МОСКОВСКИЙ ФИЗИКО-ТЕХНИЧЕСКИЙ ИНСТИТУТ (ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ)

Кафедра философии

ФИЛОСОФИЯ &ИСТОРИЯ

Н А У К И

Курс лекций

Долгопрудный

2012 г.

Курс лекций по философии и истории науки, читаемый аспирантам МФТИ первого года обучения в 2011-2012 учебном году.

Полный курс состоит из 10 лекций и читается пятью лекторами. Представленное издание включает в себя 7 из этих 10 лекций, в том числе лекции

Скворчевского Константина Анатольевича (доц., д.техн.н.,

к.филос.н.),

Визгина Владимира Павловича (проф., д.физ.-мат.н.),

Эрекаева Валентина Даниловича (доц., к.филос.н.),

Липкина Аркадия Исааковича (проф., д.филос.н., к.физ.-мат.н.).

Представляет собой расшифровку аудиозаписей, предоставленных

Храмовым Олегом Станиславовичем.

Расшифровка выполнена усилиями и энтузиазмом Алябьевой Людмилы Николаевны.

Если кто-нибудь обладает записями или конспектами какой-нибудь части трех отсутствующих лекций, присылайте их на электронный адрес selena128@yandex.ru, и они будут подшиты к общему сборнику.

Опечатки и неточности, замечания и благодарности убедительная просьба присылать на этот же электронный адрес с указанием лекции и страницы, где допущена оплошность.

2

3

Лекция 1. Проект «Античная наука»

Дата: 08.10.11

Лектор: Скворчевский Ключевые слова: античная наука, инновация и

традиция, мысль и действие, структура проекта, дискретизация Декарта, геометризация Пуанкаре, проект европейской науки, причины зарождения философии

Сегодня наша задача следующая: коротко я остановлюсь на моментах предыдущей серии фильма, а вторая, она же главная, понять, как появилась европейская наука. Я перейду к анализу того проекта, который можно условно назвать «Античная наука» и попробую дать ответ на простой вопрос: почему именно античная наука, наука, которая была сформирована древними греками и получила своѐ полное выражение в трудах Аристотеля (хотя понятно, что не он один приложил к этому руку – он скорее завершил дело, чем принял участие в самом процессе), так вот, почему эта наука оказалась в итоге нашей наукой по преимуществу. Как так получилось, что по сравнению с другими вариантами научного знания, которые появлялись в истории (египетская наука, вавилонская, китайская, индийская – четыре прецедента рождения науки, греческая – пятый, скорее пятый, нежели первый. Я имею ввиду исходное время рождения), мы знаем только одну науку? Где китайская наука? Где индийская? В книжках, в рукописях. Можно всю жизнь заниматься изучением индийской науки или китайской – очень хорошее занятие, очень красивое, вдохновляющее, примиряющее душу вашу с реальностью, но что из этого в практическом смысле? Где плоды индийской науки? Где плоды китайской науки? Как я говорю, Windows, он и в Африке Windows, понимаете? Windows-то, он не от китайской науки. Хотя можно исхитриться и проследить следы появления Windows, идеи операционной системы, идеи программирования в трудах индийских логиков, но это очень часто натянутые попытки. Математику и логику выводить из Индии и Китая и думать, что там все корни. Те, кто занимается всю жизнь историей индийской или китайской науки, склонны абсолютизировать своѐ занятие и его значимость. Они всѐ выводят оттуда. Оказывается, все открытия сделаны в Древнем Китае. Ну и что? Где они эти открытия? Откуда они взялись эти открытия? Взялись они из Европы, потому что европейцы добавили к открытию одну простую вещь в отличие от индийцев или китайцев

–они добавили технологию. То есть, по сути открыли тиражирование. На современном языке это называется инновационной деятельностью, а на самом деле – тиражирование инноваций, распространение инноваций. Европейцы противопоставили в своѐм сознании два типа деятельности и сказали: одно хорошо, а второе – плохо. Одна деятельность инновационная (заметьте, в сознании человека инновационная деятельность – это всегда хорошо, если, конечно, она не ведѐт к атомным взрывам), а противостоит ей традиционная деятельность. Традиция и инновация – вот две рыкающие химеры, два сталкивающихся чудовища. Вы за традицию или за инновацию, за папу или за маму? Мама – это традиция, папа – это инновация. Мужское начало инновационно, женское – традиционно. Мы говорим – ну так-то да, это художественный образ, но вообще, инновационное всегда лучше – это уже сидит в нашем сознании. А дальше возникает вопрос: а что такое традиционная деятельность, которую мы сразу вычеркиваем. Традиционная деятельность

–это нехорошо, а бывает ли традиционная деятельность, как таковая, как мы еѐ понимаем? Почему мы плохо относимся к традиционной деятельности? По одной простой причине – традиция понимается нами как механическое повторение одного и того же, неважно чего – в науке, в культуре, в политике. Если мы воспроизводим механически – это плохо, когда мы развиваем что-то, инновация у нас, модернизация – это хорошо. Но

4

вдумайтесь: когда мы воспроизводим, как нам кажется, механически что-то, что было давным-давно в истории, о чѐм мы сами с вами не помним, что досталось нам с вами через книжки и рассказы, что мы в итоге делаем: воспроизводим или интерпретируем? Это то же самое или в нашем сознании появляется другое? Внешне, по форме это кажется одним и тем же. А по содержанию? Если рассмотреть две вещи – форму и содержание? Форма может быть и воспроизведена с точностью до фазового множителя. А содержание? Когда исполнитель, например, музыкальный играет произведение классика двухсотлетней давности, что он делает? Повторяет? Да, внешне повторяет – написано и написано, играй себе на скрипке или на фортепьяно, но это только по форме, а содержание может быть каким угодно. Откуда берѐтся это содержание? Мудрый человек ответит – из самого человека, из его проблем, из той ситуации, в которой он живѐт. Потому что, во-первых, все люди разные, а во-вторых, все люди живут в разных ситуациях – нет двух одинаковых людей, и у этих людей нет двух одинаковых проблемных ситуаций в жизни. Вот и всѐ. И тогда вдруг мы понимаем, что слово «традиционное» вовсе не означает механическое повторение. И пересматриваем всѐ наше противопоставление инновационной и традиционной деятельности, где одно со знаком «+», а другое – со знаком «-». Это мы еще не начали разбираться, что же такое инновационная деятельность. А что это, как не постоянное отрицание того, что есть. Это деятельность постоянного отрицания, разрушения, деятельность по разрушению. Как говорил Леонардо да Винчи: «всѐ, что работает - устарело». Вот лозунг инноваторов. Так где же живѐт инноватор – в бытии или в небытии? Он постоянно совершает прыжок в своей инновационной деятельности от бытия к его отрицанию, к небытию, он – главный враг бытия. Наверное, инноваторы нужны, это понятно, но надо разобраться, что делает человек, который стремится к инновациям – он помогает, сохраняет или больше разрушает. Здесь не так всѐ просто, как кажется, но мы должны со всем этим разобраться и понять. Европейская наука, восходящая в своей традиции к Древней Греции, почему она оказалась такой инновационной, тиражирующей саму себя? Почему она породила технологии, а не что-то другое? А индийская, китайская наука, я уж не говорю о египетской и вавилонской, засохли, остались в рукописях. Есть одно очень интересное предположение, что такое произошло, потому что самые прекрасные принципы науки в Индии, в Китае, в других странах кроме Греции не нашли человека, которому реализация этих принципов была бы нужна и жизненно необходима, которая стала бы его жизненным проектом. Человек и принципы определѐнного типа научного знания оказались несоразмерны. Человек по одному себя понимает в мире, а принципы другие. И человек ходит мимо принципов и говорит: да, принципы красивые, только я по ним делать ничего не буду. Проект красивый, я могу прочитать о нѐм в книжке, сдать по нему экзамен, но делать его я точно не буду никогда. Всѐ-таки, всѐ упирается конкретного человека, в его желания, в его отношение к миру. Поэтому я разделил философию науки на две части: одна часть общая, а вторая – моя специальная. Одну я назвал «Нормативная философия, философия о науке», в которой философ – сторонний наблюдатель. Он наблюдает, сравнивает и выделяет три основные характеристики, три предмета: логику, методы и язык процесса формирования научного знания. Дальше возникает интересный вопрос. Понятно, что такая философия о науке появляется как дитя предметного кризиса философии в середине 19-го века, а не от хорошей жизни для самой философии. Чем она может быть полезна учѐным, самим носителям научного знания, учѐному сообществу? Может ли научное сообщество, и если может, то какой, сформировать запрос на результаты такой философии о науке? Естественно, если я задаю этот вопрос, то, наверное, чем-то может, только надо правильно заказ сформировать. Что полезно? Ясно, что ответ не будет книжным, таким, что можно было бы написать методологию науки и издать в виде учебника или книжки, учѐные прочитают и восхитятся, им станет хорошо, и они погладят философа по головке. Наверное, не так. Дело более тонкое и сложное. Но это мы пока оставим в качестве вопроса. Вопрос, как вы понимаете, далеко не праздный и прежде всего для самих

5

философов – ля чего им работать в данном направлении. А мы от этого дела плавно парашютируем на так называемую «Философию в науке». То есть, некая философия тех людей (а философия всегда покоится на конкретных людях), которые начинают делать реальную науку. «Какова ваша философия, товарищ учѐный?» - такой вопрос можно задать каждому из вас, собрать мнения и издать книжку. Можно под своей фамилией. И успокоиться на этом. Но, наверное, это тоже будет неправильно, это очень похоже на тот первый заход – философию о науке. Собрал мнения, что учѐные думают о науке. А почему это будет неправильно? Такие книжки тоже имеют хождение и вы их будете читать: что учѐные думают о квантовой теории или о квантовой механике или о космологии или вообще о физике, или что учѐные вообще думают о жизни. Очень хорошие книжки, всячески поддерживаю, но за одним моментом – думать учѐные, как и все остальные люди, могут всѐ, что угодно, а вот делают они нечто совершенно конкретное. Мыслей у человека может быть много, а делает он в данный момент времени одно действие. Думать можно разное и делать можно разное, вот в чѐм проблема. И надо судить, как вы понимаете, по действиям, а не по мыслям о действиях. Потому что, как догадались в своѐ время те же самые древние греки, наши замечательные отцыоснователи: между мыслью и действием большая-большая разница. Между мышлением и деятельностью человека. И простой пример у меня перед глазами: вы сидите на лекции по философии науки, но мыслью вы в массе своей довольно далеко. И это нормально. Потому вы пойдѐте играть в футбол или пить пиво, или делать ещѐ что-нибудь, и вдруг мыслью своей вы обратитесь к лекции по философии, и это тоже будет совершенно нормально. Это замечено уже давно, что мысль и действие не сходятся, всегда есть разрыв. Другой вопрос, как преодолевать этот разрыв, можно ли его преодолеть, нужно ли его преодолевать? Отсюда ответ на ваш вопрос. В прошлый раз я смело начертал некий структурный состав проекта, сказал, что в состав проекта как структурные элементы входят процессы целеполагания, самоопределения, самоорганизации коллектива или сообщества и обязательный процесс – о, великая и могучая рефлексия деятельности. Четыре элемента. Не будем обсуждать, что из чего вытекает – на этот счѐт существуют разные мнения. Есть версия, что во главе угла стоит самоопределение, а не целеполагание, но можно поспорить, что сначала я выбираю некую цель, а потом самоопределяюсь по отношению к ней. Но всѐ-таки, это такая феноменология проекта, из чего проект состоит. Я не могу дать строго определения, что такое проект. Но для меня проект начинается с конкретного человека, с его проблемы и с того желания видеть мир, исходя из этой проблемы, которое он реализует. Дайте мне точку опоры, и я переверну Землю. Только не физическую точку опоры, а интеллектуальную. Где моя интеллектуальная точка опоры? Где со своей болью, страхами, страданиями обитаем мы? Это вопрос бытийствования человека. Чтобы не быть голословным подтвержу на конкретном примере: в 17-м веке приходит товарищ Декарт, который Рене и говорит простую вещь, с которой начинается, забега вперѐд, мощнейший проект науки нового времени. Он говорит: не надо геометрии, хочу всѐ заменить алгеброй, алгебра во главе: функции, числа, множества. А по сути, что Декарт говорит людям? Что он хочет сделать с миром? И не просто хочет – он реально это делает, и всем это, кстати, очень нравится, все это подхватывают, Декарт не остается вопиющим в пустыне. Декарт говорит: я хочу порвать мир на части, разделит его, мне не нужен мир как целое, мне о нужен как сумма отдельных частей, отдельно взятых вещей. и даже не вещей, потому что вещь – это по Аристотелю нечто уникальное, не похожее на другие, обладающее своей сущностью, своей целью, а именно частей – часть своей сущности не имеет, это элемент, тождественный другому, целому классу элементов. Хочу порвать, разрубить мир как капусту на части. Вот почему мне не нужна геометрия – она этому мешает, она всѐ связывает, она отрицает дискретность. Как мудрые люди вы сейчас, конечно, вскочите, затопаете ногами, скажете, что есть алгебраическая геометрия, Диофантово уравнение и всѐ прочее. Да, конечно, но вы поймите – главное – интуиция Декарта: хочу порвать. Порвал! Порвалась связь времѐн! Ну и хрен с ней! Вот, что

6

главное. Он поапплодирует этому, а дальше можно разбирать следующий слой. А почему ему это нужно? Что такое произошло с Декартом в жизни? И не только с ним, потому что если это не глас вопиющего, а это поддержано – хор присоединяется к Декарту и говорит: «О, да! Мы согласны, Учитель, всѐ порвать!» - значит что-то такое в эпохе, что-то сдвинулось в сознании людей по сравнению с предыдущими. Вот она, философия науки, вот основание проекта. И второй проект пример, пожалуйста, прямо противоположное действие. Прошло триста лет и появляется очень интересный человек, зовут его Анри Пуанкаре. Мы часто забываем, что это величайший математик, который столько вещей придумал, что и не счесть. И в специальной теории относительности и т.д. А что говорит Пуанкаре всему математическому сообществу в конце 19-го века? Он говорит: «А мне надоела дискретность. Понимаете, мне надоел разорванный мир, я хочу всѐ воссоединить, всѐ объединить. Да здравствует геометрия! Надо возвращаться к геометрии. К понятию непрерывности, сходства, близости, подобия. Долой алгебру!». Конечно, я утрирую, но всѐ же у него было неприязненное отношение к алгебре, к числам, отсюда и к логике. Все забывают, что Пуанкаре был врагом логического подхода в математике. Когда говорят о логицистах, Рассел был логицистом – логическое основание и тому подобное. А главным антилогицистом был Пуанкаре. Но заслуги Пуанкаре в математике, мягко говоря, побольше, чем заслуги Рассела в логике. И вот начинается геометризация, появляется геометрия на новом уровне. стараниями Пуанкаре возрождается топология, которая была придумана Лейбницем еще задолго до этого, но была истоптана, изгажена и валялась гдето. Потому что были числа, геометрия была не нужна, геометрия для пятого класса. А здесь: «Давайте вернѐмся к высшей геометрии». А дальше к дифференциальной геометрии, алгебраической геометрии и т.д. А дальше во славе отца своего приходит Эйнштейн и провозглашает: «Даѐшь геометризацию мира! Нельзя понять гравитационного взаимодействия без принципа геометризации. Ура!». Но все забывают, что геометризация началась не с Эйнштейна – она началась с Пуанкаре. Потому что ему приходилось преодолевать сопротивление. Все забывают, насколько косно математическое сообщество. Гораздо более косное, чем, например, физическое. Там есть свои традиции, свои неуставные взаимоотношения внутри, очень серьѐзно развитые, не так, как среди физиков. А что же случилось с Пуанкаре? Важен не сам Пуанкаре с его личной жизнью, а важно – выразителем чего он является, каких настроений, какого понимания мира? Распалась связь времѐн, но теперь надо соединить! Надо превратить мир в целое из отдельных частей. Вот второй пример. На простом примере я пытаюсь показать, пытаюсь зайти сбоку, справа, слева, сверху, что значит для меня проект. Проект

– это не формальная структура, которую можно рассматривать, а это некое глубинное понимание человеком самого себя по отношению к миру, которое движет всеми процессами, потому что если человек поверил в себя, в свою идею, то для него уже нет преград. По крайней мере, я так считаю. Если вы чего-то захотите, вы добьетесь. Только надо очень захотеть. А если не захотите, если полузахотите, четвертьзахотите, то что-то начнѐтся, но не будет из этого ничего. Напишут в лучшем случае какую-то историческую книжку. Такой-то выпустил статья, и всѐ, и погребли еѐ в развалах Интернета. Чтоб что-то реальное ценное получилось, надо, чтоб люди по-настоящему этого захотели. Вот моя простая человеческая к вам обращенная мысль. С этого начинается проект, и это глубинная, сидящая где-то в печѐнках человека философия в науке.

Сейчас мы начнѐм рассматривать античный проект, первый проект европейской науки. И нам надо увидеть ответ на вопрос: чего хотели от самих себя древние греки, что от всего этого ожидалось? Но нужен не формальный ответ. Началось с того, что появились греческие философы, Фалес Милетский провозгласил, что всѐ вода, а Анаксимандр сказал, что всѐ беспредельное, а Анаксимен сказал, что всѐ подобно воздуху, а пришѐл Гераклит и сказал: «Ну и дураки же вы все. На самом деле ничего сказать нельзя, потому что всѐ течѐт, всѐ меняется, и никакого подлинного знания на самом деле нет», а потом пришѐл Пифагор и сказал, что на самом деле первоначало не

7

качественное, а количественное, и сущность веще есть число. А потом пришел Парменид и сказал, что всѐ вообще стоит и не движется, есть бытие, а оно вечно и неизменно, а есть ещѐ мышление, и оно тождественно бытию – одно и то же то, что есть и то, что мы мыслим, значит наше мышление на самом деле тоже не движется никуда. Вот вам философия за 5 минут. Философия – это очень просто. Философия для чайников, для домохозяек. Трык-пык-тык, потом Сократ, потом Платон, Аристотель, Вини-Пух и все- все-все. Но мы с вами как люди рациональные должны понимать, что если это не просто разные слова, а это привело в действие некую колоссальную машину и в конечном счѐте под названием сначала античная культура, потом средневековая культура, потом культура нового времени, потом культура просвещения и, наконец, современная культура, то это всѐ не просто рассуждения друзей на лужайке. Из рассуждений на лужайке получится одна книжка, которую все забудут. А чтобы книжка не забылась, она должна привести что-то в действие. А чтобы привести что-то в действие, она сама должна быть приводима

вдействие какими-то очень могучими силами. Значит надо искать эти силы. Что это за силы, которые сделали в конечном счѐте античную науку наукой по преимуществу в мире,

вцивилизации европейской, которая транслирует себя на весь мир в эпоху глобализации, да и до этого тоже. Что это? Простые ответы известны в учебниках. первый вариант ответа: античная наука, она же философия (понятно, что на первом этапе философия и наука как таковые не отличаются существенно друг от друга) – продукт рефлексии над мифом. Сначала у греков была мифология, потом они перешли к пониманию того, что миф – это басня, сказка. Сказка – ложь, да в ней намѐк. И они стали думать, а что же находится за мифом? Как на самом деле устроен мир, какие силы им движут? И наблюдается такое «простое» движение от мифа к логосу. Не будем расстраивать любителей и сторонников этой точки зрения, не будем опровергать. Кроме одного расстройства, что во времена, которые мы с вами обсуждаем, образованные греки уже ни

вкакие мифы не верили и считали их древними языческими баснями, достойными сельской местности, а верили в единого невидимого бога и ему поклонялись с большой радостью и тщательностью. Есть другая точка зрения, более жизненная. Этакая житейская мудрость. Она тоже имеет под собой социологическое, я бы даже сказал, социальноэкономическое обоснование. Греки были народом работящим, а потому богатым. И у них от их избытка появляется группа людей, которым заняться особенно нечем. А если человеку не надо заниматься трудом, он начинает практиковать свою любознательность. И вот от этого праздного любопытства и появляется наука, она же философия. Хотим всѐ знать. Как устроен космос? Как устроено небо? Как потом иронизировал Франческо Петрарка через столетия о такого рода учѐных: сколько звѐзд на небе, сколько песчинок на берегу океана, сколько перьев в хвосте павлина. Имеет право на существование такая точка зрения? Возможна третья точка зрения, которая говорит: «Вот, смотрите», и мы смотрим на греков внимательно. Что отличает греков от, например, северных соседей, от тех же македонцев, Македонского царства, которое потом благополучно включит греков в свои пределы во времена царя Филиппа, отца Александра Македонского. Что сначала вызовет оторопь у греков, потом радость, потом снова отторжение, в общем, будут всякие настроения по этому поводу. Что отличает? Одно, но очень важное обстоятельство: наличие большого количества городов. Грек – человек, как бы мы сейчас сказали, урбанистической культуры. В этом смысле греки очень похожи на нас с вами – на жителей Москвы и Московской области. Мы живѐм в основном городской жизнью. И греки в этом смысле себя достаточно чѐтко отделяют от жителей сельской местности. Сельчане для них люди недоразвитые, недалѐкие, они верят в басни об олимпийских богах, строят святилища, а мы, горожане, совсем другие. А город-государство греческий полис, это по сути родовая община – не так далеко они от села-то и ушли- , живущая в городских условиях. А что значит, живущая в городских условиях? Значит, резко меняется тип хозяйственной деятельности, резко меняется тип экономики. Село – животноводство, растениеводство, а город – ремесло и торговля. А теперь просто

8

посмотрите на самих себя: что нас волнует как городских жителей? Какими проблемами мучались греки в городах, кроме как отсутствие канализации, водопровода? Есть такая штука, как избыточность. Избыточность деятельности. Которая порождает две вещи: с одной стороны ненужность, как в современном обществе: в чѐм причина засилия маркетинга в нашей жизни? В том, что всѐ это по большей части не нужно. Маркетинг – дитя избыточности. Ненужно и всѐ, поэтому дальше с этим надо что-то сделать. Сходятся несколько разных векторов движения в городе. Во-первых, их колоссальная по отношению к остальным народам экономическая активность, второе – избыточность самой активности и третье, что немаловажно – это ограниченность ресурсов. Эти три параметра и порождают очень интересное явление, которое нам в городе хорошо известно: конкуренция. Греческое общество предъявляет нам себя, как общество, пронизанное духом, буквой и делом конкуренции. И это не пустые слова, потому что проще было бы, как при царской власти было у греков и у тех же самых персов, всѐ определять сверху: царь дал указ – что-то зашевелилось, не дал указ – ну и фиг с ним, помолились, поели, поспали, всѐ спокойно, никто ничего не дѐргает. Но субъект, человек в этом смысле, он как человек просто не существует, он часть этой системы. Мы с вами должны понимать, насколько тесно связаны урбанизм, урбанная культура и явление конкуренции. Что еще важно понять: что конкуренция? Ну конкуренция, ну и фиг с ней, что дальше? Война всех против всех, что дальше? Нужны законы, и чего? В чѐм был пафос Гоббса? Нельзя понять, что он хотел сказать, если формально читать, что он написал. Он написал ужасные вещи: государство должно всех давить, всех мочить. Как это понять? Он вообще разумный человек, он добрый человек или он нехороший человек, редиска? Вся хитрость мысли Гоббса кроется в одном маленьком моменте, в одном нюансе. Его можно и пропустить, если быстро читать. Почему государство должно быть абсолютным и независящим ни от кого из субъектов, которыми оно управляет. А субъекты эти воюют все, потому что конкуренция тотальная, война всех против всех. Потому что это давление, эта независимость государства от субъектов – это ничто иное, как создаваемое во благо тех, кто борется друг с другом. Если этого не сделать, то они съедят друг друга. Во имя этих же людей. Им кажется, что так хуже, но так лучше – они останутся такими же, как были. Но если ничем не урегулировать их отношения, то они съедят друг друга, счѐт будет 0:0. Волки от испуга скушали друг друга. Насилие во имя общего блага. Не общего, какого-то, общее значит ничьѐ, а благо каждого конкурента. А дальше следующая простая мысль: если конкуренция стала для греков тотальной проблемой, то они должны понимать, что либо она съест их, либо они съедят еѐ. Tertium non datur, третьего не дано. И это нужно во имя самого же человека конкурирующего, он должен сохраниться. Можно его, извините, кастрировать, отнять способность к самостоятельной деятельности, но этим мы разрушим весь город и всѐ общество. Значит, первый вариант – тотальная кастрация (шутливо, конечно. Не надо понимать меня буквально. Как говорил Витгенштейн: «Философ не может быть серьѐзным человеком». Это не такая простая фраза, как кажется). Второй вариант – то, что предлагает Гоббс. Посадить царя. Но почему греки не выбирают этот вариант? Потому что царь у них уже был, они не хотят царя. У них будут попытки возвратиться к царю, тот же Александр Македонский – ничто иное, как разочарованные греки пришли к тому же варианту в итоге. Третий вариант. Религия Священного Закона. Тот путь, по которому пошли древние иудеи. Внешне религиозный закон, который нормирует мельчайшие проявления человеческой деятельности, и поэтому является авторитетом, потому что он не от мира сего. Он не человеческий, потому что если его сделать человеческим, он снова станет предметом бесконечных споров.

Итак, есть по крайней мере три версии развития событий: утратить способность к деятельности, заведомо непроходной вариант, возродить царскую власть – не хотим, мы там уже были, третье – утвердить какой-то внешний закон, взять какое-то Священное Писание, идея Священного текста. Кстати, это не только иудейская идея, но у иудеев это

9

воспроизведено в наиболее чистом виде, хотя и с некоторыми моментами. Например, у иудеев закон воспринимается не как закон внешний, на самом деле он как предмет договора между Богом и людьми, это договорной документ. И за этими важными, но несущественными тонкостями мы понимаем, что греки обрекли себя на самый сложный путь. Всѐ лѐгкое они отбросили. У них остался поиск способов, технологий взаимодействия друг с другом. Наверное, мне так кажется, что попытка греков стала настолько важной, существенной и долгоиграющей именно потому, что она была изначально самой трудной. Греки взялись за что-то существенное, что-то подлинное, настоящее. Они не пошли обходными путями в дальнейшей своей работе. Может быть, в этом залог их величия. Давайте возьмѐмся за самый таинственный вариант, самый загадочный: как нам взаимодействовать в условиях тотальной конкуренции? Гоббс по равнению с греками пошѐл лѐгким путѐм. Гоббс по сравнению с греками слабак. Ну и что мы имеем от Гоббса? Ничего не имеем кроме красивой книжки под названием «Левиафан». Если в основании некая интуиция. Нельзя сказать, что можно написать 12 тезисов в помощь к постройке гармоничного общества. Дальше перейдѐм к самому существенному: как всѐ, собственно, появилось? Сейчас мы говорили о греках, об их жизни, о поиске согласия, о том, что они не делали. Здесь скорее важно понять, что они не делали, чем что они сделали. Они пришли к тому, что избрали самую трудную, узкую дорогу. Дальше они сидят в больших вопросах: может еще не поздно перейти на более широкую дорогу? На мой взгляд некая загадка истории, если эта версия событий правильная, в том, что греки не свернули с выбранного узкого пути и двигались ужасно последовательно, шаг за шагом преодолевая трудности, которые у них возникали. И в результате этого движения мы с вами на самом деле всѐ и получим, все наши дары. Всѐ получим мы с вами: и золото, и ладан, и смирну. Итак, первый вопрос: как прийти к гармонии? Нигде мы еѐ не видим. У нас в обществе нет, значит надо где-то научится, но где? Где взять образец? Вот важнейший момент. Как только греки сказали : «Нет гармонии в мире нашем, но есть она в природе, и надо этой гармонии научиться у природы, нас окружающей, только сейчас еще поймем, что такое природа», всѐ и сложилось. Вот мы с вами, дорогие друзья, присутствуем при родах. Мы методом последовательных приближений родили науку. Она уже родилась, всѐ остальное – это дело времени, технические подробности. Будем учиться у природы, будем еѐ изучать. А почему у природы? Да потому что природа состоит из тысяч разных вещей! Наше общество состоит из тысяч разных людей, которые не могут взаимодействовать в согласии. А природа состоит из тысяч разных животных, птиц, деревьев, рек, которые все разные, у всех разные интересы, но всѐ это согласуется друг с другом ,всѐ гармонично. Солнце всходит и заходит, когда положено, реки текут туда, куда надо, крокодилы едят кого надо, а не наоборот. Всѐ согласовано, всѐ гармонично, несмотря на то, что всѐ разное. Поэтому природа будет для нас образцом для подражания. Только надо правильно понять, что такое природа. И греки используют замечательный термин, который вы все знаете, все

уже слышали, это слово φύσις (фюсис, иногда произносят физис, но это не совсем точно), природа. Слово это происходит от глагола, как и всякое существительное греческого языка. А глагол-то какой интересный! Глагол φύω (фюо, в латинском языке, когда древние римляне переведут слово фюсис, у них будет слово natura, которое они образуют от аналогичного глагола). А глаголы-то очень интересные – они имеют целый спектр значений: порождать, направлять, управлять, действовать, соединять. То есть, идея управляющего координирующего действия в этом глаголе. Мы-то готовы были как сказать, что природа у греков – так же, как и у нас, совокупность вещей. У греков было не то же самое понимание природы. Наше понимание природы, как совокупность вещей появляется только в 16-м веке. Греческое, античное понимание природы, как пишут нам все отцы-основатели напрямую связаны с самим термином фюсис. Это единая, скрытая от невооружѐнного глаза сила, которая управляет всеми вещами. Направляет их, питает, гармонизирует, действует. Понять природу вещей, значит понять, как устроена, как

10

работает эта самая скрытая сакральная, мистическая сила, которая управляет вещами. Она всѐ приводит в действие, она обеспечивает гармонию. Теперь надо понять, как действует эта сила и попытаться обратить еѐ на себя. Следующий вопрос: а в нас-то эта сила ведь тоже проникает, а как? Но это второй вопрос.

А дальше сложился путь от одной трудности к другой. Одну преодолели – следующая. Первая задача – понять, что такое природа, и первая трудность – получить к ней доступ, она же скрытая. Природа – это не внешность стола или телеги, она внутри стола, она не превращается ни во что конкретное. Если бы она превратилась, еѐ можно было бы пощупать, померить, поцеловать, облизать, понюхать, но это стала бы на природа, это был бы конкретный предмет, и мы получили бы то же самое ,что было в начале задачи. Если она недостижима чувствами, как бы к ней получить доступ. Дайте код доступа к природе. А иначе делать нечего. Первая трудность. И сразу возникает еѐ решение. Мы – тоже в природе, в нас она тоже действует. Во что она превращается, когда она внутри нас? Как увидеть природу внутри себя? Природа – это не мои руки, не мои ноги, даже с кровью у них были трудные отношения, а что же такое природа внутри меня? Разум, или же точнее, мышление, как процесс, как отглагольное существительное. Природа залезает в меня и превращается в мышление. А почему греки так решили? На мой взгляд два момента сподвигли древних греков думать о своѐм мышлении так высоко. Первое – между мышлением и деятельность отдельно взятого человека всегда разрыв, мы думаем одно, а делаем другое. В этом смысле мышление не принадлежит нам как действующее, мышление и деятельность противостоят друг другу, значит, скорее всего, мышление – это не то, что принадлежит только нам. И второй, еще более ценный момент: простое человеческое замечание: если мы действуем рационально, продумываем своѐ действие, избегаем эмоций, страстей, желаний, то тогда у нас дела налаживаются. Если мы начинаем действовать иррационально, т.е. отставляем в сторону мышление и подчиняем себя страстям, эмоциям, желаниям, вспышкам гнева или наоборот стремимся к удовольствиям, что порой даже хуже вспышек гнева, то тогда всѐ у нас расстраивается. Мы отодвигаем ту силу, действуя иррационально, мы говорим: «Ты нам, мышление, не нужно, мы без тебя обойдѐмся». А если мы подчиняемся ему как силе единой, нас образующей, то у нас всѐ налаживается. Отсюда простое замечание: может быть и не надо мучаться? Надо предаться мышлению и всѐ. Мы хотим науку создавать, какую-то культуру особую, исследовать природу, может не надо? Надо просто действовать рационально в своих поступках, и мышление, как часть природы, нашу жизнь наладит само по себе? Надо научиться действовать рационально – вот девиз, в который переформулируется основная задача. Хотим жить по-человечески – первое. Для этого надо у кого-то научиться – второе. Третье – примером для подражания может стать природа. Природа = это скрытая тайная сила, которая всем управляет, но которая недоступна взору. Взору нашему доступно лишь мышление, как представитель природы, которая в нас уже есть. Значит, если мы хотим наладить отношения между собой, надо отдаться силам в мышления. Человеку надо превратиться исключительно в мыслящее существо. И казалось бы, ура – основная задача близка к решению. Но тут перед всеми встаѐт проблема. Для того, чтобы действительно решить вопрос, чтобы не только мы с тобой могли наладить отношения, нужно добиться одного – природа в вещах носит принудительный характер. Хочет вещь или не хочет – она подчиняется природе. Надо, чтобы мышление в человеке стало принудительным. Как этого добиться? Только тогда общая проблема может быть каким-то образом решена.

11