ФИЛОСОФСКИЕ ПРОБЛЕМЫ ХИМИИ

Метафизический метод проник глубоко в сознание химиков и, если, проведя элементный анализ, экспериментатор записывает результат C0.19 H0.81 ,

то он сделает вывод, что был взят для анализа метан CH4 . К этому выводу

химик приходит, учитывая, во-первых, возможность экспериментальной ошибки, а во-вторых, будучи убежденным в истинности атомной гипотезы.

1.3.Критерий демаркации и единство эмпирического

иметафизического методов познания

Эмпирическое и метафизическое познание являются противоречащими понятиями. Эмпирическое познание направлено от чувственного материального к сознанию, в то время как метафизика – в противоположном направлении: от сознания к чувственному миру. Как различать эмпирическое и метафизическое? Проблема разделения эмпирического и метафизического знания (проблема демаркации) со времен Канта стала центральной проблемой теории познания. Проблема демаркации эмпирического и трансцендентального была лейтмотивом творчества К. Поппера [3]. К. Поппер родился в Вене в 1902 г., изучал физику и математику в Венском университете. Фундаментальная книга «Логика научного познания», в которой были развиты идеи демаркации эмпирического и универсального (метафизического) знания, была написана им в 1934 г. В 1937 г. Поппер эмигрировал в Новую Зеландию, где им были написаны работы «Нищета историцизма» и «Открытое общество и его враги». В начале 1946 г. Поппер был приглашен в Лондонскую школу экономики и переехал в Англию. В Лондоне он написал книги «Предположения и опровержения», а также «Объективное знание». Книги К. Поппера были переведены на 20 языков. Он был избран членом Лондонского королевского общества.

Важнейшие работы Поппера относятся к теории эмпирического познания и критерию демаркации эмпирического и метафизического. Он начинал с очевидного утверждения, что вывод называют индуктивным, если он направлен от сингулярных (единичных) высказываний типа отчетов о результатах наблюдений и экспериментов, к универсальным высказываниям типа гипотез или теорий. Согласно Попперу любое из универсальных высказываний может оказаться ложным. «Сколько бы примеров появления белых лебедей мы ни наблюдали, все это не оправдывает заключения “все лебеди белые”… Деятельность ученого заключается в предположениях и опровержениях теорий» [26]. Теории создаются для того, чтобы их опровергали. Процедура проверки является дедуктивной. Из данной теории с помощью других, ранее принятых высказываний выводятся некоторые сингулярные высказывания, не выводимые из до сих пор принятой теории. Затем мы пытаемся вынести некоторое решение относительно выводимых высказываний путем сравнения их с результатами практического примене-

21

ния и экспериментами. Если такое решение положительно, то есть если сингулярные следствия оказываются приемлемыми или верифицированными, то теория может в настоящее время считаться выдержавшей проверку. Но если вынесенное решение отрицательно, то фальсификация их и фальсифицирует саму теорию» [3]. Основным положением эпистемологической теории Поппера является вывод, что не верифицируемость, а фальсифицируемость должна рассматриваться в качестве критерия демаркации. «Легко получить подтверждения, или верификации, почти для каждой теории, если мы ищем подтверждения» [3]. Поэтому задачей научного поиска является опровержение теории с целью создания новой.

Непосредственным и ближайшим следствием такого переосмысления функций опыта является фаллибилизм (англ. fallibility – подверженность ошибкам) – позиция философа, произносящего с сакраментальной улыбкой фразу: «Нельзя ошибаться только в том, что все теории ошибочны» [31]. Эту позицию хорошо определил Дж. Уилер: «Мы знаем, что все теории ошибочны. Задача, следовательно, состоит в том, чтобы делать ошибки раньше».

Для деятельности исследователей по доказательству правильности теории (верификации) было предложено понятие джастификации (англ. justification – подтверждение), а исследователей, которые придерживались этой концепции, назвали джастификационистами [30]. Термин «неоджастификационизм» применяется к пробабилизму (англ. probability – вероятность). Пробабилизм возник благодаря усилиям группы кембриджских философов, полагавших, что хотя эмпирические теории не являются универсальными, но имеют разные вероятности истинности. Научные высказывания могут только приобретать степень вероятности, недостижимыми пределами которой является истина или ложь (Рейхенберг). Пробабилисты требовали только высокую вероятность научных теорий или хотя бы того, чтобы в каждом конкретном случае были указаны эмпирические подтверждения данной теории и определена вероятность этой теории по отношению к этим подтверждениям [30].

Развивая представления о критерии демаркации, Поппер оставляет вне науки метафизические теории, так как из его критерия следует, что они не фальсифицируемы. Критическая оценка вероятностных теорий звучит особенно остро: «Я считаю очевидным, что спекуляции такого рода принадлежат метафизике и не имеют никакого значения для науки. Кажется равным образом очевидным, что этот факт связан с их нефальсифицируемостью. Мой критерий демаркации, таким образом, по всей видимости, очень хорошо согласуется с использованием слова “метафизика”» [3]. Однако трансцендентальное познание рождает массу гипотез, и не все из них впоследствии оказываются истинными.

22

Вопреки утверждениям К. Поппера существуют метафизические теории, которые были опровергнуты, то есть фальсифицированы. Одной из таких метафизических идей является гипотеза эфира. Эфиром в науке XIX века называли всепроникающую среду, первоначально механическую, обладающую свойствами упругости. Теория относительности опровергла гипотезу эфира, и это понятие исчезло из научного физического лексикона. Другим примером является гипотеза Дж. Дж. Томсона, согласно которой положительный заряд равномерно распределен по всему атому. Ученик Томсона Э. Резерфорд экспериментально доказал, что положительный заряд расположен в центре атома и занимает его малую долю. Вероятно, даже этих примеров достаточно для того, чтобы опровергнуть К. Поппера и принять, что метафизические гипотезы могут быть фальсифицированы.

В наше время некоторые области физических наук начинают становиться непопперовскими, т. е. непроверяемыми в связи с отсутствием возможности поставить эксперимент. К ним, например, относится теория гиперструн, оперирующая масштабами планковской длины 10−33 см [32]. Поскольку планковская длина примерно на 17 порядков меньше, чем длина, которую мы можем исследовать сегодня, для того чтобы увидеть струну при использовании современных технологий, нам потребуется ускоритель размером с галактику. Однако так обстоят дела сегодня, а уже завтра ситуация может резко измениться. Приведем высказывание Морриса: «Я хочу обратить внимание на то, что наблюдается расширение бреши между теорией и экспериментом. Оказалось, что физики отодвинули границы так далеко, что рискуют выдвигать проблемы непроверяемые и поэтому, возможно, бессмысленные. С другой стороны, можно стать на ту точку зрения, что наиболее далеко идущие спекуляции служат разумным научным целям. Если ученые не попытаются вообразить, какой бы могла быть истина, они никогда не смогут сказать, что есть истина». Хотя не всегда допустима экспериментальная проверка метафизических гипотез, до сих пор преобладает область знания, в которой их можно верифицировать. Теория Поппера не рассматривает вопрос о том, что следует из фальсифицируемости теории в общем случае, если допустить ее принадлежность к метафизике. Локатос писал, что все джастификационисты, будь то интеллектуалы или эмпирицисты, согласны с тем, что единственного высказывания, выражающего твердо установленный факт, достаточно для опровержения универсальной теории [30]. Однако, если заранее неизвестно происхождение теории, то опровержение теории не является причиной ее ошибочности, это может быть эмпирическая теория, которая должна допускать фальсифицируемость. В этом случае необходимой становится верификация (джастификация). Если теория подтверждается частью сингулярных суждений, то она является эмпирической, а не метафизической. В том случае когда теория верифици-

23

руется опытом, то нельзя ограничиться единичным фактом для ее подтверждения. Необходимо продолжать попытки фальсифицировать теорию для того, чтобы убедиться в ее корректности и априорности.

Эмпирический и метафизический методы исследования не должны быть методологическими антагонистами. Можно дать примеры их единства. Это уже знал Ф. Бэкон. В зависимости от выбранного метода исследования Ф. Бэкон различал ученых двух типов: «Подвизавшиеся в научной сфере были либо эмпириками, либо догматиками. Первые, подобно муравьям, только собирали и использовали собранное; вторые, как пауки, вытягивали из самих себя ткань спекулятивной науки. Деятельность же подлинных ученых должна быть организована наподобие работы пчелиного улья – с методичным разделением труда, разумной иерархией и оправданием себя в конечном продукте» [7]. По его мнению для этого кроме обобщения опыта необходима метафизика, однако, он считал, что она не получила необходимого развития. «Польза же, приносимая той частью метафизики, которую я отношу к числу дисциплин, требующих дальнейшего развития, исключительно велика по двум причинам. Первая причина состоит в том, что вообще является обязанностью всех наук и их подлинной силой – сокращать длинные и извилистые пути опыта и тем самым находить ответ на старинную жалобу о том, что жизнь коротка, а путь искусства долог».

Критика Ф. Бэконом методологии, основанной на использовании частных наук для философских обобщений, была обращена в адрес философии Аристотеля, химии и физики Д. Гильберта: «Люди любят частные науки и теории, авторами или изобретателями которых они считают себя. Если люди такого рода посвящают себя философии и общим теориям, то под воздействием своих предшествующих замыслов они искажают и портят их. Это больше всего заметно у Аристотеля, который свою натуральную философию совершенно предал своей логике и тем сделал ее сутяжной и почти бесполезной. Химики также на немногих опытах в лаборатории основали свою фантастическую и малопригодную философию. Более того, Гильберт после усердных упражнений в изучении магнита тотчас придумал философию, соответствующую тому, что составляло для него преобладающий интерес».

Эпистемологический анализ закона сохранения массы веществ при проведении химической реакции, открытого Лавуазье при обобщении результатов экспериментов по сжиганию металлов в запаянных ретортах, показывает взаимное проникновение двух методологических направлений. Ошибкой его предшественника Р. Бойля было сжигание металлов в открытых ретортах, так как реакция образования оксидов металлов приводила к увеличению массы продуктов реакции в сравнении с массой металлов как реагентов. В то время господствовала теория флогистона, согласно которой реакция сжигания металлов интерпретировалась как реакция разложения горючего вещества на остаток и флогистон. При сжигании органических

24

веществ, в соответствии с этой теорией, флогистон удалялся, и это означало, что он имеет массу. Для объяснения экспериментов Бойля с точки зрения теории флогистона следовало признать наличие отрицательной массы у флогистона, что завело науку в тупик. Такой вывод приносил вред всему естествознанию, и поэтому опыты Лавуазье, их обобщение в виде закона сохранения массы веществ при химических реакциях были исключительно важны для формирования научных основ химии. Лавуазье проводил сжигание в запаянных ретортах и получил равенство масс реагентов и продуктов при сжигании металлов.

Непосредственное доказательство эмпирического характера закона сохранения массы при протекании химической реакции было получено открытием уменьшения массы веществ при ядерных реакциях, проходящих при выделении большого количества энергии. Теория относительности объяснила этот результат наличием функциональной зависимости, связывающей массу и энергию:

где E − энергия, m – масса, c – скорость света. При экспериментальных термоядерных реакциях дефект масс приводит к уменьшению массы продуктов примерно на 1 г, а на Солнце протекание термоядерных реакций приводит к переходу в энергию 4 млн т/с. Таким образом, закон сохранения массы при химических реакциях фальсифицируется явлением дефекта масс, что позволяет установить его эмпирическую природу и получить обобщение более высокого уровня в виде закона сохранения массы и энергии. Оценка таких исследований Поппером дана в работе «Реализм и цель науки»: «Всякий раз, когда мы приступаем к объяснению некоторого предположительного закона или теории посредством новой предположительной теории более высокой степени универсальности, мы открываем нечто большее о мире, мы проникаем глубже в его секреты» [3]. Отсюда следует, что каждая теория охватывает определенную часть фактов, но противоречит другой, а следовательно, имеет вероятностный характер. «Наука не покоится на твердом фундаменте фактов. Жесткая структура ее теорий поднимается, так сказать, над болотом. Она подобна зданию, возводимому на сваях. Эти сваи забиваются в болото, но не достигают никакого естественного основания. Если мы перестанем забивать свои сваи дальше, то вовсе не потому, что достигли твердой почвы. Мы останавливаемся просто тогда, когда убеждаемся, что сваи достаточно прочны и способны, по крайней мере, некоторое время выдержать тяжесть структуры» [3]. Если вернуться к критическому моменту открытия, то в нем можно без труда найти свидетельства использования метафизического подхода к проблеме, поскольку понятие отрицательной массы противоречило известным общим принципам сохранения вещества, известным в абстрактном виде со времен Декарта. Когда Дж. Пристли, открывший кислород в 1774 г., выступал в том же году

25

с докладом в Париже, то самым внимательным слушателем его был А. Лавуазье. Однако не Пристли, а Лавуазье открыл закон сохранения, объяснив горение реакцией соединения сжигаемых элементов с кислородом. О метафизической природе своего выдающегося открытия, которое легло в основание новой количественной химии, он писал в «Traité élémentaire de chimie» (1789): «Вес нового вещества равен сумме весов сожженного фосфора и кислорода, который был им поглощен, что, впрочем, было легко предвидеть a priori» [28].

К числу эмпирических теорий Вернадский относит также периодический закон Д. И. Менделеева, который он называет одним из величайших эмпирических обобщений. С одной стороны, следует признать правоту Вернадского, так как открытию периодического закона предшествовала экспериментальная деятельность химиков-аналитиков, открывших новые химические элементы, а затем установивших их точные атомные массы (Берцелиус). Атомные массы позднее уточнялись, и в 1914 г. Т. Ричардс получил Нобелевскую премию за прецизионное определение атомных масс, однако к этому времени уже было известно о существовании изотопов. Это дало повод Ф. Содди заметить, что «эти измерения в наши дни представляют интерес и значение не более, чем если определять средний вес бутылок, из которых одни полные, а другие в той или иной мере опорожнены» [15]. Непосредственным источником открытия Менделеева была не только совокупность элементов, но и обобщение их в аналитические группы по сходству свойств (Бергман). Важно обратить внимание на то, что Менделеев не был знаком с работами непосредственных предшественников, пытавшихся обобщить совокупность элементов в виде триад (Дёберейнер), октав (Ньюлендс). О последней работе следует сказать особо. Ньюлендс, мать которого была музыкальная итальянка, исходил отнюдь не из обобщения экспериментальных данных, а из идеи об универсальности музыкального ряда, и в ряду натрий – магний – алюминий – кремний – фосфор – сера – хлор он видел музыкальный ряд до – ре – ми – фа – соль – ля – си, образующий октаву. Г. Фостер, слушавший этот доклад на заседании Лондонского химического общества, спросил его о том, не пробовал ли он расположить элементы в алфавитном порядке [28]. Выводом из этого является то, что для обобщений нельзя использовать любой признак, как это допускает формальная логика, а необходим анализ, выделение существенного свойства и его обобщение, как это принято в диалектической логике. В то же время можно обратить внимание на то, что ни одно достижение науки не может быть однородным методологически. Анализ и синтез многократно взаимодействуют, и можно вспомнить, что само понятие периодичности возникло гораздо раньше как результат обобщения наблюдений циклических явлений природы (времена года, время суток, время новолуния).

26

Английский математик и философ А. Уайтхед считал, что метафизическое понимание как таковое ведет за собой воображение и оправдывает цели. Без метафизических предпосылок цивилизация была бы невозможна [33]. Тем более интересна для понимания природы познания его мысль, непосредственно относящаяся к тайне открытия периодического закона: «Рождение физики связано с применением абстрактной идеи периодичности к большому числу отдельных конкретных явлений. Мы можем отнести к их числу и периодический закон Д. И. Менделеева. В отличие от своих предшественников Д. И. Менделеев не просто создал классификацию элементов и расположил их в виде периодической системы, но и увидел в ней закон природы». Обратим внимание на то, что Г. Гегель предпринимал попытку построить периодическую систему. В «Науке логики» он пишет: «Здесь следовало бы поставить себе задачу познать показатели отношений определенного ряда удельных весов как некоторую систему, исходящую из правила, которое специфицировало бы чисто арифметическую множественность

внекий ряд гармонических узлов» [34]. К сожалению, Гегель выбрал удельные, а не атомные веса для построения системы, и это было обречено на неудачу. Успех Менделеева определил его научный прогноз, на который не могли и не имели возможности решиться его предшественники. Прогноз заключался в исправлении эмпирически найденных атомных масс у уже известных элементов. «Существо испытания состояло в следующем, – пишет

вобзорной статье крупнейший исследователь творчества Д. И. Менделеева Б. М. Кедров, – еще до открытия периодического закона чисто эмпирическим путем были определены атомные веса ряда металлов: Ве = 14, Y = 61, Ce = 92, Th = 116, U = 120 и некоторых других. Однако “места” в периодической системе, на которые могли стать металлы с такими значениями атомных весов, уже были заняты другими элементами (N = 14, Ni = 59, Cu = 63, As = 75, Zr = 90; Sn = 118, Sb = 122 и другие). Выходом из создавшегося положения могло быть одно из двух прямо противоположных решений: либо признать эмпирически найденные значения атомных весов за истинные и отказаться от всеобщности периодического закона, либо признать общность закона и найти для названных элементов их истинные места в системе, в соответствии с которыми исправить теоретически значения их атомных весов. Менделеев избрал второй, единственно правильный путь: так он поступил в феврале 1869 г. в отношении Ве, а в ноябре 1870 г. в отношении Y, In, Ce, Th, U и остальных малоисследованных металлов. Следовательно, эмпирически найденное значение атомного веса исправлялось в соответствии с “местом” элемента в системе» [35].

Впоследствии Н. Бор заложил основы электронной теории Периодической системы элементов, связывая место в таблице не с атомной массой, а с числом и расположением электронов в атоме [36]. Интересен путь, которым он пришел к построению теории. Н. Бор работал в 1912 г. в физической

27

лаборатории Манчестерского университета, которой руководил Э. Резерфорд, создавший модель строения атома. По возвращении в Копенгаген его товарищ по студенческим занятиям спектроскопист Ханс Хансен рассказал ему об эмпирических формулах, которые получил школьный учитель из Швейцарии Иоганн Бальмер. В них содержались простые целые числа, которые Бор истолковал как квантовые числа и рассчитал на основе квантовой теории постоянную Ридберга. Это позволило дать новую интерпретацию периодической системы, положив в ее основу заряды ядра или электронов. Его теория также имела предсказательную силу, о которой К. Поппер написал: «Даже в физике существуют теории, имеющие форму строго экзистенциальных высказываний. Примером может служить высказывание, выводимое из Периодической системы элементов, которое говорит о существовании элементов с определенными атомными числами. Однако если гипотезу о существовании элемента с определенным атомным числом хотят сформулировать так, чтобы она стала проверяемой, то требуется гораздо больше, чем просто утверждение чисто экзистенциального высказывания. Так, например, элемент с атомным числом 72 (гафний) был открыт не только на основе изолированного чисто экзистенциального высказывания. Действительно, все попытки обнаружить его оставались тщетными до тех пор, пока Бору не удалось предсказать его различные свойства, дедуцировав их из своей теории. При этом теория Бора и те ее следствия, которые имели отношение к этому элементу и помогли его открыть, отнюдь не представляют собой изолированных чисто экзистенциальных высказываний. Они являются строго универсальными высказываниями» [3].

Единство эмпирического и метафизического познания не исключает различий между ними. Решение проблемы демаркации позволяет избежать ошибок, которые возникают как при попытках рассматривать индуктивные выводы в качестве универсальных суждений, так и принимать плоды чистого сознания за истину без должной верификации или фальсификации.

1.4. Теория и эксперимент

Принято делить ученых на теоретиков и экспериментаторов. Между тем такое дихотомическое деление некорректно, так как эксперимент (лат. experimentum – проба, опыт) представляет собой единство теории и практики.

Дихотомическим может быть только деление понятий на теорию и практику. При этом важно обратить внимание на точку зрения К. Поппера, который полагал, что ведущая роль в эксперименте принадлежит теории. Теория ставит задачу эксперименту. «По мнению эмпириста или индуктивиста, прежде чем построить науку, мы должны сначала собрать протокольные предложения. Однако если бы мне приказали: “Запиши то, что сейчас испытываешь”. Должен ли я сообщить, что сейчас пишу, слышу зво-

28

нок, крик газетчика, звуки громкоговорителя? Даже если этот приказ был бы выполнен, то столь богатая коллекция ничего не добавила бы науке. Науке нужны концепции и теоретические проблемы. Поэтому именно теоретик указывает путь экспериментатору. Однако даже в работе экспериментатора проведение точных измерений не главное. Работа экспериментатора преимущественно носит теоретический характер» [3].

Обычно теория предшествует эксперименту. Примером является создание чисто метафизической теории де Бройлем, который объединил корпускулярные и волновые представления. Теория де Бройля открыла путь к созданию Э. Шрёдингером волновой механики и квантовой химии. П. Л. Капица описывает первые шаги уравнения Шрёдингера [37]: «Очень поучительная история, как Шрёдингер создал свои уравнения. Шрёдингер тогда работал у Дебая, который и рассказал мне подробности, как Шрёдингер пришел к своим уравнениям. Прочтя работу де Бройля в “Comptes Rendus”, Дебай предложил Шрёдингеру рассказать о ней на семинаре. Шрёдингер на это ответил примерно так: “О такой чепухе я не хочу рассказывать”. Но Дебай, как старший руководитель сказал, что все же ему надо это сделать. Тогда Шрёдингеру пришлось согласиться, и он решил попытаться представить на семинаре идеи де Бройля в более корректном математическом виде. Когда ему удалось это сделать, то он и пришел к тому уравнению, которое прославило его на весь мир и носит теперь его имя. Дебай мне рассказал, что, когда Шрёдингер излагал свою работу на семинаре, он сам не понимал, какое крупное открытие он сделал». В настоящее время численные решения уравнения Шрёдингера лежат в основе нового понятия – вычислительный эксперимент, который позволяет с наименьшими затратами провести исследования структуры и вычислить ход химических реакций.

Если теория является первичной в творческом процессе, то для ее верификации требуется эксперимент. Если эксперимент подтверждает теорию, то это еще не означает, что она достоверна. «Эксперимент никогда не скажет теории да, в лучшем случае он скажет – может быть» (Эйнштейн). При подтверждающем теорию эксперименте следует стремиться к его фальсификации. Если удается фальсифицировать теорию, то это означает, что она является эмпирической. Если попытки фальсификации окажутся безрезультатными, то можно будет принять теорию.

Рассмотрим пример взаимоотношения между теорией и экспериментом при синтезе элементов 114 и 116, осуществленном исследователями Лаборатории ядерных реакций им. Г. Н. Флерова Объединенного института ядерных исследований. Эта область исследований находится на границе радиохимии и ядерной физики. Н. Бор и Дж. Уиллер в 1939 г. на основе капельной теории предсказали возможность синтеза трансурановых элементов с атомными номерами 104–106, которые они рассматривали как предел в Периодической системе элементов. Сначала экспериментаторы обнару-

29

жили в Лаборатории ядерных реакций два вида распада. Анализ результатов привел теоретиков к иной модели (В. М. Струтинский, С. Т. Беляев, В. В. Пашкевич), которая предсказала возможность существования более тяжелых элементов. Эксперименты, проведенные в лабораториях США, Франции и Германии, дали отрицательные результаты. Вероятно, методология не может исходить из примитивных схем и тем более далеко отрываться от науки, как это было при изложении теории демаркации К. Поппером на тривиальном примере белых лебедей. Если результаты теории не подтверждаются, то не следует спешить с ее опровержением, а следует изменить методику experimentum crucis (решающий эксперимент). В зарубежных лабораториях применялся нейтронный метод, при котором исходное вещество облучали мощным потоком нейтронов. Группа исследователей под руководством Ю.Ц. Оганесяна реализовала методику тяжелоядерного синтеза, при котором два тяжелых ядра сталкивались между собой при высоких скоростях вплоть до 0,1 скорости света [38]. Эту функцию выполняли ускорители. При получении элемента 114 изотоп плутония (атомный номер 94) служил исходным веществом, а в качестве бомбардирующего иона использовали изотоп кальция (атомный номер 20). Сумма атомных номеров дала необходимую величину нового элемента 114. Для синтеза элемента с порядковым номером 116 в качестве мишени использовали кюрий в сочетании с бомбардирующим его кальцием.

А. П. Алимарин призывал химиков-аналитиков искать эти элементы в природе, однако время жизни стабильных тяжелых элементов может составлять миллионы лет, что привело бы их к распаду, так как возраст Земли исчисляется в 4,5 млрд лет. Это не исключает присутствия их не только в космических лучах, но и просто вне пределов Земли. В настоящее время в разных лабораториях ведутся работы по синтезу элемента 118.

Когда теория и эксперимент не приходят к согласию в научной практике, то чаще всего отдают предпочтение эксперименту. Астрономы Боде и Тициус предложили арифметическую прогрессию для расстояний планет от Солнца, но этот ряд оказался ошибочным. В 1801 г. молодой Гегель написал свою первую диссертацию «De orbitis planetarium», в которой он предполагал, что расстояния от Солнца до планет подчиняются пифагорейскому ряду чисел. Он сделал вывод о том, что между Марсом и Юпитером нельзя искать планету. Однако в том же году была открыта Церера. Это не помешало ему говорить: «Если теория не согласуется с экспериментом, то тем хуже для эксперимента». Это высказывание не могло стать универсальным, однако появились примеры, не только опровергающие, но и подтверждающие ее. В частности, Поляни утверждает, что результаты эксперимента Майкельсона – Морли были предугаданы Эйнштейном задолго до того, как он услышал о нем, на основе чистого умозрения и рациональной интуиции [15]. Если фундаментальная теория опровергается экспериментом, это еще

30