Ответы на психологию журналистики

1. Предмет и задачи психологии журналистики.

По лекциям:

Цель курса – сформировать системное понимание закономерностей психических процессов, лежащих в основе важнейших феноменов индивидуального творчества и массовой коммуникации.

Задачи:

1. Определить категории медиапсихологии;

2. Познакомить с парадигмами мышления и соответствующими им видами текстов;

3. Определять психологический профиль аудитории;

4. Формировать психологическую защиту журналиста;

5. Показать сложности работы журналиста в экстремальных ситуациях (главный специалист в области экстремальной работы – Е. А. Сарасов).

По Олешке этому:

Задача у СМИ очень простая — перегонка информации (термин Н. Лумана) в неинформативные значения. Есть «Я» и есть «Чужой опыт», «Иная реальность», транслируемые масс-медиа. Различение истин­ного и неистинного (субъективно ложного), нужного и ненужного (прагматически не обусловленного), этичного и неэтичного (не соответствующего лично моим пред­ставлениям о должном, возможном, приемлемом) и так далее и тому подобное — позволяет в полной мере представить только средства массовой информации. И здесь, повторим, доминантным для СМИ является фактор их большей или меньшей диалогичности и аналитичности.

Одной из главных целей психологии жур­налистики как научно-практической дисциплины является помощь руководите­лям масс-медиа и журналистам в выборе и принятии эффективных управленческих решений

Задачи курса «Психология журналистики» еще и в том, чтобы попытаться выделить и описать возможности и технологии формирования диалоговых отношений масс-медиа не только в целом с аудиторией, но и с отдельной личностью; а также рассмотреть главную проблему сегодняшне­го времени: как не стать реципиенту заложником средств массовой комму­никации и противостоять манипуляторам.

Не добился ничего от нудных Олешки и Артишевской, полез в Википедию.

Психология журналистики – одна из отраслевых психологических дисциплин, объединяющая теории, претендующие на объяснение поведения людей, так или иначе вовлечённых в сферу масс-медиа.

Предметом исследования психологии являются психические процессы в психике человека и порождаемое ими индивидуальное поведение. Следовательно, предмет психологии журналистики ограничен поведением и психическими процессами в психике человека, непосредственно вовлечённого в деятельность по созданию, распространению и потреблению продукции масс-медиа — массовой информации.

2. Антиномичность как итог 20 века и главный ориентир журналиста.

Пронина:

Знаменитый физик, «отец атомной бомбы» Роберт Оппенгеймер лично присутствовал при первом экспериментальном взрыве ядерного устройства. При первой вспышке (она была столь яр­кой, что ее заметила слепая от рождения девушка) Р. Оппенгеймер непроизвольно стал читать про себя стихи из «Бхагавад Гиты».

Но уже в следующее мгновение, когда взрывная волна обру­шилась на защитные сооружения, в памяти ученого всплыла иная строфа мистического песнопения: «Я становлюсь смертью, сокрушительницей миров». Позднее «отец атомной бомбы» впал в тя­желую депрессию, проклял свое участие в разработке оружия массового уничтожения и выступил против «безнравственности в науке и политике».

«Комплекс Оппенгеймера» находили потом в поведении очень многих ученых — от Альберта Эйнштейна до академика Сахарова. А если радикальная психическая переориентация при­обретает массовый характер, это ошеломляет даже видавших виды исследователей. После того как социальные утопии оберну­лись кровавыми вакханалиями тоталитаризма и за их пресечение было заплачено миллионами жизней, в обществе с неизбежно­стью стало распространяться закономерное недоверие к любым государственным доктринам и вообще к официальной морали. Книга Александра Зиновьева «Зияющие высоты» (1973) была как раз одним из проявлений духовной несовместимости с социализ­мом. Автора, крупнейшего специалиста по математической логи­ке, принудили эмигрировать из СССР. Приехав в постсоветскую Россию, философ-диссидент обнаружил такие стили жизни и та­кие формы массового искусства, что назвал современное обще­ство «постчеловеческой цивилизацией» и отправился обратно в Германию, так сказать, в добровольное изгнание.

Конечно, в переходные периоды прошлых веков поведение людей тоже было эксцентрическим. К примеру, в канун 1001 г. множество достаточно богатых людей раздали все имущество бед­ным и «в одной рубахе» отправились в церковь, чтобы встретить «конец света», которого ждали в миг истечения первого тысячелетия от Рождества Христова и которого желали как избавления от всех житейских и духовных напастей. Однако смятение чувств современного человека в принципе иное. Оно порождено не столько отвращением к тем или иным обстоятельствам жизни, сколько ясным осознанием, что эти обстоятельства устранять нельзя.

Нельзя остановить экономическую экспансию, хотя мир на грани экологического коллапса, потому что мировой порядок не выдержит глобального снижения производства. Нельзя немедленно отказаться от ядерного оружия, потому что «равновесие страха» обеспечивает самосохранение челове­чества.

И так чуть ли не до бесконечности. В любой сфере деятель­ности, от международной политики до домоводства, человек ока­зался в ситуации, когда продолжение традиционной деятельности угрожает всему роду человеческому, а прекращение этой самой деятельности имело бы катастрофические последствия. Обще­ственная жизнь предстает человеку как объективировавшаяся апория, то есть интеллектуально-нравственная проблема, не до­пускающая однозначного выбора, потому что взаимоисключающие решения одинаково правильны и одинаково необходимы. Поэтому поступки современного человека нередко необъяснимо противоречивы, непонятны для него самого, как говорят психлоги, «амбивалентны», то есть с равным основанием позволяют предполагать прямо противоположные мотивы и взаимоисключа­ющие чувства.

Общественная мысль оказалась в плену политических анти­номий, то есть сшибки концепций взаимоисключающих, опровергающих друг друга, но в то же время производящих впечатле­ние, что по отдельности они могут быть с одинаковой убедитель­ностью доказаны в качестве правильных. Социально-политиче­ское осмысление проблемы ядерного оружия с самого момента его изобретения — характерный в этом отношении пример.

Термин «антиномия» предложен был профессором логики Марбургского университета Рудольфом Гокленом (1547—1628) в 1613 г. Но само явление логической несообразности было в цент­ре внимания философов от Античности до наших дней. И все-та­ки со времен Аристотеля «не было найдено ни одного решения, с которым бы все согласились».

Великий Кант (1724—1804) сформулировал несколько анти­номий, которые предохраняют разум от тщетных попыток по­знать мир «вещей-в-себе» и одновременно застраховывают веру от посягательств разума. Он либо «разводил» два уточняющих решения в разные стороны, либо вообще «снимал» вопрос об их ре­шении. В теоретическом плане это допустимо, конструктивно и психологически безопасно. Но социально-политические антино­мии — дело совсем иное. Для огромного числа людей это психи­ческая реальность, в которой сливаются душевные влечения и объективные перспективы существования и которая поэтому не­отступно требует практического разрешения в реальности социа­льной. Так что ни «развести» позиции, ни «снять» вопрос безбо­лезненно не удается. Отсюда раздрай психики и эксцентризм по­ведения, которые становятся типологическими чертами совре­менного человека.

Антиномичность и общественной мысли, и мироощущения масс — психологический итог XX в. Поэтому любые ответы на проклятые вопросы прошлого «Кто виноват?» и «Что делать?» оборачиваются только новой виной и новыми провалами, потому что изначально односторонни, а значит, и саморазрушительны. Крах бесчисленных идеологических доктрин прошлого показыва­ет, что так оно было и прежде. Но теперь это становится само­очевидным, и на первый план общественного сознания выходит изначально иной вопрос: «дКак быть?».

«В ядерную эпоху человечество должно выработать новое по­литическое мышление, новую концепцию мира, дающую наеж­ные гарантии выживания человечества... Человечество достойно лучшей участи, чем быть заложником ядерного ужаса и отчая­ния...» — говорится в «Делийской декларации о принципах сво­бодного от ядерного оружия и ненасильственного мира» (1986), подписанной Михаилом Горбачевым и Радживом Ганди. Вообще концепция «нового мышления для нашей страны и всего мира», которую М.С. Горбачев выдвинул еще будучи Генеральным сек­ретарем ЦК КПСС, содержит немало положений, продвинутых, казалось бы, за ограничительные барьеры политических антино­мий современности:

«Нельзя переносить идеологические разногласия в сферу межгосударственных отношений... ибо идеологии могут быть по­лярными...»;

«Безопасность неделима, противники вынуждены стать парт­нерами»;

«В компромиссе надо искать не победы, а консенсуса, доби­ваясь, чтобы были соблюдены интересы не только превалирую­щей, но и уступающей стороны».

Многие политологи видят в этом доказательство ущербности самой концепции Горбачева. Она и в самом деле сформулирована неосмотрительно и прозвучала как пропагандистская доктрина, прикрывающая капитуляцию в «холодной войне». Но для любой из сторон в условиях социальной антиномии капитуляция такая же односторонность, как и победа. Общий раздрай только усугубляется. Мир потерял биполярность, но сохранил «двойные стандарты»:

— это хорошо, что объединяется Германия. И хорошо также, что раздробляется СССР;

— это хорошо, что расчленяется Югославия. И хорошо также, что НАТО вводит свои войска в Боснию, пресекая саморазделение ее на три мононациональные государства...

Ни одна из роковых антиномий XX в. пока даже не приблизилась к разрешению. Более того, все больше политиков цинично используют стрессогенную психоисторическую ситуацию в манипулятивных целях.

Современная мировая экономика, изменив­шая характер международных отношений, рост преступности и социальная нестабильность — все это способствует тому, что от­личительными свойствами современного электората становятся неуверенность и сомнения... Не допускайте, чтобы вас изобража­ли несущим ответственность за что-то. Старайтесь всегда быть в таком положении, когда судят дела вашего соперника, а не ваши». Замысел прозрачен: повлиять на выбор в момент голо­сования, то есть, по сути, на индивидуальное поведение, но по­влиять через массовые психические состояния, коллективные чувства и общественное мнение. Суверенность личности и адек­ватность реакций индивида в таком случае зависят от осмысле­ния оперативной информации, то есть в конечном счете от того, что выше было определено как творчество в момент коммуницирования.

Ориентир журналиста:

Журналистика, говорит с умным видом Пронина, - это психологически небезопасная работа. Дело в том, что социально-политическая антиномия, которая рассматривалась выше как психологический итог XX в., в том или ином ее житейском проявлении ощущается всеми как безот­лагательная потребность, что называется «злоба дня», и становит­ся поэтому психологическим импульсом журналистского творче­ства. В конечном счете именно «злоба дня» обращает человека к массовой коммуникации с проклятыми вопросами «Кто вино­ват?», «Что делать?» и «Как быть?». Но разумно ли требовать от журналиста правильных ответов, если антиномия в том и состо­ит, что решения не имеет?

Как живой человек, журналист не может избежать человече­ских заблуждений. Однако логика профессии и технология мас­совой коммуникации позволяют ему продвинуться в разрешении антиномий так далеко, как ни в каком другом виде творчества. И вот как это бывает.

Пример со взятием Бендеров (см. вопрос 6). Это репортаж в классической чистоте жанра: «сообщение, отражающее поступательное развитие реального со­бытия с предельной наглядностью, порождающей «эффект при­сутствия». В конце концов это просто профессиональный при­ем, стимулирующий творчество-в-процессе-коммуницирования в массовой аудитории. Благодаря эффекту присутствия информа­ция воспринимается как данность, на уровне переживания, в котором задействуются все резервы психики, поскольку без комментария-подсказки прогнозировать последствия приходится самому. Личный опыт расширяется до социального масштаба с неизбежными при этом ошибками, но и с внезапными прозрени­ями, которые меняют людей и мир.

Часто объективному восприятию события или явления мешает предвзятость журналистов, факты цензурирования российских СМИ, ибо цензура в России всегда была и будет. В результате – ложная картинка, заблуждение, и нужный для пробуждения людей и разрешения антиномий катарсис не наступает.

Есть и феномен своеобразного внутреннего цензурирования. Профессионал массовой коммуникации видит, что может помочь тому или иному лицу, поддержать то или иное мнение, посодействовать тому или иному делу. Сплошное искушение. Особенно для натуры благородной. Но как только журналист впадает в соблазн пропаганды, его мысль становится односторонней, творчество — ущербным, личность — податливой цензурному принуждению.

Увлеченный высокой идеей журналист желает быть «политическим бойцом», но логика пропаганды делает его «подручным партии», подвластным внушению авторитета. Владение техникой пропаганды вызывает ощущение личной влиятельности, информационного и даже социального могущест­ва. Под обаянием этой иллюзии журналист оказывается во власти «непреодолимого магнетизма свободы слова», как назвал такую форму утраты самоконтроля американский социолог Том Купер.

В социальном плане весьма существенно, что при любых формах цензуры состояния принужденности и увлеченности мо­гут переплетаться сколь угодно причудливым образом. В плане же личном это требует сознательного выбора линии поведения, ибо от него зависят психическое самочувствие и творческая судь­ба журналиста. К сожалению, слишком часто журналисты склон­ны уклоняться от трудных решений, уповая на то, что массовая коммуникация и так сама несет всех, подобно реке. Однако сти­хийная игра информационных потоков, отшлифовывая творче­ские индивидуальности, как гальку, сносит их в особый социаль­ный тип ландскнехтов пропаганды. Не так уж странно, что лите­раторы самых разных стран и культур свои повести и романы о журналистах называют «Враги общества», «Храм сатаны», «Вторая древнейшая профессия», если журналисты и сами нередко обна­руживают в себе помимо обычных человеческих достоинств и не­достатков гремучую смесь продажности и самовосхищения.

Один журналист: «Все же основная задача журналиста — нащупать, пусть остро вре­менные, эрогенные точки на теле народа... Что касается совре­менной российской прессы, то идет борьба не за независимость, но исключительно за право продаваться подороже — не только за живые деньги, журналисты народ всеядный и безыскусный, до­вольствующийся шампанским на фуршетах хоть без закуски под головную боль или даже за возможность попасть в один кадр НТВ с Гайдаром...».

Социально-политическая антиномия, которая рассматривалась выше как психологический итог XX в., в том или ином ее житейском проявлении ощущается всеми как безотлагательная потребность, что называется «злоба дня», и становится поэтому психологическим импульсом журналистского творчества.

Отсюда следует, что первое условие психологической безопасности в массовой коммуникации — независимость мышления.

Антиномия — это сшибка взаимоисключающих, но равно обоснованных мнений, и главное — не подпадать под обаяние одной из сторон. Нужно, во-первых, относиться со здоровой недоверчивостью к любой пропаганде. Особенно к своей собственной. Потому что это, как выразился Карл Маркс, «единственный товар, который обманывает не только покупателя, но и продавца. Потому что даже в просвещенном XX столетии любое «единственно верное учение» всегда и всюду с неизбежностью приводило к тому, что место науки занимала идеология, место хозяйствования — док­тринерство, а место творчества — фанатизм.

Во-вторых, нельзя пренебрегать ни одной из точек зрения, сколь пропагандистскими ни казались бы ее аргументы. К анти­номии нет ни «единственно верных» подходов, ни «абсолютно неправильных». Любая точка зрения объективно фиксирует реальные феномены, которые с другой позиции просто неразли­чимы. И в любой позиции объективно утрачивается возможность фиксировать реальные феномены, вполне различимые с другой точки зрения.

Все, что есть в массовой коммуника­ции, — амбивалентно. А потому все, что есть в массовой комму­никации, может и воссиять, будто светоч премудрости, а может и зачадить, как жупел пропаганды. Но для журналиста и то и дру­гое — соблазн. Журналист честен лишь до той черты, до которой сохраняет живое ощущение амбивалентности происходящего. Красочные детали реальности от этого не тускнеют, и суждения не утрачивают резкости. Но цена им устанавливается подлинная: не выше и не ниже той, во что они действительно обходятся лю­дям. Независимое мышление, как бестеневая хирургическая лам­па, бестрепетно высвечивает аспекты антиномии, а соположение их в перспективе раскрывает, какова вероятность разрешить ан­тиномию или хотя бы оставить ее в стороне.