VI. Равенство и свобода

 

Из исследования, проделанного к настоящему моменту (хотя я и осознаю его ограниченность, но полагаю, что, по крайней мере, ему нельзя отказать в актуальности), и из исследований, которые я провел за эти годы на материале газет и журналов, я делаю вывод, что наиболее часто используемым критерием разграничения правого и левого является различное отношение людей, живущих в обществе, к идеалу равенства, который, наряду с идеалами свободы и мира, является одной из конечных целей, которых люди стремятся достичь и за которые они готовы сражаться. Следуя тому аналитическому духу, в котором я проводил исследование, я абсолютно абстрагируюсь от любых оценочных суждений, касающихся того, предпочтительно ли равенство по сравнению с неравенством. В том числе и потому, что эти, столь абстрактные понятия могут интерпретироваться и интерпретировались самым различным образом, и их большая или меньшая предпочтительность зависит также и от того, каким образом они интерпретируются в конкретном контексте. Понятие равенства относительно, а не абсолютно. Оно зависит по меньшей мере от трех переменных, которые необходимо учитывать всякий раз, когда заходит речь о большей или меньшей желательности равенства: субъекты, между которыми предлагается делить блага, блага, которые надлежит делить, критерий, на основе которого происходит деление[16].

Комбинируя эти три переменные, как легко представить себе, можно получить громадное количество различных типов равноправного распределения. Субъектами могут быть все, многие или некоторые, или даже кто-то один; критериями могут быть заслуги, необходимость, труд, ранг. Всеобщее избирательное право для мужчин и женщин более эгалитарно, чем всеобщее избирательное право лишь для мужчин; последнее, в свою очередь, более эгалитарно, чем избирательное право, распространяющееся лишь на грамотных мужчин, при котором благо (в данном случае одно из прав гражданства) распределяется на основе дискриминирующего критерия, такого, как умение читать и писать. Иными словами, никакой проект распределения не может обойтись без ответа на три следующих вопроса: равенство - да, но «между кем?», «в чем?», «на основании какого критерия?».

Когда утверждают, что левые эгалитарны, а правые антиэгалитарны, это ни в коем случае не означает, что для того, чтобы принадлежать к числу левых, необходимо пропагандировать максиму, что все люди равны во всем, вне зависимости от каких-либо дискриминирующих критериев, потому что это было бы не просто утопическим взглядом, но, хуже того, лозунгом, в который невозможно вложить никакого разумного содержания. Значение этого утверждения совсем другое. Попытаюсь объяснить его следующим образом - единственным, который оправдывает противопоставление, наделяя его смыслом не только понятным, но и аксиологически нейтральным, поскольку он базируется на фактических данных. Фактические данные состоят в следующем: люди между собой столь же равны, сколь и неравны. В определенных аспектах они равны, в других - неравны. Приведу самый очевидный пример: они равны перед лицом смерти, поскольку все смертны, но неравны перед лицом обстоятельств смерти, поскольку каждый умирает по-своему. Можно сформулировать это утверждение и таким образом: они равны, если воспринимать их как вид и сопоставлять с другим видом, - например, другими животными или другими живыми существами, от которых их отличают специфические отличия; они неравны между собой, если воспринимать их как индивидуумов, то есть если рассматривать каждого по отдельности. Как равенство, так и неравенство между людьми фактически истинны, поскольку соответствуют неопровержимым эмпирическим наблюдениям. Но кажущееся противоречие между двумя утверждениями: «Люди равны» и «Люди неравны» - зависит единственно от того, что именно мы наблюдаем. Итак: эгалитаристами по праву могут называть себя те, кто, хотя и не отрицает того факта, что люди столь же равны, сколь и неравны, судя людей и приписывая им определенные права и обязанности, придает большее значение тому, что делает их равными, чем тому, что делает их неравными; антиэгалитаристами же, соответственно, те, кто, отталкиваясь от того же самого положения, в тех же обстоятельствах придает большее значение тому, что делает людей неравными, чем тому, что делает их равными. Речь идет о контрасте между вариантами конечного выбора, которые уходят корнями в историческую, социальную, культурную и даже семейную и, возможно, биологическую обусловленность, о которой известно (по крайней мере, мне) весьма мало. Но именно контраст между этими вариантами конечного выбора, на мой взгляд, очень удобно маркирует два противостоящих лагеря, которые мы благодаря старинной традиции уже привыкли называть правым и левым: с одной стороны, это народ, считающий, что люди более равны, чем неравны, с другой - народ, полагающий, что мы более неравны, чем равны.

Этому контрасту между вариантами конечного выбора сопутствует также различная оценка соотношения между равенством-неравенством природным и равенством-неравенством социальным[17]. Эгалитарист исходит из убеждения, что большая часть проявлений возмущающего его неравенства, которые он хотел бы уничтожить, социально обусловлены и, таким образом, устранимы; антиэгалитарист, напротив, исходит из противоположного убеждения, что неравенство естественно и, таким образом, неустранимо. Феминистическое движение было эгалитарным движением. Сила этого движения во многом зависела от того факта, что одной из его излюбленных тем, вне зависимости от ее фактической достоверности, было утверждение, что неравенство мужчин и женщин, хотя и имеет природные корни, является продуктом обычаев, законов, диктата сильнейшего над слабейшим и может быть социально модифицировано. В этом более позднем контрасте проявляется так называемый «артифициализм», который считается одной из характеристик левого движения. Правые более склонны принимать естественный порядок вещей и то, что диктует вторая натура, то есть привычки, традиция, сила прошлого. Артифициализм левых не сдается даже перед лицом очевидных естественных различий, тех, которые нельзя приписать воздействию общества: достаточно вспомнить только об идее вызволения сумасшедших из психиатрической клиники. Наряду с мачехой-природой существует и отчим-социум. Но предполагается, что человек в состоянии изменить и то, и другое.

 

2. Этот контраст между различными оценками природного и социального равенства можно образцово проиллюстрировать, обратившись к двум авторам, которым вполне можно доверить представлять, соответственно, эгалитарный и антиэгалитарный идеалы: с одной стороны - Руссо, с другой - Ницше, анти-Руссо.

Контраст между Руссо и Ницше очевиден на примере различного отношения одного и другого к естественности или искусственности равенства и неравенства. В «Рассуждении об истоках неравенства» Руссо исходит из положения, что люди рождаются равными, но гражданское общество, то есть то общество, которое медленно накладывается на естественное государство посредством развития искусств, делает их неравными. Ницше же, наоборот, основывается на предположении, что люди по природе неравны (и это хорошо, помимо прочего, поскольку общество, основанное на рабстве, как, например, древнегреческая цивилизация, именно благодаря существованию рабов было высокоразвитым) и лишь общество с его стадной моралью и религией сострадания и смирения сделало их равными. Та же самая деградация, которая, по Руссо, породила неравенство, по Ницше, породила равенство. Там, где Руссо видит искусственное неравенство, подлежащее осуждению и упразднению, поскольку оно противоречит фундаментальному природному равенству, Ницше видит искусственное равенство, достойное ненависти, поскольку оно разрушает благотворное неравенство, которое заложено в людях природой. Противопоставление не могло бы быть более радикальным: во имя природного равенства эгалитарист осуждает социальное неравенство, во имя природного неравенства антиэгалитарист порицает социальное равенство. Достаточно следующей цитаты: природное равенство - это «благонравная задняя мысль, которой еще раз маскируется враждебность черни ко всему привилегированному и самодержавному, маскируется второй, более тонкий атеизм»[18].

 

3. Идея, сформулированная здесь, согласно которой разграничение между правыми и левыми соответствует различию между эгалитаризмом и антиэгалитаризмом, причем это последнее различие, в конечном счете, разрешается в различие восприятия и оценки того, что делает людей равными или неравными, приводит нас к такому уровню абстракции, что может способствовать в лучшем случае разграничению двух идеальных типов.

Спускаясь на ступеньку ниже, разница между двумя идеальными типами на практике превращается в разницу в оценке того, что релевантно для оправдания дискриминации (или невозможности такого оправдания).

Право голоса за женщинами не признавалось до тех пор, пока разница между мужчиной и женщиной считалась релевантной для оправдания лишения женщин права голоса. Это все равно, что сказать, что между мужчинами и женщинами есть различия, но среди этих различий нет такого, которое оправдывало бы дискриминацию в отношении права голоса. Во время великих миграций и, следовательно, встреч и столкновений между людьми, разнящимися по этническому происхождению, обычаям, религии, языку, разница между эгалитаристами и антиэгалитаристами проявляется в большей или меньшей важности, которую они придают этим различиям с целью признания за отличными от себя людьми ряда фундаментальных прав человеческой личности. Речь идет о том, чтобы установить, где проходит критерий (или критерии) дискриминации. Большая или меньшая дискриминация основывается на принципе релевантности, то есть на критерии или совокупности критериев, которые позволяют отличить релевантные различия от нерелевантных. Эгалитарист склонен сглаживать различия, антиэгалитарист - выпячивать.

Образцовой формулировкой принципа релевантности служит Третья статья Итальянской Конституции. Эта статья - своего рода синтез результатов, к которым привела вековая борьба за идеалы равенства; результатов, достигнутых посредством постепенной отмены дискриминации, базирующейся на различиях, которые некогда считались релевантными и которые постепенно перестают считаться таковыми в силу многочисленных исторических причин; результатов, поборниками и выразителями которых становятся эгалитарные учения и движения[19].

Если же сегодня перед лицом этих результатов, в конституционном порядке принятых и утвержденных, нет места разграничению между правыми и левыми, это не означает, что правые и левые внесли в это равный вклад или что, когда дискриминация объявлена нелегитимной, правые и левые согласились с этим с равной степенью убежденности.

Одно из самых нашумевших завоеваний социалистических движений (хотя сегодня его и начинают оспаривать), которое, по крайней мере до настоящего момента, вот уже сто лет как идентифицируется с левыми, - это признание социальных прав наряду с правом на свободу. Речь идет о новых правах, которые начали появляться в конституциях после Первой мировой войны и были освящены Всеобщей декларацией прав человека и другими последовавшими за ней международными соглашениями. Смысл существования социальных прав, таких, как право на образование, право на труд, право на здоровье, по природе своей эгалитарен. Все три нацелены на уменьшение неравенства между имущими и неимущими или на то, чтобы позволить все большему числу индивидуумов стать более полноценными по сравнению с индивидуумами, более удачливыми в силу рождения и социального положения.

Повторяю еще раз, что я не утверждаю, что большее равенство - это благо, а большее неравенство - зло. Я даже не хочу утверждать, что большее равенство всегда и в любом случае стоит предпочитать другим благам, таким, как свобода, благосостояние, мир. С помощью этих исторических отсылок я лишь хочу еще раз подтвердить, что если существует элемент, характеризующий учения и движения, которые называют себя левыми и повсеместно признаны таковыми, то это эгалитаризм, понятый, снова повторюсь, не как утопическое представление об обществе, в котором все индивидуумы равны во всем, но как тенденция к уменьшению неравенства неравных.

 

4. Я отдаю себе отчет в том, что если принять за точку отсчета и критерий разграничения противоборствующих сторон политического универсума второй великий идеал, который сопровождает, подобно идеалу равенства, всю историю человечества, а именно идеал свободы, понимаемый то как альтернатива, то как дополнение к идеалу равенства, мы окажемся перед новым противопоставлением: оппозицией между либертаристскими и авторитарными учениями и движениями. Но несмотря на то, что это разграничение столь же исторически релевантно, как разграничение между эгалитаризмом и антиэгалитаризмом, оно не совпадает с разграничением между правыми и левыми. Существуют либертаристские и эгалитаристские учения и движения как справа, так и слева, поскольку критерий свободы разграничивает политический универсум не столько в отношении целей, сколько в отношении средств или методов, которые применяются для достижения этих целей. Таким образом, речь идет о принятии или отвержении демократического метода, понимаемого как совокупность правил, позволяющих принимать коллективные решения посредством свободных дебатов и свободных выборов, не прибегая к насилию. Контраст между этими методами позволяет выделить в рамках как правого, так и левого движения умеренное и экстремистское крыло, о чем я уже вкратце говорил во второй главе. Революция и контрреволюция, или, используя другие эквивалентные выражения, новаторская и консервативная революции, указывают не столько на политическую программу, сколько на определенный способ понимания и практического воплощения борьбы за власть, который не отвергает, а даже приветствует насилие как наиболее эффективное средство достижения радикальной трансформации общества.

Если согласиться с тем, что релевантным критерием разграничения правых и левых является различное отношение к идеалу равенства, а релевантным критерием разграничения умеренного и экстремистского крыла, как среди правых, так и среди левых, является различное отношение к свободе, можно схематически разделить спектр политических учений и движений на следующие четыре части:

а) крайне левыми являются движения, одновременно эгалитарные и авторитарные; наиболее важным историческим примером тому является якобинство, даже ставшее нарицательным понятием, которое можно применить (и которое действительно применяется) для характеристики различных исторических периодов и ситуаций;

б) левоцентристскими являются учения и движения, одновременно эгалитарные и либертаристские, которые сегодня мы можем обозначить выражением «либеральный социализм», включающим в себя все социал-демократические партии, хотя они и различаются по своим политическим практикам;

в) правоцентристскими являются учения и движения, одновременно либертаристские и антиэгалитарные, в число которых входят консервативные партии, отличающиеся от правых реакционных партий своей приверженностью демократическому методу, но при этом в отношении идеала равенства они провозглашают себя сторонниками исключительно равенства перед лицом закона, которое подразумевает единственно обязанность судьи беспристрастно применять законы;

г) крайне правыми являются учения и движения, одновременно антилиберальные и антиэгалитарные, и мне представляется излишним указывать на такие печально известные исторические примеры подобных идеологий, как фашизм и нацизм.

Само собой разумеется, что действительность более разнообразна, чем эта схема, выстроенная лишь на основании двух критериев, но речь идет о двух фундаментальных критериях, которые в совокупности позволяют нарисовать карту, восстанавливающую в правах спорное разграничение правых и левых и одновременно проясняющую очевидное недоумение, почему правыми или левыми считаются такие разнородные явления, как слева - коммунизм и демократический социализм, а справа - фашизм и консерватизм; кроме того, она объясняет, почему, несмотря на свою разнородность, в критических ситуациях они могут солидаризироваться и объединяться в союзы.

[…]

 

Перевод с итальянского Яны Токаревой