- •Вебер г. Два рода счастья: Системно-феноменологическая психотерапия Берта Хеллингера.
- •2. Баланс между «давать» и «брать»
- •I. Условия, необходимые для хороших отношений
- •1. Связь
- •3. Порядок
- •II. Совесть как орган равновесия в отношениях
- •1. Совесть следит за соблюдением условий, необходимых для сохранения отношений
- •2. Взаимодействие потребностей в связи, балансе и порядке
- •3. У каждой системы своя совесть
- •4. Совесть как обосабливающий фактор. Преодоление обособления
- •5. Границы свободы
- •III. Отношения между родителями и детьми 1. Родители дают детям жизнь
- •2. Чтить дары и дающих
- •3. Семейная иерархия
- •14. Нарушения порядка между родителями и детьми
- •5. Принятие отца и матери
- •6. Заслуги и потери родителей
- •8. Особые темы и области
- •9. Родители и дети
- •IV. О том, как складываются
- •1. Как мы становимся мужчинами и женщинами
- •2. Фундамент партнерства мужчины и женщины
- •3. Привязанность к партнеру
- •4. Ориентированность партнерских отношений на детей
- •5.Расставания
- •V. Системные переплетения и их разрешение
- •2. Условия для процветания рода
- •3. Иерархия семейных систем
- •4. Родовая совесть
- •5. Попытки восстановить в правах исключенного члена системы
- •6. Высвобождение из системных переплетений
- •VI. О практике системно-феноменологической психотерапии
- •1. Терапевтическая позиция
- •2. Терапевтическая ориентация
- •3. Специфические методы действий
- •4. Особые области терапии
- •VII. Движение к целому
VII. Движение к целому
Порядки любви, сопутствовавшие нам в прежних отношениях, имеют силу только в этих узких областях: одни для отношений детей с родителями и другие для отношений родителей с детьми, третьи для свободных союзах и четвертые для отношений в паре.
Если применять их шире, например, по отношению к Богу, Судьбе или Целому, они превращаются в беспорядок и абсурд. Некоторые люди относятся к Богу как дети к своим родителям и ищут некоего Бога-отца и Великую Мать. Они верят как дети, надеются как дети, доверяют как дети, любят как дети, как дети испытывают перед ними страх и, возможно, как дети, боятся знать.
Или мы относимся к таинственному Целому как к своим предкам или роду, считаем себя его кровными родственниками в сообществе святых или же чувствуем себя отверженными или избранными согласно некоему неумолимому закону, приговора которого мы не понимаем и не имеем возможности на него повлиять.
Или мы относимся к Целому как к равному нам члену некой группы. Мы становимся его сотрудниками и представителями, мы с ним торгуемся и вступаем в сделки, заключаем союз и путем договора регулируем права и обязанности, «давать» и «брать», потери и прибыль.
Или мы относимся к таинственному Целому так, словно мы состоим с ним в партнерских отношениях, где есть любимый и любимая, жених и невеста.
Или мы относимся к таинственному Целому как родители к своему ребенку. Мы говорим ему, что он сделал не так и что ему нужно было сделать лучше, мы ставим его труд под сомнение и, если этот мир не устраивает нас такой, как он есть, то мы стремимся спасти от него и себя, и других.
Но если мы относимся к нему как к тайне этого мира, то мы оставляем позади и забываем все известные нам порядки любви, как будто мы уже в море, а все реки и все пути уже достигли цели.
Вера в Творение и вера в Откровение
Отец одного из участников семинара вышел из ордена, создал семью, и у них с женой родилось много детей. В расстановке он стоял между орденом и своей семьей.
Б. X.: Когда видишь такую расстановку, кажется, что в монастыре его отцу было бы легче. Так бывает очень часто, поэтому я об этом говорю. Если человек принадлежал или должен был принадлежать Богу или Церкви, и он покидает орден или Церковь, то зачастую он начинает во всем себя ограничивать и живет потом более ограниченной жизнью, как будто он остался членом ордена или Церкви. У католиков это проявляется еще в большей степени, чем у протестантов, поскольку там больше ограничений (например, обет безбрачия). Уйти может получиться только в том случае, если он пройдет весь путь; это означает, что он должен отойти от веры — на пути к большей вере.
Дело в том, что плоха та вера, в представлении которой человек может, должен или имеет право принадлежать Богу как-то особенно, и что этот Бог сердится, когда человек делает то, что соответствует Творению. Вера и неверие так же неразрывно связаны в душе как вина и невиновность, и точно так же как между виной и невиновностью всегда есть взаимодействие, так оно есть и между верой и неверием. Вера в Бога Откровения требует отречения от Бога Творения и вместе с тем от Творения, как мы его воспринимаем. Вера в Откровение дает нам понять, что мир во многих отношениях плох. Веря в это, я должен отрицать то, что я воспринимаю, отречься от Творения и обратиться к Богу Откровения, о котором не известно ничего, кроме того, что кто-то сказал, что Он сказал. Это все, что нам о нем известно. О нем нет никакого опыта, есть только сообщения об опыте, который, как говорят некоторые, у них якобы есть. Таким образом, вера в Бога Откровения — это всегда вера в чье-то свидетельство, и свидетельство этого человека является для меня обязывающим. То есть это всегда вера в человека.
В культурном отношении этот вид религии передается через семейные традиции. Вера в Откровение необходима, если я хочу принадлежать к определенной семье, которая разделяет эту веру. Отречение от веры — это всегда отречение от семьи. Все, кто отходят от религии, испытывают одно и то же чувство, не важно протестанты они, мусульмане или католики. Из чего можно сделать вывод, что это не может быть связано с содержанием религии. В первую очередь, это системная динамика, которая тут разворачивается. Вера в Откровение служит тому, чтобы удерживать людей в определенных группах. В вере в Творение, напротив, содержится согласие с миром, таким, как он есть, она соединяет людей. Религии создают границы. При вере в Творение границ нет. Когда человек испытывает уважение перед Творением, перед тем, что есть, он не может оставаться в одной-единственной группе. Кто обращается к тому, что является Творением, должен выйти за пределы своей семьи или группы. Это обладает совершенно иным качеством.
Несколько дней назад я прочитал письмо, написанное индейским вождем Сиэтла. В этом письме прекрасно описана вера в Творение. Я прочту небольшую выдержку из этого письма: «Президент в Вашингтоне дает нам знать, что желает купить нашу страну, но как может кто-то купить или продать небо? Эта мысль нам чужда. Если мы не обладаем свежестью воздуха и блеском воды, как можете вы ее купить? Каждый уголок этой земли для моего народа свят. Каждая мерцающая иголка сосны, каждый песчаный берег, каждый клуб тумана в темном лесу, каждая лужайка, каждое жужжащее насекомое.
Всё священно в памяти и чувствах моего народа. Мы знаем соки, текущие в деревьях, так же, как мы знаем кровь, текущую по нашим венам. Мы — часть земли, а она — наша часть. Душистые цветы — наши сестры. Медведь, журавль, большой орел — наши братья. Скалистый гребень хребта, сочные поляны, тепло тела пони, человек — все принадлежат одной семье... Если мы продадим вам нашу страну, подумайте о том, что воздух для нас драгоценен, что воздух сообщает свой дух всей жизни, которая вас сохраняет. Ветер, который подарил когда-то первый вздох нашему деду, принимает и его последний.
Ветер дает дух жизни и нашим детям. Так что если мы продадим вам нашу страну, вы будете должны сохранить ее нетронутой и святой, как то место, куда человек может прийти чтобы попробовать на вкус ветер, насыщенный сладостью луговых цветов...»
Профессиональный путь Берта Хеллингера
В то время, когда Берт Хеллингер в качестве священника католического ордена и руководителя школы находился в Южной Африке, он познакомился с таким видом групповой работы, который принципиально отличался от практиковавшегося тогда в Германии. Тренеры происходили из англо-американского культурного пространства, и обучение было полностью ориентировано на практику. Принимать участие в нем могли только те, кто работал в каком-либо учреждении и собирался непосредственно применять полученные знания на практике. Семинары были экуменические, в них участвовали люди разного цвета кожи.
«Существенным отличием, которое произвело на меня глубокое впечатление, было то огромное уважение, с каким тренеры относились к каждому участнику. Они были жесткими, но всегда очень уважительными. Тренеры не позволяли себе ни малейшего злоупотребления. Один тренер, Дэвид, до сих пор стоит у меня перед глазами. Это пример, который действует в моей душе. Решающим импульсом, который я тогда получил, стал вопрос, который он мне задал: «Что важнее: идеалы или люди? Чем ты ради чего пожертвуешь?» Я не спал всю ночь. Я очень ему благодарен».
«Потом я стал использовать это на практике, это вошло в мою работу, когда я вернулся в Германию. Следующим поворотным событием стал первый семинар по гештальт-терапии, который проводила в Германии Рут Кон. Я был первым на «горячем стуле». На этой сессии я принял ключевое для моей жизни решение. Позже я отошел от гештальт-терапии, поскольку конфронтация «собаки сверху» и «собаки снизу» часто представлялась мне игрой. Но я не хочу умалить этим ценность гештальт-терапии. Затем я прошел обучение психоанализу в Вене. Во время воскресной встречи студентов — мы экспериментировали тогда с разными вещами — одна женщина предложила: «Давайте просто кричать на букву «А». Что мы с удовольствием и сделали, и когда я рассказал об этом своему аналитику, он сказал, что, возможно, меня заинтересует книга, которую он недавно получил. Это была «The Primal Scream» Янова. Сам он ее не читал. Я заглянул в нее и был восхищен прямотой и тем, как быстро это позволяло прийти к цели. Уже на следующем групповом тренинге, который я вел, я кое-что из этого использовал и был поражен эффектом».
Когда Берт Хеллингер выступил в психоаналитическом союзе с докладом о книге и работе Янова, возник скандал, и ему было отказано в признании его как психоаналитика. Поскольку он все равно намеревался изучать первичную терапию, он на девять месяцев отправился к Янову в Лос-Анджелес, и после того, как они с женой Хертой Хеллингер посетили институт первичной терапии в Денвере (Колорадо), они стали использовать первичную терапию в собственной практике.
«Тем временем произошло еще одно решающее событие: это был четырехнедельный воркшоп по гештальт-терапии с Хи-ларион Петцольд. На этом семинаре Фанита Энглиш упомянула трансактный и сценарный анализ и указала мне на книгу Эрика Берна: «Что ты говоришь, когда говоришь «Добрый день». Когда я летел на собеседование к Янову, я купил себе эту книгу. К счастью, из-за поломки мотора самолет опоздал на восемь часов. За это время я прочел почти всю книгу и сразу же использовал некоторые вещи на семинаре, который начинался сразу после моего возвращения. То немногое, что я понял, сразу подействовало».
«После этого я перестроил свой подход и на своих курсах работал прежде всего методом сценарного анализа. Во время работы со сценарным анализом мне пришло важное понимание. Трансактные аналитики сводили сценарии к посланиям, которые сообщались человеку. Я обнаружил, что это действует независимо от прямых посланий через произошедшие в системе события. В большинстве случаев речь идет не о тех событиях, которые человек пережил лично. Они могли произойти в другом месте и в другое время, а потом проявиться в сценарии. Внезапно обнаружился системный аспект нескольких поколений. Тогда я занимался еще только системно-ориентированным сценарным анализом, со временем мне стало яснее, по каким законам возникают идентификации и как, снимая идентификации, ликвидировать сценарии. После этого я стал рассматривать работу со сценариями только как дополнение».
«Тем временем я прочитал книгу «Невидимые связи» Ивана Бузормени-Надя. На меня произвела большое впечатление идея восстановления баланса, хотя из-за его трудного языка я тогда многого не понимал. Но тот принцип, что существует компенсация через поколения, помог мне пристальнее приглядеться к
подобным процессам».
Однако Берт Хеллингер не рассматривает баланс между «давать» и «брать» с этической точки зрения. «Я вижу только разрыв, а разрыв между приобретением и потерей порождает динамику стремления к восстановлению баланса».
«Затем я занялся семейной терапией и учился у Рут Мак-Клендон и Лесли Кадиса. У них же я впервые увидел работу методом семейной расстановки. Их работа произвела на меня большое впечатление, однако я еще не мог понять эти концепции в полном объеме. Однако семейная терапия понравилась мне настолько, что я подумал, что на самом деле мне стоит заниматься именно семейной терапией. Потом я посмотрел на свою предыдущую работу и сказал себе: «Это хорошая работа, я не откажусь от нее, пока не буду знать другого». Я просто продолжал работать, и спустя год у меня все стало семейно-терапевтическим, и еще добавилось очень важное открытие базового порядка. Оно тоже имеет свою предысторию. Я прочел статью Джея Хейли, где говорилось о «перверсном треугольнике». Эти динамики привели меня к базовому порядку. Это стало ключевым событием, которое позволило мне находить множество других решений. Следующий импульс мне дали семейные расстановки у Tea Шёнфельдер. Через какое-то время я понял принципы и в чем заключается порядок, с тех пор я могу это делать».
«Также важно то влияние, которое оказал на меня Милтон Эриксон и нейролингвистическое программирование. Самым главным в НЛП для меня было то, что внимание сфокусировано здесь на решении, а не на проблеме. Важный импульс дал мне также Франк Фарелли с его провокативной терапией. Потрясающее впечатление произвела на меня манера Эриксона проводить терапию. Работа с историями идет, разумеется, от него. Первой историей, рассказанной мной в терапевтической группе, была история о двух Орфеях — «Два рода счастья».
ПРИЛОЖЕНИЕ
Разрешающие фразы
Мальчик — своему старшему брату, который был убит нацистами:
Ты мертв. Я поживу еще немного, потом я тоже умру. Я склоняюсь перед твоей судьбой, ты навсегда останешься моим братом.
Ребенок — матери, которая умерла при его рождении:
Я принимаю жизнь по той цене, по которой она стоила тебе и по которой она стоит мне, и в память о тебе я проживу ее сполна.
Ребенок — матери, перенесшей при его рождении перелом таза:
Дорогая мама, я принимаю жизнь по той цене, по которой она стоила тебе, и именно поэтому я чту ее и проживу ее сполна, тебе на радость. Это не должно было быть напрасно. Именно потому, что это обошлось тебе так дорого, я покажу тебе, что это было не зря.
Ребенок — своим родителям, которые отдали его бездетным родственникам:
Я рад делать это для вас для всех.
Мужчина — своей матери, которая отдала его на усыновление после рождения:
Мама, я рад, что ты меня родила.
Дети, которые ненавидят своего отца, живущего отдельно от них, — матери:
Ненависть к отцу мы испытываем за тебя.
Мать — этим детям:
Я вышла за вашего отца, потому что любила его, и если вы станете такими, как ваш отец, я с этим соглашусь.
Дочь — матери, если та рассказывает ей интимные вещи про
своего первого мужа:
Для меня имеет значение только папа; я не хочу знать, что происходило между тобой и твоим первым мужем.
Молитва на заре жизни
Дорогая мама/дорогая мамочка,
я принимаю все, что ты даешь мне, все целиком,
без исключений,
я принимаю это по полной цене, которой это стоило тебе
и стоит мне.
Я из этого что-нибудь сделаю, тебе на радость
(в память о тебе).
Это не должно было быть напрасно.
Я чту и храню это
и, если будет позволено, передам дальше,
так же, как ты.
Я принимаю тебя как свою маму
и принадлежу тебе как твой ребенок
(твой сын, твоя дочь).
Ты — та, кто мне нужен,
а я тот ребенок, который нужен тебе.
Ты большая, а я маленький (маленькая).
Ты даешь, я беру.
Дорогая мама!
Я рад(а), что ты выбрала папу.
Вы оба — те, кто мне нужен. Только вы!
(Затем то же самое в отношении отца.)
Мать — сыну, чей отец алкоголик:
Я согласна, если ты станешь таким, как твой отец.
Ребенок — своим родителям:
Я принимаю то, что вы мне подарили; это много, и этого достаточно. Остальное я сделаю сам, а теперь я оставляю вас в покое.
Отец — сыну, который был зачат до брака, а теперь высчитывает и задает вопросы: Дольше мы не выдержали.
Ребенок — родителям в случае инцеста:
Мама, я рада делать это для тебя. Папа, я рада делать это для мамы.
Ребенок — отцу, если при этом присутствует мать: Я делаю это для мамы, я рада делать это для мамы.
Терапевт — девочке, пережившей инцест: Роза по-прежнему пахнет.
Ребенок — одному из родителей или обоим:
Ты меня очень обидел, я никогда тебе этого не прощу. Это вы, не я; вы должны отвечать за последствия, не я.
Отец — ребенку:
Мне жаль. Я поступил с тобой очень несправедливо.
Дочь — отцу:
Мама чуточку лучше.
Отец — дочери:
Ты почти такая же хорошая, как твоя мама.
Дочь — матери:
Смотри, мы обе с тобой.
Терапевт — ревнивой женщине:
Рано или поздно ты потеряешь своего мужа. Наслаждайся им сейчас.
Расстающиеся партнеры — друг другу:
Я принимаю все, что ты мне подарил. Это много, я ценю это и возьму с собой. Все, что я дал тебе, я давал с удовольствием, ты можешь это сохранить. Я беру на себя свою часть ответственности за то, что между нами не сложилось, и оставляю тебе твою. А теперь я оставляю тебя в покое.
Дочь, которая заболела, когда мать рассталась с отцом: Ты должна отвечать за последствия.
Сестра — сводной сестре, существование которой долгое время скрывалось:
Ты — моя сестра, а я — твоя сестра.
Дочь — матери, которая до брака была помолвлена с другим (показывая на отца):
Он — тот, кто мне нужен, другой не имеет ко мне никакого
отношения. ,
Дочь — отцу:
Ты — тот, кто мне нужен, другой не имеет ко мне никакого
отношения.
Мужчина, которого уволили:
Так вам и надо, что вы меня потеряли.
Священник — матери, которая еще до рождения пожертвовала его Богу:
Мама, я рад делать это для тебя.
Жена — мужу, который еще не отделился от своей матери: Я уважаю твою любовь к матери.
Дочь — матери, которая жестоко обращалась с детьми и пыталась их убить:
Дорогая мама, если это моя судьба, то я с ней согласна.
Это очень плохо.
Я никогда тебе этого не прощу.
Ты должна отвечать за это.
Дочь — отцу, который был офицером СС и потом скрылся: Дорогой отец, я уважаю твою судьбу и твое решение и оставляю тебя в покое.
Дочь — отцу, чьей первой женой была еврейка, с которой он расстался в 1938 году:
Я не имею к ней никакого отношения. Я принадлежу моей маме.
Только она — та, кто мне нужен.
Вторая жена — первой:
Ты потеряла мужа, я побуду с ним еще немного, потом я тоже его потеряю.
Внук — дедушке, который потерял свое состояние («Счастливый Ганс»):
Благослови меня, если я его сохраню.
Мать — погибшему в автокатастрофе сыну, по которому она до сих пор скорбит:
Я уважаю твою жизнь и твою смерть.
Дочь — отцу, который погиб на войне, когда она была еще маленькой:
Дорогой папа, во мне ты еще здесь.
Женщина — тем, кто требует: ты должна делать то-то и то-то: Сделаю, сделаю, сделаю.
Сестра — брату, о сыне которого она беспокоится: Ты — лучший отец для своего сына.
Дочь — матери, которая говорит, что она шлюха: Да, есть немного.
Женщина, которая сразу же возражает, когда ей говорят что-то несправедливое:
В этом что-то есть.
Дочь — матери, когда у нее появляется такое же заболевание щитовидной железы, и она поэтому думает, что подражает матери:
Я делаю это для тебя. Два зоба лучше, чем один.
Благодаря второму первый исчезает.
Страдающая истощением дочь — отцу:
Дорогой папа, даже если ты уйдешь — я останусь.
Страдающая истощением дочь — матери: Мама, я останусь с тобой.
Страдающая булимией дочь — отцу:
От тебя, папа, я принимаю это с удовольствием. Рядом с тобой, папа, я чувствую вкус.
Пациент-игрок — отцу и деду, за которыми он хочет последовать:
Ты мертв, я останусь еще немного. Потом я тоже умру. Лучше
я проиграю свои деньги, чем жизнь.
Любимому человеку, который покончил с собой:
Я уважаю твою судьбу и твое решение. Теперь ты можешь обрести свой покой. Ты должен знать, что все идет хорошо и что все может быть хорошо.
Дочь — отцу, которого она нашла лежащим в ванне с перерезанными венами:
Дорогой папочка, я ложусь рядом с тобой. Дорогой папочка, во мне ты продолжаешь жить, и тебе должно быть хорошо. А я дам тебе возможность участвовать в том, что я делаю.
Герхард: Так, но ведь родители ребенка решили о нем молчать?
Б. X: Этого они решить не могут, и по немецкому законодательству в том числе. У ребенка, во-первых, есть право знать, кто его родители и кто его бабушки и дедушки. А, во-вторых, он имеет право с ними познакомиться. Впрочем, это был прекрасный образ священного числа семь: ребенок, двое родителей и четверо бабушек и дедушек, тут всю мощь можно было почувствовать. Семь — число полноты. Герхард, еще вопросы есть?
Герхард: Конечно, я понимаю, что ребенок имеет право знать своих родителей. Я думаю, так и будет, потом ребенок узнает, кто его родители, чтобы он мог, если захочет, установить с ними контакт.
Б. X: Герхард, ты же умный человек и во всех отношениях очень чуткий. Но тут ты переплетен, ты сам этого не замечаешь, а потому здесь ты недееспособен. Одно уже то, что ты говоришь о ребенке «мой сын», показывает, что ты совершенно ушел от реальности. Ты сказал это на полном серьезе. Это переплетение. Ты не отдаешь себе в этом отчета, тут действуют другие силы. Этим я только хочу тебе сказать, что твое знание здесь ничем не поможет. Решение находится на другом уровне. Сара задает вопрос по поводу комментариев после расстановок и спрашивает, могут ли они помешать.
Б. X.: Стоит сделать на шаг больше, чем необходимо, и все, что было достигнуто, оказывается под вопросом. Стоит мне сказать человеку больше, чем для него необходимо, и все, что было достигнуто, оказывается под вопросом. Это очень опасная интервенция. Особенно она опасна тогда, когда я, не подумав, делюсь своими ассоциациями, например: «А еще мне пришло в голову...». Теперь он вынужден заниматься мной, вместо того чтобы оставаться с собой. Я, так сказать, отбираю у него накопленную энергию и перетягиваю ее на себя. Это своего рода эмоциональное воровство. Но бывают и важные сообщения после расстановок, идущие из собственного опыта, вот они помогают. Но тогда в них нет никаких интерпретаций.
Приведу пример:
Ребенок входит в сад. Он удивляется всему, что растет, прислушивается к пению птиц в кустах. Потом приходит мать и говорит: «Это прекрасно». Теперь, вместо того, чтобы удивляться и слушать, ребенку приходится слушать слова, и связь с
тем, что есть, подменяется чьей-то оценкой. Вмешательство нарушает непосредственное восприятие. Это оказывает плохое воздействие.
Правило тут очень простое: когда тебе приходит какая-то мысль, посмотри на человека и проверь: если я ее выскажу, это станет для него подарком? Даст ли силу, укрепит или помешает? Сообразуясь с этим, я могу действовать. Так что здесь нет твердых правил, но каждый должен делать это ответственно и согласно своему восприятию.
Герхард сидел после расстановки несколько озадаченный. Тут нельзя его трогать, иначе ему придется устанавливать контакт с кем-то другим. Другое дело, если ему действительно нужна помощь.
На четвертый день после перерыва на обед
Расстановка родительской системы Герхарда. В нее входят родители Герхарда, брат (старше Герхарда на пять лет) и он сам.
Исходная расстановка родной семьи Герхарда:
После расстановки первого образа:
Отец: Я чувствую сильную связь со старшим сыном, меньшую с Герхардом и почти никакой с женой. Вот так.
Мать: Я не чувствую почти никакой связи, у меня мало контакта с мужем, больше со старшим сыном и недостаточно с младшим.
Брат: Мне комфортнее всего с матерью, с отцом связь сильная, но почти даже слишком сильная, а брата почти нет.
О желании помочь
Участница семинара по имени Петра во время первого круга говорит: «В своей практике я убеждаюсь в том, что в терапии можно уработаться до смерти, а ничего решающего не произойдет».
Б. X: Терапевт урабатывается до смерти...
Петра: ...а ничего решающего не происходит.
Б. X: Потому что он слишком много о себе воображает.
Петра: Потому что хочет помочь.
Б. X: Чтобы разоблачить эту позицию, я расскажу тебе одну маленькую историю. Если ее поймешь, возможны последствия.
Вера
Некто рассказывает, что стал свидетелем беседы двух людей, споривших о том, как бы среагировал Иисус, если бы Он сказал больному: «Встань, возьми постель твою и иди в дом твой!», а тот бы ответил: «Но я не хочу!»
В конце концов один из них сказал, что сначала Иисус бы, наверное, помолчал. А потом повернулся бы к своим апостолам и сказал: «Он чтит Бога больше, чем я».
Если мы придем к такой позиции, начнется новое измерение.
Пример:
Однажды в курсе принимала участие женщина, страдающая рассеянным склерозом. Я провел с ней в группе гипнотерапию, то есть она в состоянии легкого транса вернулась в детство и вдруг увидела себя маленькой девочкой, стоящей на коленях у постели парализованной матери. Она была полна любви к матери. На этом я остановился.
Потом одна участница курса простодушно сказала: «Мне бы так хотелось, чтобы ты сумел ей помочь». Эти уровни не соприкасаются. Если оставаться на уровне женщины и с благоговением видеть, что здесь действует судьба, то высвобождаются силы, находящиеся за пределами того, что мы планируем. Тогда можно сдержаться, и такая сдержанность есть высочайшая любовь.
Факел добра в мировой копне сена
Во время круга после расстановки ситуации с приемным ребенком одна из участниц, Хильдегард, говорит: «Как раз во время расстановки с приемными детьми мне подумалось о приемных детях моего брата, они из разных семей. Одному из них очень плохо».
Б. X.: Ты должна это оставить, оставить там. Есть такие решения, при которых ты не вмешиваешься.
Хильдегард: Но разве нельзя как-нибудь в подходящий момент, если такой представится, попытаться вмешаться?
Б. X: Нет, нет. Однажды у меня была одна терапевт, дочь которой вопреки ее совету вышла замуж за мужчину, больного шизофренией. Теперь у них много детей, а мать и дочь с тех пор не находят общего языка. Конечно, ей, терапевту, тяжело, что именно с дочерью у нее плохие отношения. Тогда я сказал ей: «Два года никаких контактов. Оставь ее на два года в покое». Через два с лишним года я получаю от нее письмо. Она снова навестила дочь, и все было просто прекрасно.
Хильдегард: Но я о нем никогда еще не заботилась.
Б. X.: Некоторых не удержать от того, чтоб они бросили факел добра в мировую копну сена (веселье). Один швейцарец рассказал мне такую историю:
Было два друга. Как-то вечером один из них заболел, и другой всю ночь, не смыкая глаз, просидел у его постели и наутро умер, а больной выздоровел.
Я хочу рассказать вам еще одну историю. Дело в том, что одному человеку удалось разгадать секрет хорошей психотерапии. К великому стыду, это был не профессионал, а некий граф Бобби. У него была маленькая собачка, которую он очень любил. Однажды ему нужно было уезжать, и он отвез собаку к своему другу и сказал ему: «Смотри, каждый день ее чем-нибудь радуй». Друг ответил: «Хорошо». Когда граф Бобби вернулся из отпуска, он тут же отправился к другу, чтобы забрать свою любимицу. Войдя, он увидел, что друг держит его собаку за хвост и вертит ее, а собака жалобно визжит. Граф Бобби сказал: «Ради Бога, что ты делаешь с моей собакой?» Тот ответил: «Я ее радую. Вот увидишь, как она обрадуется, когда я ее отпущу». (Веселье.)
Ветер дает дух жизни и нашим детям. Так что если мы продадим вам нашу страну, вы будете должны сохранить ее нетронутой и святой, как то место, куда человек может прийти чтобы попробовать на вкус ветер, насыщенный сладостью луговых цветов...»
Профессиональный путь Берта Хеллингера
В то время, когда Берт Хеллингер в качестве священника католического ордена и руководителя школы находился в Южной Африке, он познакомился с таким видом групповой работы, который принципиально отличался от практиковавшегося тогда в Германии. Тренеры происходили из англо-американского культурного пространства, и обучение было полностью ориентировано на практику. Принимать участие в нем могли только те, кто работал в каком-либо учреждении и собирался непосредственно применять полученные знания на практике. Семинары были экуменические, в них участвовали люди разного цвета кожи.
«Существенным отличием, которое произвело на меня глубокое впечатление, было то огромное уважение, с каким тренеры относились к каждому участнику. Они были жесткими, но всегда очень уважительными. Тренеры не позволяли себе ни малейшего злоупотребления. Один тренер, Дэвид, до сих пор стоит у меня перед глазами. Это пример, который действует в моей душе. Решающим импульсом, который я тогда получил, стал вопрос, который он мне задал: «Что важнее: идеалы или люди? Чем ты ради чего пожертвуешь?» Я не спал всю ночь. Я очень ему благодарен».
«Потом я стал использовать это на практике, это вошло в мою работу, когда я вернулся в Германию. Следующим поворотным событием стал первый семинар по гештальт-терапии, который проводила в Германии Рут Кон. Я был первым на «горячем стуле». На этой сессии я принял ключевое для моей жизни решение. Позже я отошел от гештальт-терапии, поскольку конфронтация «собаки сверху» и «собаки снизу» часто представлялась мне игрой. Но я не хочу умалить этим ценность гештальт-терапии. Затем я прошел обучение психоанализу в Вене. Во время воскресной встречи студентов — мы экспериментировали тогда с разными вещами — одна женщина предложила: «Давайте просто кричать на букву «А». Что мы с удовольствием и сделали, и когда я рассказал об этом своему аналитику, он сказал, что, возможно, меня заинтересует кни-