служит своему хозяину, он обязан петь альбы и кансоны жене своего сеньора).

Крупнейшим создателем рыцарского куртуазного романа является Кретьен де Труа.

Начало исторически известной западноевропейской культуры, а следовательно, и литературы, относится к IV – V вв н.э., когда после распада Римской империи на арену мировой истории выступили новые варварские народы. Великое переселение народов. К моменту распада Римской Империи население тех её западных провинций, которые были наиболее тесно связаны с метрополией – Италии, Галлии, Испании, - в основном было романизовано. Латинский язык вытеснил здесь местные языки – распространилась “вульгарная латынь”. Зарождение и развитие литературы средневековья определяется взаимодействием трех основных факторов: традиций народного творчества (трудовые, обрядовые песни), культурных воздействий античного мира (Вергилий, а потом и другие. Античность была необходима, т.к. часто являлась единственным источником знаний) и христианства (религиозные гимны, жития святых). Литература делится на народную, клерикальную и феодально-рыцарскую. Позже появляется городская.

Духовенство имело преимущество – оно обладало единым языком – латынью. На протяжении всего раннего средневековья католическая церковь выдвигает идею теократии, т.е. притязает на высшее управление государством. Основа этой доктрины – рассуждение Августина в трактате “О граде Божьем”. По мнению Августина, существуют два государства: государство “земное”, основанное на внешней власти, заботах о мирских делах, и государство “божие”, представляющее собой духовную общину всех людей, верующих и живущих праведно. Второе должно быть нормой и образцом для первого. Конечным выводом из этого являлось требование передачи всей власти “духовным пастырям”. Большинство наук рассматривались тоже как элемент богословия.

В целом, литература Средневековья, создавала очень объемный, многоплановый образ своего времени. Включая и религиозные представления средневековья и выработанные светские нормы. Литература Средневековья становилась энциклопедией своего времени. Поскольку Средневековье давало верный, объемный материал – именно поэтому мы говорим и современная наука утверждает, что это новый шаг вперед в понимании человека, мира, морали. Его манеры любить, его благородстве.

2. Жанр саги. Установка на достоверность как основной жанровый закон. Черты устного народного творчества: гиперболизация, идеализация героя. Основные темы и образы. Ирландские саги о Кухулине. Кельтские саги.

Кельты, вытесненные потом на Британские острова, играли большую роль в создании мировой литературы. Кельты – одна из ветвей племени галлов, потом они основали Ирландию. Это не менее воинственные, чем германцы, племена. Но при этом у них развитая литературная традиция, она сохранилась из-за периферийного положения. Кельтский эпос дошел до нас в изобилии. Он представлен так называемыми сагами.

Сага – всякое прозаическое повествовательное произведение, устное или письменное, реалистическое или фантастическое, историческое или неисторическое.

Своеобразие: архаический эпос древних ирландцев складывается в прозе, это единичный случай.

Государство и государственность развиваются медленно, задержались черты родового строя древнейших времен: матриархат, народное собрание, кровная месть, культ племенных богов и кровное родство. Семьи-кланы-племена. Все время воевали, кочевали. Скотоводство накладывает свой отпечаток на эпос.

Почти все саги повествуют об угоне скотины. Главный эпос: «Угон быка из Куалнге». Это огромная эпопея – компиляция из многих саг.

Нравы были дикими. До 697 года женщины наравне с мужчинами участвовали в битвах. Потом появился указ об отлучении их от церкви в случае битвы. Тогда стали использовать свирепых псов, приученных выгрызать человеку горло.

Существовало три группы лиц, которые создавали литературу. Друиды – сначала были судьями, создателями, хранителями мифических и героических преданий. Потом они поделились своими функциями с филидами. Изначально это были историки – хранители историй семей, родов, занимались топографией, законоведством и предсказаниями. Барды – лирические поэты. Значение слова не изменилось. Легендарный бард Оссейн, сын одного из военных вождей, более известен нам как Оссиан. И воин, и поэт. Его творчество до нас не дошло, но в 18 веке некий Джеймс Макферсон якобы нашел пергамент с песнями Оссиана, перевел. Оказалось, что это была его подделка.

Реально до нас дошли две огромные рукописи. Древнейшая – «Книга бурой коровы» конец 11 – начало 12 века. Вторая – Лейнстерская книга, середина 12 века. Более 100 саг.

Сочетание красочной, сказочной фантастики с реалистическими деталями. Наряду с людьми действуют сиды – в западноевропейском варианте – феи.

4 основных цикла:

1. Мифологический (представления о древней Ирландии). Произведения возникли до прихода христианства в Ирландию, а записаны уже позднее монахами.

2. Уладский – самый древний (Цикл Кухулина).

3. Цикл Финна (Осианна)

4. Смешанный – в основном сказания о поездке героев на тот свет.

Уладский цикл (современный Ольстер). Связующая фигура – король Конхобар. Вероятно, он создал государство Уладов. Он превращается в эпического короля. Это эталон, который не развивается и не изменяется. Это этический, нравственный, героический образец. Его племянник – Кухулин, один из любимейших героев, так как он боролся за независимость родины. Кухулин – полумифический персонаж, потому что его отец – бог света. У него есть качества и человека, и сказочного существа. В битве его тело вырастает в три раза, один глаз уходит в череп, второй в центр лба, волосы называются кровью, почти может летать. Имя свое он получает не сразу. Имя тогда надо было заслужить. При рождении давали прозвище, у Кухулина – Сентанта. В 7 лет совершил подвиг. Дядя Конхобар поехал к кузнецу Кулану, у которого был пес-убийца. Мальчику стало скучно, пошел к кузнецу, убил этого пса. Кулан заставил Кухулина служить ему три года.

С Уладом постоянно воюет королева Медб. Однажды она с мужем стала считать богатства. У нее на одного быка меньше, хочет купить у уладов, иначе – силой. Бык необыкновенный. Гонцы неосторожные, проболтались, хотя быка продали. Война. Магическая болезнь – мужчины Улады лежат в кровати и не могут встать. Не болен только Кухулин. Но он не может всех победить. Придумывает хитрость с мостом. У Кухулина есть побратим – Фердиад. Медб требует биться его. Погибает Кухулин тоже из-за позорящей род песни.

Цикл фении. Фения – военно-религиозная организация, дошла до нас. Сейчас это террористы. Король Фин, сын Осейн. В рамках этого эпоса появляются саги о любви. Фин – прототип короля Марка. Саги о чудесных плаваниях и о любви. Начало любовному рыцарскому роману. Ирландцы – прекрасные мореходы, говорят, что первые достигли Америки. В современную литературу приходят два мотива. Мотив благословенных островов, где время летит намного быстрее.

+3. Представление средневекового человека о мире, запечатленное в структуре эпоса. Своеобразие членения пространства и восприятия времени на примере англо-саксонского эпоса "Беовульф". Пир как ритуал героического мира

Единственная существующая рукопись «Беовульфа» датируется примерно 1000 годом. Но сама эпопея относится, по мнению большинства специалистов, в концу VII или к первой трети VIII века. В тот период англосаксы уже переживали начинавшийся процесс зарождения феодальных связей. Поэме, однако, присуща эпическая архаизация. Кроме того, она рисует действительность со специфической точки зрения: мир «Беовульфа» — это мир королей и дружинников, мир пиров, битв и поединков.

Фабула этой крупнейшей из англосаксонских эпопей несложна. Беовульф, молодой витязь из народа гаутов, узнав о бедствии, которое обрушилось на короля данов Хигелака,— о нападениях чудовища Гренделя на его дворец Хеорот и о постепенном истреблении им в течение двенадцати лет дружинников короля, отправляется за море, чтобы уничтожить Гренделя. Победив его, он затем убивает в новом единоборстве, на этот раз в подводном жилище, другое чудовище — мать Гренделя, которая пыталась отмстить за смерть сына. Осыпанный наградами и благодарностями, возвращается Беовульф к себе на родину. Здесь он совершает новые подвиги, а впоследствии становится королем гаутов и благополучно правит страной на протяжении пятидесяти лет. По истечении этого срока Беовульф вступает в бой с драконом, который опустошает окрестности, будучи разгневан покушением на охраняемый им древний клад. Беовульфу удается победить и это чудовище, но — ценою собственной жизни. Песнь завершается сценой торжественного сожжения на погребальном костре тела героя и сооружения кургана над его прахом и завоеванным им кладом.

Эти фантастические подвиги перенесены, однако, из ирреального мира сказки на историческую почву и происходят среди народов Северной Европы: в «Беовульфе» фигурируют датчане, шведы, гауты (Кто такие гауты «Беовульфа», остается спорным. В науке предлагались разные толкования: готы Южной Швеции или острова Готланд, юты Ютландского полуострова и даже древние геты Фракии, которых, в свою очередь, в средние века смешивали с библейскими Гогом и Магогом.), упоминаются другие племена, названы короли, которые некогда действительно ими правили. Но это не относится к главному герою поэмы: сам Беовульф, видимо, не имел исторического прототипа. Поскольку в существование великанов и драконов тогда все верили безоговорочно, то соединение подобных историй с рассказом о войнах между народами и королями было вполне естественным. Любопытно, что англосаксонский эпос игнорирует Англию (это породило, между прочим, ныне отвергнутую теорию о скандинавском его происхождении). Но, может быть, эта черта «Беовульфа» не покажется столь уж разительной, если иметь в виду, что и в других произведениях англосаксонской поэзии мы встречаем самые различные народы Европы и что с тем же фактом мы столкнемся и в песнях «Старшей Эдды», а отчасти и в «Песни о нибелунгах».

В духе теорий, господствовавших в науке в середине XIX века, некоторые толкователи «Беовульфа» утверждали, что поэма возникла в результате объединения различных песен; было принято рассекать ее на четыре части: поединок с Гренделем, поединок с его матерью, возвращение Беовульфа на родину, поединок с драконом. Высказывалась точка зрения, что первоначально чисто языческая поэма была частично переработана в христианском духе, вследствие чего в ней и возникло переплетение двух мировоззрений. Затем большинство исследователей стало считать, что переход от устных песен к «книжному эпосу» не сводился к простой их фиксации; эти ученые рассматривали «Беовульф» как единое произведение, «редактор» которого по-своему объединил и переработал имевшийся в его распоряжении материал, изложив традиционные сюжеты более пространно. Нужно, однако, признать, что о процессе становления «Беовульфа» ничего не известно.

В эпопее немало фольклорных мотивов. В самом начале упоминается Скильд Скеванг — «найденыш». Лодку с младенцем Скильдом прибило к берегам Дании, народ которой был в то время беззащитен из-за отсутствия короля; впоследствии Скильд стал правителем Дании и основал династию. После смерти Скильда вновь положили на корабль и вместе с сокровищами отправили туда, откуда он прибыл,— чисто сказочный сюжет. Великаны, с которыми сражается Беовульф, сродни великанам скандинавской мифологии, и единоборство с драконом — распространенная тема сказки и мифа, в том числе и северного. В юности Беовульф, который, выросши, приобрел силу тридцати человек, был ленив и не отличался доблестями,— не напоминает ли это молодость других героев народных сказаний, например Ильи Муромца? Приход героя по собственному почину на помощь терпящим бедствие, перебранка его с оппонентом (обмен речами между Беовульфом и Унфертом), испытание доблести героя (рассказ о состязании в плавании Беовульфа и Бреки), вручение ему магического оружия (меч Хрунтинг), нарушение героем запрета (Беовульф отнимает клад в поединке с драконом, не ведая, что над сокровищем тяготеет заклятье), помощник в единоборстве героя с врагом (Виглаф, пришедший на выручку Беовульфу в момент, когда тот был близок к гибели), три боя, которые дает герой, причем каждый последующий оказывается более трудным (битвы Беовульфа с Гренделем, с его матерью и с драконом),— все это элементы волшебной сказки. Эпопея хранит многие следы своей предыстории, коренящейся в народном творчестве. Но трагический финал — гибель Беовульфа, равно как и исторический фон, на котором развертываются его фантастические подвиги, отличают поэму от сказки,— это признаки героического эпоса.

Представители «мифологической школы» в литературоведении прошлого века пытались расшифровать этот эпос таким образом: чудовища олицетворяют бури Северного моря; Беовульф — доброе божество, обуздывающее стихии; его мирное правление — благодатное лето, а его смерть — наступление зимы. Таким образом, в эпосе символически изображены контрасты природы, рост и увядание, подъем и упадок, юность и старость. Другие ученые понимали эти контрасты в этическом плане и видели в «Беовулъфе» тему борьбы добра и зла. Символическому и аллегорическому толкованию поэмы не чужды и те исследователи, которые вообще отрицают ее эпический характер и считают ее сочинением клирика или монаха, знавшего и использовавшего раннехристианскую литературу. Эти толкования в значительной мере упираются в вопрос о том, выражен ли в «Беовульфе» «дух христианства» либо перед нами — памятник языческого сознания. Сторонники понимания его как народного эпоса, в котором живы верования героической поры Великих переселений, естественно, находили в нем германское язычество и сводили к минимуму значение церковного влияния. Напротив, те современные ученые, которые причисляют поэму к разряду письменной литературы, переносят центр тяжести на христианские мотивы; в язычестве же «Беовульфа» видят не более как стилизацию под старину. В новейшей критике заметна тенденция к перемещению внимания с анализа содержания поэмы на изучение ее фактуры и стилистики. В середине нашего века преобладало отрицание связи «Беовульфа» с эпической фольклорной традицией. Между тем за последние годы ряд специалистов склонен считать распространенность в тексте поэмы стереотипных выражений и формул свидетельством ее происхождения из устного творчества. В науке не существует общепринятой концепции, которая бы достаточно удовлетворительно объясняла «Беовульфа». Между тем без толкования не обойтись. «Беовульф» труден для современного читателя, воспитанного на совсем иной литературе и склонного, пусть невольно, переносить и на древние памятники представления, сложившиеся при знакомстве с художественными творениями нового времени.

В пылу научных споров подчас забывают: независимо от того, каким путем возникла поэма, была ли она составлена из разных кусков или нет, средневековой аудиторией она воспринималась как нечто целое. Это касается и композиции «Беовульфа», и трактовки в нем религии. Автор и его герои часто поминают Господа Бога; в эпопее встречаются намеки на библейские сюжеты, видимо, понятные тогдашней «публике»; язычество явно осуждается. Вместе с тем «Беовульф» пестрит ссылками на Судьбу, которая то выступает в качестве орудия творца и идентична божественному Провидению, то фигурирует как самостоятельная сила. Но вера в Судьбу занимала центральное место в дохристианской идеологии германских народов. Родовая кровная месть, которую церковь осуждала, хотя нередко вынуждена была терпеть, в поэме прославляется и считается обязательным долгом, а невозможность мести расценивается как величайшее несчастье. Короче говоря, идеологическая ситуация, рисующаяся в «Беовульфе», достаточно противоречива. Но это противоречие жизни, а не простая несогласованность между более ранней и последующими редакциями поэмы. Англосаксы VII—VIII веков были христианами, но христианская религия в то время не столько преодолела языческое мировосприятие, сколько оттеснила его из официальной сферы на второй план общественного сознания. Церкви удалось уничтожить старые капища и поклонение языческим божкам, жертвоприношения им, что же касается форм человеческого поведения, то здесь дело обстояло гораздо сложнее. Мотивы, которые движут поступками персонажей «Беовульфа», определяются отнюдь не христианскими идеалами смирения и покорности воле божьей. «Что общего между Ингельдом и Христом?» — вопрошал известный церковный деятель Алкуин век спустя после создания «Беовульфа» и требовал, чтобы монахи не отвлекались от молитвы героическими песнями. Ингельд фигурирует в ряде произведений; упомянут он и в «Беовульфе». Алкуин сознавал несовместимость идеалов, воплощенных в подобных персонажах героических сказаний, с идеалами, проповедуемыми духовенством.

То, что религиозно-идеологический климат, в котором возник «Беовульф», был не однозначен, подтверждается и археологической находкой в Саттон Ху (Восточная Англия). Здесь в 1939 году было обнаружено захоронение в ладье знатного лица, датируемое серединой VII века. Погребение было совершено по языческому обряду, вместе с ценными вещами (мечами, шлемами, кольчугами, кубками, знаменем, музыкальными инструментами), которые могли понадобиться королю в ином мире.

Трудно согласиться с теми исследователями, которых разочаровывает «банальность» сцен поединков героя с чудовищами. Эти схватки поставлены в центре поэмы вполне правомерно,— они выражают главное ее содержание. В самом деле, мир культуры, радостный и многоцветный, олицетворяется в «Беовульфе» Хеоротом — чертогом, сияние которого распространяется «на многие страны»; в его пиршественном зале бражничают и веселятся вождь и его сподвижники, слушая песни и сказания скопа — дружинного певца и поэта, прославляющего их боевые деяния, равно как и деяния предков; здесь вождь щедро одаривает дружинников кольцами, оружием и другими ценностями. Такое сведение «срединного мира» (middangeard) к дворцу короля (ибо все остальное в этом мире обойдено молчанием) объясняется тем, что «Беовульф»— героический эпос, который сложился, во всяком случае в известной нам форме, в дружинной среде.

Хеороту, «Оленьему залу» (его кровля украшена позолоченными рогами оленя) противостоят дикие, таинственные и полные ужаса скалы, пустоши, болота и пещеры, в которых обитают чудовища. Контрасту радости и страха соответствует в этом противоположении контраст света и мрака. Пиры и веселье в сияющем золотом зале происходят при свете дня,— великаны выходят на поиски кровавой добычи под покровом ночи. Вражда Гренделя и людей Хеорота — не единичный эпизод; это подчеркивается не только тем, что гигант свирепствовал на протяжении двенадцати зим, до того как был сражен Беовульфом, но и прежде всего самою трактовкой Гренделя. Это не просто великан,— в его образе совместились (хотя, может быть, и не слились воедино) разные ипостаси зла. Чудовище германской мифологии, Грендель вместе с тем и существо, поставленное вне общения с людьми, отверженный, изгой, «враг», а по германским верованиям человек, запятнавший себя преступлениями, которые влекли изгнание из общества,— как бы терял человеческий облик, становился оборотнем, ненавистником людей. Пение поэта и звуки арфы, доносящиеся из Хеорота, где пирует король с дружиной, пробуждают в Гренделе ярость. Но этого мало,— в поэме Грендель назван «потомком Каина». На старые языческие верования напластовываются христианские представления. На Гренделе лежит древнее проклятье, он назван «язычником» и осужден на адские муки. И вместе с тем он и сам подобен дьяволу. Формирование идеи средневекового черта в то время, когда создавался «Беовульф», далеко не завершилось, и в не лишенной противоречивости трактовке Гренделя мы застаем любопытный промежуточный момент этой эволюции.

То, что в этом «многослойном» понимании сил зла переплетаются языческие и христианские представления, не случайно. Ведь и понимание богатворца в «Беовульфе» не менее своеобразно. В поэме, многократно упоминающей «повелителя мира», «могучего бога», ни разу не назван Спаситель Христос. В сознании автора и его аудитории, по-видимому, не находит места небо в богословском смысле, столь занимавшее помыслы средневековых людей. Ветхозаветные компоненты новой религии, более понятные недавним язычникам, преобладают над евангельским учением о Сыне Божьем и загробном воздаянии. Зато мы читаем в «Беовульфе» о «герое под небесами», о человеке, который заботится не о спасении души, но об утверждении в людской памяти своей земной славы. Поэма заканчивается словами: из всех земных вождей Беовульф более всех был щедр, милостив к своим людям и жаден до славы!

Жажда славы, добычи и княжеских наград — вот высшие ценности для германского героя, как они рисуются в эпосе, это главные пружины его поведения. «Каждого смертного ждет кончина! — //пусть же, кто может, вживе заслужит // вечную славу! Ибо для воина // лучшая плата — память достойная!» (ст. 1386 след.). Таково кредо Беовульфа. Когда он должен нанести решительный удар своему противнику, он сосредоточивается на мысли о славе. «(Так врукопашную // должно воителю идти, дабы славу // стяжать всевечную, не заботясь о жизни!)» (ст. 1534 след.) «Уж лучше воину // уйти из жизни, чем жить с позором!» (стихи 2889 — 2890).

Не меньше славы воины домогаются подарков вождя. Нашейные кольца, браслеты, витое или пластинчатое золото постоянно фигурируют в эпосе. Устойчивое обозначение короля — «ломающий гривны» (дарили подчас не целое кольцо, то было значительное богатство, а части его). Современного читателя, пожалуй, удручат и покажутся монотонными все вновь возобновляющиеся описания и перечисления наград и сокровищ. Но он может быть уверен: средневековую аудиторию рассказы о дарах нисколько не утомляли и находили в ней живейший отклик. Дружинники ждут подарков вождя прежде всего как убедительных знаков своей доблести и заслуг, поэтому они их демонстрируют и гордятся ими. Но в ту эпоху в акт дарения вождем драгоценности верному человеку вкладывали и более глубокий, сакральный смысл. Как уже упомянуто, языческая вера в судьбу сохранялась в период создания поэмы. Судьба понималась не как всеобщий рок, а как индивидуальная доля отдельного человека, его везенье, счастье; у одних удачи больше, у других меньше. Могучий король, славный предводитель — наиболее «богатый» счастьем человек. Уже в начале поэмы мы находим такую характеристику Хродгара: «Хродгар возвысился в битвах удачливый,// без споров ему покорились сородичи...» (ст. 64 след.). Существовала вера, что везенье вождя распространяется и на дружину. Награждая своих воинов оружием и драгоценными предметами — материализацией своей удачи, вождь мог передать им частицу этого везенья. «Владей, о Беовульф, себе на радость // Воитель сильный дарами нашими — // кольцом и запястьями, и пусть сопутствует // тебе удача!» — говорит королева Вальхтеов Беовульфу. (ст. 1216 след.)

Но мотив золота как зримого, ощутимого воплощения удачи воина в «Беовульфе» вытесняется, очевидно под христианским влиянием, новой его трактовкой — как источника несчастий. В этой связи особый интерес представляет последняя часть поэмы — единоборство героя с драконом. В отместку за похищение драгоценности из клада дракон, который сторожил эти древние сокровища, нападает на селения, предавая огню и гибели окружающую страну. Беовульф вступает в схватку с драконом, но нетрудно убедиться, что автор поэмы не усматривает причины, побудившей героя на этот подвиг, в учиненных чудовищем злодеяниях. Цель Беовульфа — отнять у дракона клад. Дракон сидел на кладе три столетия, но еще прежде эти ценности принадлежали людям, и Беовульф желает возвратить их роду человеческому. Умертвив страшного врага и сам получив роковую рану, герой выражает предсмертное желание: увидеть золото, которое он вырвал иа когтей его стража. Созерцание этих богатств доставляет ему глубокое удовлетворение. Однако затем происходит нечто прямо противоречащее словам Беовульфа о том, что он завоевал клад для своего народа, а именно: на погребальный костер вместе с телом короля его сподвижники возлагают и все эти сокровища и сжигают их, а остатки погребают в кургане. Над кладом тяготело древнее заклятье, и он бесполезен людям; из-за этого заклятья, нарушенного по неведению, Беовульф, по-видимому, и погибает. Поэма завершается предсказанием бедствий, которые обрушатся на гаутов после кончины их короля.

Борьба за славу и драгоценности, верность вождю, кровавая месть как императив поведения, зависимость человека от царящей в мире Судьбы и мужественная встреча с нею, трагическая гибель героя — все это определяющие темы не одного только «Беовульфа», но и других памятников германского эпоса.

4. Представление о народном эпосе. Своеобразие жанра и поэтики. Жанровые черты. Художественное своеобразие. Сочетание сказочности и историзма. Черты устного народного творчества: троекратность повторений, гиперболизация, постоянные эпитеты. Сложные слова, кеннинги, аллитерационный стих.

На исходе VI столетия англо-саксы еще не имели литературы в собственном смысле слова. Первоначально они пользовались руническим письмом, распространенным среди многих, германских племен.

Дошедшие до нас памятники рунической письменности англо-саксов очень немногочисленны: при этом наиболее интересные ее образцы относятся к поздней поре. Таковы, прежде всего, надписи на мечах, кубках и предметах домашнего обихода, найденных в различных местностях Англии; на этих предметах вырезаны рунические знаки, которым нередко придавалось магическое значение, небольшие изречения, заговорные формулы. Во Франции, близ г. Клермон-Ферран, найден был так называемый "рунический ларец" англо-саксонского происхождения; рунический его текст состоит из нескольких стихотворных строк на тему о китовом усе, из которого этот ларец сделан. Памятник этот относят к VIII в. Одним из наиболее известных рунических памятников является надпись на каменном кресте, стоящем близ деревни Рутвелл (Ruthwell); на юго-западе нынешней Шотландии; здесь высечено небольшое стихотворение религиозного содержания на тему о кресте христовом. Этот памятник датируется также VIII столетием; местонахождение его и язык указывают на север Англии. Значит, руническим письмом англо-саксы пользовались и тогда, когда письменность на латинском и народном языках находилась у них уже в цветущем состоянии. Большое значение в ранние века англо-саксонской истории имела устная словесность. В песнях и сказаниях англо-саксов, завоевавших Британию, долгое время сохранялись отзвуки преданий и сюжетов, составлявших содержание германской поэзии на континенте в более ранний период. Но обработка их совершилась уже под воздействием новых исторических условий жизни англо-саксов в Британии, в частности под заметным влиянием христианизации варварских племен, воздействия монастырской школы, соприкосновения с латинской культурой и т. д. Все, или почти все, дошедшие до нас памятники англо-саксонской поэзии носят отчетливые следы этой обработки.

Из ряда свидетельств мы заключаем о существовании у англо-саксов песен, связанных с языческим религиозным культом: песен свадебных, застольных, военных, рабочих, погребальных плачей и т. д. Песни хоровые (dreamas) и индивидуальные (sangas) исполнялись в течение всего англо-саксонского периода. Еще в позднюю англо-саксонскую эпоху они несомненно носили вполне мирской характер, так как церковь относилась, к ним с неизменной враждебностью, хотя и не могла искоренить их из быта. Уже в канонических правилах Эльфрика (начало XI в.) говорится о том, что священники должны запрещать языческие песни на погребальных пирах. О Дунстане, позднее архиепископе Кентерберийском (924-988 гг.), известно, что он сам в юности учил "старинные песни дедовских языческих времен". (avitae gentilitatis vanissima carmina), жаловал профессиональных певцов (hyistrionum frivolas incantationum noenias) и сам играл на арфе. А об уэссекском князе Альдгельме летописцы рассказывали, что он - искусный певец и поэт - становился на мосту у переправы, ведущей к церкви, и звуками народной песни останавливал нерадивых, которые слишком рано уходили из храма.

О различных жанрах народной обрядовой и лирической поэзии мы можем только догадываться также по преимуществу на основании поздних свидетельств. У англо-саксов несомненно распространены были свадебные песни. В глоссах латинский термин "эпиталамиум" переводится соответствующими англо-саксонскими обозначениями brydleap или brydsang. Повидимому эти песни у англо-саксов исполняли перемежающиеся партии хора, вступавшие между собой в диалог. О том, как сильно драматизирован был брачный обряд англо-саксов, можно заключать из любопытного его описания в латинских "Деяниях сакса Герварда" (Gesta Gerwardi Saxonis), составленных анонимным клириком по рассказам дружинников этого знаменитого борца с нормандскими войсками Вильгельма Завоевателя (рукопись "Деяний" относится к XIII в.). Распространены были также погребальные плачи, но ни одного образца их не сохранилось.

Мы знаем о существовании у англо-саксов магических заговорных формул, "заклинаний" (первоначально имевших метрический характер, удобный для запоминания). Сохранилось свыше десятка текстов подобных заговоров, хотя и дошедших до нас в поздних записях англо-саксонской поры (иногда прозаических), но несомненно опирающихся на древнюю языческую традицию. Таковы заговоры о хорошем урожае, о благополучии пчелиного улья, о возвращении пропавшей скотины, об удаче в путешествии и, чаще всего, об ограждении от болезней. О склонности англо-саксов к гномической поэзии мы имеем множество свидетельств; в этом убеждает также значительное количество дошедших до нас стихотворных загадок VII-VIII и более поздних веков. Но все эти загадки испытали на себе школьно-монастырское влияние, и связь их с жанрами народной гномической поэзии распознается преимущественно при сравнении с поэзией древних скандинавов. Более узкую сферу распространения должна была иметь учительная, жреческая поэзия языческого культа.

Искусство слагать песни и дополнять их в сопровождении музыкальных инструментов пользовалось у англо-саксов большим почетом. Искусный певец, умевший "мудро вести хитрую речь", вероятно, рано получал профессиональный облик. Наряду с народными певцами-музыкантами (gleoman) уже на ранней стадии англо-саксонской культуры мы встречаем профессионального дружинного певца - скопа (scop), выделившегося из состава дружинников, подобного тем, которые имелись у континентальных германских племен. Его искусство доставляло ему особый почет и щедрые дары. Скоп был одним из приближенных вождя или короля; на пирах он сидел у его ног и под звуки арфы пел стародавние были. Скоп был хранителем исторического предания рода, племени, княжеской дружины, давал мудрые советы, воспитывал в воинах храбрость и прочие доблести, а иногда как особо доверенное лицо исполнял важные, ответственные поручения. Искусству "петь и сказывать" вероятно учились у него и представители знати. Король Альфред юношей при уэссекском дворе днем и ночью мог наслаждаться "саксонскими эпическими песнями" (saxonica poemata), - об этом рассказывает его биограф и современник Ассер.

Небольшое произведение англо-саксонской поэзии "Видсид" (т. е. "многостранствующий"), которое долгое время считали одним из древнейших доведших до нас памятников англо-саксонской литературы, рисует образ именно такого певца.

Стихотворение "Вадсид" - одно на самих сложных во всей англо-саксонской литературе и доныне возбуждает большие споры. Его основную часть занимает "каталог" стран, якобы посещенных певцом, и тех резиденций, где его принимали с почетом; при этом он прибегает к фикции личных "автобиографических" воспоминаний. Среди славных властителей, у которых побывал Видсид, называются имена наиболее известных героев германских эпических сказаний. Несообразности этого произведения объясняли тем, что ряд имен вставлен в поэму впоследствии, хотя мнения исследователей об этих интерполяциях весьма различны. Во всяком случае это стихотворение, близкое по своей литературной технике к "Беовульфу" и группе ранних лирических произведений, может служить свидетельством известности в Англии континентально-германских эпических циклов.

Другое произведение, в котором описан певец, "скоп", носит название "Сетование Деора". Оно представляет собою лирический монолог, вложенный в уста придворного певца по имени Деор.

Деор рассказывает, что некогда он пел при Геоденингах и был им люб, пока не сменил его "властитель песен" Хеорренда (Heorrenda), отнявший у него и милость двора и ленное владение (landryht). Утешение себе Деор находит лишь в том, что вспоминает целую вереницу знаменитых образов героических саг, героев древних преданий. Все они также испытали различные несчастия, но горе их, в конце-концов, миновало. Каждый из приведенных примеров пережитых героями испытаний изложен автором в отдельной строфе, состоящей из нескольких стихов (от двух до семи), а каждую строфу сопровождает один и тот же меланхолический припев ("Все это прошло, и этому также пройти"), придающий, особый лирический колорит всему произведению. Эта изысканная форма построения поэмы, а также особенности языка и интерполяции, вероятно сделанные рукой христианского книжника, заставляют ученых приблизить дату ее создания к более позднему времени. Первоначально стихотворение датировалось VII-VIII вв., теперь его все чаще относят к IX и даже к X в. Но примеры, которыми пользуется автор, явно указывают на стародавнюю эпическую традицию, а строфическая форма памятника, припев и т. д. свидетельствуют о его близости к народно-песенному складу.

Рядом с образцами эпических поэм, выросших на основе народно-героического жанра, среди известных нам памятников древнейшей англо-саксонской поэзии мы находим также целый ряд произведений, которые могут быть условно отнесены к произведениям лирического или лирико-эпического характера. Точные жанровые разграничения в данном случае едва ли возможны; уже в названных выше произведениях, например, в "Сетованиях Деора", присутствует сильный лирический элемент. В произведениях, к которым мы переходим, этот элемент усилен настолько, что является определяющим. Некоторые из них прямо могут быть названы героическими элегиями. Время возникновения всех этих элегий определяется различно и с большим трудом; некоторые из них носят на себе отпечаток христианской культуры. Среди них есть, однако, три произведения, несколько изолированные от остальной англо-саксонской лирики, - это поэмы любви. Условно их обозначают следующими заглавиями: "Послание супруга", "Сетования жены" и "Поэма о Вульфе". В двух последних особенно поражает отсутствие христианских черт и своеобразный колорит, заставляющий вспомнить о таких более поздних героических элегиях скандинавского эпоса, как плач Гудруны или жалоба Брюнхильды в "Эдде". "Послание супруга" - небольшое стихотворение, дошедшее до нас в единственной рукописи (Эксетерский кодекс, л. 123 и сл.), представляет собою речь посланца, отправленного его господином с руническим письмом (письмо начертано на кусочке дерева, оторванном от корабля) к жене или невесте с приглашением последовать за ним за море, на его новую родину. Из стихотворения мы узнаем, что автор послания принужден был, удалившись от родины, скитаться в одиночестве, да теперь он получил престол и государство. Он надеется, что молодая женщина, помня об их взаимных обетах, приедет к нему и сделает его счастье полным. Это стихотворение кажется лирической концовкой какой-то саги, эпического предания, - какого именно, установить до сих пор не удалось. Оно выражает настроение душевной успокоенности, счастливой уверенности в будущем. Отношения между мужчиной и женщиной, здесь описанные, искренни, задушевны, полны нежного лиризма. Время возникновения этого памятника относят к периоду между VII и X вв.

Датировка второго произведения - "Жалобы" или "Сетования жены" - вызывает такие же споры, как и первое; прежние исследователи (Траутман) относили его к последней трети VII в. (660-700 гг.), новейшие работы чаще датируют его VIII и даже концом IX в. (Шюккинг). В "Послании супруга", речь шла о случайной, непредвиденной разлуке любящих; в "Жалобе жены" мы чувствуем драму, о смысле которой можно только догадываться. Сначала счастливые, супруги жили лишь один для другого; в то время как муж странствовал по дальним морям, жена ждала его с нетерпением и тревогой. Но ее оклеветали перед мужем, разлучили с ним, и теперь она живет в изгнании. Отлученная от всех радостей бытия, она то чувствует себя подавленной горем, то, напротив, ожесточается при мысли о несправедливости, выпавшей на ее долю. Любовь, которую она не в силах преодолеть, еще усугубляет ее страдания:

............я тоскую потому,

Что нашла для себя мужа, прямо для меня сотворенного,

Но несчастного и полного печали в своем разуме.

Он прятал от меня свое сердце, имея мысли убийцы,

Но радостный вид. Часто мы обещали друг другу,

Что нас не разлучит никто,

Кроме одной смерти: но все сильно изменилось,

И теперь все идет так, как будто бы никогда

Не существовало нашей дружбы. Я принуждена издали и вблизи

Терпеть ненависть моего возлюбленного.

Меня принудили жить в лесу,

Под дубом в землянке.

Стар этот земляной дом, я же все томима одним долгим желанием.

Угрюмы эти долины, высоки холмы,

Горьки для меня изгороди огороженного места, полные терниев.

Мрачно мое жилище. Часто отсутствие

Здесь моего повелителя подвергало меня мученью!

В этом лирическом монологе есть и мощь, и подлинная патетика, и сила настоящей страсти, похожей, несмотря на различие ситуаций, на страсть героинь "Эдды": Сигруны, которую даже сама смерть не может разлучить с Хельги, Гудруны, которая плачет кровавыми слезами над бездыханным телом своего мужа Сигурда. В "Сетованиях" покинутой англо-саксонской женщины мы находим поэзию, свойственную древне-скандинавской литературе, - поэзию одиночества и тот же параллелизм природы и настроений человека; героиня остро чувствует окружающую ее неприязненную природу; ее гнетут эти холмы, хмурые леса, терновые изгороди, отметившие место ее изгнании. Различие лишь в сдержанности тона, который контрастирует с необузданными страстями героинь "Эдды", а также в большей тонкости психологических оттенков. Толкования этого замечательного памятника англо-саксонской поэзии весьма разнообразны. Всего вероятнее, что мы и на этот раз имеем дело с каким-то образом из эпической саги; жалоба покинутой и оклеветанной женщины относится к центральному моменту сказания, когда скорбь героини достигла своего предела.

Третье интересующее нас стихотворение (Поэма о Вульфе) имело своеобразную судьбу. Оно дошло до нас в единственной рукописи (Эксетерский кодекс), где помещено в начале собрания "стихотворных загадок", долго приписывавшихся англо-саксонскому поэту Кюневульфу. По месту, занимаемому им в рукописи; а также из-за чрезвычайной трудности интерпретации, оно долгое время считалось стихотворной загадкой и доныне сохранило в научной литературе условное заглавие "Первая загадка". Толкования ее были разноречивы. Недавние исследования с неопровержимостью установили, что перед нами фрагмент лирико-эпического стихотворения, близкий по форме к "Деору" или "Сетованиям жены". Это - история разлученных любовников, тоскующих друг о друге. И на этот раз стихотворение не раскрывает, полностью сюжета, ограничиваясь намеками, которые, повидимому, была вполне понятны современным читателям или слушателям. Вероятно, и в этой поэме фигурируют некогда хорошо знакомые образы героической саги.

Большинство ученых отрицает в указанных памятниках влияние античной и даже книжной поэзии и охотнее связывает их происхождение с одним или несколькими не дошедшими до нас англо-саксонскими или континентальными германскими эпическими циклами.

Одним, из наиболее замечательных произведений этой группы памятников является небольшая поэма, известная под заглавием "Мореплаватель" и находящаяся в том же Эксетерском кодексе (л. 81-83). Первые стихи поэмы дают удивительные по мужественной красоте картины зимнего океана. Поэт, от лица мореплавателя, описывает жестокую стужу. Суставы его цепенеют, ноги примерзают к кораблю; ливень вместе с градом обрушивается на его голову; бури истощают его силы; кругом мрак, голод и одиночество. Он слышит тоскливые крики морских птиц, летящих над волнами, и в их голосах для него ожидают воспоминания о прошлом:

Но сердце мое рвется из груди,

Дух мой рвется вместе с волнами,

Над родиной кита (море), рвется далеко

К пространствам земли, и вновь возвращается назад

Пылающий и жадный: кричи, пустынная птица;

Толкая мое сердце непреодолимо по дороге китов,

По волнам океана.

Англо-саксонская поэзия охотно возвращается к картинам океана. В "Беовульфе" и в первых англо-саксонских стихотворных пересказах библейских сказаний картины моря особенно привлекают поэтов. Но в "Мореплавателе" эти картины полны особой тонкой живописности. Поэма прославляет мужество борьбы, она полна величия и героизма.

Датировка этого памятника колеблется между VIII и X веками. К этому произведению близко другое, известное под заглавием "Странник" (Эксетерский кодекс, л. 76-78). Здесь монолог, повидимому, вложен в уста дружиннику или приближенному короля, который после смерти своего повелителя вынужден в одиночестве скитаться на чужбине и странствовать по холодному морю, чтобы найти себе нового господина или утешителя. Он погружается в печальные воспоминания о прошлом; ему кажется, что он вновь находится в пиршеской зале, обнимает и целует любимого вождя и кладет свою голову и руки к нему на колени - очевидный намек на дружинный обычай. Тем тягостнее пробуждение от этих воспоминаний: он видит, как птица бурунов купается в морской пене, и снег падает с темного неба. Эти картины так конкретны, что кажутся записью личных впечатлений. Далее следуют более общие картины опустошений, которые видит странник. Повсюду встречает он голые стены без крыш, открытые ветрам и буре, богатые палаты, ставшие развалинами... Не видно в них более гордых воинов: одни погибли в бою и погребены, иных разорвали на части волки или заклевали птицы смерти - вороны, жадные до мертвецов. Лишь в последнем стихе есть какой-то проблеск надежды, какой-то темный намек она грядущую радость с небес, в котором можно усмотреть след христианского миропонимания. Отсюда попытки некоторых исследователей отнести это произведение к периоду датских вторжений IX в. (иногда и точнее: к 867-870 гг.), которые разрушали англо-саксонскую культуру и вызвали пессимистические настроения в англо-саксонской поэзии. Возможно, впрочем, что стихотворение это имеет и более древнюю основу, но подверглось впоследствии переработке.

Ряд стихов "Странника" текстуально совпадает со стихами другой небольшой лирической поемы "Развалины" (Эксетерский кодекс, л. 123-124), дающей замечательные по цельности картины разрушенного и опустошенного города. К сожалению, это стихотворение дошло до нас в сильно поврежденном виде. Здесь та же идея смерти и распада, что и в "Страннике", но она вызывает в воображении поэта не только сцены прошлого, но и любопытное по обилию зрительных деталей описание действительных, стоящих перед ним развалин. Картина разрушенного города и его широкой белой крепостной стены, которая много раз обагрялась кровью, этим "свидетельством царствований", дана в явно реалистических тонах, несмотря на некоторые условности стиля и такие метафоры, как "творение великанов" или "рогатое сокровище стен" (т. е. башенки или бойницы на стенах) или "объятие могилы, жестокое объятие земли". Вид развалин приводит поэту на память картины прошлого. Была пора, когда блестящие и пышные стояли все эти постройки, обильные банными залами и палатами для пиров, полные людского веселия, до тех пор пока судьба не изменила все своей превратностью. Пришли "дни убийства", и смерть унесла много воинов; земляные валы опустели, и обширные "пурпурные" залы обвалились и стоят без кровли; "их черепицы убежали от костяка крыш". А некогда пировали здесь в доспехах мужи, радостные сердцем, сверкавшие золотом, "гордые и разогретые вином", бросая взгляды на свои богатства, деньги, владения и драгоценности...

Это замечательное стихотворение лишний раз свидетельствует о любви англо-саксов к историческому прошлому и об интересе их к стародавним героическим сагам. Любовь к языческому прошлому должна была окрепнуть в период насильственного насаждения христианской культуры и еще более усилиться во время борьбы с датчанами, когда вновь ожили и подверглись своеобразной "романтической" идеализации героические предания старины. Этими историческими причинами можно объяснить живучесть у англо-саксов языческого предания, долго еще пробивавшегося сквозь чуждую ему оболочку в памятниках христианской письменности и окончательно заглохшего только под ударами нормандских завоевателей. Быть может, этому же интересу англо-саксов IX-X вв. к историческому прошлому мы обязаны и сохранением большой эпической поэмы о Беовульфе, представляющей единственный образец англо-саксонской героической поэмы на традиционный народный сюжет. В англо-саксонской литературе она стоит особняком среди многочисленных поэм нового религиозного содержания.

+5. Эпические идеалы. Представление об идеальном эпическом герое и монархе на примере "Песни о Роланде". Представление о каролингском возрождении.

«Песнь о Роланде» и французский героический эпос.

«Песнь о Роланде» — одна из самых известных и значительных героических поэм старофранцузского эпического цикла. Написана на старофранцузском языке предположительно в конце XI — начале XII в. Повествует о гибели арьергардного отряда войска Карла Великого, возвращавшегося в августе 778 г. из завоевательного похода в Испанию. «Песнь» относится к героическому эпосу.

Основные темы героического эпоса – это:

• оборона от внешних врагов (мавров = сарацин, норманнов, саксов) (смысл жизни, суть феодализма: феодал не собственник земли, а защитник)

• верная служба сеньору, королю

• феодальные распри

1, 2 темы – связаны с образом Карла Великого. В поэме он предстаёт в идеализированном виде.

• В некоторых поэмах участвует активно, лично совершает подвиги. В молодости, спасаясь от изменников, бежит в Испанию, доблестно сражается, завоёвывает любовь дочери сарацинского царя, возвращается во Францию и коронуется.

• В других он отходит на второй план, он объединяет всё действие, но уступает роль паладинам, в частности 12 пэрам (равные), главное – Роланду.

История создания «Песни о Роланде»

«Песнь о Роланде»

1. Неизвестный автор, заслуги:

• сохранил глубокий смысл и выразительность древнего предания

• связал его с живой современностью

• нашел блестящую художественную форму

2. Источник – исторические факты, но искажены:

• VIII –Карл вмешался в междоусобицу мусульман → осаждал Сарагосу → арьергард разбили баски (не мусульмане-мавры, а баски-храстиане)Самая ранняя из дошедших на нашего времени редакций «Песни» — Оксфордская рукопись, написанная около 1170 или 1180 г.

Сюжет

Гибель Роланда.

После успешного семилетнего похода в мавританскую Испанию император франков Карл Великий завоевывает все города сарацин, кроме Сарагосы, где правит царь Марсилий. Мавры, представленные в поэме язычниками, созывают совет у Марсилия и решают послать к Карлу послов. Послы предлагают французам богатства и говорят, что Марсилий готов стать вассалом Карла. На совете у франков бретонский граф Роланд отвергает предложение сарацинов, но его недруг граф Гвенелон (вариант: Ганелон) настаивает на другом решении и едет как посол к Марсилию, замышляя погубить Роланда. Гвенелон настраивает Марсилия против Роланда и 12 пэров Франции.

Гвенелон советует Марсилию напасть на арьергард армии Карла Великого. Возвратившись в лагерь, изменник говорит, что Марсилий согласен стать христианином и вассалом Карла. Роланда назначают начальником арьергарда, и он берет с собой только 12 тысяч человек.

В результате предательства графа Гвенелона отряд франков оказывается отрезанным от основного войска Карла, попадает в засаду в Ронсевальском ущелье и вступает в бой с превосходящими силами мавров. Перед этим Роланд несколько раз отказывается последовать совету друзей и позвать подмогу, пока не поздно. Проявляя чудеса мужества, Роланд и его сподвижники — граф Оливье, Готье де л’Ом и архиепископ Турпин (Турпен) — отражают многочисленные атаки мавров, но в конце концов погибают. Карл слишком поздно замечает неладное и возвращается в Ронсеваль.

Разгромив коварного врага, император обвиняет Гвенелона в измене. Тот заявляет, что невиновен в измене и с целью оправдания выставляет на судебный поединок своего могучего родственника Пинабеля.

На стороне обвинения сражается друг Роланда граф Тьерри. Он побеждает Пинабеля и Гвенелон вместе со всей своей семьей погибает.

Каролингское возрождение

Деятельность Карла Великого как рубеж в средневековой истории Европы; реставрационная программа Карла Великого; Каролингская Академия и основные направления ее деятельности; творчество членов Академии: имена, жанры, памятники; значение Каролингского Возрождения

Эпоха варварских королевств, совпадающая с так называемыми «темными веками», завершилась в конце VIII в. н.э. во многом благодаря Карлу Великому, французскому правителю из династии Каролингов. Во-первых, потому что он завоевал большинство этих недолговечных государств, во-вторых, потому что эти завоевания изменили «этическую доминанту» германской военной знати с разрушения на созидание. Как свидетельствуют источники, стремление к разрушению преобладало в этой среде до Карла, поскольку отождествлялось с «путем чести и славы», обязательным для воина. Карл Великий, победивший лангобардов, аваров, баварцев, вестготов, славян, саксов и т.д., создал огромное многоплеменное государство, которое он хотел сделать стабильным и долговечным. Оно должно было основываться на принципе «один монарх – один закон – одна вера». Это означало, что 1) Карл переставал быть только королем франков и становился государем всех своих подданных; 2) прекращалось разделение подданных на две категории - живущих по римскому и германскому праву; 3) от безразличия в вопросах веры государство переходило к активной поддержке римской церкви и борьбе с язычеством. Для правителя варварской страны это была новая и беспрецедентная задача, поэтому, выполняя свою программу, Карл стремился опереться на авторитетный образец – многовековой опыт римского государственного строительства. Логическим завершением этой программы стало принятие Карлом титула императора и провозглашение его государства Римской Империей в 800 г. н.э. Карл, неграмотный и суровый воин, понял, что выполнение «реставрационной» программы невозможно без привлечения лучших интеллектуальных сил его времени. По всей Европе он собирал самых образованных и ученых монахов, составивших в итоге так называемую Академию. В состав ее членов входили франк Эйнхард, вестгот Теодульф, лангобард Павел Диакон, а возглавлял ее англосаксонский монах Алкуин.

В деятельности Академии Карла Великого можно выделить три направления: образовательное (просветительское), идеологическое, литературное. Образовательное направление – это восстановление разрушенной сети начальных школ с преподаванием на латыни. Идеологическое направление – это формирование общеимперской элиты, свободной от «партикулярного» (родоплеменного) сознания. Литературное направление наименее прагматично, но и оно развивалось в контексте «реставрационной» программы Карла Великого, считавшего культуру – и в особенности словесность - неотъемлемым атрибутом «Римского» (то есть цивилизованного, правильного) государства. Поэтому члены Каролингской Академии брали себе псевдонимами имена великих римских классиков: среди академиков были свой «Цицерон», свой «Вергилий», свой «Гораций»… Это обязывающий выбор: он предполагает тщательное изучение стиля соответствующего автора и его имитацию. Частично возрождается система жанров античной литературы. Так, Алкуин пишет эпические поэмы, послания, панегирики, эпиграммы, буколические диалоги. Эйнхард создает биографию Карла Великого, во многом ориентируясь на повествовательный стиль Светония в «Жизни двенадцати цезарей». Перу Павла Диакона принадлежат гимны, эпитафии, исторические сочинения.

Академия была распущена вскоре после смерти Карла в 814 г. н.э. его преемником Людовиком Благочестивым, не одобрявшим ее слишком светского духа.

При всей скромности ее литературных достижений Каролингская Академия с ее классическими пристрастиями положила начало целому ряду попыток возвращения к античной культуре, который завершился Великим Возрождением XIV-XVI веков.