Исократ против Платона

Мы оказались очень далеко от философии и, в частности, от платоновской философии. Отношение Исократа к этой последней и к тому образовательному плану, который она предполагает, напоминает мне общий вывод Паскаля относительно Декарта: «Бесполезно и сомнительно!» Чтобы понять это отношение, нужно двигаться в той плоскости, кото-

132

рую Исократ никогда не соглашался покинуть — именно, повседневности и практической пользы. Платон требует невероятно длинного учебного цикла, настолько сложного и тяжелого, что большая часть претендентов отпадает по дороге, и все это ради химерической цели — достичь совершенного знания. Но в практической жизни невозможно знание в том смысле, в каком Платон употребляет это слово, επιστήμη: рациональное, основанное на доказательстве74. Предположим, что перед нами конкретная проблема, и нужно решить, что делать и что говорить. Невозможно создать теорию настолько точную, чтобы она смогла определить наше поведение в каждом случае. «По-настоящему образованный» человек, πεπαιδευμένος, говорит Исократ, это тот, кто обладает даром έπιτυγχάνειν, «нападать» на верное решение или, по крайней мере, на в наименьшей мере неверное, наиболее соответствующее данному случаю, καιρός, и руководствуется он при этом правильным «мнением», δόξα75. Это понятие, отвергнутое Платоном, для скромного Исократа, наоборот, очерчивает горизонт практически достижимого, обозначает то единственное, что на самом деле доступно человеку.

Если подлинное знание недоступно, то зачем ради этого ускользающего результата затрачивать столько усилий, заявлять столь большие претензии? По собственному признанию Платона, знание философа бесполезно, поскольку он, за отсутствием реального здравомыслящего государства, вынужден сосредоточиться на государстве идеальном, мечте, лелеемой в душе, потому что в реальном государстве он, как мы видели, обречен на насмешки, на неудачу, на преследования, — в конце концов, на гибель!

Что до Исократа, он предпочел посвятить себя задаче более практической, более непосредственно насущной: он готовит своих учеников к реальной политической деятельности, к решению конкретных задач, считая, что для них полезнее составить себе правильное мнение о важных для них вещах, чем вдаваться в ненужные тонкости, добиваясь точного знания в совершенно бесполезных вопросах76, под которыми разумеются, например, удвоение куба или дихотомическая классификация рыболова с удочкой77. Речь не идет о восхождении на небо Идей, об игре парадоксами: практическая жизнь требует не новых потрясающих идей, а испытанного здравого смысла, источником которого является традиция 78.

133

Дух тонкости и дух геометрии

Собственно говоря, противостояние Исократа и Платона есть противостояние духа тонкости и духа геометрии *. Исократ стремится развить у своего ученика способность принимать решения, умение охватывать единым взглядом сложную ситуацию, восприимчивость к тем неуловимым вещам, которые определяют «мнение» и делают его верным. Литературная образованность, искусство (а не наука) слова представляют собой средство для оттачивания этой способности суждения. Но средства самого по себе недостаточно, нужен еще и природный дар, так как в этой области человеческого, нравственного бытия не существует безошибочного метода, который позволял бы любому уму, пользующемуся рациональными приемами, достичь нужного результата. С точки зрения Исократа, нет ничего более нелепого, чем сократовское утверждение, будто «добродетель» представляет из себя знание, науку вроде математики, и что ей, в силу этого, можно научить79.

Здесь нужно подробнее остановиться на той эмпирической связи, которую мы установили между философией и риторикой, и вновь разобрать в гораздо более тонком смысле тесную связь, которая устанавливается в ораторском искусстве между формой и содержанием. Можно сказать, что эти два аспекта неразделимы. Они неразделимы потому, что усилие, необходимое, чтобы достичь адекватного выражения, требует тонкости мысли и развивает ее, развивает восприимчивость к тем оттенкам, которые нелегко разъяснить понятийному мышлению, а порою оно попросту не в состоянии их объяснить. Это мысль, понятная любому читателю Валери или Бремона: есть вещи, которые поэт чувствует и дает непосредственно почувствовать, а ученый без-

* Здесь Марру прибегает к терминологии Паскаля (Pensees, I, Pensees sur l'esprit et sur le style, 1): «Для первого <духа геометрии> принципы можно нащупать, но они далеки от всеобщего употребления; если не повернуться к ним лицом, то недостает привычки, но, однажды повернувшись, можно видеть их во всей полноте; и нужно было бы иметь уж совсем неправильно настроенный разум, чтобы дурно рассуждать на основании принципов столь явных, что невозможно даже предположить, что они ускользнут от внимания. Но что касается духа тонкости, его принципы общеупотребительны и являются достоянием всех. <...> Достаточно обладать здравым взглядом на вещи, но он Должен быть здравым; поскольку принципы столь неуловимы и многочисленны, что трудно придерживаться их вполне. А пренебрежение одним из принципов ведет к ошибке; и нужно обладать ясным взглядом, чтобы видеть их все, и правильно настроенным разумом, чтобы не рассуждать ложно на основании Известных принципов». — Прим. переводчика.

134

надежно отстает, ковыляя за ним вдогонку. Именно поэтому риторическое образование, которое на первый взгляд кажется чисто эстетическим, имеющим единственную цель в «виртуозности слога», оказывается на поверку идеальным средством для развития тонкости мысли.

«Подобающее слово есть самый надежный признак верной мысли»80 — эта мысль, основополагающая для Исократа, заключает в себе глубину и важность, которых может быть, и сам он не подозревал. Обладай он в еще большей степени духом тонкости, будь он менее прозаичен и более чувствителен к собственно поэтическим достоинствам художественной прозы, он мог бы выдвинуть против Платона пример самого Платона, противопоставить жесткому сциентизму его теории его писательскую практику; мы ведь знаем, сколь многое выражено у Платона средствами мифа, поэзии, чистого искусства — искусства психологической подготовки читателя, ритма диалогов, построения фразы, выбора слова. Не правда ли, именно в этом, более чем в сухой и многотрудной своей диалектике, Платон зачастую доносит до нас самую главную свою весть, самое тонкое, самое сложное — да и самое истинное в своей философии?