3. Беседы о морали и нравственности в философском диалоге д. Дидро «Племянник Рамо»

Повесть Монтескье сыграла ключевую роль в становлении жанра философской повести, показав, что в качестве героев могут выступать не только живые люди, но и философские идеи. Наиболее отчетливо это выражено в повести знаменитого философа-энциклопедиста Дени Дидро (1713 – 1784) «Племянник Рамо» (1762 – 1779). Как Монтескье, Дидро был убежден в относительности истины и в то же время верил в абсолютность добродетели, отсюда специфическая его манера: сочетание скепсиса с рационализмом, сомнений с верой в проповедуемые идеалы. Не случайно Пушкин писал о Дидро «То чтитель промысла, то скептик, то безбожник, садился Дидерот на шаткий свой треножник, бросал парик, глаза в восторге закрывал и проповедовал…».

Такому методу философа и писателя как нельзя лучше соответствует выбранный им жанр – философский диалог. Этот жанр сформировался в античности вместе с философией как наукой. Поиск истины в форме диалога впервые стали применять софисты и Сократ, который называл свое философское искусство «маевтикой» (искусство родовспоможения) – он считал, что лишь помогает, как акушерка, появиться на свет истине, рожает которую сам человек. С этой целью он вел свои диалоги, задавал вопросы, загадывал загадки, рассказывал притчи. Вслед за Сократом свои мысли в диалогах излагал Платон (диалоги «Пир», «Федр», «Федон» и др.). Философский диалог предполагает поиск истины совместно оппонентами с противоположными токами зрения. Тем самым изначально задано отсутствие одной истинной и одной ложной точки зрения. Истина оказывается посередине и рождается из компромисса.

То же самое мы видим и в повести Дидро: здесь диалог ведут философ (говорящий от первого лица) и племянник знаменитого композитора Жана Филиппа Рамо – реальное лицо Жан Франсуа Рамо. Первоначально складывается впечатление, что мудрый философ наставляет на путь истинный заблудшего интеллигента, умного и образованного человека, сбившегося с верной дороги. В таком случае философ (которого так и хочется отождествить с Дидро) выражает абсолютно правильную точку зрения, а его оппонент – антигерой – неверную, ущербную. Однако это противоречит законам жанра философского диалога, что при более пристальном взгляде становится очевидным.

Однако прежде чем говорить о повести, необходимо пару слов сказать о ее публикации. Стоит напомнить, что Сократ не записывал ни один из своих диалогов, они рождались в экспромтах. Книги Дидро тоже при жизни не были опубликованы и часто проходили не одну редакцию, прежде чем попасть в печать. Первая редакция «Племянника Рамо» была закончена в 1762, философ переработал ее в 1779, но и тогда книга не была напечатана, в первую очередь, из цензурных соображений. Рукопись разошлась в списках. В том числе большая часть бумаг была выкуплена у философа Екатериной великой и оказалась в России. Через двадцать лет после смерти Дидро одна из рукописей «Племянника Рамо» попала в руки к Шиллеру (возможно от Клингера, жившего тогда в Петербурге), который переслал ее Гёте. Тот перевел рукопись на немецкий и издал в 1805 году, однако книга не получила большой популярности. На французском ( в переводе с немецкого) повесть была напечатана в 1823 году, а полная версия книги увидела свет только в 1862. Поэтому повесть Денни Дидро оценили только в конце XIX века.

Форма диалога соответствует диалектическому подходу в философии, который уходит от однозначности и предполагает в качестве одного из законов единство и борьбу противоположностей: антагонисты меняются местами – порок оказывается прав, а добродетель заблуждается. Дидро не случайно выбирает столь разных собеседников: оба были известны в свое время, у обоих была своя репутация – у Дидро репутация мыслителя (хотя и скандалиста), а у Рамо – прихлебателя, забулдыги, хотя и талантливого музыканта в прошлом. Тем самым, кажется, что порок (в лице Рамо) спорит с добродетелью (в лице философа, которого его оппонент называет «Дидро»). Однако нельзя отождествлять самого автора Дидро и его героя – философа, поскольку автор выходит за пределы одной точки зрения, его позиция диалектическая и периодически симпатии оказываются на стороне племянника Рамо.

Жан Франсуа Рамо – реальная личность, недостойный племянник великого дяди. Он был умным и одаренным человеком, талантливым музыкантом-органистом, но опустился, стал попрошайкой, негодяем. После бурной молодости он женился на дочери портного, которая однако вскоре умерла. Затем он стал аббатом, преподавал живопись и музыку, написал поэму «Рамеида», умер в доме для умалишенных. Этот человек поражает воображение философа своей неординарностью: в его натуре сочетались высокомерие и низость, здравый смысл и безрассудство, для него не существует разницы между честным и бесчестным. Рамо представляется натурой крайне противоречивой, изменчивой, даже во внешности, эдаким Протеем: «Никто не бывает так сам на себя непохож, как он. Иногда он худ и бледен, как больной, дошедший до крайней степени истощения: можно сквозь кожу щек сосчитать его зубы, и, пожалуй, скажешь, что он несколько дней вовсе ничего не ел или только что вышел из монастыря траппистов. На следующий месяц он жирен и дороден, словно все это время так и не вставал из-за стола какого-нибудь финансиста или был заперт в монастыре бернардинцев. Сегодня он в грязном белье, в разорванных штанах, весь в лохмотьях, почти без башмаков, идет понурив голову, скрывается от взглядов: так и хочется подозвать его, чтобы подать милостыню. А завтра он, напудренный, обутый, завитой, хорошо одетый, выступает, высоко подняв голову, выставляет себя напоказ, и вы могли бы его принять чуть ли не за порядочного человека. Живет он со дня на день, грустный или веселый – смотря по обстоятельствам». Именно Рамо является главным героем повести, а роль философа сводится к тому, чтобы подавать реплики и задавать вопросы.

Философ встречает Рамо случайно в кафе «Регентство», где обычно наблюдает за игрой в шахматы. Между философом и «большим оригиналом» завязывается разговор, главными темами которого являются искусство (живопись, театр, литература, музыка), воспитание, добродетель, общество и др. Рамо откровенно признается в том, что ведет паразитическое существование: за кусок хлеба и крышу над головой в домах аристократов и нуворишей из числа разбогатевших буржуа он готов пресмыкаться, валять дурака, льстить, угождать. За однажды произнесенной по неосторожности умное слово его изгоняют из дома, где он жил как прихлебатель, и Рамо искренне жалеет о «потерянном рае». Однако Рамо не только доволен своим образом жизни, но более того – он считает его единственно верным в современном обществе, где утрачены моральные основания, где всем правит монета, где стираются границы между добром и злом. Почему бы грамотному, остроумному, сообразительному человеку не нажиться на чужой тупости, желании пустить пыль в глаза другим и т.п. «Статочное ли это дело, Рамо, – в Париже десять тысяч превосходных столов, накрытых каждый на пятнадцать или двадцать приборов, и ни один из этих приборов не предназначен для тебя. Есть кошельки, полные золота, оно течет направо и налево, и ни одна из монет не попадает к тебе! Тысячи мелких остроумцев, не блещущих ни та лаптами, ни достоинствами, тысячи мелких тварей, ничем не привлекательных, тысячи пошлых интриганов пре красно одеты – а ты будешь ходить голым! И ты до такой степени будешь дураком! Неужели же ты не сумеешь льстить, как всякий другой? Неужели ты не сумеешь лгать, клясться, лжесвидетельствовать, обещать, сдерживать обещание или нарушать его, как всякий другой? Неужели ты не мог бы стать на задние лапки, как всякий другой?».

Рамо не скрывает своей испорченности, называя себя «невежа, безумец, дурак, нахал, лентяй». Но его испорченность порождена обществом. Он страдает от того, что вынужден унижаться, и верит в человеческое достоинство, дарованное природой, но в то же время он впадает в юродство, когда говорит об этом, и читатель уже не знает, подлинное ли его страдание или поза. Рамо – шут, наследник шутов средневековых и ренессансных. Он в то же время и бунтарь, но бунт его деструктивный, циничный, шутовской и трикстерский. В этом его обаяние «Он был только откровеннее и последовательнее, в порой и глубокомысленнее в своей испорченности».

Ценность фигуры Рамо состоит в том, что он, будучи паразитом, циником и подлецом, является бескомпромиссным наблюдателем человеческих нравов, он видит подлинные механизмы, управляющие обществом, и вскрывает их, показывая без прикрас. Его философия откровенна и безрадостна: «В природе все виды животных пожирают друг друга; в обществе друг друга пожирают все сословия. Мы вершим правосудие друг над другом, не прибегая к закону. Когда-то Дешан, а нынче Гимар мстили финансисту за князя; а самой Дешан за финансиста мстят модистка, ювелир, обойщик, белошвейка, жулик, повар, булочник. Среди всей этой сутолоки только глупец или бездельник терпит урон, никому не досадив, и это вполне справедливо. Отсюда вы видите, что эти исключения из правил всеобщей совести или эти моральные идиотизмы, о которых столько шумят, называя их неправедными доходами, – сущие пустяки и что в конце концов важно лишь иметь правильный глазомер».

Философ пытается противопоставить циничной философии Рамо понятие добродетели труда, но его доводы неубедительны и он по сути терпит поражение. «Вы, господа, воображаете, что одно и то же счастье годится для всех. Что за странное заблуждение! Счастье, по-вашему, состоит в том, чтобы иметь особое мечтательное направление ума, чуждое нам, необычный склад души, своеобразный вкус. Эти странности вы украшаете названием добродетели, именуете философией, но разве добродетель или философия созданы для всех? Кто может, пусть владеет ими, пусть их бережет. Только представить себе мир мудрым и философичным – согласитесь, что он был бы дьявольски скучен. Знаете – да здравствует философия, да здравствует мудрость Соломона: пить добрые вина, обжираться утонченными яствами, жить с красивыми женщинами, спать в самых мягких постелях, а все остальное – суета.

Я. Как! А защищать свое отечество?

Он. Суета! Нет больше отечества: от одного полюса до другого я вижу только тиранов и рабов.

Я. А помогать своим друзьям?

Он. Суета! Разве есть у нас друзья? А если бы они и были, стоило бы делать из них неблагодарных людей? Присмотритесь хорошенько – и вы увидите, что к этому обычно и приводят оказанные услуги. Признательность есть бремя, а всякое бремя для того и создано, чтобы его сбросить.

Я. А занимать положение в обществе и исполнять свои обязанности?

Он. Суета! Экая важность, есть ли положение или нет – лишь бы быть богатым: ведь положение только для того и занимаешь. Исполнять обязанности – к чему это ведет? К зависти, к волнениям, к преследованиям. Разве так идут в гору? Надо прислуживаться, черт возьми! Надо прислуживаться, ездить к знатным особам, изучать их вкусы, потакать их прихотям, угождать порокам, одобрять несправедливость – вот в чем секрет».

В области образования философ также обнаруживает свою ограниченность. Говоря об образовании своей дочери, философ заявляет, что не будет учить ее ни танцам («Не больше, чем надо для того, чтобы сделать реверанс, прилично себя держать, уметь представиться и иметь красивую походку»), ни музыке («Если бы был хороший учитель гармонии, я бы охотно поручил ему заниматься с нею два часа каждый день в течение года или двух – не больше»), ни пению («Не больше, чем надо для ясного произношения»). Вместо этого в ее расписании будут «грамматика, мифология, история, география, немного рисования и очень много морали». Рамо же доказывает бесполезность этих наук в обществе, поскольку для того, чтобы их знать, нужно знать их основы, на что не хватит целой жизни. Отсюда парадоксальный вывод: «Знаете, мой философ, мне думается, что физика всегда будет жалкой наукой, каплей воды из необъятного океана, взятой на кончике иголки, песчинкой, оторвавшейся от альпийских гор. А поищите причины явлений! Право же, лучше бы ничего не знать, чем знать так мало и так плохо, и к этой-то мысли я и пришел, когда стал давать уроки музыки».

Таким образом, циничный и умный Рамо оказывается гораздо проницательней философа и сильней его в аргументации, и те истины, которые защищает философ (труд, добродетель, гражданское самосознание), выглядят курьезными в столкновении с аргументами Рамо. Кроме того, он служит в своем роде отрицательным примером, примером того, как не надо поступать. Его парадоксальные суждения заставляют читателя пробудиться от сна разума и начать размышлять. В этом еще одна его положительная функция.

По мнению, Л. Е. Пинского, в повести показаны три типа сознания. Рамо воплощает так называемое «разорванное сознание», которое видит порок и осознает его опасность, но само служит пороку. Он на каждом шагу выдает циничные афоризмы, построенные на игре слов и понятий: «Лучше быть нахалом, чем иметь нахальную физиономию». В его сознании демонстрируется разрыв между умом и добродетелью, между истиной и добром. Отсюда и его страдания, поскольку его поиски заводят его в тупик отрицания всего.

Философ же, по мнению Пинского, воплощает наивное сознание, просветительское прекраснодушие. Ему кажется, что он все знает, для него истина, добро и красота едины, но суждения его бездоказательны и банальны. Цельность сознания философа, в отличие от «разорванности» сознания Рамо достигается его ограниченностью, неспособностью к саморефлексии. То есть, сознание обоих собеседников ущербны, неполноценны.

Однако в повести представлено и третье сознание – сознание автора, присутствующего «за кадром» и дистанцирующегося от своих героев с помощью иронии. Это так называемое «синтетическое» или классическое сознание. В отличие от философа, он понимает справедливость противопоставления истины и добра, но он идет и дальше Рамо, поднимаясь на ступеньку выше на пути познания. Он осознает свою ущербность, но не останавливается на этом, он продолжает самосовершенствование. То есть, верх в этом споре одерживает не Рамо, и не Дидро-философ, а Дидро – писатель, автор. То есть, повесть «Племянник Рамо» это подлинно просветительское произведение, где просвещение представлено (как и у Монтескье) как длительный, незаконченный процесс, основанный и на скепсисе и на вере в возможности человеческого разума.