Морозова 1
.docЗаканчивается Повесть похвалой царю Василию, “истинному заступнику и пастырю словесным овцам своим”, и воспеванием радости (троекратной) по поводу того, что бог избавил Русь от злого еретика и даровал целебные мощи нового святого. “Благодать же и мир да будет со духом вашим, братие, ныне и присно и во веки веков”. Автор верит, что все беды позади, впереди же мир и благоденствие.
Несомненно, что Повесть появилась до известия о том, что Лжедмитрию удалось спастись и он собирает новую армию для возвращения престола. Значит, написание ее можно датировать началом июня, когда произошло перенесение и открытие мощей Дмитрия, и началом августа, когда опасность нового вторжения войск самозванца стала реальной.
28
Совсем иной характер носит Повесть о видении некоему мужу духовну, написанная всего через несколько месяцев после Повестей како отмсти и како восхити. Дата ее написания и имя сочинителя известны. Они указаны в самом тексте: автор — Благовещенский протопоп Терентий, время — конец октября 1606 г. (первая часть) и начало марта 1607 г.
Чему же посвящена Повесть о видении? “Некоему мужу духовну” привиделось нечто очень важное во сне. Об этом он рассказал Терентию, а тот в свою очередь все передал царю и патриарху. По их велению рассказ о видении прочли всему народу в Успенском соборе и в “миру” при большом стечении народа.
Все это произошло в то время, когда Москва находилась в кольце войск Ивана Болотникова. В борьбе с восставшими крестьянами, казалось, неоткуда ждать помощи. Невольно у людей возникал вопрос: за что такая напасть? Вроде бы с еретиком Гришкой Отрепьевым было покончено, по заслугам получил и Борис Годунов за свои преступления. Сейчас же не было видимых причин для божьего наказания.
Объяснение дает Повесть о видении. Некий духовный муж долго молился о “нынешних скорбях”, прося у Бога милости, пока не заснул. Во сне ему привиделось, что звонят в самый большой колокол в столице. Выглянув в окно, он увидел знакомого, который велел ему идти в Успенский собор. Легко добравшись до собора, несмотря на ночь и осеннее ненастье, он заглянул внутрь. Там, на престоле, сидел сам Господь Бог в окружении ангелов и святых. Подле него находилась Богородица, которая умоляла сына отвратить свой гнев от православных христиан. На это Христос отвечал, что не хочет прощать тех, кто постоянно досаждает ему “злобами своими и лукавым нравом”, праздно болтает в церкви, постригает бороды, “содомские дела творит”, неправедно судит, грабит чужие имения. По мнению Бога, “несть истины во царе же и в патриарсе, ни во всем священном чину, ни во всем народе моем, яко не ходят по предании моем и заповедей моих не хранят”. Только всеобщее покаяние может спасти грешников.
Таким образом, автор Повести прямо указывает на причины бедственного положения в столице: забвение заповедей бога и грехи не только простых людей, но и правящего класса, священного чина и даже самого ца-
29
ря и патриарха. Такая критика царя и патриарха не прошла бесследно для Терентия. Через некоторое время, когда угроза со стороны войск Болотникова миновала, он уже не был Благовещенским протопопом, и имя его потерялось для истории.
Несомненно, что в период тяжелых испытаний экзальтация общества достигает большой степени. Всевозможные религиозные видения становятся частым явлением.
Тему божьего наказания за грехи всех людей продолжают первые шесть глав Сказания Авраамия Палицына, которые первоначально существовали как отдельное яркое публицистическое произведение, созданное в период между 19 июля 1610 г. (свержение В. Шуйского) и декабрем этого же года (смерть Лжедмитрия II). Это произведение назовем Историей в память сущим, поскольку так она названа в рукописях, где данные главы существуют отдельно от Сказания Авраамия.
История в память сущим начинается со смерти Ивана Грозного. Весьма кратко сообщено, что после кончины царя Ивана скипетр и державу воспринял его сын Федор Иванович, названный почему-то “юнейшим” в 27 лет. За особое благочестие Бог дарует Федору “немятежно земли Российстей пребывание”. Такая концепция вполне согласуется с произведениями, которые рассмотрены выше. Сходство прослеживается и в характеристике Бориса Годунова. Отмечено, что он вознесся в славе Федора и получал почести от иностранных держав, равные царю, “разумен бе в царских правлениях”.
Автор Истории не слишком склонен обвинять Бориса. Во-первых, пишет он, царевича Дмитрия отправили в Углич “советом всех начальнейших вельмож”, а во-вторых, своим агрессивным отношением к Б. Годунову царевич сам спровоцировал организацию своего убийства. Не последнюю роль сыграли и “ласкатели” Бориса, которые доносили ему заведомо ложные сведения о царевиче.
Убийство царевича стало первым грехом, за который потом бог так жестоко наказал Россию. Второй грех заключается в том, что “ни во что же положиша сю кровь неповинную вся Россия”, т. е. все как бы не заметили, что царевич погиб.
Автор Истории не приписывает Борису смерть царя Федора и восшествие его на престол считает вполне за-
30
конным, поскольку многие захотели, чтобы он стал царем. Вполне правдиво в Истории описано, как сначала Б. Годунов отказывался от престола, уйдя вместе с сестрой в Новодевичий монастырь. Много дней он не поддавался на уговоры, на мольбы народа. Наконец, патриарх со всем “священным собором” взял икону Владимирской богоматери и с ее помощью стал призывать Бориса стать царем. Автор Истории резко осуждает этот поступок патриарха, считая, что негоже Богоматери умолять тленного человека и просить у него милости. Именно с этого момента, по его мнению, и начались все беды для России: “Двигнут бысть той образ нелепо, двигнута же и Россия бысть нелепо!”
В Истории в отличие от рассмотренных выше сочинений правлению Бориса уделяется некоторое внимание. Автор пишет, что два года Россия “цвела всеми благими”: царь пекся о всяком благочестии, исправлял недостатки в управлении, заботился о бедных и нищих и всем был любезен. Но невзлюбил он “оставшееся племя царя Федора и постепенно стал изводить его: четверых предал смерти, Федора Никитича постриг. Остался один Иван. Все это Борис сделал для того, чтобы оставить престол за своими детьми. Не доверяя окружающим, он разрешил холопам доносить на своих господ.
За неповинные жертвы и “безумное молчание всего мира” Бог покарал Русь. Три года стояло такое дождливое и ненастное лето, что хлеб не вызревал. В стране начался голод. Царь Борис пытался помогать голодающим, “творил милостыню”, давал работу тем, кто приходил в город за пропитанием. Но этого было, конечно, мало. Многие погибали на пути к столице, многие умерли в самой Москве. Автор пишет, что число умерших было больше 127 тысяч только в столице, а всех же и не счесть! Однако бедствовали только неимущие — у богатых были сделаны запасы зерна, что обнаружилось через 14 лет, во время нашествия поляков. За этот огромный грех перед своими соотечественниками сребролюбцы — многие из них — были пленены врагами, понесли наказание божье.
Автор Истории пытается найти причины последующих бедствий, обрушившихся на Россию, в предшествующей истории. Так, причину появления множества разбойников и воров по всей России он видит в желании царя Бориса создать многочисленные военные по-
31
селения и гарнизоны на окраинах страны, которые состояли, как правило, из беглецов. Их число особенно возросло во время трехлетнего голода, когда господа не желали кормить своих слуг и выгоняли их из дома. Те находили пристанище на окраинах страны, начинали воровать и разбойничать, чтобы как-то пропитаться. Потом, пишет автор, эти воры влились в армию Болотникова, которая сражалась с царскими войсками под Калугой и Тулой. Крестьянская война, вызванная гнетом крепостничества, всколыхнула страну, показав, что в лагере неимущих зреют мощные силы, способные потрясти все русское общество.
Автор Истории отчасти понял причины, приведшие страну к многочисленным бедам: ненасытное сребролюбие имущих, их чванство, отсутствие милости к “меньшой братии”. Например, пишет он, когда народ тысячами умирал от голода, “сильные мира сего” стремились к чрезмерной роскоши, устраивали пиры, одевались в золото и серебро, “вси бо боярствоваху”.
За все эти грехи правящего класса Бог покарал Русь страшными бедами. Первой карой стало появление самозванца Гришки Отрепьева. Автор не видит в нем грозного соперника царю Борису, поскольку “смеху достоин и плача”. Вспомним, что авторы Повестей како и Сказания о Гришке Отрепьеве считали его единственным возмездием Бога за грехи одного Бориса. Они еще не знали о будущих более тяжких бедах, которые обрушатся на Россию, поэтому были склонны обвинять во всем только Б. Годунова.
В последующее время такое простое объяснение уже не могло никого устроить. Борис умер, его жена и сын погибли, дочь в монастыре, а бедствия не прекратились, напротив, положение в стране становилось все более критическим. Перед всеми мыслящими людьми возникал вопрос: кто виноват, в чем причина? Ответ, вернее попытку ответа, мы и обнаруживаем в Истории в память сущим.
История Гришки Отрепьева рассказана в ней весьма схематично, без деталей и подробностей: некто чернец Григорий бежал из России в Польшу. Там он назвался царевичем Дмитрием и стал всюду рассылать грамоты о своем чудесном спасении. Этим он смутил народ двух стран. Особенно много сторонников нашел он среди бывших беглых холопов, поселившихся на границе.
32
В отличие от автора Сказания о Гришке, автор Истории не склонен обвинять в создании самозванческой авантюры поляков. По его мнению, они также были обмануты, как и многие простые русские люди. Виноваты же были те представители правящего класса, которые знали, что Дмитрием назвался Гришка Отрепьев. Автор называет их по именам. Это, прежде всего, мать царевича Марфа Нагая, которая признала Гришку своим сыном Дмитрием, хотя его истинная мать, Варвара Отрепьева, брат Григорий и дядя Смирной пытались восстановить истину. Появились даже новые мученики Петр Тургенев и Федор Колачник, которые публично обвиняли Лжедмитрия в самозванстве, за что и были казнены. Именно они стали первыми борцами за правду, а не Василий Шуйский, как в Сказании и Повестях како. О Василии в Истории упоминается вскользь. Автор обвиняет москвичей, которые смеялись над обличителями самозванца и “ни во что вмениша” их казнь, духовенство, которое прекрасно знало, что царевичем назвался чудовский монах Григорий. Особенно это было хорошо известно Крутицкому митрополиту Пафнутию и патриарху Иову, которым Григорий служил. Но все молчали, и с их молчаливого согласия самозванец творил свои беззаконные дела: насаждал католичество, женился на католичке, покровительствовал полякам, попирал обычаи предков и т. д.
Автор не пишет, как произошло избавление страны от самозванца (Вспомним, насколько хвалебно было воспето это событие в Сказании о Гришке и Повестях како). Просто “по десятих днех несвойственаго брака сам окаянный зле скончася, год препровадив царствуя”. Заслуга в этом принадлежала не В. Шуйскому, не народу московскому, а Богу, который повелел восстать на еретика. Но никто этого не понял. “Весь же народ Московской от радости дадеся пьянству, а еже благодарение о сих Господу Богу Вседержителю и Пресвятей Богородици и всем святым воздати — негде же обретеся ни в ком”. Таким поведением “вся Росия прогнева Господа Бога Вседержителя”. Фактически автор Истории осуждает тех, кто приписал себе честь и славу победы над самозванцем, т. е. прославленного в Сказании Василия Шуйского. Именно гордость и безумство таких, как он, стала причиной непрекращающегося гнева Господня.
33
Автор в ярких красках описывает кровавую братоубийственную войну в России, которая вела к истреблению русского народа: “Кто же тоя беды изречет, еже содеяся во всей Росии?” Брат шел на брата, отец на сына. Не было ни победителей, ни побежденных, все падали под кровавыми мечами на полях брани. Всюду царила измена, лукавство, бессмысленная жестокость. “Поляки же и Литва вооружены стояще бездельно, смеяхуся безумству нашему и межеусобию...”
Гневно описывает автор поведение вельмож в Москве и Тушине во время двоевластия, когда ради наживы они перебегали из одного лагеря в другой: то целовали крест Лжедмитрию II и получали от него жалование, то возвращались к царю Василию и там “болши прежнего почесть и дары и имения восприимаху”. И так делали по пяти и десяти раз. Если в Тушине недостовало пороха, лекарства или продовольствия, то изменники охотно торговали ими, получая большую прибыль и не желая понимать того, что “тысящу человек погубят тем зелием единокровных братий своих”. Автор рисует картину полного морального разложения общества, когда “не токмо продаша на сребро отцов и братию, но и главы, паче же и душа своя”.
Достается в Истории и царю Василию. Автор пишет, что лукавые вельможи “царем же играху яко детищем”, а тот не в состоянии был разобраться, где ложь, а где правда и поэтому нередко предавал суду безвинных, за что Бог воздал ему по заслугам.
Автор яростными мазками рисует картину всеобщей гибели и разорения: “Бысть бо тогда разорение Божиим святым церквам от самех правоверных... во святых Божиих церквах кони затворяху и псов во олтарех церковных питаху... И к коим вещем святынь невозможно приступати без говения, и тая ношаху блудницы... Чин же иноческий и священнический вскоре смерти не предаваху, но прежде зле мучаще всячески и огнем в уголь жгуще... И старыя и святолепныя мужи у ног их валяющеся, аки сиротки; и ругающеся им повелеваху песни пети срамныя и скакати и плескати... И пременишася тогда жилища человеческая на зверская... Горы бо могил тогда явишася побиенных по правде... И крыяхуся тогда человецы в дебри непроходимыя, и в чащи темных лесов, и в пещеры неведомыя, и в воде меж кустов отдыхающе и плачуще к Содетелю… Непокаряющихся
34
же ся их злым советом по всей земли, всяк возраст и сяк чин, овех з башен высоких градных долу метаху; нех же з брегов крутых во глубину реки с камением верзаху; инех же, розвязав, из луков и из самопалов розстреляюще... у инех же чад восхитивше, и пред очима родителей на огни пряжаху; инех же, от сосцу и от пазуху матерню отторгающе, о землю, и о пороги, и о камение, и о углы разбиваху; инех же, на копиях и на саблях взоткнувше, пред родителми ношаху”. Таков итог братоубийственной войны, приведшей на край гибели страну.
Автор обращается ко всему русскому народу с призывом прекратить кровопролитие ради наживы, ради недостойных целей, одуматься и покаяться, пока не поздно.
Дальнейшее развитие ситуации в стране показывает Новая повесть о преславном Росийском царстве и великом государстве Московском. Она была написана, судя по сообщенным в ней сведениям, в январе—феврале 1611 г., когда власть в Москве была в руках “семибоярщины” и поляков, в Смоленске находилось посольство во главе с Филаретом, которое вело переговоры с польским королем о возведении на русский престол королевича Владислава. Но о Московском разорении 19 марта 1611 г. автор еще не знает.
Новая повесть начинается с призыва ко всем патриотам крепко стоять за православную веру против орд поляков и литовцев и самого польского короля — “лютого врага сопостата нашего, и его способников”. Это уже новый мотив по сравнению с Историей, где поляки представлены лишь наблюдателями братоубийственной войны в России. Очевидно, что автор Истории еще надеялся на скорый мир с Польшей и воцарение в Москве Владислава. Автор Новой повести уже понял, что цель польского короля Сигизмунда лишь в том, чтобы захватить Россию и присоединить ее к своему королевству. Он теперь является главным врагом. Это свое понимание автор хочет донести до читателей повести.
Фактически Новая повесть не историческое произведение. В ней нет описания событий, предшествующих тем, которым она посвящена, как это имело место во всех сочинениях, рассмотренных выше. Цель ее, скорее всего, агитационно-массовая, выражаясь современным языком. Недаром в конце автор обращается к читате-
35
лям и просит их не таить данное письмо, а показывать всем истинно православным христианам, которые хотят умереть за веру.
Пересказать содержание Новой повести несложно. На протяжении всего текста автор доказывает, что главные враги России — поляки и польский король Сигизмунд, которые хотят захватить русскую землю, поработить народ и разорить православную веру. Главным борцом против “супостата и врага короля” представлен патриарх Гермоген. Многократно автор повторяет это, всячески прославляя главу русской церкви. “Яко столп, непобедимо стоит посреди нашея великия земли, сиречь, посреди нашего великаго государства, и по православной вере побарает, и всех тех душепагубных наших волков и губителей увещевает, и стоит един противу всех их. Аки исполин муж безо оружия и безо ополчения воинскаго, токмо учение, яко палицу в руку свою держа противу великих агарянских полков и побивая всех”.
Много хвалебных слов в повести и о граде Смоленске, который мужественно оборонялся от короля Сигизмунда. Автор ставит его в пример всем православным христианам: “Всем нам по Бозе и по православной вере побарати ревность дает, чтобы мы все, видев его крепкое и непреклонное стояние, тако же крепко вооружилися и стали противу сопостат своих”.
В итоге он обращается к читателям: “Паки молю вы с великими слезами и сокрушенным сердцем: не нерадите о себе и о всех нас! Мужайтеся и вооружайтеся и совет межу собою чините, како бы нам от тех врагов своих избыти! Время, время пришло, во время дело подвиг показати и на страсть дерзновение учинити, как вас Бог наставит и помощь вам подаст!”. Автор призывает всех патриотов мужественно стать против врагов с оружием в руках и выгнать их со своей земли. Именно в этом цель написания Новой повести.
Еще одним произведением, написанным “на злобу дня”, является Плач о пленении и о конечном разорении Московского государства. Оно написано по поводу разорения Москвы поляками 19 марта 1611 г. По своему жанру это не историческое сочинение, а горестный плач, стенание по поводу события, потрясшего душу автора. В нем множество восклицаний, риторических вопросов, выражающих скорбь и глубокие пережи-
36
вания писателя. Например: “Откуду начнем плакати, увы, толикаго падения преславныя ясносияющия превеликия России?” Или: “Кто от правоверных не восплачет, или кто рыдания не исполнится, видев пагубу и конечное падение толикаго многонароднаго государьства, християнскою верою святаго греческаго от Бога даннаго закона исполненаго, и, яко солнце на тверди небесней, сияющаго и светом илектру подобящаяся?”. Автор с горечью вспоминает о былой славе Родины, ее богатстве, могуществе и процветании. Он удивляется, почему милость божья и заступничество Богородицы оставили страну, за что обрушились неисчислимые бедствия? Ответ один — “яже в нас содеяшаяся и ныне деется, по смотрению Божию, за неправды, и за гордение, и за грабление и лукавство, и за прочая злая дела”. Автор пишет, что “правда в человецех оскуде, и воцарися неправда, и всяка злоба и ненависть, и безмерное пиянство, и блуд, и несытное мздоимание, и братоненавидение умножися; яко оскуде доброта, и обнажися злоба, и покрыхомся лжею”. Автор подробно перечисляет, какими карами Бог пытался образумить людей и отвратить их от грехов. Сначала он послал голод, потом сделал царем “богоборного антихриста” Гришку Отрепьева. Тот излил на Россию множество бед и зла: разорил святительский чин, женился на “некрещеной люторке”, хотел разорить православную веру. И хотя с помощью Бога самозванец был убит, но появился новый “ин враг”, принявший имя Дмитрия. Он прельстил “малоумных и безумным пьянством одержимых людей” и с ними выступил против “богоизбранного царя” Василия Ивановича.
Сподвижниками Лжедмитрия II он называет польского короля Сигизмунда и многочисленных самозванцев: Петра, Ивана-Августа, Лаврентия, Гурия. Но все же, подчеркивает автор, главный враг — литовский король, осадивший Смоленск и насаждавший “люторскую веру”. Появились и “домашние враги”: Михайло Салтыков и Федька Андронов. Автор почему-то считает, что именно они были инициаторами призвания на русский престол польского королевича. В этом он видит их главную вину. Он как бы забывает (или хочет ввести в заблуждение читателей) о миссии Смоленского посольства, которое как раз и ездило за Владиславом.
Истинным борцом за православие и утешителем на-
37
рода автор представляет патриарха Гермогена. Но враги – поляки и русские изменники — уже строили планы, как разорить православие и “избить христиан”. Они вошли в царствующий град Москву и “огнем запалиша его”, потом “воздвигоша меч на православных христиан и начаша безмилостиво посекать род християнский... И обагришася многонародною кровию и всеядным огнем вся святыя церкви и монастыри, и грады, и домы истребиша”. Автор приводит конкретные примеры святотатства, совершенного поляками: рассекли раку с мощами святого юродивого Василия, в церкви его имени устроили конюшню.
Однако автор вовсе не призывает на борьбу с врагами, а лишь советует “начать просити милости у всещадраго Бога с неутешными слезами и воздыханием и стенанием”. По его мнению, все в руках божьих, и сам человек бессилен изменить что-либо. Фактически это произведение было антипатриотичным и могло оказать опасное психологическое воздействие на окружающих, вызвать страх перед “неотвратимыми божьими карами”, пассивность, полную бездеятельность.
Рассматривая произведения, написанные в период Смуты, можно сделать вывод, что их авторы либо были очевидцами событий, либо сами являлись их непосредственными участниками. Они активно стремились воздействовать на умы современников, показать достоинства и преимущества того или иного претендента на престол, доказать правомочность его действий и справедливость борьбы с врагами, объяснить причину несчастий, обрушившихся на Русскую землю, и указать путь для их преодоления. Отношения авторов к тем или иным событиям и к тем или иным лицам постоянно менялось в зависимости от изменения ситуации в стране. Отсюда и противоречивость в описании одних и тех же фактов, неравнозначные оценки поступков тех или иных исторических деятелей.
СМУТА В СОЧИНЕНИЯХ ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЫ XVII В.
После избрания Михаила Романова на престол в 1613 г. и стабилизации положения в стране к 20-м годам Смута завершилась. Многие участники событий ис-
38
пытали потребность осмыслить происшедшее, запечатлеть в своих сочинениях увиденное и пережитое.
Одним из первых обобщающих произведений о Смуте стало Сказание Авраамия Палицына. Оно было написано в 1619—1620 гг., когда новая династия окончательно утвердилась и опасность еще одной Смуты не грозила Руси.
Автор Сказания Авраамий Палицын, келарь, т. е. хранитель казны Троице-Сергиева монастыря, самого крупного и богатого в России, был достаточно известным общественным деятелем начала XVII в. Он входил в состав Смоленского посольства, ездившего на переговоры с польским королем Сигизмундом. Правда, в этой роли он показал себя не с лучшей стороны: получив щедрые пожертвования для своего монастыря от поляков, покинул Смоленск (вместе с некоторыми другими участниками). Это дало повод королю арестовать оставшихся во главе с Филаретом и отправить их в плен в Польшу. Очевидно, что Филарет не простил Палицыну измену общему делу. Вернувшись из польского плена в 1619 г. и став патриархом, он отправил Авраамия на Соловки в ссылку. Исследователи предполагают, что Сказание о Троицкой осаде было написано А. Палицыным для оправдания своих действий. Вероятно, что на Соловках он окончательно завершает свой труд “в память предыдущим родом”.
Сказание в основной своей части посвящено героической обороне Троице-Сергиева монастыря от польско-литовских интервентов. Главной части предшествует своеобразное вступление – шесть глав, рассказывающих об общерусских событиях, приведших к Смуте. Материалом, для вступления послужила рассмотренная выше История в память сущим, в которую Авраамий внес некоторые изменения.
Прежде всего он сгладил ярко выраженную публицистичность Истории. Если в ней писалось о грехах общества, за которые Бог покарал Русь, то в Сказании уже рассказывалось о том, в чем именно заключалась божья кара, т. е. больше внимания уделялось бедам и несчастьям, обрушившимся на страну, а не обличению людских грехов.
Это нашло отражение и в заглавии произведения: вместо “киих ради грех” (История) появилось “како грех ради наших” (Сказание). В полном соответствии
39
с заглавием в Истории подробно перечислялись все грехи тогдашнего общества: “безумное молчание” о преступлении правителей, стремление к наживе, клятвопреступление, властолюбие, жадность, эгоизм, угнетение неимущих. Авраамий же пишет о грехах в самых общих чертах, лишая это понятие конкретного содержания. Для снижения обличительного характера текста Истории он последовательно сократил все те места, где перечислялись грехи представителей высших классов, осуждались их пороки. В новой обстановке после Смуты требовалась консолидация всех слоев общества и обличительный пафос был ни к чему.
При переделке текста Авраамий существенно изменил характер его. Вступление к Сказанию не публицистическое произведение, а краткая хроника событий конца XVI — начала XVII в. В ней опущены резкие обличения, образные и эмоциональные описания, отступления богословского характера, уточнены отдельные факты, расставлены даты.
Во вступлении смягчены резкие обличения в адрес Бориса Годунова за любовь к иноземцам, за разграбление домов бояр и вельмож, за систему доносов и т. д. Возможно, что многие из них показались Авраамию необоснованными и малоубедительными. Нет обличений и в адрес других царей. Например, отсутствует обвинение Василия Шуйского в грабеже монастырей и вельмож. Существенно сглажена острота и размах гражданской войны: нет описания лютости изменников по отношению к пленным, нет обвинений верхов общества в обогащении на народных бедствиях.
Иногда Авраамий как бы полемизирует с автором Истории. Например, он оспаривает факт “безумного молчания” по поводу смерти царевича Дмитрия, упоминая о восстании угличан, о выступлении бояр против Бориса с обвинением его в гибели царевича. Не согласен Авраамий и с трактовкой обряда умоления иконой. В Истории резко критикуется патриарх Иов за то, что он взял икону Владимирской богоматери из Успенского собора и ею “умолял Бориса на царство”. По мнению автора, мирской человек сам должен просить милости у Богоматери, а не наоборот.
Авраамий весь этот эпизод опускает, поскольку обряд умоления иконой был использован и при избрании на царство Михаила Романова. Одним из его главных
40
участников являлся сам троицкий келарь. Осуждать подобное мероприятие было уже весьма рискованно.
Многие изменения во вступлении указывают на то, что Авраамий писал уже по прошествии некоторого времени после событий. Например, к прозвищу изменников “перелеты” он добавил: “тако бо тех тогда нарицаху”. О планах Лжедмитрия I “избить христиан на велицех полех” замечает: “О сем неции глаголют — истинно или ни — не вем”.