Документ Microsoft Word (3)

В нашей курсовой работе мы хотели бы остановиться подробно на истории развития образа Версилова – сравнить окончательный вариант фигуры собственно в романе с подготовительными материалами, а также проследить, каким образом и в какой степени оказали влияние на генезис образа Версилова предыдущие замыслы Достоевского.

Итак, попытаемся сначала проследить развитие образа Версилова в рамках подготовительных материалов.

Первый этап работы над будущим романом проходил в период с февраля по 10(22) июля 1874 года.

Термин «хищный тип» пущен Аполлоном-Григорьевым в статьях, печатавшихся в журналах Достоевского «Время» и «Эпоха». Григорьев считал, что русский национальный характер выразил себя преимущественно в двух типах – хищном и смиренном.

Первое же упоминание о «хищном типе» дано после разработки идеи написания романа о детях. Однако сначала рядом с пометой «хищный тип» в скобках записано: «(разбор кн<язя> Данилы Авсеенком)».¹ Из немногочисленных замечаний об этой фигуре мы узнаем то, что он женился на некоей Миклуше, он «страстен … и хочет быть в страсти свободным²». Речь идет о рецензии В.Г. Авсеенко на исторический роман Евгения де Турнемира Салиаса «Пугачевцы», напечатанной в апрельском номере «Русского вестника» за 1874 год. Авсеенко в восторге от романа, ставит его на один уровень с «Войной и миром» Толстого. По его мнению, образы Милуши, Данилы Хвалынского и его брата Иванушки являются самыми цельными типами культурного слоя екатерининского века. Особенно Авсеенко восхищается образом князя Данилы. «…это буйная и страстная натура вообще, смягченная влиянием интеллектуального развития…» - так объясняет критик личность героя.

В восемнадцать лет Данила был отвезен отцом в Петербург и поручен покровительству графа Румянцева. Данила делает быструю карьеру: участвует в турецкой кампании, с успехом выполняет секретные статские поручения императрицы. Но вскоре проявляет самовольство: за оскорбление без всяко повода он застрелил одного офицера и обидел некоего вельможу, который, по слухам, подкупил того офицера за тысячу червонцев, чтобы оскорбить и убить Данилу. Князя арестовывают и ссылают в деревню к отцу, с приказанием быть безотлагательно в Петербурге. В деревне князь Данила еще больше дает волю своему бешеному нраву. Начинается мятеж - Пугачевское восстание. Он вспоминает свой долг дворянина. Соблазны петербургской карьеры на время забываются. И тут происходит встреча с Милушей. Данила вспоминает, будто его подвинуло жениться то обстоятельство, что Милуша была невестой другого — князя Андрея Суздальского. Этому можно поверить: некоторый хищнический инстинкт сказывается в Даниле даже «в минуты полного опьянения страстью...» Но опьяненный счастьем и еще влюбленный в свою добычу, Данила уже чувствует, однако ж на дне души своей незримого червя. Его гложет и сушит мысль, что отныне жизнь его очертилась узким кругом, что память о нем сохранится только для детей и внуков, в то время, как он желает славы подобной славе великих полководцев.

В.Г. Авсеенко следующим образом высказывается о герое Салиаса: «Князь Данило принадлежит истории одною стороною своею, как личность, воспитанная под неизбежным влиянием нравов и идеалов своего века и своей страны; но действуя в условиях эпохи, как один из самых цельных представителей ее, он вместе есть тип общечеловеческий, совместивший в себе черты, присущие всем временам и народностям… »¹

Достоевский был категорически не согласен с подобной трактовкой характера «хищного типа», о чем свидетельствует запись в рукописных редакциях: «Настоящий хищный и на Милуше женился бы всецело, и вернулся бы. Было бы безнравственно, но у полнейшего хищника было бы и раскаяние, и все-таки продолжение всех грехов и страстей. Не понимают они хищного типа. NBNB. Иметь ввиду настоящий хищный тип в моем романе 1875 года».

Таким образом, первым источником, толчком для формирования образа Версилова можно назвать противопоставление неправильному пониманию характера «хищного типа», воплощенному в князе Даниле.

Далее писатель дает свое толкование «хищному типу»: «Страстность и огромная широкость. Самая подлая грубость с самым утонченным великодушием … И обаятелен, и отвратителен (красный жучок, Ставрогин)».¹ В этих строках не только сформулированы черты характера персонажа Достоевского, но и дано указание на литературный прототип будущего Версилова – героя предыдущего романа «Бесы» Николая Ставрогина, некоторые черты которого вобрал в себя Версилов. Для понимания его образа необходимо обратиться к его источнику – «Исповеди Ставрогина».

Ставрогин – отставной офицер. Живет в Петербурге, предаваясь разврату и совершая преступления: держит три квартиры для встреч с женщинами, а однажды крадет жалованье у чиновника, соседствующего с ним. Также мы узнаем, что за всю жизнь он сносит две пощечины. При этом всем «беспредельном безобразии»² его поступков присутствует след «болезни равнодушия»³, которой страдает Ставрогин. Но до тех пор, пока в его жизни не происходит потрясение. Он совращает малолетнюю дочь своей хозяйки по квартире Матрену. Мучимый угрызениями совести, он подходит к окну и видит красненького паучка на листке герани и забывается. Потом узнает, что девочка повесилась. И даже спустя несколько лет после увиденной во сне картины Клода Лоррена «Асис и Галатея», он впервые просыпается со слезами на глазах и видит, как в окно прорывается пук ярких лучей заходящего солнца. Эта точка напомнила ему красненького паучка. Затем он видит перед собой Матрену, поднявшую на него свой кулачок.

Идущее из «Исповеди Ставрогина» символическое понятие «жучок» проходит через все черновые записи к роману, характеризуя переломный этап в духовной жизни ЕГО. «Жучок» - как символ «ловушки», из которой нет выхода для личности, вступившей на путь своеволия, мотивирующей собственные поступки перед самим собой отсутствием границ между добром и злом. Согласно миросозерцанию Достоевского, свобода губит человека, переходит в рабство, когда человек в буйстве своей свободы не хочет знать ничего выше человека. Если нет ничего выше самого человека, то нет и человека. Если человеку все дозволено, то свобода человеческая переходит в рабство самому себе, что неизбежно губит самого человека. Христос и есть последняя свобода, которая утверждает образ человека в вечности. Те, кто пошли путем своеволия и самоутверждения, кто направили свою свободу против Бога, не могут сохранить свободу, они неизбежно приходят к ее попиранию.

«… невозможность жизни после жучка… ЕГО губит сразу совершенно неотразимо бессознательное жизненное впечатление жалости, и ОН гибнет как муха».¹ В факте гибели существенное различие от Ставрогина, который остается жить, что, в свою очередь, является символом духовной смерти героя «Бесов». Живучесть же Версилова обрывается. Его смерть является свидетельством духовного возрождения.

Первоначально этот период мыслится Достоевским как завершающий жизненные метания героя и связывается то с самоубийством падчерицы, то — жены, позднее — пасынка. С появлением на страницах черновиков Макара Долгорукого понятие «жучок» следует почти всегда за мотивом «рубки образов» (эпизод, вошедший в состав окончательного текста с ранних разработок в подготовительных материалах, во время которого Версилов раскалывает на две части образ, оставленный ему в наследство от Макара Долгорукого), хронологически и фактически связанной теперь со смертью Макара.

С 4 мая 1874 года Достоевский начинает подробно разрабатывать образ будущего Версилова, дает его психологический портрет, определяющей линией которого является противоречивость: « … две деятельности в одно и то же время; в одной (с одними людьми) деятельности он великий праведник <…> В другой деятельности – страшный преступник, лгун и развратник (с другими людьми) <…> Увлечен страстью. Здесь – страсть, с которою он не может и не хочет бороться. Там – идеал, его очищающий, и подвиг умиления и умилительной деятельности».¹ По-видимому, Достоевский уже на столь ранней стадии разработки текста видел основу сюжетной линии, связанной с Версиловым. Сравнивая с окончательным текстом, можно заключить, что его «страсть» - Катерина Николаевна Ахмакова; «очищающий его идеал» - Лидия Ахмакова (за пределами текста) и Софья Андреевна, вечная привязанность к которой отражается праведная сторона Версилова.

Обобщая выше приведенное описание героя, мы приходим к выводу о том, что он постоянно колеблется из стороны добра в сторону зла, что проистекает из его «широкости». И именно в способности нового героя – Версилова – совершать праведные подвиги заключается одно из отличий его от своего прототипа Ставрогина.

Объединяет также оба замысла ведущая проблематика. Глава «У Тихона» иллюстрирует обреченность попыток самосовершенствования, невозможность смирения гордости и, в конечном счете, возрождения для человека, оторванного от «почвы».

Заимствованным из «Исповеди Ставрогина» также является сон о «золотом веке» человечества. В подготовительных материалах этот эпизод не разрабатывается. А в окончательном тексте романа он описан практически одинаково. Герой «Подростка», как и герой «Бесов» излагают свои мысли в форме исповеди, обращенной в первом случае – Аркадию, в другом – Тихону. Обстоятельства увиденного сна те же. Версилов, как и Ставрогин, при выезде из Дрездена случайно попал на другую ветвь станции. Его поселили в небольшую гостиницу на время ожидания следующего поезда. И он видит во сне картину Клода Лоррена «Асис и Галатея», которую он, сам не зная почему, называл «Золотым веком». «О, тут жили прекрасные люди! Они вставали и засыпали счастливые и невинные…Солнце обливало их теплом и светом, радуясь на своих прекрасных детей… Чудный сон, высокое заблуждение человечества!»¹

Картина Клода Лоррена композиционно делится на две части: одна освящена лучами заходящего солнца; другая освящена только сверху, где изображено небольшое открытое пространство неба, большую же часть занимает большая гора, и исходящие от нее на море тени. В центре картины изображен шалаш Асис и Галатеи. А на холме – фигура Циклопа, сливающаяся с темным фоном.

По мифологическому же приданию влюбленный в Галатею Циклоп Полифем подстерег своего соперника Ациса и раздавил его скалой. Галатея, нереида, морское божество, превратила своего возлюбленного в струящуюся из-под камня речку. Следовательно, представленное на картине счастье «земного рая человечества»² обречено на гибель, которую несет следящий за влюбленными глаз циклопа.

В тексте романа Версиловым исключен глаз Циклопа, однако, его образом становится солнце, то есть солнце, которое остается в мире избавившегося от Бога человечества, оборачивается глазом Циклопа.

В словах Версилова отразились взгляды самого Достоевского о том, что общество без бога является итогом, к которому придет западный мир в результате исторического развития. Атеистический «Золотой век» Версилов изображает как переходную ступень к высшему единству людей, наделяя чертами, близкими к утопическому христианскому идеалу.

Люди, сознав земную конечность бытия, перенесли бы любовь к ушедшему от них богу на своих собратьев. Явление же Христа в этом обществе он объясняет потребностью сердца: «Сердце мое решало всегда, что невозможно жить человеку без бога».¹

Безусловное влияние на писателя в период работы над романом оказывал неосуществленный замысел «Атеизма». Биография героя «Атеизма» во многом совпадает с биографией будущего Версилова, как в конечном ее виде, так и в тех вариантах, которые претерпела она в ходе работы: возраст (45 лет), странствия по Европе, вериги, неоднократные встречи и диалоги с новым поколением (в черновиках — с Васиным, Крафтом и др.).

Мотив «рубки образов», который возникает одновременно с характеристикой атеизма ЕГО, кардинально меняет концепцию замысла 1868 г. и делает Версилова антиподом героя «Атеизма». Но в то же время этот мотив объединяет ЕГО со Ставрогиным, который ломает распятие после чтения исповеди Тихоном и осознанием того, что публичное покаяние признано Тихоном несостоявшимся.

«Рубка образов» для Версилова – символ, следствие его внутренней раздвоенности, которая ведет его к духовной гибели.

В качестве причины раздвоенности героя писатель указывает на его неопределенность в идеологическом отношении. Он думал, что он верит, а на деле оказался атеистом. Он потерял веру, но жаждет ее. «ОН, в начале романа проповедник христианства непременно. Мощи».² И вместе с тем: «Но он непременно должен под конец изрубить образа».³ «Разбитие образа» - символ победившего в нем атеизма.

Описывая в рукописных редакциях главного героя романа – атеиста, Достоевский показывает его отношение к смертному человеку и мимолетному прекрасному: «… нет другой жизни, я на земле одно мгновение, чего же церемониться».⁴ В тексте «Подростка» аналогичное высказывание произносит Аркадий во время спора с дергачевцами: «Да черт мне в них и до будущего, когда я один только раз на свете живу!… если так, то я самым преневежливым образом буду жить для себя, а там хоть бы все провалились!»¹

Далее писатель ставит перед собой задачу: «Соединить роман: дети с этим натуральнее».² Таким образом, мы наблюдаем попытку соединить замыслы, связанные с хищным типом, вместе с образом «мальчика» и связанного с ним замысла «Жития великого грешника». Намеченному плану автор придерживается на протяжении всех черновых записей, а затем дает ему реализацию в окончательном тексте романа.

В рукописи определяется также и социальное положение героя. По первоначальному замыслу он представляется «бывшим помещиком, проживающим выкупные». Затем появляется другой вариант: «Он - дурного рода, сын какого-то чиновника, но и высший и известный человек по образованию. Он может быть и стыдится того. Что дурного рода и страдает». И последний вариант – идея сделать его «кандидатом на судебные должности».

В окончательном тексте его социальное положение определено следующим образом: Версилов остается праздным помещиком, который в прошлом был не «кандидатом на судебные должности», а мировым посредником. Писатель оставляет мотив стыда за то, что «дурного рода». Но отличие в том, что от этого страдает не Версилов, а его сын, Аркадий.

Таким образом, на первой стадии развития образа (февраль – 10(22) июля 1874) он еще скептик, смеющийся над окружающими его социальными идеями и разбивающий идеалы у других.

Второй этап работы продолжался с 11(23) июля по 7(19) сентября 1874. На данной стадии резко меняется соотношение действующих лиц: если на первом этапе построения романа все персонажи и сюжетные линии определялись и соотносились с образом «хищного типа», то теперь Достоевский делает его ярким «аксессуаром», а «мальчика» выдвигает на первый план.

На данном этапе предпринимается попытка дать фамилию «хищному типу» - пока Брусилов.

В начале этой части еще продолжают сохраняться между «хищным типом» и Подростком узы прямого родства (старший и младший братья). Постепенно писатель приходит к выводу о том, что более выигрышным для романа станет следующий ход – «Лучше, если ОТЕЦ родной».¹

С этого момента начинается складывание образа будущего Версилова и как отца: «Про отцовские обязанности говорит: «Оставьте меня в покое».² Эта фраза вполне характеризует Версилова в этом плане. Особенно показательно, что в окончательном тексте у Версилова пять детей от разных женщин, к воспитанию которых он не имел никакого отношения. В исповеди он признается Подростку, что, во время эмиграции в Европу, он «…не подумал ни минуты» о нем.³

Несмотря на то, что писатель сделал «хищный тип» аксессуаром, на втором этапе работы он продолжает разрабатывать элементы его биографии. В подготовительных материалах мы узнаем, что по первоначальному замыслу будущий Версилов за полтора года до начала романа женился на бывшей воспитаннице и дальней родственнице Старого Князя. А до женитьбы он встречался с Княгиней, но они рассорились и расстались врагами. Причиной ссоры стала его проповедь, обращенная к Княгине, в которой он обвинял ее в прелюбодействии, по сути дела, ревновал к Молодому Князю. В финале должна была произойти попытка примирения, которая кончится ссорой и презрением.

В окончательной же редакции эти события разворачиваются следующим образом. Также за полтора года до начала романа Версилов сходится с семейством генерала Ахмакова, в котором также живет Лидия Ахмакова, дочь генерала от первого брака. Он производит сильное впечатление на генерала и, в особенности, на его жену Катерину Николаевну. Но скоро Версилов убеждает генерала, что княгиня неравнодушна к молодому князю Сокольскому. Между тем, падчерица Княгини влюбляется в Версилова и воспламеняется желанием выйти за него замуж, но встречает отказ со стороны Катерины Николаевны. И тут Версилов утверждает всех во мнении, что это оттого, что она влюблена в него. А по другой версии – напротив, Версилов до начала чувств Лидии Ахмаковой предлагал свою любовь Катерине Николаевне, а та осмеяла его чувства. Известно также, что от Лидии Ахмаковой у Версилова остался грудной ребенок. В таком свете представляет историю в Эмсе Крафт.

В тексте нет прямых сведений о прошлом непосредственно из уст Версилова. Сам он только рассказывает Аркадию, что ребенок Лидии Ахмаковой от Князя Сергея Петровича, но теперь он содержится у него на квартире. Таким образом, биография Версилова лишена объективности, окутана тайной.

На следующем этапе подготовительных материалов начинает разрабатываться линия отношений «хищного типа» и Лизы. Между ними складывается тайная связь. Ясен факт отношений и встреч, которые вызывали ревность, как со стороны матери, так и со стороны Подростка. В окончательном же тексте Достоевский оставляет этот замысел. Лиза становится ЕГО дочерью, следовательно, в дальнейшем исключается любовная связь между героями.

Начиная с этого этапа, проходит через все подготовительные материалы, а затем переходит непосредственно в окончательный текст мотив отдачи двухсот тысяч, выигранных Версиловым у семейства Молодого князя Сокольского.

Глубже разрабатываются идеологические воззрения будущего Версилова. ОН говорит о себе уже в самом начальном периоде работы как о носителе «великой идеи» или «великой мысли», неподвластной формулировке, являющейся в чувстве: «В чем же моя великая мысль? То и смешно и нелепо, что не формулирована. Чуть формулировать, то сейчас же и сам осмею. Нет, она является в чувстве, в впечатлении».¹ В окончательном же тексте мысль о «идее-чувстве», которой так восхищается Аркадий Долгорукий, принадлежит Васину.

И в рукописных редакциях и в окончательном тексте романа из речей Версилова выявляется его презрительное отношение к людям, а также странные представления о человеке и доброте: «Я не могу понять идеи быть полезным обществу… И что мне общество?…пока у меня есть еще 2 рубля, я хочу жить в уединении и ничего не делать » - такая мысль звучит в подготовительных материалах.² И в окончательном тексте Версилов говорит Аркадию: «…любить людей так, как они есть, невозможно. И, однако же, должно. И потому делай им добро, скрепя свои чувства, зажимая нос и закрывая глаза… Люди по своей природе низки и любят любить из страху; не поддавайся на такую любовь и не переставай презирать».³

Из подготовительных материалов в текст романа почти дословно переходят слова Версилова, обращенные к Аркадию, о людях его поколения: «… мы ничего не передали новому <поколению> в назидание и руководство, ни одной твердой и великой идеи. А сами всю жизнь болели жаждою великих идей».⁴

Мотив «рубки образов» проходит через все стадии работы над романом. В окончательном варианте это происходит после смерти Макара Долгорукого. А в рукописных редакциях этот мотив постоянно претерпевает изменения. По первоначальному замыслу герой «рубит образа» после того, как узнал, что его жена стала увлекаться Молодым Князьком, но еще до разрыва с ней. Затем: «ОН разрубил образа, когда, после первого (именья) разу с Лизой, она довела его до бешенства отказом и насмешкой».⁵

Примечательно то, что некоторые идеи, которые по замыслу рукописных редакций предназначались Версилову, в окончательном тексте перешли Крафту. Например: «Нравственных идей совсем теперь нет (говорит

ОН), вдруг ни одной не оказалось, - и главное, с таким видом, что как будто их никогда и не было».¹ А в романе эти слова без изменений произносит Крафт в беседе с Аркадием.

Та же тенденция прослеживается и в линии с Подростком. Мысль о безверии в будущую жизнь, о ледяных камнях, принадлежащая в черновиках «хищному типу» («Я не верю в будущую жизнь, следоват<ельно> не стоит и нравственничать»²), в окончательном тексте переходит Аркадию. Во время спора дергачевцев он заявляет: «Да зачем я непременно должен любить человечество, которое я никогда не увижу… и которое, в свою очередь, истлеет без всякого следа и воспоминания…, когда земля обратится, в свою очередь в ледяной камень и будет летать в безвоздушном пространстве с бесконечным множеством таких же ледяных камней…»³

Есть расхождение. Если в рукописных редакциях будущий Версилов тверд в убеждении о том, что «без Христа (православного) и христианства жизнь человека и человечества немыслима…»⁴ А по замыслу окончательного текста он придерживается «женевских идей» - «…добродетели без Христа»⁵ - прямо противоположные идеологии.

По раннему замыслу свою жизнь Версилов должен был закончить в жестоком страдании. «Но почти помешался от боли о жучке (т.е. о мальчике)».⁶ Затем появляется другая задумка – Версилов исчезает, и позже Подросток должен узнать, что он пошел в монастырь и там повесился.⁷

Третий этап работы продолжался с 8(20) сентября по декабрь 1874 года.

Здесь впервые упоминается фамилия героя, которой он наделен в окончательном варианте – Версилов. Существуют разные версии по поводу трактовки имени героя. По мнению одних исследователей, причиной выбора отчества – «Петрович» - связано с литературным прототипом Версилова – Чаадаевым. По мнению же других исследователей, например А. Штейнберга: «Андрей Петрович есть сын Петра и Петровской Руси, оторвавшейся от земли и от народа, бездомный скиталец».¹ Как известно, «почвенник» Достоевский отрицательно относился к реформаторской деятельности первого русского императора Петра I. И причиной отрыва русской интеллигенции от своего народа и родной почвы Достоевский считал именно реформы Петра.

Любовь к России и вера в ее историческую миссию сочетается у Версилова с привязанностью к Европе: «Европа стала моим отечеством. Я западник».²

Версилов стремился вмешиваться в жизнь европейских народов и делать им добро. Он подчеркивает такую черту у русского человека, считая себя полноценным представителем этой нации: «Один лишь русский, даже в наше время… получил способность становиться наиболее русским именно лишь тогда, когда он наиболее европеец… я – настоящий русский и наиболее служу для России, ибо выставляю ее главную мысль».³

Продолжает разрабатываться автором отношение Версилова к религии. В окончательном варианте у Версилова не исчезает кощунственная для христианства мысль о том, что основа отношения к людям у Христа и Магомета – презрение к ним: «Где-то в Коране Аллах повелевает пророку взирать а «строптивых» как на мышей, делать им добро и проходить мимо, - немножко гордо, но верно».⁴

В черновом варианте Версилов искаженно воспринимает не Магомета, а Христа: «Без сомнения, Христос не мог их любить, он их терпел, он их прощал, но, конечно, презирал».⁵ В романе же Христос заменен Мухаммедом.

Сам Версилов в окончательном тексте исповеди называет себя «философствующим деистом».⁶ Деизм предполагает признание существования Бога и сотворения мира, но отрицание большинства сверхъестественных и мистических явлений, божественного откровения и религиозного догматизма.

Как показывает текст подготовительных материалов, исповедь Версилова была в мыслях писателя изначально. В ней и должен был он раскрыться, открыть свою загадочную натуру.

Исповедь Версилова в подготовительных материалах разбросана, а в окончательном варианте она синтезирована в монологе.

В окончательном тексте исповедь Версилова обрамляется двумя контрастными картинами. В начале – «золотой век», «первый день человечества, не утратившего еще своей наивной невинности».¹ В конце – он изображает жизнь человеческого общества после того, как «бой уже кончился и борьба улеглась», а люди, как они того хотели, остались одни, без бога.²

«Великая мысль» Версилова – «носителя высшей культурной мысли» - начавшаяся разрабатываться на втором этапе работы, здесь уже приобретает свои характерные черты, обозначенные в тексте романа.³

ЕГО «великая идея» выступает как источник «живой жизни» - «…это, должно быть, нечто ужасно простое, самое обыденное и в глаза бросающееся », это «…не умственная и не сочиненная, а, напротив, нескучная и веселая…» жизнь – говорит Версилов.⁴

Он относит себя к «типу всемирного боления за всех», «высший культурный слой народа русского» в который входит тысяча человек.⁵ «Я принадлежу к этой тысяче неравнодушных, которые не могут видеть смуты и белиберды и скорее готовы умереть, чем безучастно пройти мимо… » - говорит Версилов.⁶

В подготовительных материалах и в окончательном тексте ответ ЕГО на восторженное признание носителем «высших идей» Достоевский сопровождает ремаркой: «ОН лжет», что свидетельствует о недоступности «живой жизни» для героя, что связано с оторванностью от «почвы». Жажда идеала и отсутствие веры, рождающие безмерную гордость и презрение к себе, обуславливают тщетность попыток героя «смирить» себя. Самосовершенствование при столкновении с действительностью оборачивается требованием подчинения, признания за собою права называться высшим человеком.