2. Независимая проверка. Предсказательная сила теорий.

Научные теории создаются не на «пустом месте» – авторами их всегда движет стремление объяснить какой-то факт, группу фактов или эмпирически установленную зависимость между фактами. Эти факты и закономерности служат первоначальным базисом, на котором теория строится. В одних случаях теория обобщает большой массив эмпирических данных. Так, например, обстояло дело с созданием Ч. Дарвиным теории биологической эволюции. В других же случаях бывает достаточно одного-единственного факта. Так, базисом для специальной теории относительности был, в сущности лишь факт независимости скорости света от системы отсчета, а для общей теории относительности – факт равенства инертной массы (входящей во второй закона Ньютона) и гравитационной массы (входящей в закон тяготения).

Теоретически объяснить факты или закономерности – значит понять их как проявления некоторых общих принципов, которые образуют содержание теории и имеют силу не только для фактов, на которые она опирается, но и за их пределами. Объяснить можно все. «Одно и то же множество данных совместимо с очень разными и взаимно несовместимыми теориями» [25, с.53, 75]. Но всегда важно знать, как проверить правильность объяснения. Автор теории обычно начинает с предположения, что она пригодна для объяснения всех явлений данной предметной области. Это утверждение во всем его объеме не проверяемо: нельзя рассмотреть вообще все явления, связанные, допустим, с электричеством или упругостью, с памятью или экстраверсией. Тем не менее проверка необходима и Фейерабенд П. о несовместимыми теориями" оченнь 000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000онаонаона должна быть, во-первых, эмпирической, т.е. основанной на сопоставлении теории с данными опыта, и, во-вторых, независимой от эмпирических данных, послуживших базисом для ее построения.

Возможны следующие способы независимой эмпирической проверки: 1) применение теории к уже известным, но не относящимся к ее первоначальному базису эмпирическим фактам; 2) объяснение с ее помощью новых фактов, которые открываются с развитием науки после ее создания; и, наконец, 3) предсказание на основе данной теории таких новых фактов, которые еще неизвестны науке, но должны иметь место в действительности. Если в первых двух случаях теория «работает», то это служит ее подтверждением, в противном же случае ее следует сразу признать не выдерживающей эмпирической проверки. Однако дать объяснение фактов «задним числом», после того, как они уже найдены, нередко с помощью бóльших или меньших натяжек все же удается. А сомнения в правильности такого объяснения остаются. Значительно надежней предсказание не обнаруженных еще фактов. Это «высший пилотаж» независимой проверки. В методологии науки предсказание неизвестных фактов считается важнейшей функцией научных теорий, а неспособность теории делать такие предсказания рассматривается как существенный недостаток, снижающий ее научную ценность. В самом деле, теория, ничего не предсказывающая, ничего и не вносит в развитие научного знания. Как подчеркивал У.Джеймс, назначение теории не исчерпывается простым объяснением фактов. Теория – не загадка, ответ на которую нас может успокоить. Теория – это средство эффективного разрешения споров, которые развертываются по вопросам, возникающим в ходе развития научных исследований. Быть таким средством теория может только тогда, когда она не просто накладывается на найденные без нее эмпирические данные, но и используется для их добычи.

Для проведения независимой эмпирической проверки теории необходимо, прежде всего, логически вывести из ее общих положений такие следствия, которые можно обнаружить непосредственно в наблюдении или эксперименте. При этом надо от теоретических понятий («конструктов»), относящихся к ненаблюдаемым (а то и идеализированным) моделям реальных объектов, перейти к понятиям, характеризующим наблюдаемые в опыте реальные объекты. Иначе говоря, интерпретировать термины языка теории на языке наблюдения. Для этого теоретическим терминам даются операциональные определения, в которых указывается, какими операциями в опыте устанавливается конкретные значения обозначаемых данными терминами параметров. Например, используемые в теоретической физике понятия «масса», «движение электрона», «силовая линия магнитного поля» переводятся на язык наблюдения с помощью операционных определений, указывающих способы получения наблюдаемых данных об этих объектах: масса интерпретируется как вес, фиксируемый определенной процедурой взвешивания, движение электрона – как пузырьковый след в камере Вильсона, силовая линия магнитного поля – как направление магнитной стрелки в заданной точке поля. Использование операциональных понятий позволяет разработать методику проверочного наблюдения или эксперимента.

Классический пример подтверждения теории путем проверки сделанных на ее основе предсказаний – открытие планеты Нептун. Через два года после открытия Урана (в 1781 г.) петербургский академик Андрей Лексель обнаружил загадочные аномалии в движении этой планеты – она то отставала от положения, в котором ей следовало находиться в соответствии с ньютоновской механикой, то опережала его. Лексель предположил, что на нее воздействует притяжение неизвестной планеты, еще более удаленной от Солнца, чем Уран. В 1840-х гг. У. Леверье в Париже и Д. Адамс в Кембридже независимо друг от друга на основе теории Ньютона рассчитали орбиту предполагаемой «заурановой» планеты, и в 1846 г. И. Галле в Берлинской обсерватории нашел искомую планету там, где она и должна была быть по расчетам Леверье и Адамса. Таким образом, сделанное на основе законов небесной механики предсказание оправдалось, что убедительно подтверждало истинность самой теории. Другой не менее известный пример – обнаружение гравитационных эффектов, предсказанных общей теорией относительности (ОТО). Астрономы до появления этой теории не могли объяснить наблюдаемое смещение перигелия орбиты Меркурия. У. Леверье даже пытался (по аналогии с открытием Нептуна) объяснить это несоответствие некоей необнаруженной планетой Вулкан – у него ничего не получилось. В 1915 г. Эйнштейн на основе ОТО рассчитал это смещение как следствие искривления пространства вблизи Солнца. Наблюдение подтвердило его расчет (здесь имеет место проверка теории путем применения ее к уже известным, но установленным независимо от нее фактам). Затем – в 1919 г. – А.Эддингтон обнаружил в момент полного затмения ранее никем не наблюдавшиеся, но предсказанные ОТО отклонения света вблизи Солнца.

Проблема независимой эмпирической проверки теорий активно обсуждается в современной психологии. Такую проверку стараются проводить даже психологи гуманистического направления. В принципе вряд ли вообще кто из психологов возражает против необходимости проверки психологических теорий. В качестве примера рассмотрим давнее исследование В.Д. Небылицына. Это единственный известный нам случай, когда автор психологической концепции сам формулирует, что проверка следствий «будет означать experimentum crucis² для этой концепции» [17, с.226]. Итак, вначале на основе экспериментальных данных он создает представление о взаимосвязи между силой нервной системы и абсолютной чувствительностью. Затем выводит следствия из этого представления. Так, он предполагает, что сила нервной системы должна влиять не только на саму абсолютную чувствительность (исходный эмпирический базис, который привел его к формулировке концепции), но и на критическую частоту мелькающего фосфена, и на реакцию навязывания ритма, и на зависимость времени реакции от интенсивности раздражителя. А далее экспериментально проверяет эти следствия.

Наиболее последовательны в проведении экспериментов по проверке собственных гипотез когнитивисты. Правда, они, как правило, создают гипотезы только применительно к данному конкретному случаю (гипотезы ad hoc). Всевозможных гипотез, объясняющих данный случай, всегда можно построить много. И когнитивисты, придумывая иногда восхитительные по красоте методические приемы, сами же эти гипотезы опровергают, корректируют, снова опровергают. Так может продолжаться до бесконечности. Но если гипотезы ad hoc, придуманные для объяснения некоторого факта, никаких других оправданий не находят, то независимой проверки их, в сущности, нет. Такой путь противостоит методологическому принципу простоты. К тому же, когда проверяют частные гипотезы, не слишком заботясь о целостной картине, трудно оценить непротиворечивость всей картины.

Рассмотрим пример такого исследования. Вначале – предыстория. Дж. Струп обнаружил любопытный феномен. Пусть испытуемому предъявляется карта, на которой цветными шрифтами (синим, желтым, красным и зеленым) напечатаны слова, обозначающие те же четыре разных цвета. Испытуемый должен, не читая слов, назвать цвет шрифта, которым эти слова напечатаны. Например, предъявляется слово «красный», напечатанное синим шрифтом; испытуемый должен дать ответ: синий. Оказалось, что это задание вызывает заметные затруднения, выполняется медленно и с ошибками. Сам Струп – первооткрыватель этого феномена – объяснял возникающие затруднения «бóльшей силой привычки» к чтению по сравнению с привычкой называть цвета [30]. Эта гипотеза кажется правдоподобной, хотя и создана для объяснения полученных в опыте данных и не имеет ясного логического обоснования. Действительно, почему одна хорошо сформированная привычка должна быть сильнее другой? Тем не менее эту гипотезу можно проверить в опыте. Для этого надо только придумать способ варьирования силы привычки к чтению. Возьмем, например, две группы испытуемых – маленьких детей, едва научившихся читать, и хорошо обученных взрослых. В соответствии с гипотезой следовало бы ожидать, что маленькие дети не должны испытывать серьезных затруднений. Оказалось, наоборот: дети, как правило, с бóльшим трудом выполняют это задание, чем взрослые. Гипотеза опровергнута? Нет, можно ее сохранить и, тем не менее, объяснить причину снижения интерференции по мере овладения навыком чтения [29]. Мол, сначала (в силу большей силы привычки) должен совершиться акт чтения, но прочтенное слово, в соответствии с инструкцией, не произносится, а подавляется, и только после этого может быть назван цвет шрифта. Следовательно, чем медленнее испытуемый читает, тем позднее происходит подавление и тем дольше называется цвет. Таким образом, гипотеза спасена с помощью новой гипотезы. Если же и эта гипотеза будет опровергнута (что весьма вероятно, поскольку сама гипотеза не имеет никаких логических оснований, кроме желания спасти первоначальную гипотезу), то все равно можно проявить остроумие и придумать новую коррекцию исходной гипотезы.

Стоит учесть, что многие психологические теории строятся с помощью плохо поддающихся операциональному определению понятий, и эмпирическая проверка таких теорий весьма проблематична. Психологи, как справедливо отмечают В.А. Рыбаков и А.Л. Покрышкин [23], «предпочитают использовать теоретические конструкты, которые невозможно подвергнуть ни прямой, ни косвенной эмпирической проверке. Более того, на основании одних теоретических конструктов вводят другие, часто замыкая эти конструкты в кольцо». Н. Смит [24, c. 67] утверждает, что с подобной ситуацией мы сталкиваемся «в психометрии, когда создается шкала для измерения определенного конструкта, такого как отчужденность или интеллект, а затем конструкт определяется с помощью шкалы».

Психологи-практики часто отмахиваются от теоретиков. Язык теории, говорят они [ср. 26, с.25-26], лишён понимания мира человеческих чувств. Он слишком беден, чтобы описать все те страдания, слёзы, боль, надежды, смятение, сомнения, скуку, отчаянную усталость и другие эмоции, которые испытывает человек. Однако эффективность психологической практики слишком обманчива, чтобы практикам можно было отказаться от теории. Объяснение эффектов воздействия практических технологий может быть не в истинности лежащих в их основе представлений, а в психологии веры и самовнушения. Еще на заре психотерапии В.М. Бехтерев [4, с.288] писал: «наиболее существенным условием лечебного воздействия психотерапевтического внушения является вера больного в эффективность воздействия». Психиатр Т.Сас [цит. по: 16, с.40] заявляет: «Все психиатрические методы “лечения” хороши для тех, кто в них верит». Д.Мейхенбаум [см. 14, с.30-31] выдвигает тот же принцип в психотерапии: любая самая фантастическая концептуальная схема может помочь клиенту, если он в неё поверит. Практические достижения психологов не всегда говорят о верности их концепций. Психотерапевтическое воздействие астрологии на верящих в ее прогнозы людей не делает астрологию наукой. Изгнание беса в некоторых культурах – эффективный психотерапевтический прием, но разве можно утверждать, что в этих культурах существуют бесы? Да, и шарлатан-целитель вполне может быть эффективен, если человек, которого он лечит, верит в успех лече­ния.

Психологи хотят считать научными только те технологии, которые они применяют, и, тем самым, поставить преграду ненаучным практикам: целительству, шаманству и пр. Но им не всегда удается разделить научные и ненаучные практики по эффекту воздействия. Поэтому они говорят: только те психологические технологии научны, которые опираются на хорошо проверенную теорию. Так, согласно стандартам Европейской ассоциации психотерапии, научным признается такой метод психотерапии, который, среди прочего, представляет стройную теорию человека и оправдан ясными основаниями (см., например, Лебедева Н.М., Иванова Е.А. Путешествие в гештальт. Теория и практика. СПб., 2004, с.5). Иначе говоря, сегодняшняя ситуация в психологии такова, что не столько психологическая практика проверяет теорию, сколько своей принадлежностью к принятой психологической теории практические психологические технологии подтверждает свою научность.