22 Июля, Боровое — 15 декабря 1944 г., Москва.

ГЕНРИХ РИККЕРТ

(1863—1936)

Для становления самостоятельной науки о культуре, лишь со второй половины XX в. получившей узаконенное, но все еще оспариваемое название "культурология", значительную роль сыграли труды немецкого философа Генриха Риккерта. Он был одним из основателей так называемой Баденской школы неокантианства и преподавал философию в Страсбургском (1888—1891), Фрейбургском (1891—1915) и Гейдельбергском (с 1916 г.) университетах. Его основные научные интересы лежали в сопоставлении и разграничении содержания и методологии двух видов наук, которые обычно называют естественными и гуманитарными. Главное их различие Риккерт видел в том, что первые, прежде всего, изучают независимые от людей законы природы и идут от общего к частному, а вторые, наоборот, исследуя частные и индивидуальные явления, порожденные не природой, а людьми, пытаются вывести из них достаточно неопределенные и зыбкие закономерности истории и культуры. В первых царят объективность и непререкаемость, вторые — сфера, где постоянно дают себя знать субъективизм, случайность и стихийность. Так, в частности, такая старая и важная наука, как история (а истории философ уделял особое внимание), по мнению Риккерта, не может быть подведена под понятие науки, подчиненной строгим законам, как это, например, имеет место применительно к математике, физике или химии.

В одной из своих главных работ, наиболее близкой к нарождавшейся культурологии, — "Науки о природе и науки о культуре" (1911), где под последними понимается широкий комплекс дисциплин, изучающих факты, предметы и явления многосторонней деятельности человека, Риккерт в качестве главного ее регулятора и организатора выдвигает понятие ценности. Раздел философии, изучающий ценности (аксиология), становится, таким образом, "стержневой" темой наук о культуре и объясняет динамику человеческого познания и бытия во всем их разнообразии. По Риккерту, именно 'осознание "ценности" или "неценности" той или иной вещи или явления организует людские конгломераты во времени и пространст_: ве. В разные исторические эпохи и у разных народов — свои постоянно меняющиеся и взаимопроникающие системы ценностей, обусловливающие неповторимое лицо той или иной культуры. Разрабатывая свою концепцию ценностей, философ выделил среди них шесть основных категорий: истину, красоту, безличную святость, нравственность, счастье и личную святость, стремление к которым и определяет деятельность и поведение больших масс людей. Не-

171

трудно заметить, что эта концепция, если отвлечься от ее религиозного звучания — категории "святости", — прямо перекликается с традиционным пониманием культуры как гармоничного, взаимопроникающего единства Истины, Добра и Красоты.

НАУКИ О ПРИРОДЕ И НАУКИ О КУЛЬТУРЕ Природа и культура

<...> Слова "природа" и "культура" далеко не однозначны, в особенности же понятие природы может быть точнее определено лишь через понятие, которому его в данном случае противополагают. Мы лучше всего избегнем кажущейся произвольности в употреблении слова "природа", если будем придерживаться вначале первоначального его значения. Продукты природы — то, что свободно произрастает из земли. Продукты же культуры производит поле, которое человек раньше вспахал и засеял. Следовательно, природа есть совокупность всего того, что возникло само собой, само родилось и предоставлено собственному росту. Противоположностью природе в этом смысле является культура, как то, что или непосредственно создано человеком, действующим сообразно оцененным им целям, или, если оно уже существовало раньше, по крайней мере, сознательно взлелеяно им ради связанной с ним ценности.

Как бы широко мы ни понимали эту противоположность, сущность ее всегда останется неизменной: во всех явлениях культуры мы всегда найдем воплощение какой-нибудь признанной человеком ценности, ради которой эти явления или созданы или, если они уже существовали раньше, взлелеяны человеком; и наоборот, все, что возникло и выросло само по себе, может быть рассматриваемо вне всякого отношения к ценностям, а если оно и на самом деле есть не что иное, как природа, то и должно быть рассматриваемо таким образом. В объектах культуры, следовательно, заложены ценности. Мы назовем их поэтому благами, для того чтобы таким образом отличить их как ценные части действительности от самих ценностей как таковых, не представляющих собой действительности и от которых мы здесь можем отвлечься. Явления природы мыслятся не как блага, а вне связи с ценностями, и если поэтому от объекта культуры отнять всякую ценность, то он точно так же станет частью простой природы. Благодаря такому либо наличному, либо отсутствующему отнесению к ценностям мы можем с уверенностью различать два рода объектов, и мы уже потому имеем право делать это, что всякое явление культуры, если отвлечься от заложенной в нем ценности, необходимо может быть рассмотрено, как стоящее также в связи с природой и, стало быть, как составляющее часть природы.

172

Что же касается рода ценности, превращающей части действительности в объекты культуры и выделяющей их этим самым из природы, то мы должны сказать следующее: о ценностях нельзя говорить, что они существуют или не существуют, но только, что они значат или не имеют значимости. Культурная ценность или фактически признается общезначимой, или же ее значимость и тем самым более чем чисто индивидуальное значение объектов, с которыми она связана, постулируется, по крайней мере, хоть одним культурным человеком. При этом, если иметь в виду культуру в высшем смысле этого слова, речь здесь должна идти не об объектах простого желания, но о благах, к оценке которых или к работе над которыми мы чувствуем себя более или менее нравственно обязанными в интересах того общественного целого, в котором мы живем, или по какому-либо другому основанию. Этим самым мы отделяем объекты культуры как от того, что оценивается и желается только инстинктивно, так и от того, что имеет ценность блага, если и не на основании одного только инстинкта, то благодаря прихотям настроения.

Легко показать, что эта противоположность природы и культуры, поскольку дело касается различия обеих групп объектов, действительно лежит в основе деления наук. Религия, церковь, право, государство, нравственность, наука, язык, литература, искусство, хозяйство, а также необходимые для его функционирования технические средства являются, во всяком случае на определенной ступени своего развития, объектами культуры или культурными благами в том смысле, что связанная с ними ценность или признается значимой всеми членами общества, или ее признание предполагается; поэтому, расширивши еще наше понятие культуры настолько, чтобы в него могли войти также и начальные ступени культуры и стадии ее упадка, а кроме того, также и явления, благоприятствующие или препятствующие культуре, мы увидим, что оно охватывает собою все объекты науки о религии, юриспруденции, истории, филологии, политической экономии и т.д., т.е. всех "наук о духе", за исключением психологии.

То обстоятельство, что мы причисляем к культуре также орудия производства сельского хозяйства, а также химические вспомогательные средства, не может, конечно, служить аргументом против нашего понятия науки о культуре <...> но, наоборот, оно показывает, что это выражение гораздо лучше подходит к неестественнонаучным дисциплинам, чем термин "наука о духе". Хотя технические изобретения обыкновенно и совершаются при помощи естественных наук, но сами они не относятся к объектам естественнонаучного исследования; нельзя также поместить их в ряду наук о духе. Только в науке о культуре развитие их может найти свое место.

' Можно, конечно, сомневаться, куда относятся некоторые дисциплины, как география и этнография, но разрешение этого вопроса зависит только от того, с какой точки зрения они рассматривают свои

173

предметы, т.е. смотрят ли они на них как на чистую природу или ставят их в известное отношение к культурной жизни. Земная поверхность, сама по себе чистый продукт природы, приобретает как арена всякого культурного развития еще иной, помимо чисто естественнонаучного, интерес; и дикие народы могут, с одной стороны, рассматриваться как "естественные народы", с другой же стороны, их можно изучать также с точки зрения того, насколько у них уже имеются "зачатки" культуры. <...>

Чтобы быть пригодным для разделения наук на две группы, наше понятие культуры должно, конечно, быть совершенно независимым от таких, например, противоположений, как противоположение "истории культуры" политической истории. <...> С одной стороны, согласно нашему определению, государство представляет собой культурное благо, подобно народному хозяйству или искусству, и в этом никто не сможет усмотреть произвольной терминологии. С другой же стороны, нельзя также безапелляционно отождествлять культурную жизнь с жизнью государственной. Ибо <...> вся высшая культура развивается только в государстве, и <...> потому, может быть, историческое исследование и вправе ставить государственную жизнь на первый план, — все же многое, как, напр., язык, искусство и наука, в своем развитии отчасти совершенно не зависят от государства; достаточно только вспомнить о религии, чтобы сделалось ясно, насколько невозможно подчинить все культурные блага государственной жизни и соответственно этому все культурные ценности политическим.

Итак, будем придерживаться вполне совпадающего с общепринятым языком понятия культуры, т.е. будем понимать под культурой совокупность объектов, связанных с общезначимыми ценностями и лелеемых ради этих ценностей, не придавая ему никакого более точного материального определения. <...>

МАКС ВЕБЕР

(1864—1920)

Несмотря на то, что знаменитый немецкий ученый Макс Вебер известен прежде всего как социолог, экономист и историк, он в неменьшей степени может считаться и крупным культурологом, ибо одна из ведущих тем его работ, насыщенных богатым бытописатель-ским материалом — это мировые религии в их взаимодействии с экономикой, политикой и культурой. Отрицая биологизаторский подход к судьбам цивилизаций, свойственный, например, Данилевскому (см.), Шпенглеру (см.) и Тойнби (см.), Макс Вебер стал создателем новой науки — социологии религии, которую П. Сорокин (см.) отождествлял с социологией культуры. Вебер, в отличие от Маркса, определяющую роль в мировой истории отдавал не экономическим, а духовно-религиозным факторам и считал, что миром людей должно править не потребительство, а Истина, Добро и Красота.

Становлению Вебера как ученого способствовали высокоинтеллектуальные традиции его хорошо обеспеченной семьи, особенно влияние матери, которая была женщиной большой культуры. Она серьезно занималась общественными и религиозными вопросами и до конца своей жизни, наступившего за год до смерти сына, оставалась для него неоспоримым духовным авторитетом. Показательно и то, что младший брат Вебера — Альфред — тоже стал крупным ученым-гуманитарием, много сделавшим для осмысления культурологии как самостоятельной науки. Макс Вебер получил юридическое образование, но так же увлеченно изучал проблемы экономики, социологии и культуры. Он работал профессором и руководил кафедрами в Фрейбургском, Гейдельбергском и Мюнхенском университетах, издавал престижный научный журнал "Архив социальной науки и социальной политики" (1903), избирался депутатом в сейм Пруссии и в немецкий рейхстаг и выполнял различные официальные миссии правительства за рубежом. В качестве политика праволи-берального толка он вошел в состав комиссии по подготовке проекта Веймарской конституции.

Самыми известными и ценными с культурологической точки зрения стали две работы М. Вебера — "Протестантская этика и дух капитализма" (1904—1905) и "Хозяйственная этика мировых религий" (1915). Их главная идея — прямая обусловленность экономической жизни отдельных стран и народов сложившимися в них религиозно-этическими нормами. Так, успехи первоначального капитализма в англосаксонских государствах Севера Европы и США с их активной пуританской спецификой Вебер объяснял прежде всего господствующим там протестантизмом. В то же время относительная отста-

175

лость романского юга Европы и Латинской Америки с их феодальными пережитками и культурным гедонизмом¹ находят у него объяснение в католицизме. Точно так же этические нормы восточных религий с их созерцательностью, по Веберу, накладывают неизгладимый отпечаток на хозяйственное и культурное бытие народов Востока. При этом чем более "рациональна" и менее "мистична" та или иная конфессия (а наиболее рационален протестантизм!), тем заметнее ее хозяйственная целесообразность, обычно убывающая с Запада на Восток (ср., например, протестантизм и православие).

Для понимания судеб культуры отдельных человеческих общнос-тей важна и классификация характера господства и власти, которую предлагает Вебер: "легальный", или рациональный тип (демократия и парламентаризм); традиционный тип, (обычно династическая монархия); харизматический* тип (обычно диктатура и "вождизм"). Не преувеличивая достоинств или недостатков того или иного типа, несовершенства которых общеизвестны, Макс Вебер считает, что только уравновешенное и соответствующее месту и времени единство рациональности, традиционализма и харизмы как типов господства может обеспечить здоровую и устойчивую жизнь общества в виде президентской республики, просвещенной конституционной монархии или принимаемого массами всевластия любимого вождя.

ПРОТЕСТАНТСКАЯ ЭТИКА И ДУХ КАПИТАЛИЗМА 2. Аскеза³ и капиталистический дух

Для понимания связи между основными религиозными идеями аскетического протестантизма и правилами экономических будней необходимо прежде всего обратиться к тем богословским произведениям, которые выросли из повседневной душеспасительной практики. Ибо в те времена, когда мысли о потустороннем мире заполняли жизнь людей, а от допущения к причастию зависело социальное положение христианина, когда значение духовника в деле спасения души, в осуществлении церковной дисциплины и в качестве проповедника достигало такой степени, о которой мы, современные люди, просто не можем составить себе представления, <...> — в те времена движущие религиозные идеи, накладывавшие свой отпечаток на данную практику, решающим образом формировали "национальный характер". <...>

¹ Гедонизм — направление в этике, утверждающее наслаждение, удовольствие как высшую цель и основной мотив человеческого поведения.

^ Харизма — исключительная одаренность; харизматический лидер — человек, наделенный в глазах его последователей авторитетом, основанным на исключительных качествах его личности — мудрости, героизме, святости.

³ От слова "аскет" — человек-отшельник; человек, отказывающий себе в жизненных удовольствиях.

176

Из пуританской литературы можно извлечь любое количество примеров того, как осуждалась жажда богатства и материальных благ, и противопоставить их значительно более наивной по своему характеру этической литературе средневековья. И все эти примеры свидетельствуют о вполне серьезных предостережениях; дело заключается, однако, в том, что подлинное их этическое значение и обусловленность выявляются лишь при более внимательном изучении этих свидетельств. Морального осуждения достойны успокоенность и довольство достигнутым, наслаждение богатством и вытекающие из этого последствия — бездействие и плотские утехи — и прежде всего ослабление стремления к "святой жизни". И только потому, что собственность влечет за собой эту опасность бездействия и успокоенности, она вызывает сомнения. Ибо "вечный покой" ждет "святых" в потустороннем мире, в земной жизни человеку, для того чтобы увериться в своем спасении, должно делать дела пославшего его, доколе есть день (Ин., 9, 4). Не бездействие и наслаждение, а лишь деятельность служит приумножению славы Господней согласно недвусмысленно выраженной воле Его. Следовательно, главным и самым тяжелым грехом является бесполезная трата времени. Жизнь человека чрезвычайно коротка и драгоценна, и она должна быть использована для "подтверждения" своего призвания. Трата этого времени на светские развлечения, "пустую болтовню", роскошь, даже не превышающий необходимое время сон — не более шести, в крайнем случае восьми часов — морально совершенно недопустима. Здесь еще не вошло в употребление изречение "время — деньги", которое нашло себе место в трактате Бенджамина Франклина⁴, однако в духовном смысле эта идея в значительной степени утвердилась; время безгранично дорого, ибо каждый потерянный час труда отнят у Бога, не отдан приумножению славы Его. Пустым, а иногда даже вредным занятием считается поэтому и созерцание, во всяком случае тогда, когда оно осуществляется в ущерб профессиональной деятельности. Ибо созерцание менее угодно Богу, чем активное выполнение его воли в рамках своей профессии. К тому же для занятий такого рода существует воскресенье. <...>

Подводя итог сказанному выше, мы считаем возможным утверждать, что мирская аскеза протестантизма со всей решительностью отвергала непосредственное наслаждение богатством и стремилась сократить потребление, особенно когда оно превращалось в излишества. Вместе с тем она освобождала приобретательство от психологического гнета традиционалистской этики, разрывала оковы, ограничивавшие стремление к наживе, превращая его не только в закон-Франклин Бенджамин (1706—1790) — американский просветитель, государственный деятель, ученый, один из авторов Деклараций независимости США (1776) и Конституции (1787).

177

ное, но и в угодное Богу (в указанном выше смысле) занятие. Борьба с плотью и приверженностью к материальным благам была <...> борьбой не с рациональным приобретательством, а с иррациональным использованием имущества. Оно прежде всего находило свое выражение в привязанности к показной роскоши (проклинаемой пуританами в качестве обожествления рукотворного), столь свойственной феодальной жизни, тогда как Богу угодно рациональное и утилитарное использование богатства на благо каждого отдельного человека и общества в целом. Аскеза требовала от богатых людей не умерщвления плоти, а такого употребления богатства, которое служило бы необходимым и практически полезным целям. Понятие "comfort" характерным образом охватывает круг этих этически дозволенных способов пользования своим имуществом, и, разумеется, не случайно связанный с этим понятием строй жизни прежде всего и наиболее отчетливо обнаруживается у самых последовательных сторонников этого мировоззрения, у квакеров⁵. Мишурному блеску рыцарского великолепия с его весьма шаткой экономической основой и предпочтением сомнительной элегантности трезвой и простой жизни они противопоставляли в качестве идеала уют буржуазного "home"⁶ с его безупречной чистотой и солидностью.

Борясь за производительность частнохозяйственного богатства, аскеза ратовала как против недобросовестности, так и против инстинктивной жадности, ибо именно ее она порицала как "covetous-ness"⁷, "мамонизм" и т.п., другими словами, против стремления к богатству как к самоцели. Ибо имущество само по себе, несомненно, является искусом. Однако тут-то аскеза превращалась в силу, "что без конца творит добро, всему желая зла" (зло в ее понимании — это имущество со всеми его соблазнами). Дело заключалось не только в том, что в полном соответствии с Ветхим Заветом и с этической оценкой "добрых дел" эта сила видела в стремлении к богатству как самоцели вершину порочности, а в богатстве как результате профессиональной деятельности — Божье благословение; еще важнее было другое: религиозная оценка неутомимого, постоянного, систематического мирского профессионального труда как наиболее эффективного аскетического средства и наиболее верного и очевидного способа утверждения возрожденного человека и истинности его веры неминуемо должна была служить могущественным фактором в распространении того мироощущения, которое мы здесь определили как "дух" капитализма. Если же ограничение потребления соединяется с

⁵ Квакеры — члены религиозной христианской общины, основанной в середине ХУП в. в Англии. Отвергают институт священников, церковные таинства, проповедуют пацифизм, занимаются благотворительностью.

⁶ Ноте (англ.) — дом.

⁷ Covetousness (англ.) — жадность, алчность, скупость, завистливость.

178

высвобождением стремления к наживе, то объективным результатом этого будет накопление капитала посредством принуждения к аскетической бережливости. Препятствия на пути к потреблению нажитого богатства неминуемо должны были служить его производительному использованию в качестве инвестируемого капитала. <...>

Повсюду, где утверждалось пуританское мироощущение, оно при всех обстоятельствах способствовало установлению буржуазного рационального с экономической точки зрения образа жизни, что, конечно, имеет неизмеримо большее значение, чем простое стимулирование капиталовложений. Именно пуританское отношение к жизни было главной опорой этой тенденции, а пуритане — ее единственно последовательными сторонниками. Пуританизм стоял у колыбели современного "экономического человека". Правда, и пуританские жизненные идеалы подчас не выдерживали натиска слишком сильных "искушений", которые, как хорошо было известно и пуританам, таило в себе богатство. <...>

Как указывает Уэсли⁸, великие религиозные движения, чье значение для хозяйственного развития коренилось прежде всего в их аскетическом воспитательном влиянии, оказывали наибольшее экономическое воздействие, как правило, тогда, когда расцвет чисто религиозного энтузиазма был уже позади, когда судорожные попытки обрести царство Божье постепенно растворялись в трезвой профессиональной добродетели и корни религиозного чувства постепенно отмирали, уступая место утилитарной посюсторонности. <...>

В обладании милостью Божьей и Божьим благословением буржуазный предприниматель, который не преступал границ формальной корректности <...>, мог и даже обязан был соблюдать свои деловые интересы. Более того, религиозная аскеза предоставляла в его распоряжение трезвых, добросовестных, чрезвычайно трудолюбивых рабочих, рассматривавших свою деятельность как угодную Богу цель жизни. Аскеза создавала и спокойную уверенность в том, что неравное распределение земных благ так же, как и предназначение к спасению лишь немногих, — дело божественного провидения, преследующего тем самым свои тайные, нам не известные цели. <...>

Совершенно очевидно, в какой сильной степени устремленность исключительно к тому, чтобы обрести спасение в загробной жизни посредством выполнения своих профессиональных обязанностей в качестве своего призвания, и строгая аскеза, которой церковь подчиняла в первую очередь, конечно, неимущие классы, способствовали Увеличению "производительности" труда в капиталистическом значе-

Уэсли Джон (1703—1791) — английский проповедник и протестантский теолог, основатель и глава методистской церкви, в настоящее время особенно распространенной в США.

179

нии этого понятия. Отношение к труду как к призванию стало для современного рабочего столь же характерным, как и аналогичное отношение предпринимателя к наживе. <...>

Впрочем, мысль, что современная профессиональная деятельность носит отпечаток аскетизма, сама по себе не нова. Что ограничение человеческой деятельности рамками профессии вместе с отказом от фаустовской многосторонности (который, естественно, вытекает из этого ограничения) является в современном мире обязательной предпосылкой плодотворного труда, что, следовательно, "дело" и "отречение" в настоящее время взаимосвязаны — этот основной аскетический мотив буржуазного стиля жизни (при условии, что речь идет именно о стиле, а не об отсутствии его) хотел довести до нашего сознания уже Гёте на вершине своей жизненной мудрости. <...> Для Гёте осознание этого факта означало отречение и прощание с эпохой гармоничного, прекрасного человека, с эпохой, повторение которой для нашей культуры столь же невозможно, как и для древности невозможен был возврат к эпохе афинской демократии. <...>

По мере того как аскеза начала преобразовывать мир, оказывая на него все большее воздействие, внешние мирские блага все сильнее подчиняли себе людей и завоевывали наконец такую власть, которой не знала вся предшествующая история человечества. В настоящее время дух аскезы — кто знает, навсегда ли? — ушел из этой мирской оболочки. Во всяком случае, победивший капитализм не нуждается больше в подобной опоре с тех пор, как он покоится на механической основе. Уходят в прошлое и розовые мечты эпохи Просвещения, этой смеющейся наследницы аскезы. И лишь представление о "профессиональном долге" бродит по миру, как призрак прежних религиозных идей. В тех случаях, когда "выполнение профессионального долга" не может быть непосредственно соотнесено с высшими духовными ценностями, или, наоборот, когда оно субъективно не ощущается как непосредственное экономическое принуждение, современный человек обычно просто не пытается вникнуть в суть этого понятия. В настоящее время стремление к наживе, лишенное своего религиозно-этического содержания, принимает там, где оно достигает своей наивысшей свободы, а именно в США, характер безудержной страсти, подчас близкой к спортивной. Никому не ведомо, кто в будущем поселится в этой прежней обители аскезы; возникнут ли к концу этой грандиозной эволюции совершенно новые пророческие идеи, возродятся ли с небывалой мощью прежние представления и идеалы или, если не произойдет ни того, ни другого, не наступит ли век механического окостенения, преисполненный судорожных попыток людей поверить в свою значимость. <...>

УИЛЬЯМ БЁРКХАРДТ ДЮБУА

(1868—1963)

История самобытной и все еще малоизученной культуры африканского континента, особенно "Черной Африки", ставшей жертвой наиболее жестокой колонизации, долгое время освещалась лишь "белыми", преимущественно немецкими, учеными под углом зрения европоцентризма. Это теория, согласно которой развитие подлинных ценностей науки, искусства, философии, литературы и т.п. происходит только в Европе, распространяясь отсюда по другим районам земного шара. Едва ли не единственным и самым крупным мыслителем африканского происхождения, поставившим себе целью реабилитировать Африку в качестве колыбели богатейшей и самоценной цивилизации, стал американский историк, писатель и общественный деятель Уильям Бёркхардт Дюбуа. В нынешних бедах Африки, подобно тому как это сделал Тагор (см.) в отношении Индии, Дюбуа обвинил европейцев и, не в последнюю очередь, капитализм и империалистическую экспансию.

Дюбуа происходил из небогатой негритянской семьи, однако благодаря своим исключительным способностям смог получить образование в университетах, в том числе Гарварда и Берлина, став в 1895 г. первым американским негром, получившим докторскую степень. Позднее он много лет работал профессором экономики и истории, а затем и деканом факультета социологии Университета в г. Атланта. Еще в 1905 г. Дюбуа выступил одним из инициаторов движения "Ниагара" — массовой организации, сделавшей своим лозунгом равноправие негров. В более зрелые годы он постепенно перешел на марксистские позиции, неоднократно посещал Советский Союз, арестовывался за "подрывную" деятельность (1951), вступил в компартию США (1961) и на склоне лет как потомственный африканец переехал жить на родину предков — в Гану. Будучи самым видным ученым-африканцем XX в., почетным доктором многих университетов мира, Дюбуа принял самое активное участие в организации пяти первых Панафриканских конгрессов (1919—1945), ста-• вивших себе целью борьбу против расовой дискриминации, колониального гнета, за единство народов Африки.

На определенном, еще не затронутом марксизмом этапе своей творческой и общественной деятельности, выступая одновременно как мыслитель и как художник слова — автор очерков и романов из жизни американских негров, Дюбуа считал главным средством против расовой дискриминации создание независимых общин мелких негритянских фермеров, их просвещение и нравственное самосовершенствование в качестве необходимых предпосылок демо-

181

кратических преобразований в стране. Критическое отношение к издержкам и фарисейству прагматичной западной цивилизации в отношении "периферийных" народов Африки и Азии и особенно акцент на их моральном и эстетическом превосходстве над белыми "цивилизаторами", равно как и на необходимости прежде всего нравственного, а не "технократического" совершенствования человека роднит Дюбуа с такими гигантами мировой культуры, как Толстой (см.) и Тагор. Можно соглашаться или не соглашаться с утверждениями Дюбуа о том, что Европа сыграла в судьбах Африки исключительно преступную, грабительскую роль, что европейский капитализм насильственно прервал ее культурное развитие, что на африканскую культуру возложена особая миссия — возродить этические принципы человечества, чего никогда не сможет сделать погрязшая в потребительстве Европа, — но нельзя отрицать, что выдающийся афро-американский ученый, как никто другой в нашем веке, сумел открыть миру огромные культурные богатства и духовный потенциал целого континента, нанеся чувствительный удар изживающему себя европоцентризму.

АФРИКА

Издавна считается, что история Европы составляет основную часть истории цивилизации, за незначительными исключениями, что развитие белой расы шло и идет по единственному естественному, нормальному пути, ведущему к вершинам человеческой культуры. Даже сегодня, когда рушатся основы, на которых покоилось это убеждение, преобладает мнение, что это лишь временная неудача, короткая остановка в пути, что прогресс должен возобновиться и, несомненно, возобновится после этой передышки.

С другой стороны, мы знаем, что история современной Европы очень коротка — почти мгновение по сравнению с историей вечного Египта. Возраст Британской империи не более 250 лет; Франции в ее современных границах — 300 лет; Соединенные Штаты родились всего 170 лет назад, а Германия — менее 100 лет. Поэтому, когда мы сравниваем современную Европу с великими погибшими империями, оказывается, что ее история немногим продолжительнее истории империй Персии, Ассирии, хеттов и Вавилона. Эфиопия владела миром дольше, чем Англия.

Европа, несомненно, правила более обширным миром и более многочисленными народами. Но свидетельствует ли это о бесконечной длительности ее господства и о врожденном превосходстве европейской цивилизации или это объясняется тем, что Европа временно оказалась обладателем чудовищно огромной грубой силы?

Власть машин, а не глубокое человеческое чувство, не творческий гений, йе этические концепции справедливости сделали Европу владычицей мира. Если сравнить человека с человеком, то современный

182

мир ничем не превосходит мир древний; но если сравнить человека с пушкой, его руку с электричеством, его мускулы с расщеплением атома, это покажет значение нашей культуры, покажет, как машина завоевала и держит современное человечество в ужасе. Что есть в нашей цивилизации явно британского или американского? Ничего. Наука была построена на африканской основе, религия — на азиатской.

Разве не было никакого другого пути развития человечества? Разве не было никаких других образцов культуры, других путей к прогрессу, которые могли и могут привести человека к чему-то более прекрасному и возвышенному? Африка наблюдала небесные светила, Азия наблюдала человеческую душу; Европа видела и видит только человеческое тело, которое она питает и холит, пока оно не станет тучным, грубым и жестоким. <...>

Одним из необычайных явлений африканской цивилизации было создание государства на западном побережье в великом Гвинейском заливе. Фробениус¹ дал ему причудливое название — Атлантида — и считал его продолжателем культуры сказочного острова в Атлантическом океане. Каково бы ни было его происхождение, на западном побережье Африки выросло чисто африканское государство. Никто не знает, как давно оно зародилось. Начиная с XVII века мы имеем достаточно точную его историю, о XVI и XV веках — достоверные, но отрывочные сведения, а о более ранних временах рассказывают нам лишь обычаи, традиции и легенды. <...>

Наши знания о развитии культуры Западной Африки фрагментарны и не полны, они фальсифицированы для оправдания работорговли. До сих пор не проведено общего систематического изучения истории населения этого района. Почти все памятники культуры были уничтожены в безумной попытке представить негров обезьянами, пригодными только для продажи в рабство, а позже стремлением предать забвению этот позорный период, исключить его из истории, безудержно прославляя филантропию Европы. Бесценные сокровища, похищенные Англией из Бенина², никогда должным образом не изучались, не демонстрировались на выставках, они пылятся в Британском музее.

Однако на Западном побережье была предпринята, пожалуй, самая . великая попытка в истории человечества до XX века создать культу-РУ, в основу которой легли бы мир и красота. Эта попытка была умерщвлена в зародыше жадностью, страстью к наживе, и сама память о ней осквернена приемами современной истории.

¹ Фробениус Лео (1873—1938) — немецкий этнограф, исследователь культуры на-родов Африки.

Бенин — имеется в виду государство, существовавшее в XTJI-V-XVI вв. в южной части Нигерии. Отличалось высокоразвитой культурой.

183

Не может быть сомнения, что уровень культуры негритянских масс Западной Африки в XV веке был выше уровня культуры населения Северной Европы, каким бы критерием мы ни руководствовались: жилище, одежда, художественное творчество и его понимание, политическая организация и религиозное рвение.

"На протяжении всей эпохи средних веков Западная Африка имела более прочную общественно-политическую организацию, достигла большей степени внутренней сплоченности и обладала гораздо более глубоким и зрелым пониманием важности науки, чем Европа"³. Что приостановило это развитие и привело к деградации? Торговля рабами, современное изменение во взглядах на богатство: если раньше богатство считалось средством процветания человека, то теперь сам человек рассматривался как средство обогащения. Это полнейшее изменение взглядов, которое ознаменовало начало меновой торговли живым товаром, не исчезло с ликвидацией рабства, оно сохраняется и господствует в общественном мнении Европы на протяжении того рокового периода, когда она посредством силы правила человечеством. <...>

Нет таких нацистских зверств — концентрационные лагеря, тысячи и тысячи убитых и калек, надругательства над женщинами и моральное растление детей, — которые Европа с ее христианской цивилизацией не применяла бы в течение долгого времени для подавления цветных народов во всех частях мира "во имя и для защиты высшей расы, рожденной, чтобы править миром".

Наряду с идеей высшей расы в Европе и Америке сложился поразительный идеал богатства и роскоши: носителем его является человек, имеющий "самостоятельный" доход. Он не должен "зарабатывать на жизнь", волен потворствовать всем своим прихотям и фантазиям, над ним не довлеют ограничения нравственного и материального порядка. Такой человек стал героем романов, драматических произведений и волшебных сказок. Повсюду, и особенно в Африке, его богатства складывались из алмазов и золота, меди и олова, слоновой кости и красного дерева, пальмового масла и какао — всего, что добывалось или выращивалось, всего, что выколачивалось из истекавших кровью туземцев, вывозилось в Европу и обрабатывалось рабами заработной платы, которые никогда не получали и, как утверждал Ри-кардо⁴, никогда не получат достаточно для того, чтобы стать образованными и здоровыми людьми, а затем эти богатства оседали у проституток и картежных шулеров, а также у утонченных покровителей искусства, литературы и драмы.

³ R.E.C. Armattoc. The Golden Age of Western African Civilization. London, 1946. P. 33, 35.

⁴ Рикардо Давид (1772—1823) — английский экономист, крупнейший предшественник марксистской политэкономии.

184

Возникали города, уродливые и ужасные. В них складывалась культура преступлений, болезней и страданий, однако в глазах одурманенных людей они выглядели чудесными, с широкими и прекрасными проспектами, где жили, смеялись и пили чай счастливцы и богачи. Национальных героев создавали просто: забывали их грехи, а добродетели канонизировали. И вот уже деятельность Гладстона не имела отношения к рабству, Гордон Китайский не был пьяницей, а Уильям Питт превратился из международного вора в великого патриота⁵. <...>

Другими словами, богатства создавались ценой нищеты, и это была нищета не только рабов Африки и пеонов Азии, но и рабочих масс Англии, Франции, Германии и Соединенных Штатов. Искусство (архитектура, живопись и литература) стало циничным и упадническим. Литература стала реалистичной, а поэтому пессимистичной. Религия превратилась в социальные клубы: хорошо воспитанные люди встречались в роскошных церквах и подавали милостыню нищим. По воскресным дням они слушали проповеди: "Благословенны кроткие"; "Относись к ближнему так, как тебе хотелось бы, чтобы он относился к тебе"; "Когда тебя ударят по одной щеке, подставь другую"; "Воздается тому, кто дает, а не тому, кто берет", — слушали и поступали так, как если бы им прочли совсем другие проповеди, скажем, такие: "Правда на стороне силы"; "Обмани или будешь обманут"; "Убей врага или будешь убит"; "Наживайся любыми способами и любой ценой, пока удается обходить снисходительный закон". Такова правдивая картина упадка той Европы, которая на протяжении XIX века вела за собой человеческую цивилизацию и невозмутимо взирала на корчащиеся в муках Азию и Африку. <...>

Конечно, нельзя утверждать, что вся история европейской цивилизации — это лишь летопись угнетения, грабежа и лицемерия. Она содержит также примеры самоотверженной преданности религии, бескорыстных усилий, направленных к социальному подъему, личной честности и самопожертвования. Но эти редкие исключения не только не ослабляют тяжесть моих обвинений, а, наоборот, еще более отчетливо рисуют моральный кризис современной европейской культуры, делают более наглядным ущерб, который нанесли ей капиталистические инвестиции и империализм. <...>

Нам, американцам, следовало бы гордиться теми делами, которых мы стыдимся, и стыдиться того, чем мы гордимся. Америка вправе гордиться тем, что ее населяет нация, обладающая все более крепну-Щей демократией, и эта нация сложилась из самых несхожих на земле

Гладстон Уильям Юарт (1809—1898) — английский премьер-министр, при которому 1882 г. был захвачен Египет; Гордон Чарлз Джордж (1833—1885) — английский генерал, подавлявший восстания в Китае и Судане; Питт Уильям (1708—1778) — английский премьер-министр, вдохновитель колониальной экспансии.

185

народов и групп; что из страны преступников, нищих и рабов она стала страной надежды. Нам следовало бы стыдиться того, что вопреки этому бесспорному историческому факту мы стремимся усугубить классовые и расовые противоречия и отказываемся провести в жизнь исповедуемые нами демократические принципы, потому что мы имеем дело с людьми слишком глупыми, слабыми обладающими ярко выраженными преступными наклонностями, чтобы претворить в жизнь эти демократические принципы.

Америке следовало бы помнить, что, как это бывало и в прошлом, помощь может прийти из Азии и Африки: Азия дала миру Ганди, который не ходил с напыщенным видом и не носил одежды с Сейвил Роу⁶; он провозгласил отказ от насилия — и средний американец считает его глупцом. Но он ртнюдь не глупец. В Африке в прошлом сложилась групповая собственность на землю, сплоченность семьи и любопытное сочетание прекрасного искусства и полезного ремесла. Мы помогли миру ограбить этот континент, поработить его народ, поставить под сомнение его способности и извратить его историю. На протяжении трех столетий мы пытались унизить Африку в глазах человечества. Наш долг перед Африкой и самими собой — освободить Андромеду⁷, чтобы она, свободная и прекрасная, сверкала среди звезд на небосводе.

Если мы не захотим сделать это, если будем упрямо цепляться за расовые предрассудки — что ждет в будущем нашу цивилизацию? При самых благоприятных условиях весьма сомнительно и маловероятно, чтобы социальные силы общества, да и сама цивилизация остались неизменными. Большинство прежних цивилизаций мира, за исключением египетской, существовали менее трех столетий. Но даже Египет — кажущееся исключение: на протяжении веков он не имел настоящих противников и только поэтому не потерпел краха, но даже в этих условиях с течением времени его культура подверглась таким коренным изменениям, что фактически на месте Египта возникло почти совершенно новое государство с новой культурой. Это положение полностью применимо к Индии и Китаю, где целостность культуры сохранилась скорее по названию, чем по сущности. Чем шире базис культуры, чем шире и свободней ее концепции, тем больше шансов уцелеть ее лучшим элементам. В этом основная надежда мировой демократии. Ни одна культура не выживет, если ее главные усилия направлены на подавление народов — носителей другой культуры, внесших значительный вклад в развитие человечества. Война олицетворяет угнетение и смерть, она не может быть орудием проч-

⁶ Сейвил Роу — улица в Лондоне, где расположены самые дорогие магазины готового платья.

⁷ Андромеда — мифологическая дочь царя Эфиопии, отданная им в жертву морскому чудовищу, но спасенная Персеем.

186

ной культуры. Мир и терпимость — единственный путь к вечному прогрессу. Европе удастся уцелеть только в том случае, если возникнет мир, куда Азия и Африка войдут в качестве свободных и равноправных членов.

"Я верю, что на африканскую цивилизацию возложена особая миссия возродить этические принципы мировой цивилизации. В противном случае сама цивилизация будет обречена на гибель. Благодаря своей самостоятельности, проницательности и врожденной доброте африканец призван дополнить идеями гуманности технические и материалистические концепции западного мира"⁸. <...>

Звезды черной Андромеды сверкают на огромном небосводе, нависшем над истерзанным миром. Грубо и жестоко надругавшись, обрекли ее на муки и заковали в цепи, но вопреки всему этому Черная Африка всаыхнет ярким пламнем и, поддержанная необузданной мощью своего супруга — Азии, неизбежно добьется свободы и напоит живительной влагой нивы человечества. Сама же Европа никогда не пожелала бы, да и не смогла бы дать этого исстрадавшейся земле.