Угасание культуры Месопотамии
Персидское завоевание и утрата Вавилонией независимости не означали ещё конца месопотамской цивилизации. Для самих вавилонян приход персов, возможно, казался вначале просто очередной сменой правящей династии. Прежнего величия и славы Вавилона хватало местным жителям для того, чтобы не испытывать перед завоевателями чувства ущербности и неполноценности. Персы со своей стороны также относились к святыням и культуре народов Месопотамии с должным уважением.
Вавилон сохранял положение одного из величайших городов мира. Александр Македонский, разбив персов при Гавгамелах, вступил в октябре 331 г. до н. э. в Вавилон, где он "короновался", принёс жертвы Мардуку и отдал распоряжение восстановить древние храмы. По замыслу Александра Вавилон в Месопотамии и Александрия в Египте должны были стать столицами его империи; в Вавилоне он и умер 13 июня 323 г. до н. э., вернувшись из восточного похода. Изрядно пострадавшая в ходе сорокалетней войны диадохов Вавилония осталась за Селевком, преемники которого владели ею до 126 г. до н. э., когда страну захватили парфяне. От разгрома, учинённого парфянами Вавилону за эллинистические симпатии его жителей, город так и не оправился.
Таким образом, древнемесопотамская культура просуществовала ещё полтысячелетия после краха собственно месопотамской государственности. Приход эллинов в Междуречье явился поворотным моментом в истории месопотамской цивилизации. Обитатели Месопотамии, пережившие не один разгром и ассимилировавшие не одну волну пришельцев, на этот раз столкнулись с культурой, явно превосходившей их собственную. Если с персами вавилоняне могли чувствовать себя на равных, то эллинам они уступали практически во всём, что сознавали сами, и что роковым образом сказалось на судьбе вавилонской культуры. Упадок и конечную гибель месопотамской цивилизации следует объяснять не столько причинами экономическими и экологическими (засоление почв, изменение русел рек и т. п.), в полную меру сказавшимся, очевидно, лишь в Сасанидскую эпоху (227-636 гг. н. э.), сколько социально-политическими: отсутствием "национальной" центральной власти, заинтересованной в поддержании старых традиций, влиянием и соперничеством со стороны новых городов, основанных Александром Македонским и его наследниками, а главное - глубокими и необратимыми переменами в этнолингвистической и общекультурной ситуации. К моменту прихода эллинов арамеи, персы и арабы составляли большой процент населения Месопотамии; в живом общении арамейский язык начал вытеснять вавилонский и ассирийский диалекты аккадского ещё в первой половине I тыс. до н. э. При Селевкидах старая месопотамская культура сохранялась в державшихся старины общинах, объединявшихся вокруг наиболее крупных и почитаемых храмов (в Вавилоне, Уруке и других древних городах). Подлинными её носителями были учёные писцы и жрецы. Именно они на протяжении трёх столетий сберегали древнее наследие в новом по духу, куда более быстро меняющемся и "открытом" мире. Однако все усилия вавилонских учёных спасти прошлое были тщетны: месопотамская культура отжила своё и была обречена.
В самом деле, что могла значить вавилонская "учёность" для людей, уже знакомыми с творениями Платона и Аристотеля? Традиционные месопотамские представления и ценности оказались устаревшими и не могли удовлетворить запросов критического и динамического сознания эллинов и эллинизированных жителей месопотамских городов. Сложная клинопись не могла конкурировать ни с арамейским, ни с греческим письмом; средством "межнационального" общения, как и повсеместно на Ближнем Востоке, служили греческий и арамейский. Даже апологеты древних традиций из числа эллинизированных вавилонян вынуждены были писать по-гречески, если желали быть услышанными, как это сделал вавилонский учёный Берос, посвятивший свою "Бабилониаку" Антиоху I. Греки проявили поразительное равнодушие к культурному наследию завоёванной страны. Месопотамская литература, доступная только знатокам клинописи, оставалась незамеченной; искусство, следовавшее образцам тысячелетней давности, не импонировало греческому вкусу; местные культы и религиозные идеи были чужды эллинам. Даже прошлое Двуречья, судя по всему, не вызывало у греков особого интереса. Не известно случая, чтобы какой-нибудь греческий философ или историк изучил клинопись. Пожалуй, только вавилонская математика, астрология и астрономия привлекли внимание эллинов и получили широкое распространение.
В то же время греческая культура не могла не прельщать многих из неконсервативно настроенных вавилонян. Помимо всего прочего, причастность к культуре завоевателей открывала путь к социальному успеху. Как и в других странах эллинистического Востока, в Месопотамии эллинизация проходила (проводилась и принималась) сознательно и затрагивала в первую очередь верхи местного общества, а затем уж распространялась на низы. Для вавилонской культуры это, очевидно, означало потерю немалого числа активных и способных людей, "перешедших в эллинство".
Однако импульс, данный греками, с течением времени и по мере распространения ослабевал, тогда как обратный процесс варваризации пришлых эллинов шёл по нарастающей. Он начался с социальных низов переселенцев, был стихийным и вначале, вероятно, не очень заметным, но в конце концов греки растворились в массе местного населения. Одолел Восток, правда Восток уже не вавилонский, а арамейско-иранский. Собственно древнемесопотамское культурное наследие было воспринято последующими поколениями на Востоке и Западе лишь в ограниченном объёме, часто в искажённом виде, что неизбежно при всякой передаче через вторые и третьи руки.