_Мы жили тогда на планете другой (Антология поэзии русского зарубежья. 1920-1990) - 1

ГОЛОД

Удушье смрада в памяти не смыл Веселый запах выпавшего снега, По улице тянулись две тесьмы, Две колеи: проехала телега.

И из нее окоченевших рук, Обглоданных — несведенными — псами, Тянулись сучья... Мыкался вокруг Мужик с обледенелыми усами.

Американец поглядел в упор:

Умужика, под латаным тулупом, Топорщился и оседал топор Тяжелым обличающим уступом.

Учерных изб солома снята с крыш, Черта дороги вытянулась в нитку, И девочка, похожая на мышь,

Скользнула, пискнув, в черную калитку.

АГОНИЯ

А/. Щ ербакову

— Сильный, державный, на страх врагам!.. Это не трубы, — по кровле ржавой Ветер гремит, издеваясь: вам, Самодержавнейшим, враг — держава!

Ночь. Почитав из Лескова вслух, Спит император, ребенка кротче. Память, опять твоему веслу Императрица отдаться хочет.

И поплывут, поплывут года, Столь же бесшумны, как бег «Штандарта». Где, на каком родилась беда, Грозно поднявшая айсберг марта.

Горы былого! Тропа в тропу.

С болью надсады дорогой скользкой, Чтоб, повторяя, проверить путь От коронации до Тобольска.

Где же ошибка и в чем она?

Ш кольницу так же волнует это, Если задача не решена, Если решенье не бьет ответа.

Врал Милюков из газеты «Речь», Дума, студенты, Вильгельм усатый? Нет, не об этом тревоги речь, И не над этим сверло досады.

Вспомни, когда на парад ходил Полк кирасир на дворцовом поле, Кто-то в Женеве пиво пил, В шахматы игрывал, думал, спорил.

Плачет царица: и кто такой! Точка. Беглец. Истребить забыли. Пошевелила бы хоть рукой — И от него — ни следа, ни пыли!

Думала: так. Пошумит народ, Вороны бунта устанут каркать, И, отрезвев, умирать пойдет За обожаемого монарха.

Думала: склонятся снова лбы, Звон колокольный прогонит полночь, Только пока разрешили бы Мужу в Ливадии посадовничать!

Так бы и было, к тому и шло.

Трепет изменников быстро пронял бы, Если бы нечисть не принесло, Запломбированную в вагоне.

Вот на балконе он (из газет

Ведомы речи), калмыцки щурясь...

И потерялся к возврату след В заклокотавшей окрепшей буре.

Враг! Не Родзянко, не Милюков И не иная столицы челядь.

Горло сжимает — захват каков! — Истинно волчья стальная челюсть.

Враг! Он лавиной летящей рос И, наступая стране на сердце, Он уничтожил, а не матрос, Скипетр и мантию самодержца.

—Враг, ускользнувший от палача,

Янагражу тебя, зверя, змея,

Клеткой железной, как Пугача, Пушечн*-'.* выстрелом прах развею!

Скоро! Сибирь поднялась уже, Не Ермака ли -ремят доспехи? Водит полки богатырский жезл, К нашей тюрьме поспешают чехи.

Душно царице. От синих рам Холодно, — точно в пустыне звездной!..

Сильный, державный, на страх врагам, — Только сегодня, назавтра — поздно.

ВСТРЕЧА ПЕРВАЯ

Вс. Иванову

Мы — вежливы. Вы попросили спичку

Ипротянули черный портсигар,

Ивот огонь — условие приличья — Из зажигалки надо высекать.

Дымок повис сиреневою ветвью, Беседуем, сближая мирно лбы, Но встреча та — скости десятилетье! — Огня иного требовала бы...

Схватились бы, коль пеши, за наганы, Срубились бы верхами, на скаку...

Он позвонил. Китайцу: «Мне нарзану!» Прищурился. «И рюмку коньяку...»

Вагон стучит, ковровый пол качая, Вопит гудка басовая струна.

Япревосходно вижу: ты скучаешь,

Искука, парень, общая у нас.

Пусть мы враги, — друг другу мы не чужды, Как чужд обоим этот сонный быт.

И непонятно, право, почему ж ты Несешь ярмо совсем иной судьбы?

Мы вспоминаем прошлое беззлобно. Как музыку. Запело и ожгло...

Мы не равны, — но все же мы подобны, Как треугольники при равенстве углов.

Обоих нас качала непогода. Обоих нас, в ночи, будил рожок...

Мы — дети восемнадцатого года, Тридцатый год. Мы прошлое, дружок!..

Что сетовать! Всему приходят сроки, Исчезнуть, кануть каждый обряжен. Ты в чистку попадешь в Владивостоке, Меня бесптичье съест за рубежом.

Склонил р есн и ц ы , как склоняют знамя, В былых боях изодранный лоскут...

«Мне, право, жаль, что вы еще не с нами». Не лгите: с кем? И... выпьем коньяку.

ВСТРЕЧА ВТОРАЯ

Василий Васильич Казанцев. И огненно вспомнились мне Усищев протуберансы, Кожанка и цейс на ремне.

Ведь это же — бесповоротно, И образ тот, время, не тронь.

Василий Васильевич — ротный: «За мной — перебежка — огонь!»

— Василий Васильича? Прямо. Вот, видите, стол у окна...

Над счетами (согнут упрямо И лысина точно луна).

Почтенный бухгалтер. — Бессильно Шагнул и мгновенно остыл...

Поручик Казанцев?.. Василий?.. Но где же твой цейс и усы?

Какая-то шутка, насмешка, С ума посходили вы все!.. Казанцев под пулями мешкал

Со мной на ирбитском шоссе.

Нас дерзкие дни не скосили, — Забуду ли пули ожог! — И вдруг шевиотовый, синий,

Наполненный скукой мешок.

Грознейшей из всех революций Мы пулей ответили: нет\ И вдруг этот куцый, кургузый,

Уже располневший субъект.

Года революции, где вы?

Кому ващ грядущий сигнал? — Вам в счетный, так это налево...

Он тоже меня не узнал!

Смешно! Постарели и вымрем В безлюдья осеннем, нагом,

Но, все же, конторская мымра, — Сам Ленин был нашим врагом!

СТИХИ О ХАРБИНЕ

I

Под асфальт, сухой и гладкий, Наледь наших лет, — Изыскательской палатки Канул давний след...

Флаг Российский. Коновязи. Говор казаков.

Нет с былым и робкой связи, — Русский рок таков.

Инженер. Расстегнут ворот. Фляга. Карабин.

— Здесь построим русский город, Назовем — Харбин.

Без тропы и без дороги Ш ел, работе рад.

Ковылял за ним трехногий Нивелир-снарад.

Перед днем Российской встряски, Через двести лет, Не Петровской ли закваски Запоздалый след?

Не державное ли слово Сквозь века: приказ. Новый город зачат снова, Но в последний раз.

II

К ак чума, тревога бродит, — Гул лихих годин...

Рок черту свою проводит Близ тебя, Харбин.

Взрывы дальние, глухие, Алый взлет огня, —

Вот и нет тебя, Россия, Государыня!

Мало воздуха и света, Думаем, молчим.

На осколке мы планеты В будущее мчим!

Скоро ль кануть иль не скоро, Сумрак наш рассей...

Про запас Ты, видно, город Выстроила сей.

Сколько ждать десятилетий,

Что, кому беречь? Позабудут скоро дети Отческую речь.

m

Милый город, горд и строен, Будет день такой, Что не вспомнят, что построен Русской ты рукой.

Пусть удел подобный горек, — Не опустим глаз:

Вспомяни, старик историк, Вспомяни о нас.

Ты забытое отыщешь, Впишешь в скорбный лист. Да на русское кладбище Забежит турист.

Он возьмет с собой словарик Надписи читать...

Так погаснет наш фонарик, Утомясь мерцать!

В ЗАТОНУВШ ЕЙ СУБМАРИНЕ

Облик рабский, низколобый, Отрыгнет поэт, отринет: Несгибаемые души Не снижают свой полет.

Но поэтом быть попробуй В затонувшей субмарине, Где печать свою удушье На уста твои кладет.

Где за стенкою железной Тишина подводной ночи, Где во тьме, такой бесшумной, Ни надежд, ни слез, ни вер, Где рыданья бесполезны, Где дыханье все короче, Где товарищ твой безумный Поднимает револьвер.

Но прекрасно сердце наше, Человеческое сердце:

Не подобие ли Бога Повторил собой Адам?

В этот бред, в удушный кашель (Словно водный свод разверзся) Кто-то с ласковостью строгой Слово силы кинет нам.

И не молния ли это Из надводных, поднебесных,

Надохваченных рассудком Озаряющих глубин, — Вот рождение поэта,

Ионо всегда чудесно,

Ипод солнцем, и во мраке Затонувших субмарин.

НАША ВЕСНА

Еще с Хингана ветер свеж,

Иостро в падях пахнет прелью,

Ижизнерадостный мятеж Дрозды затеяли над елью.

Шуршит вода, и точно медь По вечерам заката космы, По вечерам ревет медведь, И сонно сплетничают сосны.

А в деревнях, у детворы Раскосой, с ленточками в косах, Вновь по-весеннему остры Глаза, кусающие осы.

У пожилых, степенных манз Идет беседа о посеве, И свиньи черные у фанз

Ложатся мордами на север.

Земля ворчит, ворчит зерно, Набухшее в ее утробе.

Все по утрам озарено Сухою синевою с Гоби.

И скоро бык, маньчжурский бык, Сбирая воронье и галочь, Опустит смоляной кадык Над пашней, чавкающей алчно.

** *

Пустой начинаю строчкой, Чтоб первую сбить строфу. На карту Китая точкой Упал городок Чифу.

Там небо очень зеленым Становится от зари,

ЮЗак. 878

Исветят в глаза драконам Зеленые фонари.

Ирикш а — ночная птица, — Храпя, как больной рысак, По улицам этим мчится В ночной безысходный мрак.

Коль вещи не судишь строго, Попробуй в коляску сесть: Здесь девушек русских много В китайских притонах есть.

У этой, что спиртом дышит, На стенке прибит погон. Ведь девушка знала Ижевск, Ребенком взойдя в вагон.

Но в Омске поручик русский, Бродяга, бандит лихой, Все кнопки на черной блузке Хмельной оборвал рукой.

Поручик ушел с отрядом, Конь рухнул под пулей в грязь. На стенке с погоном рядом — И друг и великий князь.

Японец ли гнилозубый И хилый, как воробей;

М оряк ли ленивый, грубый, И знающий только: «Пей!»

Иль рыхлый, как хлеб, китаец, Чьи губы, как терки, трут, — Ведь каждый перелистает Ее, как книжку, к утру.

И вот, провожая гостя, Который спешит удрать, Бледнеющая от злости Откинется на кровать.