Ораторское искусство

Обострение политической борьбы и пример греков побудили активных участников событий больше заботиться о публикации своих политических и судебных речей. Так, Цицерон уже располагал речами Квинта Цецилия Метелда Македонскою, Сервия Сульпиция Гальбы, Марка Эмилия Лепида, обоих братьев Гракхов. Все эти политики-ораторы, происходившие из богатых и знатных семей, получили греческое образование. Старого домашнего образования уже не хватало: учителем Тиберия Гракха был известный греческий ритор Диофан из Митилены, а Гай Гракх учился у финикийского ритора Менелая. Но и этого было недостаточно, так что уроки красноречия Тиберий брал также у соотечественника — Марка Эмилия Лепида Порцины. Кто оказывался не в состоянии сам подготовить политическую или судебную речь, прибегал к помощи друзей или учителей риторики. Например, консулу Гаю Фаннию Страбону речь против Гая Гракха помог составить известный оратор того времени Гай Персий, а хвалебную речь на похоронах Сципиона Младшего за Квинта Элия Туберона написал Гай Лелий, по прозвищу Мудрый.

На рубеже П—I вв. до н.Э. в Риме стала усиливаться реакция против греческих влияний в риторике. В эпоху политического пре­обладания популяров, партии Мария, острее, чем прежде, прояви­лось недовольство практичных римлян господством греческой школы красноречия, ведь учиться у греческих риторов могли себе позволить лишь сыновья богатых нобилей. Дух Катона Старшего, ненавистника греческих культурных влиянии, ожил спустя полвека после смерти сурового цензора, в правление Гая Мария. Не слу­чайно именно Плотий Галл, пользовавшийся явным покровитель­ством Мария, основал тогда собственную школу «латинской риторики», подчеркнуто именуя сам себя «латинским ритором». Особенностью этой школы было то, что обучение в значительно меньшей степени основывалось на греческой теории красноречия и в значительно большей — на конкретных примерах из латинских речей Катона Старшего и Гракхов или из латинских переводов речей Демосфена. Принципы «латинской школы» изложены в анонимном сочинении «Риторика к Гереннию», где греческих ора­торов осуждают за то, что те в своих речах «много набрали вещей, не связанных с темой». Характерно, что аристократическая моло­дежь сторонилась этой школы, и просуществовала она недолго: в 92 г. до н. э. преподавание риторики по-латыни было запрещено

Историография

Пример Катона Старшего, который первым решился написать историю Рима по-латыни, подействовал ободряюще на многих римских нобилей. Уже в эпоху Гракхов появился целый ряд про­изведений под названием «Анналы», представлявших собой добро совестные летописи событий римской истории от глубокой древности до времен, в которые жили авторы «Анналов». Подобно Катону, они не ограничиваются историей города Рима, но повест­вуют об истории многих италийских городов, рассказывают о том, как возникли те или иные религиозные культы и политические институты; при этом многие старые мифы подверглись рациональ­ной критике: так, Кассий Гемина доказывал, что Фавн был перво­начально не богом, а человеком. Источниками для всех этих анна­листов служили «анналес лонтификум» — летописи, которые тщательно, из года в год, вели римские жрецы. Оставалось только обработать эти летописи литературно и снабдить их собственными комментариями.

На фоне тяжеловесных, незамысловатых «Анналов» выделяют­ся произведения двух историков, избравших иной путь, чем подра­жатели Катона Старшего. Публий Семпроний Азеллион описал в «Книгах деяний» историю своего времени, взяв за образец «Ис­торию» Полибия: это прагматическое повествование с объяснением внутренней связи событий. Решительно отмежевываясь от анна­листов, он пишет: «Мне недостаточно рассказывать сами факты, а надлежит указывать и мотивы деяний». И еще: «...писать, при каком консуле война началась, а при каком закончилась, и кто получил триумф ... или воздавать хвалы сенату или народным собраниям, не выясняя причин, значит детям рассказывать сказки, а не писать историю».

Историком совершенно другого типа был Луций Целий Антипатр, учитель риторики и знаток права, написавший возвышенным поэтическим слогом монографию о II Пунической войне. Он хоро­шо знает труд Полибия, но берет за образец не его, а сочинения эллинистических историков с их патетикой, любовью к сенсации, к необычному, поражающему воображение слушателя и читателя. Содержание монографии, насыщенной яркой риторикой, сгруппи­ровано вокруг фигур двух главных действующих лиц — Ганнибала и Сципиона. Здесь столь же часты рассказы о вещих снах, необычных знамениях, как и длинные торжественные речи героев, состав­ленные самим автором. Подлинным драматизмом дышит повествование о высадке Сципиона н Африке. Хотя азианийская риторика сочинения Антипатра была, разумеется, чужда Цицерону, он все же ценил его писательский талант: Целий Антипатр, по словам Цицерона, первым «придал высший тон истории».

Все эти направления в историографии нашли своих продолжа­телей и в последующие десятилетия. Так называемые «младшие анналисты» эпохи Суллы смело заполняли пробелы в исторических материалах собственными измышлениями, стремясь сделать рас­сказ как можно увлекательнее. Так, Квинт Валерий Аитиат приводит столь преувеличенные сведения о потерях противника в войнах, которые вели римляне, что уже Тит Ливни отказывался ему ве­рить. Причем сила воображения, литературные дарования Антиата были, должно быть, немалые, если позволили ему написать таким образом целых 70 книг. Сочинения «младших анналистов» несут на себе отпечаток политических тенденций их авторов, а нередко содержат панегирики родам, к которым принадлежал тот или иной историк: Валерий Антиат восхваляет род Валериев, а Гай Лициний Марк, политик-популяр, оратор и историк, — род Лициниев.

Вырождавшемуся жанру анналов противостояли «Истории» Луция Корнелия Сизенны, создавшего монографию наподобие монографий Антипатра и Семпрония Азеллиона. Сизенна. в отли­чие от анналистов, не дает обзора событий начиная от основания Рима, не описывает легендарные времена истории государства. а повествует лишь об историм своей эпохи, свидетелем которой он был, вплоть до установление в Риме диктатуры Суллы. Принадлежа к тому же роду Корнелиев, что и сам диктатор, он в своей красоч­ной, увлекательной книге не может скрыть симпатий к сулланцам и, по мнению знаменитого Саллюстия, писавшего несколько деся­тилетий спустя, «не был вполне беспристрастным».