25. Вскоре после этого в Афины из Азии приехал Гарпал, бежавший от

Александра: он знал за собою немало преступлений, вызванных мотовством и

распутством, и страшился гнева царя, который был теперь с друзьями далеко не

так милостив, как прежде. Когда он обратился к народу с мольбою об убежище и

отдался в его руки вместе со всеми своими сокровищами и кораблями, другие

ораторы, с вожделением поглядывая на богатства Гарпала, тут же оказали ему

поддержку и убеждали афинян принять и защитить просителя, но Демосфен

советовал выпроводить его вон, чтобы не ввергать государство в войну по

ничтожному и несправедливому поводу. Несколькими днями позже, во время

осмотра привезенного имущества, Гарпал, заметив, что Демосфен восхищен

каким-то персидским кубком и любуется его формою и рельефами на стенках,

предложил ему взвесить сосуд на руке и определить, сколько в нем золота.

Кубок оказался очень тяжелым, и Демосфен с изумлением спросил какой же его

точный вес. "Для тебя - двадцать талантов", - ответил Гарпал, улыбнувшись,

и, едва стемнело, отправил ему кубок вместе с двадцатью талантами денег.

Гарпал, конечно, был великий искусник по выражению лица и нескольким беглым

взглядам угадывать в человеке страсть к золоту, а Демосфен не устоял, но,

соблазненный подарком, принял сторону Гарпала, словно бы сдаваясь и открывая

ворота вражескому караульному отряду. На другой день, старательно обернув

горло шерстяной повязкой, он пришел в таком виде в Собрание и, когда народ

потребовал, чтобы выступил Демосфен, только знаками показывал, что, дескать,

лишился голоса. Люди остроумные шутили, что этот недуг - последствие золотой

лихорадки, которая трясла оратора ночью. Скоро, однако, о взятке узнал весь

народ, и когда Демосфен просил слова, чтобы защищаться, негодующий шум не

давал ему говорить. Тут кто-то поднялся со своего места и язвительно

крикнул: "Неужели, господа афиняне, вы не выслушаете того, в чьих руках

кубок?" {50}

Афиняне выслали Гарпала и, опасаясь, как бы с них не потребовали отчета

в расхищенном ораторами имуществе, учинили строжайшее расследование и

обыскивали подряд дом за домом. Не тронули только Калликла, сына Арренида,

который недавно женился, - щадя стыдливость новобрачной, как сообщает

Феопомп.

26. Тут Демосфен, пытаясь отразить удар, предложил, чтобы разбором дела

занялся Ареопаг и все, кого он признает виновными, понесли наказание. Но в

числе первых Ареопаг объявил виновным его самого. Демосфен явился в суд, был

приговорен к штрафу в пятьдесят талантов и посажен в тюрьму, но бежал, по

его словам {51}, - от стыда перед своею виной, а также по немощи тела,

неспособного долго терпеть тяготы заключения; часть караульных удалось

обмануть, другие же сами помогли ему скрыться. О бегстве Демосфена

существует вот какой рассказ. Он был еще невдалеке от города, как вдруг

заметил, что его догоняют несколько афинян из числа его противников, и хотел

было спрятаться, но те окликнули его по имени, подошли ближе и просили

принять от них небольшую сумму на дорогу - ради этого, дескать, они и

гонятся за ним, взяв из дому деньги; одновременно они убеждали его не терять

мужества и спокойнее относиться к случившемуся, но Демосфен заплакал еще

горше и воскликнул: "Ну как сохранить спокойствие, расставшись с городом,

где у тебя даже враги такие, какие в ином месте навряд ли сыщутся друзья!"

Изгнание он переносил малодушно, сидя большей частью на Эгине или в

Трезене и не сводя с Аттики залитых слезами глаз, так что и в изречениях

его, сохраняющихся от тех дней, нет ни благородства, ни юношеской пылкости,

отличавшей его, бывало, в государственных делах. Передают, что покидая

Афины, он простер руки к Акрополю и промолвил: "Зачем, о Владычная

хранительница града сего, ты благосклонна к трем самым злобным на свете

тварям - сове, змее {52} и народу?" Молодых людей, навещавших его и

беседовавших с ним, он уговаривал никогда не касаться дел государства,

заверяя, что если бы с самого начала перед ним лежали два пути - один к

Народному собранию и возвышению для ораторов, а другой прямо к гибели - и

если бы он заранее знал все сопряженные с государственными занятиями беды,

страхи, опасности, зависть, клевету, то без колебаний выбрал бы второй,

ведущий к смерти.