Морозова 1
.docКроме Истории, в память сущим Авраамий использовал и другие сочинения, что неоднократно отмечал: “О сем же знамении и о Стефане Епифанце, атамане, принесоша ми писанийце оставшиися иноцы... Аз же и сиа повелех зде вписати”. И другое указание: “Принесе же ми о сем писание диакон Маркел ризничий. Аз же исправив сие, повелех написати”. Создавая произведение о Троицкой осаде, Авраамий был вынужден использовать чужие творения, поскольку сам не был очевидцем и участником героической обороны. В то время он находился в Москве. Настоящие же очевидцы почти все умерли, и их записи попали к келарю. Часть из них он отредактировал, другие использовал в первоначальном виде. Возможно, что была и подробная хроника событий, происходивших в монастыре во время осады. Она и составила первые 35 глав Сказания. Начиная с 36 главы, передающей текст Послания к царю Василию, главным действующим лицом повествования становится Авраамий. Очевидно, что и все последующие главы он писал сам. В них описываются различные чудесные явления в монастыре, приводятся сведения о деятельности келаря Авраамия, о состоянии монастырской казны, сообщаются наиболее значительные для Руси события. Вписав местные троицкие события в контекст общерусских, Авраамий тем самым подчеркнул их важность и значимость.
Влияние троицких событий, по Авраамию, сказалось и на снятии осады вокруг Москвы. Потерпев поражение под Троицким монастырем, Сапега и Лисовский в страхе прибежали в Тушино. Их рассказ о силе и мужестве монахов вызвал панику в лагере изменников. “Вор”, нарицающийся царевичем Дмитрием, бежал в Калугу и стал там царем, поляки направились к Смоленску, а русские изменники опять переметнулись к царю Василию.
41
Авраамий как бы упускает из виду, что основная заслуга в освобождении Москвы принадлежала Михаилу Скопину-Шуйскому. О его действиях он упоминает вскользь, мимоходом, считая главным чудодействия Сергия и троицких монахов. Вместе с тем, он искренне горюет по поводу смерти Михаила Скопина, обвиняя в ней “злых людей”, намекая и на самого царя Василия, который “в тайных думах” завидовал славе и народной любви к Михаилу.
Смерть Михаила повлекла за собой поражение войск царя Василия, поскольку их возглавил брат царя Дмитрий, вызывавший у воинов неприязнь за свою гордость. Царь пытался спастись с помощью крымских татар, но те не столько обороняли столицу, сколько грабили и угоняли в плен христиан. В итоге все покинули Василия и стали думать о кандидатуре Владислава на русский престол.
Авраамий хотя и не испытывает симпатий к Василию Шуйскому, но осуждает его свержение. Не сторонник он и избрания на престол Владислава. По его мнению, был прав патриарх Гермоген, который, призывал к избранию нового царя “всей землей”. Несомненно, что на страницах Сказания нашло отражение уже более позднее мнение Авраамия, появившееся после избрания на царство Михаила Романова, поскольку в 1610 г. он входил в состав смоленского посольства, выдвинувшего кандидатуру Владислава.
Стараясь оправдать свое поведение во время посольства, Авраамий подчеркивает его “бездельность” и безрезультативность в переговорах с польским королем. Этим он и объясняет то, что многие вернулись в Москву, в том числе и он сам.
Одна из глав Сказания (65-я) носит характер отдельного произведения. Она посвящена “разорению царствующего града Москвы”. По своему характеру повествование сходно с Плачем о пленении и разорении Москвы. Сходно начало, в котором оба автора сожалеют о былой славе Москвы, Авраамий даже называет ее новым Римом. Одинаково объясняются причины бедствий, обрушившихся на Русскую землю: беззакония, неправды, многочисленные грехи. Вместе с тем, Авраамий не останавливается на перечислении всех божьих наказаний, а сразу приступает к описанию ситуации в Москве, непосредственно предшествующей разорению:
42
захват власти в столице поляками вместе с русскими изменниками М. Салтыковым и Ф. Андроновым, успешные действия войск первого ополчения. В ответ на это поляки “начашя сещи в царствующем граде Москве всех православных христиан”, а потом подожгли Белый-град.
Далее Авраамий рассказывает, какое впечатление на монахов Троице-Сергиева монастыря произвела весть о разорении Москвы. “Востенавше сердцем”, монахи собрали рать во главе с Андреем Федоровичем Палицыным. Затем разослали грамоты по всем российским градам, в которых сообщили печальную весть, и призвали всех патриотов объединиться для борьбы с “иноплеменными”: “Поспешите немедленно к царствующему граду на богомерских польских и литовских людей и на русских изменников ко отмщению крови христианскиа”.
Смерть руководителя первого ополчения вызывает справедливое негодование Авраамия. Он выдвигает обвинения против И. Заруцкого, который, “исполнишяся ярости и зависти мужества ради и разума” Прокопия, оболгал Ляпунова перед казаками, и те убили мужественного полководца. Это вызвало в воинстве мятеж и принесло скорбь всем христианам. Из-за бесчинств казаков многие патриоты покинули Москву, силы же поляков напротив увеличились. Положение в стране стало, совсем тяжелым.
Описывая общерусские события, Авраамий не забывает и свой монастырь. Так, он отмечает, что по требованию Д. Т. Трубецкого, оставшегося под стенами Москвы, троицкие монахи поставляли порох, свинец и другие припасы, посылали воинов. Кроме того, они продолжали писать грамоты в разные города, призывая все патриотические силы к единению. Всю заслугу в организации второго ополчения Авраамий пытается приписать своему монастырю и себе в том числе. По его мнению, грамоты монастыря подняли нижегородцев на борьбу, тогда как по другим источникам мы знаем, что инициатива создания второго ополчения принадлежала земскому сходу Нижнего Новгорода во главе с Кузьмой Мининым.
Даже Дмитрий Михайлович Пожарский выглядит в Сказании медлительным и нерешительным полководцем, которого постоянно подталкивают и вдохновляют троицкие старцы во главе с архимандритом Дионисием. Под-
43
черкивая и собственные заслуги, Авраамий пишет, что вынужден был сам поехать в Ярославль, чтобы усмирить свары в войске ополченцев. “Моление старца” оказало благотворное влияние на мятежников – они объединились вокруг Д. Пожарского и К. Минина и “поидоша под царствующий град”.
Но на этом миссия троицких старцев не завершилась. Когда войско ополченцев проходило через монастырь, в нем вновь начались разброд и шатание. Опять понадобилось “моление” старца Авраамия. В итоге он отправился вместе с войском на освобождение Москвы как его идейный руководитель. Думается, что роль Авраамия в Сказании сильно преувеличена, так как в других источниках сведений такого рода нет. Однако Авраамий, являясь очевидцем описываемых событий, несомненно, сообщает много ценного, в частности, называет имена полководцев, указывает названия улиц, где проходили бои, дни недели и числа важнейших сражений.
Но и здесь троицкий келарь не забывает прославить себя. Он — главный арбитр в разрешении всяческих споров между руководителями ополчения, своими молениями постоянно вдохновляет казаков на битвы. Вот один из характерных эпизодов. В разгар сражений с гетманом Хоткевичем казаки отказались поддерживать Д. Пожарского. Единственный выход из создавшегося положения князь увидел в том, чтобы позвать на помощь келаря. “Келарь же, слышав, скоро поиде в полки и видев князя Дмитреа и Козму Минина и многих дворян плачющихся; и умолиша старца, послаща его со многими дворяны в станы казачьи... Сиа же, слышав келарь.., яко забыв старость, скоро пойде к казаком, к острошку Климента”. Так, ездил Авраамий от стана к стану и всюду призывал казаков к единству. В итоге, “слышавше сиа, все многочисленное воинство казаков, внезапу умилившеся, внидошя в страх Божий, скоро устремишяся ко врагом на бой”. О том, что Авраамий ездил по казачьим станам, известно и из других источников. Но “сила” его убеждений заключалась не в “Божьем слове”, а в том, что он сулил казакам троицкую казну за участие в московском сражении.
Еще один сюжет, освещенный в Сказании со всеми подробностями и деталями, — избрание на царство Михаила Федоровича Романова. Авраамий вполне реалистично описывает ситуацию в стране после изгнания
44
поляков. “Царствующий град” разорен, храмы осквернены, “лжи ласкатели... в воинстве свар велик творяще... И сего ради не бысть совета блага между воевод, но вражда и мятеж... Казацкого же чина воинство… впадше блуду и питию... на путех грабяще и мучаще немилостивно... И бысть во всей России мятеж велик и нестроение злейши перваго”. Избрание нового царя стало насущной необходимостью. Тогда духовенство обратилось ко всем христианам с призывом поститься три дня, чтобы “Бог устроил всю Русскую землю”. И Бог внушил всем людям одну мысль — царем должен стать сын двоюродного брата царя Федора Михаил Романов. С этой мыслью все обратились к Авраамию Палицыну, чтобы именно он выразил всенародную волю “державствующим боярам и воеводам” (здесь Авраамий явно преувеличивал свои заслуги). Это предложение нашло горячую поддержку и у бояр, и у духовенства, и у простого народа. В итоге царем был избран Михаил Федорович Романов.
В Кострому, где находился Михаил, было послано посольство во главе с Рязанским архиепископом Феодоритом и бояриным Ф. И. Шереметевым. В его состав входил и Авраамий Палицын. Он подробно перечисляет названия икон, с помощью которых собирались “умолять” будущего царя. Вспомним, что автор Истории в память сущим резко осуждал этот обряд умоления, считая его оскорбительным для образов святых. В Сказании же именно “умолением иконами”, в котором принимал участие и Авраамий, было получено согласие матери Михаила на избрание ее сына царем.
Подробно описывает Авраамий путь царя в Москву, не забывая отметить его остановку в Троице-Сергиевом монастыре. Само венчание на царство представлено в самых общих чертах, но указано, что избрание Михаила царем было предсказано волхвами еще Борису Годунову. Поэтому-де он особенно не любил род Романовых и хотел его истребить. Но Бог еще прежде рождения Михаила предназначил ему царский венец, и воля его свершилась.
Последние главы Сказания посвящены заключению мира с Польшей в деревне Деулино близ Троицкого монастыря. Вначале рассказывается о нашествии королевича Владислава на Москву, при этом упомянуто и о том, что он пытался взять Троицкий монастырь, но не
45
смог благодаря умелым действиям защитников. Затем отмечена большая роль монастыря в деле подписания мирного договора с Польшей. В честь этого знаменательного события архимандрит Дионисий велел поставить храм “во имя великого чюдотворца Сергия” в Деулине. Храм был освящен 1 декабря 1619 г.
В конце произведения помещено небольшое авторское послесловие, в котором Авраамий указывает на свое авторство и дату завершения труда — “лето 7128”, т. е. 1619—1620 гг.
Еще одним обобщающим произведением о Смуте, созданным современником и участником событий после стабилизации обстановки в стране, стала так называемая Повесть Катырева-Ростовского. Название ее условно, потому что истинное имя автора этого произведения неизвестно — Катырев-Ростовский являлся лишь создателем одной из редакций. Существует список с именем С. Шаховского как автора, но есть ранние списки без всяких указаний на авторство. С. Шаховской и М. Катырев-Ростовский, очевидно, являлись редакторами первоначального текста, весьма существенно изменив его.
Сравнение редакций показывает, что наиболее ранним являлся текст, носящий название Хроника (исследователи считают его второй редакцией), более поздним — Повесть 1626 г. (первая редакция). Под такими условными названиями мы и будем рассматривать редакции данного произведения.
Хроника начинается с рассказа о происхождении московских царей от московского князя Даниила, сообщаются сведения о родителях Ивана IV, дается характеристика его царствования. Этим произведение отличается от всех рассматриваемых выше, где повествование начинается со смерти Ивана IV и воцарения Федора.
Отношение автора Хроники к Ивану Грозному двойственное: с одной стороны, он хвалит его за победы над врагами-иноверцами, за расширение владений, с другой — осуждает за введение опричнины, разделение державы на две части, за казни и опалы. Одно из основных преступлений царя — убийство вельмож, “данных от бога”. Здесь автор подчеркивает, что не царь дается государству “от бога”, как считал Иван Грозный, а вельможи царю. Этим самым он противопостав-
46
ляет свою концепцию служилого человека концепции самодержавия. За все преступления царя Ивана, по мнению автора Хроники, бог наказал его нашествием польского короля С. Батория, которое показало полную неспособность русского самодержца к защите государства.
В сложившейся ситуации смерть Ивана IV и восшествие на престол Федора стало для России великим благом. Характеристика правления Федора в Хронике во многом сходна со Сказанием Авраамия. Оба автора считают, что в это время держава была “тиха” и “безмятежна”. Соправитель Федора Борис Годунов был “разумен в правлениях” и честь получал, равную царю, однако, будучи властолюбив и слушая ложные шептания, велел убить царевича Дмитрия. Для прекращения слухов о смерти царевича велел поджечь Москву. Последнее обвинение Бориса не встречается в других ранних сочинениях о Смуте, поэтому, думается, что сходство свидетельствует о взаимосвязи данных произведений.
Некоторое сходство Хроники с Повестями можно обнаружить в сюжетах, связанных с царевичем Дмитрием. Так, в обоих текстах указано, что сам Федор отправил своего “юнейшего” брата в Углич (не отец, не Борис и не вельможи, как в других произведениях), оба автора в сходных выражениях оплакивают смерть царевича. Вполне вероятно, что автор Хроники использовал и Повести, и Сказание при создании собственного труда.
Воцарение Бориса Годунова представлено в Хронике как акт единодушного решения всего народа. Правда, автор замечает: многие “от препростого ума своего”, “а многие были научены самим Борисом выкрикивать его имя”. Так или иначе, но Борис был наречен на царство вполне законно.
Правление Бориса выглядит в Хронике и хорошим, и плохим. Пока новый царь заботился о своих подданных, в стране были тишь и всеобщее благоденствие, сам “Бог возвысил его десницу”. Но когда Борис “возлюбил доносы” и стал расправляться с родовитыми боярами и дворянами, Бог покарал его царство ужасным голодом. Потом появился самозванец. Автор четко проводит мысль о том, что Лжедмитрий стал орудием божьего мщения за убийство царевича Дмитрия. Точно так же расценивали его появление авторы Повестей и
47
Истории. Эта концепция оправдывала и воцарение самозванца, и тех, кто поддерживал его.
Сведения о Лжедмитрии даны в отдельной главе, которая называется “Повесть о богомерском мнисе” и носит вставной характер.
В описании похода самозванца на Русь Хроника, видимо, пользуется разрядными записями того времени. Одинаковы имена воевод, с которыми сражались войска Лжедмитрия, названия взятых городов. Однако есть и отличия, главным образом, в оценке поведения воевод. Если в разрядах указано, что некоторые воеводы добровольно перешли на сторону самозванца (И. А. Татев, Н. М. Шаховской, В. Рубец-Мосальский), то в Хронике все мужественно сражались с Лжедмитрием, обличали его как обманщика, но были схвачены и выданы ему простыми людьми, верившими в чудесное спасение царевича. Напрашивается предположение, не стремится ли автор Хроники оправдать изменников, не был ли он сам в числе тех, кто сдавал без боя города лжецаревичу?
Интересно отметить, что автор Хроники превозносит мужество и доблесть тех воевод, которые во всех остальных источниках заклеймены как “ласкатели” самозванца. Прежде всего, это П. Басманов. Хроника о нем сообщает следующее: “Муж царева покоя Петр Федорович Басманов и в юности зело превзыде сверстники своя во благолепии лица, и на враги ополчителен. Тогда убо многое дивное о себе творяще и град ополчением своим мужески защищаше”. Однако известно, что П. Басманов был одним из первых воевод, которые изменили только что нареченному царю Федору, сыну Бориса Годунова. Вместо того, чтобы привести войско к присяге новому царю, он стал призывать воевод перейти на сторону самозванца. Потом сделался ближайшим советником и сподвижником Лжедмитрия и был убит вместе с ним. В Хронике при описании его смерти отмечено, что “лепообразный и мужественный ополчитель болярин Петр Басманов” погиб “от народу”. Ни в одном другом источнике о Смуте нет столь хвалебного отзыва о любимце лжецаря. Это опять же указывает на близость автора Хроники к бывшим сподвижникам Лжедмитрия, говорит о его симпатиях скорее к самозванцу, чем к царю Борису.
Не вызывает симпатии у автора Хроники и воцарившийся после свержения самозванца Василий Шуй-
48
ский. Никаких заслуг не видит он у нового царя в Московском восстании 1606 г., приведшем к смерти лжецаря. Избрание Василия на престол объясняется его ловкостью и хитростью: в народ были посланы агитаторы, которые советовали всем выбрать царем В. Шуйского. Вообще народ в Хронике представлен хотя и могучей силой, но подверженной любому влиянию со стороны. Так было, когда Лжедмитрий распространял слухи о своем чудесном спасении, и тогда, когда Василий Шуйский всколыхнул всю Москву вестью, что поляки хотят убить царя, а в итоге убил его сам со своими сторонниками, так было и при избрании Шуйского “на царство”.
Подчеркивая незаконность восшествия на престол и Лжедмитрия, и Василия Шуйского, автор Хроники как бы оправдывал клятвопреступление по отношению к ним: ложным царям можно давать только ложную клятву, свержение их — дело вполне законное.
В Хронике довольно много внимания уделяется действиям Лжедмитрия II и его полководцев. Например, предводитель войск Лжедмитрия, гетман Ружинский, назван “крепким и разсмотрительным воеводой”, хорошо заботящимся о своих воинах. Подробно описан поход под Старицу, Торжок, Тверь пана Зборовского, который “о своем управлении попечение прилежно творяще”. Это опять же наталкивает на мысль, что автор Хроники был скорее в стане самозванцев, чем среди сторонников Бориса Годунова и Василия Шуйского.
Проявляя в целом равнодушие к борьбе царя Василия с Лжедмитрием II, автор сожалеет по поводу смерти М. Скопина-Шуйского. В ней он прямо обвиняет царя: “Отравлен бысть от царя Василия зависти ради”. Поэтому свержение Шуйского описывается как акт всенародного недовольства его политикой: “И собрашася множество народу царствующего града и приидоша на царьский двор и воздвигнуша гласы своя, да отымется царская держава от царя Василия, яко муж крови есть, и вси людие за него мечем погибоша и грады раскопаны суть, и вся Росийская держава запустение восприя”. Ни пострижение царя, ни передача его в руки поляков не вызывают у автора возмущения, как в других произведениях о Смуте. Зато избрание на русский престол Владислава он представляет как результат единодушного мнения “всего царского синглита” во главе
49
с патриархом Гермогеном. В других сочинениях содержатся противоположные сведения на этот счет. Например, в Сказании Авраамия Гермоген предстает как решительный противник и свержения Василия, и избрания Владислава.
Главой смоленского посольства автор Хроники называет не Филарета, а В. В. Голицына, всячески превознося его достоинства (“муж великого разсуждения и изящна в посольских уставех искусна”). Такой хвалебной характеристики этому князю нет нигде, и данный факт заставляет задуматься, случайно ли особое пристрастие автора к Голицыну, родственнику Басманова? Вероятно, он и сам был к ним близок каким-то образом, дружбой или родством.
Таким образом, анализ содержания Хроники показывает, что ее автор резко осуждает Ивана Грозного, Бориса Годунова, Василия Шуйского, расправляющихся с “вельможами, данными от бога”. За преступления царей (а не всего народа, как в ряде сочинений) бог послал на Русь множество несчастий. Поэтому никакого осуждения с его стороны не заслуживают те, кто нарушил клятву царям и перешел на сторону их противников самозванцев.
Все эти особенности Хроники заставляют искать ее автора в числе бывших “тушинцев”. Именно в тушинских таборах концентрировалась оппозиция из средних слоев аристократии и служилого дворянства, недовольных правлением “боярского царя” Василия. Поддерживая самозванца, они надеялись с его помощью разрушить сложившуюся иерархию в высших слоях общества, потеснить старое боярство и самим занять ведущее положение. Но Лжедмитрий оказался марионеткой в руках поляков и казаков, поэтому возникла идея призвания малолетнего Владислава. Осуществлению планов “тушинцев” помешали собственные честолюбивые планы польского короля, который захотел присоединить Русь к польскому королевству. Поэтому в Хронике резко осуждаются поляки и Сигизмунд III.
Можно более точно назвать автора Хроники, учитывая все особенности этого произведения. Им, вероятнее всего, был Семен Шаховской (его имя значится в одном из списков). Данные его биографии и родственные связи вполне подходящи для автора Хроники. Во-первых, его родственник П. М, Шаховской был в числе воевод,
50
сдавших свой город Лжедмитрию I, во-вторых, его другой родственник Г. Шаховской был сподвижником И. Болотникова, и за родственные связи С. Шаховской был сослан В. Шуйским в 1606 г. в Новгород, когда там свирепствовал мор. В начале 1610 г. Семен изменил царю Василию и уехал в Тушино. В 1611 г. вошел в состав первого ополчения, в 1613—1615 гг. воевал с поляками. При Михаиле Федоровиче Романове С. Шаховской неоднократно подвергался опалам, поэтому, вполне вероятно, что у него возникло желание представить события Смуты в собственной интерпретации, по возможности оправдывая действия “вельмож от бога” и осуждая грехи неправедных царей. Для этого он мог воспользоваться некой хроникой событий, созданной до него, но в собственной подаче фактов и событий.
Другая редакция Повести Катырева-Ростовского условно названа нами Повесть 1626 г. Ее полное название: “Повесть книги сея от прежних лет: о начале царствующего града Москвы, и о корени великих князей московских, и о пресечении корени от Августа царя, и о начале инаго корени царей...” Цель Повести, судя по ее названию, показать, как пресеклась одна династия и началась другая. В заглавии же Хроники отмечено, что в ней рассказано о “самодержавстве” царя Ивана Васильевича, “христолюбивом царствии” Федора, “властолюбии” Бориса Годунова и т. д., т. е. предполагается, что в данном произведении будет дана оценка правлению царей.
В одном из списков Повести есть такая запись: “Написана бысть сия книга в лето 7134-го июля в 28 день”. Некоторые исследователи решили, что данная дата указывает на время создания Повести — 1626 г., возможно, что эта дата создания одного из списков — книги, где эта Повесть была помещена.
Сравним Повесть с Хроникой. В соответствии с названием она мало уделяет внимания оценке деятельности царей. Так, в ней отсутствует описание страха Ивана IV во время нашествия С. Батория, его неспособности организовать оборону страны. Меньше обличений и в адрес Бориса Годунова — в Углич Дмитрия посылает сам царь Федор, а не Борис. Родство его с Федором названо единокровным, хотя он был только братом жены. Нет в Повести сообщения о голоде в стране и появлении самозванца как карах господних за престу-
51
пления Бориса. Смерть Годунова — естественна, от болезни, а не результат “божьего мщения”, как в Хронике.
Значительно меньше пишется в Повести о заслугах и достоинствах П. Басманова. Отмечено, что он был единомышленником самозванца. Прославлены же совсем другие, “большие воеводы”, бежавшие от самозванца в Москву, — М. П. Катырев, А. А. Телятевский, М. Ф. Кашин. Превозносятся их заслуги в борьбе с самозванцем: отвергли все лживые ухищрения, отказались от “богомерского дела” — клятвопреступления нареченному царю Федору, сами бились с изменниками, поскольку точно знали, что царевич — обманщик. Особое восхваление М. П. Катырева и анализ заключительных строк Повести натолкнули исследователей на мысль о принадлежности данного сочинения И. М. Катыреву. Скорее всего, только в отношении Повести, т. е. одной из редакций.
Отличие Повести от Хроники и в том, что в ней открыто осуждаются все воеводы, добровольно перешедшие на сторону самозванца. В Хронике же предпринята попытка их оправдать, представить дело так, как будто простой народ выдал воевод Лжедмитрию уже в плененном виде. Значит, сам автор не был в числе изменников и оправдывать их не считал нужным.
Несколько отличается описание избрания на престол В. Шуйского. В Повести сообщено, что народ собрался для избрания патриарха, но потом решил сначала выбрать царя. В Хронике — все собрались для царского избрания. Это, думается, более верно, поскольку патриарха никогда не избирали на всенародном сходе, это было делом церковных иерархов.
По-разному освещена участь Гермогена в царствование Лжедмитрия I: в Повести он был заточен, в Хронике — сослан, что более вероятно. Отличаются причины выступления северских городов против царя Василия. В Повести зачинщиком “всей беды” назван самозванный царевич Петр, с которым царь был вынужден сражаться, в Хронике — главная причина в распространении слуха о том, что царь Дмитрий спасся, а Василий Шуйский захватил власть незаконно, что фактически оправдывало восставших. В Повести отрицается какое-либо “законное” основание для выступления про-
52
тив царя Василия, поскольку его возглавил явный самозванец.
Некоторые сокращения в Повести по сравнению с Хроникой показывают, что ее автор сочувственно относился к Василию Шуйскому: нет сообщения о его неспособности дать отпор войскам И. Болотникова, стоявшим под Москвой, нет указания на то, что поражение войск царя под Калугой было “проявлением божия гнева”, нет обвинения В. Шуйского в смерти М. Скопина-Шуйского, его смерть представлена как естественная.
В целом в Повести есть ряд пропусков, указывающих на вторичность ее текста по сравнению с Хроникой. Возможно, автор не хотел заострять внимание на деталях и подробностях и передавал лишь основную канву событий.
Переделаны в Повести и заключительные вирши, указывающие на автора. В Хронике это “роду Ерославского исходотай”, т. е. какой-то ярославский князь, по нашему предположению, С. Шаховской. В Повести — “сын предиреченнаго князя Михаила роду Ростовского сходатай”, т. е. И. М. Катырев-Ростовской.
Таким образом, можно сделать вывод, что изменения в тексте Повести не случайны — они свидетельствуют об иных взглядах ее автора на события Смуты. Он — из “больших бояр и воевод”, все цари на русском престоле, кроме самозванцев, для него законны. Измена им — клятвопреступление. Цель создания Повести — показать, что родственники автора всегда были верны престолу.
Как видим, принадлежность к разным сословиям (высшее духовенство, “большее боярство”, “молодая аристократия”) накладывала свой отпечаток на авторскую концепцию создателей сочинений, на трактовку событий, современниками которых они были. Не забывают авторы и о собственном прославлении или оправдании, представляя свое поведение иногда даже геройским (как в Сказании Авраамия).