2. Голлер . Горе от ума
.docНо о “Записке” по сей день принято писать как-то слишком возвышенно:
“Так Грибоедов своей жизнью “дописал” “Горе от ума”. Так он в себе нашел альтернативу своему Чацкому. Альтернатива оказалась трагической. Но это была трагедия реального героизма”[58].
“Но ты, мой бедный и окровавленный Мастер!”... Скорей всего, он искал только покоя!..
4
Несомненно - подлинным завещанием Грибоедова следует считать его последнее письмо главнокомандующему русской армией на Кавказе генералу Паскевичу, писанное им из Тебриза - 3 декабря 1828 года. Через несколько дней - 9 декабря - он уже отправится в Тегеран, на смерть...
Письмо обширное, сугубо деловое - фактически, отчет по начальству... полно проблем политических, дипломатических, мелких ходатайств за каких-то знакомых и материальных просьб. В том числе - о собственном жалованье. И содержит даже - переписанный oт руки (Грибоедовым-то!) - холуйский панегирик Булгарина Паскевичу. “Я для того спиcaл, что рука его нечеткая”... Но все рассчитано точно и все искуплено тем, чем завершается письмо:
“Главное
Благодетель мой бесценный, Теперь, без дальних предисловий, просто бросаюсь вам в ноги и, если бы с вами был вместе, сделал бы это и осыпал бы ваши руки слезами. Вспомните о ночи в Тюркменчае перед моим отъездом. Помогите, выручите несчастного Александра Одоевского. Вспомните, на какую высокую степень поставил вас Господь Бог. Конечно, вы это заслужили, но кто вам дал способы для таких заслуг? Тот самый, для которого избавление одного несчастного от гибели гораздо важнее грома побед, штурмов и всей нашей человеческой тревоги...”
Не забудем, это пишется главнокомандующему. Генералу. Вся жизнь которого, собственно, и состоит из этого “грома побед, штурмов и... человеческой тревоги”!
“Сделайте это добро единственное, и оно вам зачтется у Бога неизгладимыми чертами небесной его милости и покрова. У его престола нет Дибичей и Чернышевых, которые могли бы затмить цену высокого, христианского, благочестивого подвига. Я видал, как вы усердно Богу молитесь, тысячу раз видал, как вы добро делаете. Граф Иван Федорович, не пренебрегите этими строками. Спасите страдальца” (с. 654-655).
Кстати, и Чернышев, и Дибич - занимали весьма высокие места в иерархии власти Николая I!
В 1979 году, когда “стражами исламской революции” в Тегеране было взято в заложники посольство США - и мир впервые должен был признать, что столкнулся с феноменом, незнакомым дотоле, приведшим через много лет к 11 сентября, к Норд-Осту и Бесланской трагедии, - в России словно позабыли о Грибоедове. Хотя... На всех волнах западных радиостанций звучало это имя. Однажды я без толку вертел ручки радиоприемника, когда прорвался вдруг чей-то голос на русском: “Сто пятьдесят лет со дня героической гибели в Тегеране русского посольства во главе с посланником - великим поэтом Грибоедовым...” - Ту-ту-ту! И заглушили.
...Около года спустя после гибели посланника - принимая в Петербурге, в Зимнем, персидского принца Хосрева-мирзу, которого прислал шах просить извинения у России, Николай I заявил, что “предает забвению злосчастное происшествие в Тегеране”, - и сложил вину за него - на “неумеренное усердие покойного Грибоедова”. Принц привез подарки... Среди них - знаменитый алмаз “Шах” - около 80 каратов. Выходило что-то по два карата на душу - за каждого убиенного защитника посольства России.
Почет, оказанный в русском обществе персидскому принцу, блестяще описан Тыняновым... И про “неумеренное усердие покойного” тогда - кто только ни говорил. Вон даже Денис Давыдов... Грибоедов и посмертно давал поводы сводить с ним счеты.
“Неужели я для того рожден, чтобы всегда заслуживать справедливые упреки за холодность (и мнимую притом), за невнимание, эгоизм от тех, за которых бы охотно жизнь отдал?” (с. 649).
Денис Давыдов сравнивал в своих “Записках” действия Грибоедова с действиями Ермолова и других “предместников” Грибоедова на посту посланника в Персии - “никогда не раздражавших народной гордости персиян”. И конечно, сравнение оказывалось не в пользу Грибоедова. Все дело сводилось как бы лишь к проблеме гаремов и грузинских пленниц... Проблема в самом деле была смутной... Женщины эти давно были взяты в плен и находились в гаремах - и даже у родственников шаха... Некоторые из этих женщин привыкли к своим мужьям и к доле своей - и просто не хотели уезжать... Но их родня за них не давала покоя посланнику. “Не следовало явно нарушать обычаев, освященных веками”, - наставлял задним числом Давыдов[59]. И задним числом все получалось легко...
Это несколько странно - если вновь обратиться к Дневнику Кюхельбекера... “Вообще насмешки над обрядами и мнениями и презрение к вероисповеданиям других народов мне ненавистны: это у меня наследие от моего покойного друга. Он был, без всякого сомнения, смиренный и строгий христианин и беспрекословно верил учению святой церкви; но между тем радовался, когда во мнениях нехристианских народов находил высокое, утешительное, говорящее сердцу и душе человека непредубежденного, не зараженного предрассудками половинного просвещения” - писал он о Грибоедове[60].
Конечно, Грибоедов был поставлен в тягчайшее положение условиями Туркманчайского договора, который сам же и составил и выполнить который оказалось куда трудней, чем начертать на бумаге. Пушкин вспоминал сказанное им перед отъездом: “Вы увидите, что дело дойдет до ножей!..”[61] Бегичев тоже приводит его слова: “Я знаю персиян... Алаяр-хан мой личный враг <...> не подарит он мне заключенного с персиянами мира!”[62] Алаяр-хан был зятем шаха и некоторое время фактически премьер-министром. Пункты о размене пленных и возвращении их имущества в Туркманчайском трактате были особенно тяжки для исполнения. И для персов в том числе. “К нам перешло до 8 т. армянских семейств, и я теперь за оставшееся их имущество не имею ни днем, ни ночью покоя...” (с. 605). Тяжки были для побежденных и условия выплаты контрибуции России - правда, она сама, Персия, и развязала войну, вторгшись в русские пределы... Таковы обстоятельства. Вероятно, следует верить Н. Муравьеву-Карскому - известному генералу и администратору, которого никак не заподозрить в излишних пристрастиях к Грибоедову. Он и раньше не жаловал Грибоедова и в распре Паскевич-Ермолов откровенно был на другой стороне. Муравьев тем не менее имел силы признать:
“Не заблуждаясь насчет выхваленных многими добродетелей и правил Грибоедова <...>остаюсь уверенным, что он заменял нам там единым своим лицом двадцатитысячную армию и что не найдется в России человека, столь способного к занятию его места” [63]. А что касается “раздраженной народной гордости персиян”... В “Записках” Давыдова - почему-то нет ни слова о Мирзе-Якубе! Впрочем, это показательно... Отдаленность расстояния и более чем вялость реакции государя и правительства на происшедшее - привели к тому, что общество не только не знало толком, что и как случилось, - но и не старалось узнать.
Когда пьеса автора этих строк “Венок Грибоедову” была уже написана, Л. Аринштейн познакомил меня с документом, которого я не знал, работая над пьесой: исследователь впервые вводил его в научный оборот, занимаясь английскими источниками обстоятельств гибели Грибоедова. В документе оказался ряд сходств с тем, что просто придумано было в пьесе - касательно главных коллизий событий, - и это был подарок судьбы. Но я был странно удивлен, когда понял, что документ явно находился в поле зрения Пиксанова - он существовал в его архиве и, значит, не мог быть не известен Тынянову.
Речь шла о докладе Роберта Макдональда - брата английского посланника в Персии, сэра Джона Макдональда, который несмотря на открытое соперничество Англии и России в Персии, был дружен лично с Грибоедовым и после гибели его направил в Тегеран родного брата с целью выяснения истинных причин событий... Кстати, на попечение Д. Макдональда (его жены), уезжая в Тегеран, Грибоедов оставил в Тебризе Нину - свою беременную жену...
Вот - выдержки из доклада: “Все рассказы сходятся на том, что трудно было представить себе более радушный прием, чем тот, которым была встречена в столице русская миссия, тот почет, уважение и внимание, которые были ей оказаны министрами и сановниками шахского двора... казалось, все шло хорошо, и его Превосходительство Посланник уже готовился к отъезду, как вдруг за шесть или около шести дней до того, как он встретил свою безвременную кончину, произошло следующее: Мирза-Якуб, второй евнух шахского гарема, личность очень влиятельная, пришел к русскому Посланнику и потребовал его покровительства как уроженец Эривани и русский подданный, воспользовавшись статьей настоящего договора с Персией, дающей право русским, проживающим в Персии, возвращаться в течение определенного периода... Г-н Грибоедов, говорят, употребил все свое влияние, чтоб отговорить Мирзу от его намерения, указывая на то, что он за время долгого отсутствия отдалился от своей родни и обычаев своей страны и, если вернется <...> не может рассчитывать сохранить тот же чин и положение, какими он теперь обладает. Видя, однако, что Мирза-Якуб продолжает упорствовать, г-н Грибоедов не мог без того, чтобы публично не подорвать к себе доверия, отказать евнуху в убежище и в свободном проезде на родину. В конце концов Мирза был принят в дом Посланника. Этот случай из-за исключительного положения, которое занимало вышеупомянутое лицо, привел г-на Грибоедова к немедленному столкновению с Персидским Правительством. Жалобы предъявлялись в огромном количестве одной стороной и отвергались противоположной, это вело к горячим дебатам, в которых евнуха обвиняли, будто бы он вымещал свою злобу в грубых оскорблениях религии и обычаев Персии и что его поддерживали в этом одно или два лица из свиты его Превосходительства...” [64]
Здесь нет ни слова, как мы видим, о грубом нарушении “обычаев, освященных веками” и о “предъявлении несвоевременных и оскорбительных для персиян требований”. “Между тем именно эта сторона дела, - комментирует Аринштейн, - то есть то, что перелом во взаимоотношениях между Грибоедовым и шахским двором был вызван именно действиями Якуба, тщательно затушеван в другом отчете о событиях в Тегеране, который должен был противостоять материалам Макдональда и был опубликован в журнале “Black-wouds magazine” - то есть в “Реляции происшествий”. “Реляция” строится как дневник анонимного персиянина”[65].
Исследователь весьма убедительно доказывает, что авторами “Реляции” были, вероятно, некие Джордж Уиллок и доктор Макниль - резиденты английской разведки в Персии, действовавшие на свой страх и риск и очень часто в отрыве от английского посольства и даже вопреки ему. Эти двое, скорей всего, и развязали кровавую бойню в столице Персии. К сожалению, эта “Реляция происшествий...” - почти без сомнения прямая фальшивка - питала полтора столетия все наши представления о случившемся в Тегеране. Была она явно и главным документом о событии, которым пользовался автор романа “Смерть Вазир-Мухтара”. Меж тем, пишет Аринштейн, “попытки разыскать персидский текст, с которого был сделан “перевод”, или установить имя автора успехом не увенчались”[66].
Вся история Мирзы-Якуба свидетельствует точно не в пользу мнения Давыдова о неумелых действиях посланника.
Грибоедов был чуть не первый европейский интеллигент, которому пришлось столкнуться, еще в XIX веке, с “исламским фундаментализмом”. Упор здесь, конечно, не на слове “ислам” - а на слове “фундаментализм”. Что стало в нашем веке почти обыденностью... Его, в сущности, могут породить любые идеи: религиозные, философские или политические. Ибо смысл его всегда в том, что идеи выше людей!
А чисто событийно... Доклад Рональда Макдональда убеждает нас, в сущности, в простой вещи.
Утром 30 января 1829 года в Тегеране у Русской миссии и у Посланника России был еще выбор... Выдать толпе, посланной к посольству, всего одного человека - шахского евнуха Мирзу-Якуба - армянина Якуба Маркаряна, российского подданного, - и тем спасти собственную жизнь... Или погибнуть. Мы не знаем, что при этом происходило в миссии... Как воспринимали дилемму другие сотрудники посольства. Смутные отзвуки каких-то разногласий все же долетают до нас... Естественно - “никто не хотел умирать”. Но нам известно, какое решение принял сам Посланник - автор “Горя от ума”...
Речь, в сущности, шла о цене человеческой жизни... Не меньше - и не больше!
“Рабы, мой любезный! ...лестница слепого рабства”...
Он дал бой - посреди чужой столицы, у всех на глазах, чужому рабству - потому что, в силу тысячи причин - не мог дать этот бой у себя дома.
“Каждая эпоха имеет два лица: лицо жизни и лицо смерти. Они смотрятся друг в друга и отражаются одно в другом. Не поняв одного, мы не поймем и другого”[67], - пишет Лотман - и добавляет в примечании: “История концепций смерти в русской культуре не имеет целостного освещения”. Гибель Грибоедова несомненно несла в себе “черты смерти” его эпохи, как ситуации “Горя от ума” несли в себе черты ее жизни. Он вовсе не искал никакой “альтернативы своему Чацкому”. В комедии он прощался с Чацким в себе - а теперь, в Тегеране, - он возвращался к нему. Был столь же строг, непримирим, неуступчив... “Не знаю ничего завиднее последних годов его бурной жизни. Самая смерть, постигшая его...” Если Пушкину дано было бы выбирать - между Тегераном и Черной речкой, он наверняка выбрал бы Тегеран. Пасть посреди чужой столицы, лицом к лицу с врагом - будучи уверенным в правоте собственной страны... когда отсюда, издали, своя кажется, естественно, - и более милосердной и справедливой, и даже более свободной... “И дым отечества нам сладок и приятен...” И то, что этот бой дал посланник крепостнической державы - и Полномочный министр российского деспота - еще больше возвышало его и сближало с его героем.
“Генияльный, набожный, единственный...”
Все три дошедших до нас поздних замысла Грибоедова - были трагедии... Это стоит подчеркнуть!.. (Может, после всех потерь - мир обернулся к нему своим трагическим ликом?)
Что удалось или не удалось - мы не знаем! Но от чего-то ж был в восторге Пушкин - когда Грибоедов, в свой последний приезд в Петербург, читал “Грузинскую ночь”! - Вряд ли это были только те отрывки, что дошли до нас... Это было, наверное, нечто более самодостаточное! Незавершенные вещи, рукописи автор, естественно, возит с собой. (Да еще в XIX веке - единственный экземпляр, от руки!) Потому... скорей всего, трагедия “Грузинская ночь”, более или менее законченная или близившаяся к завершению, - погибла в тегеранском кошмаре!
Подчеркнем еще... все три новых замысла носили ярко выраженный антитиранический характер. И “1812 год”, и “Родамист и Зенобия”, и “Грузинская ночь”.
“К чему такой человек, как Касперий в самовластной империи - опасен правительству и сам себе бремя, ибо иного века гражданин...” (с. 323).
Из той злосчастной поездки в Крым, где были мысли о самоубийстве, из Феодосии - он писал Бегичеву:
“Нынче обегал весь город, чудная смесь вековых стен прежней Кафы и наших однодневных мазанок <...> На этом пепелище господствовали некогда готические нравы генуэзцев; их сменили пастырские обычаи мунгалов с примесью турецкого великолепия; за ними явились мы, всеобщие наследники, и с нами дух разрушения; ни одного здания не уцелело, ни одного участка древнего города не взрытого, не перекопанного. - Что ж? Сами указываем будущим народам, которые после нас придут, когда исчезнет русское племя, как им поступать с бренными остатками нашего бытия” (с. 520).
В середине 80-х - теперь прошлого века - произошло как бы новое возвращение Грибоедова.
Нет ничего обидного в том, что художник уходит куда-то - после возвращается. Что его отношения с потомством, с движущимся временем - не развиваются по прямой, но по сложной кривой: из подъемов и спадов, уходов и возвратов. Гораздо интересней пытаться уследить - почему именно это время стремится приблизить к себе этого художника - а не кого-то другого...
Писатель кануна великих потрясений - Грибоедов и возвращается всегда в эпохи канунов.
Первое в нашем веке такое “возвращение” его состоялось в начале XX века.
И последнее по времени - в канун российской “перестройки”...
Грибоедов был Кассандрой декабристской Трои... Его приняли за ее Пиндара. За одописца. Не в этом дело! Он был Кассандрой этой Трои - и, вместе, был ее Поэтом! “Мученье быть пламенным мечтателем в краю вечных снегов”...
Грибоедов принес в русскую литературу скепсис. Не такой разъедающий, как у Лермонтова, - но уже тревожный и грустный.
“Недавно я узнал, что Печорин, возвращаясь из Персии, умер” [68]...
Лермонтов о Грибоедове слышал, наверное, от Одоевского. Которого любил, о котором написал прекрасные стихи и который невольно стал для него мостом - между ним и “поколением отцов”. Между ним и Грибоедовым. Кроме того, автор “Маскарада”, может, был единственным в “поколении детей” - кто в самом деле сумел воспринять уроки автора “Горя от ума”. Фактически он явился единственным наследником его.
Последним замыслом Лермонтова, известным нам со слов Белинского, был цикл романов, начиная с века Екатерины и кончая гибелью Грибоедова в Персии. Был слух, что oб этом замысле Лермонтов продолжал говорить с одним из секундантов - уже на подходе к месту последней дуэли.
Может, он тоже считал тот день - 30 января 1829 года - концом определенной эпохи. “Начавшейся с века Екатерины...”
Оборванной эпохи дворянского Возрождения в России.
[1] Тынянов Ю. Н. Сюжет “Горя от ума” // Пушкин и его современники. М.: Наука, 1968. С. 379.
[2] Грибоедов А. С. Сочинения. М.: Художественная литература, 1988. С. 371. Здесь и далее цитаты из Грибоедова приводятся по этому изданию, ссылки на него даются в тексте. Вероятно, следует согласиться с теми исследователями, кто считает, что “заметка представляет собою набросок предисловия к неосуществленному изданию “Горя от ума”” (см.: Грибоедов А. С. Сочинения. М., 1956 / Прим. В. Н. Орлова. С. 716). Возможно, это предисловие должно было быть предпослано к первой публикации отрывков из комедии в альманахе Ф. Булгарина “Русская Талья” (СПб., 1825).
[3] Пиксанов Н. К. Писательская драма Грибоедова // Грибоедов: Исследования и характеристики. Л.: Издательство писателей в Ленинграде, 1934. (Статья впервые опубликована в журнале “Современник”, 1912, № 11 под названием “Душевная драма Грибоедова”.)
[4] Блок А. А. Собр. соч. в 8 тт. Т. 6. М.-Л.: Художественная литература, 1962. С. 145-146.
[5] Блок А. А. Указ. изд. Т. 6. С. 290.
[6] Кюхельбекер В. К. Дневник // Кюхельбекер В. К. Путешествия. Дневник. Статьи. Л.: Наука, 1979. С. 228.
[7] Считанные труды, среди которых особо выделяются: “Психология искусства” Л. Выготского (1915-1922) и “О психологической прозе” Л. Гинзбург. В целом - немного.
[8] Гинзбург Л. Я. О психологической прозе. Л.: Советский писатель, 1971. С. 334.
9 “По мнению некоторых знатоков, на смену традиционному театру текста и мизансцен уверенно идет другой. Назовем его “театром сквозного действия”, где абсолютная актерская самоотдача адекватна четкой режиссерской заданности. Сюжет, текст - все это вторично, третично, десятично, это лишь смутное очертание тропинки, по которой должны пробиться к зрителю труппа и ее поводырь - худрук” (журнал, как ни странно, “Современная драматургия” - 2008, № 1. С. 69. Статья Г. Григорьева). Добавим только: при “вторичном, третичном, десятичном значении текста”, к чему так стремится постоянно сегодняшний театр, - “Горе от ума” уж точно должно умереть.
[10] Гончаров А. И. Мильон терзаний // Гончаров А. И. Собр. соч. в 8 тт. Т. 8. М.: Художественная литература, 1955. С. 13.
[11] Там же. С. 21.
[12] Пушкин А. С. Полн. собр. соч. в 10 тт. Т. 10. Л.: Наука, 1975. С. 96 (письмо А. Бестужеву. Конец января 1825 года). Цитаты из произведений Пушкина даются по этому изданию.
[13] Катенин П. А. Размышления и разборы. М.: Искусство, 1981. С. 252 (письмо Н. И. Бахтину от 17 февраля 1825 года).
[14] Гончаров И. А. Указ. изд. Т. 8. С. 28.
[15] Катенин П. А. Указ. соч. С. 256 (письмо Н. И. Бахтину от 18 марта 1825 года).
[16] Там же. С. 252.
[17] Гончаров И. А. Указ. изд. Т. 8. С. 28.
[18] Бестужев А. А. Знакомство мое с А. С. Грибоедовым // Грибоедов в воспоминаниях современников. М.: Художественная литература, 1980. С. 102.
[19] Выготский Л. С. Трагедия о Гамлете, принце датском Шекспира // Психология искусства. М.: Искусство, 1968. С. 371.
[20] Тынянов Ю. Н. Указ. соч. С. 376.
[21] Тынянов Ю. Н. Указ. соч. С. 377.
[22] Катенин П. А. Указ. соч. С. 252.
[23] Грибоедов А. С. Бехтеевский список (комедии) // Грибоедов А. С. Полн. собр. соч. Т. 2 / Под ред. Н. К. Пиксанова. СПб., 1913. С. 230-231.
[24] Тынянов Ю. Н. Указ. соч. С. 375.
[25] Серман И. З. Михаил Лермонтов: Жизнь в литературе. Иерусалим: Славистический центр Гуманитарного факультета Еврейского университета, 1997. С. 14.
[26] Блок А. А. Дневник 1913 года // Блок А. А. Указ. изд. Т. 7. С. 218-219.
[27] Пиксанов Н. К. Писательская драма Грибоедова. С. 176.
[28] Нечкина М. В. Грибоедов и декабристы. М.: Изд. АН СССР, 1951. С. 365.
[29] Нечкина М. В. Указ. соч. С. 369.
[30] Там же. С. 372.
[31] Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка в четырех томах. T. 3. М.: Пpoгpecс, Универс, 1994. С. 178.
[32] Гончаров И. А. Указ. изд. Т. 8. С. 25.
[33] Лотман Ю. М. Декабрист в повседневной жизни (Бытовое поведение как историко-психологическая категория) // Литературное наследие декабристов. Л.: Наука, 1975. С. 69.
[34] Булгаков М. А. Жизнь господина де Мольера. М.: Молодая гвардия, 1962. С. 12.
[35] Лотман Ю. М. Декабрист в повседневной жизни. С. 69, 51.
[36] Пиксанов Н. К. Писательская драма Грибоедова. С. 325.
[37] Блок А. А. О драме // Блок А. А. Указ. изд. Т. 5. С. 168.
38 “В копии А. Л. Баратынской.... > озаглавлено “А. С. Г. ”, а в изд. 1869 и 1884 - “Надпись к портрету Грибоедова”. Однако каких-либо данных, которые говорили бы о личном знакомстве Баратынского с Грибоедовым, нет” (Сергеева В. М. Комментарий // Баратынский Е. А. Полн. собр. стихотворений. Л.: Советский писатель, 1989. С. 407).
39 Кюхельбекер В. К. Указ. изд. С. 87.
[40] Пушкин А. С. Дневники. Записки. СПб.: Наука, 1955. С. 308. (Комментарий Я.Л. Левкович.)
[41] Нечкина M.B. Указ. соч. С. 457.
[42] Там же. С. 454.
[43] Нечкина М. В. Указ. соч. С. 456.
[44] Там же. С. 455.
[45] Давыдов Д. В. Из “Записок, в России цензурой не пропущенных” // Грибоедов в воспоминаниях современников. С. 152.
[46] Там же. С. 153-154.
[47] Андреев В. А. Из “воспоминаний из кавказской старины” // Грибоедов в воспоминаниях современников. С. 157.
[48] Нечкина М. В. Указ. соч. С. 509.
[49] Эйдельман Н. Я. Быть может за хребтом Кавказа. М.: Наука, 1990. С. 83. Далее ссылки на это издание даются в тексте.
[50] Бегичев С. Н. Записка о Грибоедове // Грибоедов в воспоминаниях современников. С. 29.
[51] Цит. по: Грибоедов в воспоминаниях современников / Предисл. С. А. Фомичева. С. 16.
[52] Нечкина М. В. Указ. соч. С. З96.
[53] Нечкина М. В. Следственное дело А. С. Грибоедова. М.: Мысль, 1982. С. 85.
[54] Покровский А]. Следствие над декабристами. Цит. по книге “Летопись жизни и творчества А. С. Пушкина” / Сост. М. А. Цявловский. Л.: Наука, 1991. С. 622.
[55] Летопись жизни и творчества А. С. Пушкина. С. 622.
[56] Лебедев А. А. Грибоедов: Факты и гипотезы. М.: Наука, 1980. С. 274.
[57] Лебедев А. А. Указ. соч. С. 275.
[58] Лебедев А. А. Указ. соч. С. 275.
[59] А. С. Грибоедов в воспоминаниях современников. С. 15б.
[60] Кюхельбекер В. К. Указ. изд. С. 145.
[61] Пушкин А. С. Указ. изд. Т. 6. С. 451.
[62] А. С. Грибоедов в воспоминаниях современников. С. 31.
[63] А. С. Грибоедов в воспоминаниях современников. С. 69.
[64] Аринштейн Л. М. Новые данные об обстоятельствах гибели Грибоедова (По английским источникам) // В мире отечественной классики. М.: Художественная литература, 1984. С. 453.
[65] Там же. С. 454. Полное название документа, о котором речь, - Реляция происшествий, предварявших и сопровождавших убиение членов последнего Российского посольства в Персии.
[66] Там же.
[67] Лотман Ю. М. Беседы о русской культуре. СПб.: Искусство, 1994. С. 230.
[68] На эту связь указал А. Лебедев.