24.Французская печать во времена 2-ой Республики (1848-1851 гг)

Газеты не только были центрами, вокруг которых группировалась оппозиция в период до февральской революции, – они (по крайней мере, «National» и «Réforme») продолжали оставаться центрами и после победы: из редакций газет получались общие лозунги, они же дали Франции временное правительство. Естественно, что пресса прежде всех хотела воспользоваться плодами победы, и так как временное правительство само не торопилось с реформами в области печати, то последняя сама, не дожидаясь ничьего разрешения, сбросила с себя все цепи, сковывавшие ее при ниспровергнутом режиме. Каждый день основывались газеты всевозможных направлений, причем их основатели и не думали исполнять предписываемых законами условий для создания новых органов печати, не вносили никакого залога, не платили штемпельного сбора.

Но это положение было непрочно. Необходимо было его урегулировать, если не законодательным порядком (еще не было законодательного учреждения), то, по крайней мере, административным. И вот редакторы всех парижских газет (за исключением одного лишь «Journal des Débats») собрались и решили послать делегацию временному правительству. Последнее, по настоянию министра финансов, ответило, что, ввиду затруднительного положения, оно не может отменить ни одного налога, каков бы ни был его характер, и постановило, что со следующего дня (5 марта) штемпельный сбор опять будет взиматься. Но в этот первый период второй республики печать была еще столь всесильна и всякая попытка стеснить ее, в отправлении ее социально-политических обязанностей встречалась столь враждебно, что постановления правительства относительно восстановления штемпельного сбора никем не исполнялись. В конце концов, после ряда колебаний, правительство вынуждено было уступить и окончательно отменить штемпельный сбор, который, заявило оно, ни в каком случае нельзя рассматривать, как обыкновенную статью дохода фиска, а как налог исключительно политического характера.

Той же фактической силой печати объясняется и неограниченная свобода, которой она фактически пользовалась в первые месяцы после февральской революции. Формально ее положение подверглось не особенно значительным улучшениям. Отметив отмену сентябрьских законов и восстановление суда присяжных в преступлениях путем печати (декрет временного правительства от 6 марта 1848 г.) и отмену раздачи судебными учреждениями казенных объявлений газетам по их выбору (что служило средством выдавать скрытые субсидии правительственным органам), мы исчерпаем почти все изменения, произведенные в то время в формальном положении печати.

Но эта эра свободы длилась не долго: политическое положение страны изменилось очень скоро.

Политическая история второй республики может быть рассказана в нескольких словах. Провозглашение республики было неожиданностью для всех, и все ее сперва признали, потому что все ее боялись.

Как рассказывает Токвилль в своих «Воспоминаниях», у побежденных замечалась «какая-то особая покорность; у них не видно было никакой надежды, я скажу – почти никакой мысли о возвращении к режиму, который, однако, только что оставили. Хотя февральская революция была наименее продолжительной и наименее кровавой из всех наших революций, она более чем какая-либо другая, наполнила умы и сердца представлением о своем всемогуществе». Но если все «признавали» республику, то различные слои населения предъявляли к ней различные требования, и эти разногласия по самым основным вопросам имели место даже среди самих членов временного правительства. Если «люди National», составлявшие большинство, ставили себе главной задачей показать буржуазии, что республиканский режим вполне совместим с порядком и государством в социально-экономических отношениях тех же принципов, которые лежали в основе свергнутого режима, то представители рабочих, Луи Блан и Альберт, не пользовавшиеся никаким авторитетом во временном правительстве, но зато представлявшие собой значительную силу своим влиянием на массы парижских рабочих, требовали, чтобы тотчас же было приступлено к выработке мер, которые так или иначе изменили бы отношения между капиталом и трудом; что касается до «людей Réforme», то, с одной стороны, разделяя некоторые идеи Луи Блана, они, с другой стороны, не могли не признавать разумных доводов «людей National». Отношения особенно обострились, когда временное правительство, совершив свои три великие реформы (введение всеобщего избирательного права, отмена смертной казни для политических преступников и уничтожение рабства в колониях), остановилось, заявляя, что республиканская партия сделала пока слишком много и что пора передохнуть и набраться сил для дальнейших реформ, о которых говорились какие-то неопределенные фразы. Рабочие же массы находили, что всеобщее избирательное право есть, конечно, прекрасное орудие, пользуясь которым они смогут в будущем оказывать большое влияние на управление делами страны, но пока что не приносит им ни малейшего улучшения в их положении. Известно, что борьба этих враждебных интересов привела, через несколько месяцев после февральской революции, к жестоким июньским дням. Равнодушие мелкой буржуазии и ее политических вождей к кровавому подавлению пролетариата, их симпатии к покорителям имели своим результатом то, что ровно через год принц-президент Луи-Наполеон мог, опираясь на «партию порядка», разбить политически всю радикальную буржуазию, а потом постепенно разбить и оба фланга партии порядка и захватить власть в свои руки.

Печать переживала с поразительной быстротой все метаморфозы, которые мы только что проследили в области социально-политических отношений страны. С февраля по июнь периодическая пресса пользовалась, как мы видели, почти неограниченной свободой. Июньские дни, ознаменованные военной диктатурой, послужили исходным пунктом для резкой реакции против свободы печати. Декретом от 25 июня республиканская военная диктатура сразу отделалась, запретив их, от всех органов, выступавших в защиту интересов рабочего класса, прихватив кстати и несколько бонапартистских и роялистских газет (всего закрыто было 11 изданий), а когда редактор одной из закрытых таким образом газет («La Presse») Эмиль де Жирарден протестовал в резкой статье, то в тот же день Кавеньяк арестовал его и предал военному суду; через 10 дней он, впрочем, был освобожден, потому что обвинение не могло найти никакого преступления в деяниях журналиста.

Когда через некоторое время после этих событий Учредительное Собрание приступило к выработке общего закона о печати, никто уже даже не заикался о необходимости полной свободы для последней. Дело ограничилось принятием известных нам уже законов 1819 и 1822 гг., причем изменена была в них лишь редакция сообразно изменившимся политическим условиям: вместо слова «монархия» всюду поставлено было слово «республика» и т.п. Правительство и Учредительное Собрание даже не хотели утвердить декреты 5 марта об отмене залога и штемпельного сбора. Залог был восстановлен, но в значительно сокращенном размере (максимальная сумма в 24000 франков для сенского и двух других департаментов понижалась последовательно до 18000, 12000, 6000 и т.д. в зависимости от места и срока выхода), и притом стыдливо прибавлялось, что мера эта имеет «временный характер». Эти «временные правила» вызвали в Учредительном Собрании некоторые протесты (в общем, довольно слабые), в особенности со стороны Луи Блана, который, признавая необходимость гарантий против злоупотребления свободой печати, вполне основательно прибавлял: «Но вы не можете допустить, чтобы гарантия против злоупотребления шла до уничтожения самого права... Ибо что такое залог? Его можно определить следующей фразой, написанной в вашем законе: свобода печати будет существовать для тех, кто будет в состоянии уплатить определенную сумму; она не будет существовать для всех остальных». И хотя правительство устами Сената уверяло, что восстановление залога ни в каком случае не будет служить препятствием для существования хотя бы самых бедных органов печати, тем не менее непосредственным результатом закона 12 августа 1848 г. было исчезновение ряда газет, которые не были в состоянии внести требуемую сумму залога, в том числе газеты Ламеннэ «Le Peuple Constitunant». Последний опубликовал в прощальном номере блестящий протест против нового закона, заканчивавшийся следующими, часто впоследствии цитировавшимися, словами: «В настоящее время нужно золото, много золота, чтобы пользоваться правом слова, – мы недостаточно богаты. Silence au pauvre!».

Но закон о залоге действовал, по-видимому, по мнению правительства, недостаточно быстро, и генерал Кавеньяк, пользуясь своими правами диктатора, снова закрыл, 22 и 24 августа, 5 газет крайней левой и крайней правой.

И, как бы в насмешку, конституция 4 ноября 1848 г., по примеру своих предшественниц, торжественно провозглашала, «пред лицом Верховного Судьи и человечества», право каждого гражданина «обнаруживать свои мысли путем печати или всяким другим способом»; ни в каком случае печать не могла быть подчинена цензуре, а все политические правонарушения и все правонарушения, совершаемые путем печати, должны были подлежать исключительно суду присяжных. – Специальный закон 11 декабря 1848 г. объявлял, что закон, который, на основании конституции, будет регулировать положение печати, будет считаться одним из органических законов республики. Но так как Учредительное Собрание «не имело времени» выработать и провотировать такой закон, то, «пока что», продлили действие упомянутых выше «временных правил» 9 августа.

Между тем Луи-Наполеон избран был президентом республики; Конституанта, в которой все объявляли себя республиканцами, заменена была легислативой с огромным монархическим большинством; республиканская партия превратилась из господствующей и правительственной в «анархическую». Реакция торжествовала грубо, заносчиво, радикальная буржуазия поднялась, но, не поддержанная пролетариатом, которому она год тому назад предательски изменила, она, в свою очередь, была разбита. И буржуазно-демократическая печать последовала за рабочей прессой: принц-президент одним декретом убил шесть радикальных газет, в том числе «Réforme» и «La Démocratie pacifique».

Путь для реакции был теперь совершенно открыт, и она покатилась вниз, по наклонной плоскости. Почти без борьбы. Законодательное Собрание провотировало предложенный правительством закон о печати 27–29 июля 1849 г., который не только восстановлял печальной памяти сентябрьские законы, но и ухудшал еще во много раз некоторые их пункты. Прежде всего, новый закон создавал ряд новых преступлений, которые могут быть совершаемы путем печати: оскорбление президента республики, призывы к военным с целью отвлечь их от исполнения их обязанности, публичные подписки для возмещения осужденным взысканных с них штрафов. Закон также усиливал нормы наказаний за преступления путем печати, сверх того, он снова отдавал в руки администрации (префектов) все дело публичной продажи печатных произведений. – Статья 7-я закона предписывала представлять прокурору республики все произведения, трактующие о политических и социально-экономических вопросах, размером менее десяти печатных листов, за 24 часа до их выпуска в свет. Таким образом, фактически восстановлялась для таких произведений цензура, «которая никогда больше не могла быть восстановлена во Франции», потому что прокурор мог легко, конечно, прочесть небольшую книжку в течение суток и, в случае надобности, задержать ее выпуск, возбудив процесс и конфисковав все напечатанные экземпляры.

Но правительство считало себя еще «недостаточно вооруженным» против превратных учений («Пресса, – заявил Руэр, – со времени февральской революции... занималась немного менее политическими вопросами, немного более вопросами общественного устройства», в чем «республиканский» министр и видел ее главное преступление), и 21 марта 1850 г. министр юстиции внес законопроект, которым правительство требовало значительного увеличения залога и нового восстановления штемпельного сбора. Парламент, разумеется, поспешил дать ему удовлетворение по обоим пунктам, и если залог фактически не был увеличен, то лишь потому, что комиссия предложила другие средства, чтобы затруднить в этом отношении положение прессы.

Вся оппозиционная печать была, таким образом, постепенно уничтожена, а правительственная пресса говорила лишь то, что нужно было президенту, подготовлявшему свой государственный переворот. Периодическая печать, игравшая такую решительную роль в июльской и февральской революциях, не мало содействовала и совершению «18 брюмера Луи-Бонапарта».