Пивоваров,Фурсов Русская система (1)

Действовала Власть по отношению к своим органам-группам по “принципу Тараса Бульбы”: “я тебя породил, я тебя и убью”. По крайней мере, так произошло с боярством и дворянством. Разумеется, у этих слоев была своя логика развития, в соответствии и с которой они приходили в упадок. Но мы подчеркиваем и, поскольку роль Власти в подрыве властных и общесоциальных позиций названных групп была активной и в решающие моменты главной. Именно властное, общесоциальное составляло направление главного удара Власти. Так, меры опричнины, а затем, после ее формально-фиктивной отмены в 1572 г., Государева Двора (прежде всего – “земельный террор”, земельные конфискации) не привели, как хорошо показано в работах А.А.Зимина [см., напр. Зимин 2001], к значительному переделу землевладения в пользу дворянства: в XVII в. княжеско-боярских земельных владений было не меньше, чем в XVI. А вот во властном отношении боярство вступало в XVII в., в правление первого Романова, “зяблым упадшим деревом” (по оценке современника). Ну а при втором Романове это уже был “разбитый класс со спутавшимися политическими понятиями, с разорванным правительственным преданием” [Ключевский 1957: 283]. Опричнина, прав Д.Альшиц [см. Альшиц 1988: 329], подорвала властные позиции боярства, причем настолько, что его ответный удар по Власти в Смуту, выразившийся и в самом факте Смуты, и в восшествии на престол двух боярских царей – Лжедмитрия I и Василия Шуйского, лишь затормозил, оттянул окончательное решение боярского вопроса и окончательное оформление Власти в моносубъекта до середины XVII в. (Соборное уложение 1649 г.), но не более того. И решающую роль сыграла в этом опричнина – одновременно эмбрион московского самодержавия и Русской Власти вообще и модель, руководство к действию для последующих структур Русской Власти.

Г.В.Федотов назвал опричнину демократизацией господствующего класса [Федотов 1992: 133]. Мы бы сказали – господствующих групп, а слово “демократизация” взяли в кавычки. Опричнина была “демократизацией” в том смысле, что расшатала властные позиции боярства, утопила боярство в более широкой группе, как бы “опустила” его в эту группу, чему в немалой степени способствовала и конвергенция вотчинного и поместного землевладения.

Следующим “демократизатором” выступил Петр. В его курс логически вписываются действия противников “затейки” верховников. После 1825 г. “демократизация” господствующих групп вообще вышла за их рамки, подключив к таким группам мещан-разночинцев (в этом смысле Николай I по-своему реализовывал программу Павла Пестеля). Ну а большевики довели линию “демократизации” господствующих групп до логического конца, распространив ее на общество в целом и тем самым завершив процесс, начатый опричниной. Причем необходимо отметить, что приход большевиков и наступление “России черного года” логически начинают просматриваться тогда, когда самодержавие, Русская Власть, действуя в соответствии со своей логикой и проводя “демократизации” господствующего “класса”, выходит при Николае I за рамки данного “класса” и получает в результате перспективу уже не “внутриклассовой”, а “межклассовой” революции.

Еще одна регулярность. Каждый новый этап, цикл русской истории начинался как процесс вызревания, формирования новой структуры Власти в ходе Смуты, а затем закрепощения этой Властью населения, причем не только низов, но и верхов.

По верному замечанию Б.Н.Чичерина, в России Власть (он пользовался термином “государство”) создает сословия, закрепощая их, кристаллизуя, замораживая текучие элементы русской истории [Чичерин 1858: 380-385]. Так, в 1649 г. были созданы-закрепощены тягловые сословия крепостных, посадских, дворян, что если и не окончило смуту (она окончилась раньше), то подвело под ней историческую черту. Однако московскому самодержавию не доставало своих средств для подморожения-закрепощения, не хватало объема и мощи насилия и репрессивной организации (раскол, Стенька Разин и стрельцы демонстрировали это со все большей прямотой и наглядностью). Их дал Петр I. Но против его “партии” со временем выступил вновь сотворенный привластный, служебно-служилый орган власти – дворянство. К тому же Власть должна была избавиться от хватки на своем горле очередной русской Чрезвычайки – гвардии, а потому решила опереться на дворянство в целом, отпустив его 18 февраля 1762 г. Манифестом о вольности дворянства, позволив не служить, сделав привилегированным сословием.

На следующий день, 19 февраля, но через 99 лет, в 1861 г., Власть отпустила крестьян. И уже в 1860 – 1870-е годы журналисты, писатели, просто внимательные наблюдатели заговорили о новой смуте – как мы полагаем, вполне оправданно. Смута кончилась в 1929 г. новым закрепощением, причем не только крестьян, но и общества в целом, включая номенклатуру. Затем, в 1953 – 1956 гг. была раскрепощена номенклатура; в середине 1980-х отпустили население. И вот она – новая Смута.

Иными словами (и несколько – осознанно – упрощая), Русская Власть и Русская Система развиваются в циклическом ритме: “заморожение – потепление”, “сжатие – расширение”, “закрепощение – освобождение”. Каждый новый цикл начинается со сжатия-закрепощения Властью общества, а заканчивается освобождением и Смутой, что мы сейчас и переживаем. Значит ли это, что логически Россию ожидает новое закрепощение? Над ответом на этот вопрос мы поразмышляем в конце статьи, а сейчас вернемся в 1762 г. и рассмотрим некоторые другие сюжеты.

С издания Манифеста о вольности дворянства прошло всего лишь 35 лет, и Павел I, повинуясь инстинкту Русской Власти, начал выправлять ситуацию. Слишком сильный и независимый привластный орган, к тому же все более приближающийся по своим очертаниям к классовости (и тем самым, помимо прочего, косвенно подталкивающий самодержавие к государственности) не был нужен Русской Власти. Дворянству была суждена судьба боярства, и могильщик нашелся – разночинный чиновник.

Попытка Павла I наскоком вернуть дворянство в служилое стойло окончилась удавкой на шее императора: ему противостояло уже привилегированное сословие, вкусившее свободы не служить, а не те запуганные дворянчики, из которых Петр I лепил табелеранговых индивидов. Тем не менее направление было указано: властное ослабление дворянства при сохранении его экономических позиций и – одновременно – решение крестьянского вопроса.

После декабря 1825 г. самодержавие еще больше ужесточает прессинг по отношению к дворянству, широко открывая двери во властные органы перед разночинцами. К середине XIX в. оказываются ослабленными и экономические позиции дворянства – настолько, что можно освободить крепостных (в 1859 г. 66% частновладельческих крепостных были заложены помещиками государству).

Новой привластной группой во второй половине XIX в. становится чиновничество (“чернильное дворянство”, по А.И.Герцену)_1_, мало и слабо связанное с собственностью на “вещественные факторы производства”, на вещественную субстанцию. Так сказать, привластный салариат. В этом его сила в глазах Власти. Но здесь же его слабость для Власти: ему нечего или почти нечего защищать “в плане” вещественной субстанции – только позиции, статус и образ жизни. Конечно, и это немало, и за это можно жизнь положить. Отделенность (или почти отделенность) либо преимущественно косвенная связь с вещественной субстанцией делала позицию пореформенного чиновничества специфической, придавала ей неизъяснимую легкость социального бытия. Тем более что чиновников было много, а вещественной субстанции мало. В то же время профессия, служба еще не до конца оторвались от субстанции, порождая своего рода двойственное состояние. Налицо было некое противоречие, которое, однако, из-за своей слабости, нечеткости не могло разрешиться, так сказать, эволюционным путем.

А рядом тем временем формировалась, “тихомолком расцветая”, профессиональная служебно-служилая, но уже не привластная, а антивластная (т.е. властная со знаком “минус”, альтернативно-властная) группа профессиональных революционеров. И когда Власть вконец ослабла, к власти пришли они, большевистская “гвардия”, выпестованная по рецептам ленинской “Что делать?”. И хотя двадцать лет спустя (аккурат к двадцатилетию Октября) гвардейцев Владимира III уничтожили, а прах развеяли – над полями, если не ошибаемся, совхозов “Имени Ленина” и “20-летия Октября”, дело было сделано: старый режим отправили на свалку истории, а новые антисобственнические чиновники заложили фундамент новой системы.

Произошло это между декабрем 1917 г., когда были введены первые пайки, и апрелем 1923 г., когда на XII съезде РКП(б) – по инициативе Сталина – было принято решение распространить деятельность созданных в 1920 г. при ЦК и губкомах РКП(б) учетно-распределительных отделов на все отрасли управления и возникла номенклатура. Так при Сталине и со Сталиным реализовалась многовековая заветная мечта Русской Власти – то, о чем грезили в середине XVI в. Ермолай Еразм_2_ и Иван Грозный.

В номенклатуре тенденция, о которой идет речь, находит свое логическое завершение. Метафизическое и физическое Власти пришли в соответствие. Однако это сразу же создало для Власти серьезнейшие проблемы. Она стала массовой. На то было несколько причин. Во-первых, революция 1917 г. произошла в эпоху массового общества. Во-вторых, большевики возглавили массовый процесс, говорили от имени масс и должны были так или иначе задействовать их в управлении. В-третьих, возникнув, партаппарат стал развиваться по собственной логике увеличения и расширения, он требовал массовой партии, что, в свою очередь, стимулировало рост партаппарата, попутно вызывая разбухание других аппаратов – “государственного” (советского) и хозяйственного. Наконец, в-четвертых, отсутствие “овеществленной власти”, группы, контролирующей вещественный “материальный мир” на основе не только Власти, но и привластной “собственности”, требовало количественной компенсации – огромного числа людей, вовлеченных во Власть. В обществе, где нет частной собственности и где власть – все, даже паспортистка или участковый, не говоря уже о начальнике ЖЭКа или школьном директоре, выступают как представители властной группы. Порядка 40-50% населения СССР были так или иначе, прямо или косвенно, постоянно или ситуационно вовлечены во Власть, отправляли властные функции. Пусть в миниатюрной форме, но эти функции имели все те качества, которыми обладала Власть.

Коммунистический порядок – самая массовая форма Власти в русской истории. С коммунизмом Власть оказалась как бы размазанной по России. Во Власть впервые была включена Популяция – население, народ, продемонстрировавший невиданную жестокость по отношению к самому себе. Коммунизм модифицировал Власть, превратив ее во Властепопуляцию, субъект крайне противоречивый, а потому не способный к длительному существованию.

Номенклатура как ядро Властепопуляции (в очевидной форме – по крайней мере до конца 1940-х годов) коллективно отчуждала социальные и духовные факторы производства у населения, но присваивала индивидуально в соответствии с рангом. Поскольку же человеку всегда хочется больше, а при коммунизме привилегированное положение, статус, власть материально проявлялись только в качестве и количестве потребления, то стремление выйти за рамки потребления, предписанные рангом, было очень сильным. Сделать это можно было только нелегально, “в тени”, “обменяв” власть на “продукты потребления”. В обществах, где публичная сфера отделена от частной, такой обмен называют коррупцией. При коммунистическом прядке, отрицающем разделение этих сфер, это не коррупция – exclu par definition, а перераспределение продукта. Пока действовал страх, пока “репрессивные органы” стояли над партией, указанный процесс удерживался в определенных рамках. Однако после того как номенклатура обеспечила себе гарантии физического существования (мартовское 1953 г. решение ЦК, роспуск “троек” в том же году, о чем народу объявили только в 1956 г.), “процесс пошел”, и в брежневскую эпоху – “золотой век” номенклатуры – достиг апогея, превратившись в безбрежный прагматизм Системы. “Теневой бизнес” сращивался с хозяйственными органами, хозяйственные с партийными – и вместе они делили-перераспределяли, преодолевая тем самым ранговые барьеры.

“Теневой передел” не решал, однако, главной проблемы номенклатуры: как зафиксировать, материализовать свои привилегии, передать их детям. В обществе без частной собственности или, по крайней мере, с жестким контролем над распределением это невозможно. Жизнь даже господствующих групп протекает в нем лишь в одном временном измерении – в настоящем. Шагнуть из “одномерного”, “точечного” времени в “трехмерное”, т.е. обрести полноту социального существования, группа без собственности на вещественную субстанцию не может. И не смогла.

Проблема трансляции привилегий встала во всей своей остроте на рубеже 1970 – 1980-х годов; тогда же обнаружились исчерпанность экстенсивного экономического роста и серьезное ослабление – в условиях размягчения Власти и тотального воровства (“вынесет все и широкую, ясную грудью дорогу проложит себе”) – механизмов эксплуатации населения. Все это, а также целый ряд других проблем и системообразующих противоречий “исторического коммунизма” привели к его крушению, распаду СССР и криминализации (точнее – асоциализации) общества и экономики. У последнего процесса – “два источника, две составных части”. Во-первых, к концу 1980-х годов Власть (Властепопуляция) типологически охватила все легальное социальное пространство и начала прорастать во внелегальное, криминальное. Это была единственно возможная, качественно новая зона экспансии Власти. Во-вторых, выработав, “стесав” коммунистические “легальные” формы, способы и механизмы эксплуатации, господствующие группы, тем более в ситуации рушащегося, крошащегося и приватизируемого мира, могли рассчитывать только на внелегальные, криминальные, асоциальные формы и механизмы.

С долгосрочной точки зрения – не броделевского longue duree, а вековых трендов – и сам коммунизм, и его конец были логичным и закономерным следствием процесса развития, саморазвертывания Русской Власти, двоякого по своей сути и характеризующегося единством двух тенденций: расширения численности ее носителей, т.е. количественного увеличения биологической субстанции, биомассы, с одной стороны, и уменьшения, сжатия ее вещественной субстанции – с другой. В коммунизме обе эти тенденции кульминировали, достигнув социального и вещественного предела, за которым начинаются асоциализация и раздробление (приватизация) Власти (результат – большое количество легально-внелегельных кусков и кусочков Власти), а также “сгущение” вещественной субстанции на одном краю социального спектра и полное истончение – на другом.

Оба эти процесса, обе тенденции, не имеющие отношения к возникновению капитализма, а представляющие собой продукт разложения структуры Русской Власти, тесно связаны друг с другом и в этом единстве выступают как зеркальные, разрывно-преемственные по отношению к действовавшим в течение 400 лет тенденциям (трендам) Русской Власти, о которых шла речь выше. Не заговор, не случайность, не исторический кульбит (эволюция крупных систем действительно необратима), а жесткая логика развития Русской Системы, ее системообразующего ядра – Русской Власти, стремящейся в идеале охватить всю систему, но гибнущей, как только перейден определенный рубеж.

Что касается дальнейших перспектив развития Русской Власти и Русской Системы, то здесь трудно прогнозировать. Русская Система развивалась как альтернатива капиталистической, а в ХХ в. самоопределилась как антикапиталистическая, т.е. как антисистема. Взлет и падение такой антисистемы, ее историческое вызревание и проецирование ее стихийности в будущее – все это стало сегодня мощным вызовом современному обществоведению (или, точнее, social science), которое оказалось неспособно не только выявить загадку мирового конфликта системы и антисистемы в ХХ в., но и адекватно описать то, что происходило и происходит с Россией, Европой и миром. Однако это – тема отдельной статьи.

________________________________

Альшиц Д.Н. 1988. Начало самодержавия в России. М.

Зимин А.А. 2001. Опричнина. М.

Ключевский В.О. 1957. Сочинения. Т.3. М.

Князьков С. 1991. Из прошлого Русской земли: Время Петра Великого. М.

Словарь русского языка XI – XVII вв. Вып. 2. М.

Спиноза Б. 1932. Этика. М.-Л.

Федотов Г.В. 1991. Судьба и грехи России. Избранные статьи по философии русской истории и культуры. Т.1. Спб.

Фроянов П.Я. 1980. Киевская Русь. Очерки социально-политической истории. Л.

Чичерин Б.Н. 1858. Опыты по истории русского права. М.

_1_ В этой статье мы сознательно не затрагиваем проблему “просвещенной бюрократии”, сыгравшей большую роль в пореформенный период русской истории.

_2_ Как известно, псковский монах Ермолай Еразм предлагал жесткую централизацию вплоть до полной этатизации, “огосударствления” дворянства: жизнь в городах, получение в централизованном порядке продуктов (паек!) и т.п.

14